Заколдованное сердце

– I –

К царю одной страны явился бес рогатый
И голосом змеи зловеще прошипел:
?Готовься к смерти, Белг! Cегодня — день расплаты!
Иль ты о ней забыл среди державных дел??

?Я смерти не боюсь, — ответил царь спокойно. —
Да и устал уже я от земных трудов:
Наскучили давно пиры, забавы, войны;
Я в пекло за тобой последовать готов.
Одно мешает мне уйти из жизни с миром —
Последняя любовь — она сильна, как яд.
Позволь сказать ?прощай? моей голубке милой,
А уж потом тащи без остановок в ад!?

?Ну что ж, — услышал царь от мрачного исчадья, —
Ступай! Ты будешь мне теперь обязанным вдвойне.
Пускай исполнится всё то, что на прощанье
Ты пожелать задумал будущей вдове!?

И царь вошёл в покой, где на пуховом ложе
Царица юная спала глубоким сном.
При свете ночника на лик её пригожий
Он ласково глядел и думал о своём.
А дьявол ждал в дверях, и царь, склонясь к любимой,
Её щеки коснулся нежно краем губ.
Печали не скрывал наперсник тёмной силы
И не был на слова перед разлукой скуп.

?О Юма, ангел мой! — шептал седой владыка. —
Окончена судьба, я ухожу навек.
Туда, где солнца нет, где не цветёт гвоздика,
Зари не увидав, мой уплывёт ковчег.
Тебя же я молю: пока не ляжет иней,
По прихоти ума взвышенной живи,
Как звёздочка сверкай, святою будь, богиней;
Во всём счастливой будь, но не ищи любви!
Останься мне верна! Страшнее муки адской
Навязчивая мысль, что кто-нибудь другой
Пленительной в ночи твоей упьётся лаской,
Что твой желанный стан он обоймёт рукой,
Что станешь ты его единственной подругой,
Его любимой, верной, преданной женой
И будешь с ним делить и радости и муки!
С ним, с этим выскочкою! С ним, а не со мной!
И уж не мной, а им ты будешь восхищаться,
Восторга не тая, не опуская глаз…
Нет, лучше Сатане ещё сто раз предаться,
Чем знать, что недалёк твоей измены час!

Нет, этому не быть! Я воздух заклинаю,
Питающий собой биение сердец:
Пусть лоно чувств твоих он нежит, пеленая,
И в нём любовный пыл погасит наконец!
Ведь воздух вездесущ — во все проникнет поры,
Всегда тебя он будет окружать.
Ты — пленница теперь на суше и на море;
Ни бегство не спасёт, ни доблестная рать!
Забудь, мой идеал, о безрассудствах страсти,
Их радужная блажь тебя не ослепит!
Живи себе и верь: совсем не в этом счастье.
Так царь твой уходящий говорит!?

?Затея недурна! — осклабился нечистый. —
Дыши, моя любовь, поглубже, не ленись.
Какие ж вы, цари, однако, эгоисты!
Но полно, Белг! Пора. Уже светлеет высь!?

-------------------------

Рассвет принёс беду. Собрались люди в зале,
Но к трону подойти никто из них не смел.
Царицу ждали все, и лишь она вбежала,
Как тотчас же проход пред нею опустел.

Белг восседал, застыв, и был ужасен видом:
В подлокотники впился камень рук;
Свирепый рта оскал в лице, свинцом залитом,
На части разорвал изгиб надбровных дуг.
Живым был только взгляд; не шевелились веки,
Но рыскали зрачки, меняя полноту.
За ними крылась боль, пришедшая навеки, —
Несчастная душа уже была в аду.

?Он так сидит с утра?, — сказал ей кто-то тихо.
Но Юма бы и крик услышать не смогла;
Её терзал озноб: ?За что такое лихо?
И как посмела смерть напасть из-за угла??

Но страх уже прошёл, настало состраданье.
Нельзя ли прекратить господство колдовства?
?Властители небес, прислушайтесь к рыданью,
Мучения души смягчите, божества!

Пусть грех его велик, но разве нет пощады?
Я кару заодно с готовностью приму:
Для казни на помост я поднимусь дощатый,
Отправлюсь в монастырь, на каторгу, в тюрьму!
Я всё перенесу, но только сжальтесь, боги!
Я встану на костёр, я стану пищей тьме
И сдамся палачу. Пускай вампир в берлоге
В меня вонзит клыки, дав отдохнуть тебе!
Мой милый государь, я быть с тобой желаю!
Ты слышишь ли сейчас, как я богов молю?
Мой бесподобный царь, тебя я обожаю,
Я буду век твоей, я так тебя люблю!
Возьми меня с собой, мне без тебя так пусто!? —
Воскликнула она и, став комком тепла,
Прильнула вся в слезах к бесчувственному бюсту
И мёртвый лёд плечей руками обняла.

И Белг услышал зов. Заложник жуткой пытки,
Изведавший уже безвыходный предел,
Он силу вдруг обрёл для яростной попытки
Вернуться и вернуть всё то, чем он владел.
Затрясся монолит, и Юма отшатнулась.
Ломая сам себя, на ноги мрамор встал,
Со скрежетом на миг преодолел сутулость
И, в крошку обратясь, упал на пьедестал.

Но прежде чем испуг, подобно львиной пасти,
Унёс и цвет, и звук в глухой пещерный мрак,
До Юмы донеслось: ?Любовь милее власти!
Ты — верная жена! Теперь наш вечен брак!?

– II –

Когда ослабла скорбь и приутихло горе,
Царицу навестил Хадар, верховный жрец,
Величественный маг в торжественном уборе,
В отеческих руках — из хрусталя ларец.

?Утешься, — молвил он, — печальная орлица!
Румянец бледноту пусть удалит с лица!
Прошла, как умер Белг, девятая седьмица,
И сердце горевать и горько слёзы литься,
Как боль ни велика, не могут без конца.
Подумай о других, любимица народа!
Тебе принадлежать самой себе нельзя:
Нашествием невзгод пугает непогода,
Злорадствуют враги, стране войной грозя.
Тебя постиг удар, но это — лишь начало,
Лишь первое звено в цепи грядущих бед.
Вчера в лесу сова не зря всю ночь кричала:
Я знать хотел судьбу, и вот пришёл ответ?.

?И что же ждёт нас всех? — спросила старца Юма. —
Мы жили без забот в большом дворце царя.
Быть преданным ему желал народ сугубо;
Любой в сравненьи с ним был двойником ноля?.

?Увы, — ответил маг, — толпе нужны кумиры!
Кто ж из детей не рад, когда отец — герой?
А Белг завоевать успел почти полмира.
Нас может ждать лишь месть. Она — не за горой!?

?Твои слова страшны, — вздохнув, сказала Юма, —
Но я живу сама с предчувствием дурным.
То чей-то хриплый стон в мой сон ворвётся грубо,
То с дальних пепелищ взовьётся к небу дым.
Теперь мне ясен смысл тревожащих знамений.
Но как не дать врагам застать себя врасплох?
Как выбрать верный путь, не испытав сомнений?
Как вовремя узнать, в чём состоит подвох??

?Не мне тебя учить, — сказал старик лукаво. —
Тому, кто не ослеп, не нужен поводырь.
Уж больно велика твоих врагов орава.
Страну спасёт не жрец, а воин-богатырь.

Прими, однако, в дар шкатулку с ожерельем —
Сто капелек росы я нанизал на нить.
Иди своей тропой вдоль кручи над ущельем —
Росинок чистота тебя должна хранить.

Ну а о том, чтоб нам не жить во всеми в ссоре
И чтобы пенье птиц не смолкло во дворе
И чтоб сей грешный мир не поглотило море,
Молиться буду я весь день в монастыре?.

------------------

Едва Хадар ушёл, как приключилось чудо:
Хрустальный сундучок открылся сам собой;
Росиночки со дна прозрачной взмыли грудой,
И свет от них вокруг разлился голубой.
Попрятались в углы, поразбежались тени;
Жемчужные ряды, подплыв, легли на грудь;
Пропали зеркала, исчезли своды, стены;
Всё обратилось в хмарь, в клубящуюся муть.

Повеял ветерок и разогнал туман.
Обзор открылся вновь, и Юма удивилась:
Царицу будто вихрь умчал за океан.
Загадочная даль её глазам явилась.

Пред нею — горный край над пропастью бездонной;
Кругом снега искрятся девственно чисты;
Закрыли путь ветрам скалистые затоны,
И сказочно блестят на солнце льда пласты.

А вот ещё деталь, но странная такая:
К ней мчится Белга конь, Эзмир, скакун гнедой,
Но правит скакуном уже рука другая.
Красуется на нём, доспехами сверкая,
И едет прямо к ней не муж её седой,
Не грозный властелин, а витязь молодой.

Он спешиться спешит, берёт её за руки,
Но дерзостью такой немало возмутясь,
Царица на юнца надменной смотрит букой:
?Ты, парень, одурел! Ведь ты ж не царь, не князь!
Пожалуй, для царя видок твой больно куцый!
Эй, слуги, где вы там! Оплот мой и броня!
Хватайте наглеца! Он смел меня коснуться!
Вдобавок ко всему ещё украл коня!?

Увы, напрасен зов: нет ни дворца, ни стражи.
Но нет в них и нужды. Плен Юме не грозит.
Юнец вполне учтив; он ей не враг, и даже
Не куцый у него, а очень славный вид.
Он ласково глядит, не говоря ни слова.
Он вроде ей знаком, да только кто же он?
Но гаснет всё вокруг, и Юма в замке снова.
Тут всё по-прежнему: в углу — алтарь дубовый;
Незыблемо стоит, поблескивая, трон.
Загадку загадал и удалился сон.

– III –

За несколько веков до названных событий
Чудовищный дракон опустошил страну.
Он по морю приплыл и, перед тем как выйти,
Заливы расплескал и флот пустил ко дну.

Полдня на берегу провёл он, злобно зырясь:
Гиганта раздражал зелёный цвет полей.
И в море нелегко — надоедает сырость,
Но сумрачность глубин глазам куда милей.
Другой дракон и сам испепелил бы нивы,
Но этот из нутра не извергал огонь.
Он пробовал не раз, но, действуя лениво,
Из пасти только смрад мог выдыхать и вонь.
Однако же мечта об адском тарараме
Не шла из головы и требовала дел.
Он вспомнил, что в горах бывает скрыто пламя,
И, крыльями взмахнув, с большим трудом взлетел.

Медлительно паря над близлежащим гребнем,
Приглядывался змей к чернеющим камням
И к вечеру нашёл валун ему потребный
В кольце отвесных скал по разным сторонам.
Под этим валуном от жара снег растаял,
И слышался внизу глухой подземный гул.
Могучий исполин все восемь лап расставил
И камень ростом в дом хвостом перевернул.
И сразу — наутёк. Внизу заклокотало,
Из жерла к небесам рванулся столб огня.
Дракон в сторонке сел; он выглядел устало.
Да что там говорить, нелёгкая возня!

Вулкан же бушевал почти что две недели.
Селенья и поля засыпала зола.
Сметая города, неслись по руслам сели.
Несчастная земля нескоро ожила…

– IV –

По милости царей, пленивший всех обычай
Вошёл с тех давних пор в столичный обиход:
В канун большой луны везде скакал возничий
И звал на праздник люд, свободный от работ.
У озера был круг для воинской потехи
И множества других излюбленных забав.
Вступить в кулачный бой или надеть доспехи
Мог в этот день любой, кто был силён и брав.
Бойцы вели борьбу, а зрители судили:
Кто гож идти в дозор, кому — стеречь обоз;
На землю лился пот, носились кони в мыле;
Никто не уходил: всех ждал апофеоз.

Торжественный обряд вершился при закате;
На озеро текли потоки колесниц.
Тут был и царский воз, украшенный богато;
Гремя оружием, вставали с мест солдаты,
Нератный же народ безмолвно падал ниц.

Великий государь присутствовал нечасто;
И летом, и зимой он воевал вдали,
Чем огорчал весьма всю жреческую касту.
Но выход из беды, в конце концов, нашли.
Подумав, роль царя доверили актёру.
Царицу взрослый муж сопровождать не мог:
Коснувшийся её считался грязным вором;
Закон на этот счёт был чрезвычайно строг.

Поэтому царём стал понарошку отрок.
В доспехах золотых, на боевом коне,
Монарха заместив на празднествах и смотрах,
Он мужа представлял, сопутствуя жене.

Ему и день и ночь прислужники радели,
Он в замке занимал уютнейший покой,
Но царствовал, увы, каких-то две недели
И должен был уйти — его сменял другой.

Конечно, уходить всегда когда-то надо,
Но как покинуть пир, не сев сперва за стол?
Венчалось торжество волшебным днём обряда.
Царице руку дав, он на корабль с ней шёл.
Прогулка по коврам — немалая отрада,
И панцирь золотой уже не так тяжёл!
Две дюжины гребцов на вёслах наготове;
Сильнейших по стране нашли богатырей,
Чтоб сделать лёгким бег ладьи многопудовой.
И он — их капитан. ?Ну что ж! Вперёд! Скорей!?

Народ на берегу приветствовал царицу
И отрока-царя, стоявших на корме,
А маленький герой, поймавший счастья птицу,
Губами шевеля, считал гребки в уме.
Сто раз по три гребка — не больше и не меньше;
Считавший хором люд подбадривал гребцов;
Чем больше миновал корабль в пути наверший,
Тем ближе был к богам, по мнению жрецов.

И вот — последний взмах, и поднятой рукою
Подросток прекращал движенье корабля.
Смолкало, замерев, собранье городское,
И виделась глазам священная земля.

Чудесный островок лежал неподалёку;
На нём давным-давно соорудили храм;
Вокруг разбили сад, монахи жили сбоку,
А самый главный вход был обращён к горам.

Тут страшный монумент напоминал о давнем:
Свирепой головой вздымался выше крон
И крылья простирал над закоптелым камнем
Из бронзовых листов изваянный дракон.

Пока на корабле гребцы сушили вёсла,
Монахи под землёй вертели дружно вал
И, сделав разворот, их подопечный рослый
Пустой внутри валун концом хвоста сдвигал.

И тотчас из дыры взвивалось кверху пламя;
Искусный истопник заботился о нём;
И рыцарь на корме с его прекрасной дамой,
Испытывая страх, склонялись пред огнём.
Огонь слепил глаза, и дым струился едкий,
И кожу рук и щёк, как в пекле, жар палил.
Поэтому-то Белг здесь и бывал так редко:
Смирительный обряд его душе претил.
И мальчик за него вступал в беседу с небом:
Прощения просил, шепча слова молитв,
За всё, что царь творил жестоко и нелепо —
За слёзы и за кровь, за ужас войн и битв.

Молился мальчуган, молилась и царица
И обруч золотой снимала с головы,
Однако не желал вулкан угомониться —
Огонь лизал борта, потрескивали швы.

Развязана мошна, рассыпаны монеты;
Заколки, перстни, брошь — всё падает к ногам;
Последними летят на палубу браслеты,
Но мало этих жертв разгневанным богам!

И мальчик отдавал вторую половину:
Снимал нагрудник, шлем, кольчугу и колчан.
Слуга весь этот блеск укладывал в корзину,
И за борт груз летел как золотой кочан.

Приняв бесценный дар, вода гасила пламя.
(От озера к дыре шёл под землёй канал.)
Дракон был огорчён и скрежетал зубами.
Всех прочих восхищал спасительный финал.

Сокровищ золотых на дне скопилась уйма,
Но чтили все цари далёких предков блажь,
И бронзовый дракон, набычившись угрюмо,
Над озером стоял как неподкупный страж.

Народ был как везде: два — честных, сотня — воры.
И, чтоб дурных страстей предотвратить разгул,
Священный водоём соединили с морем
И, воду подсолив, в ней развели акул.

– V –

В приюте для сирот, учереждённом Юмой,
В предпраздничные дни всегда царил задор.
Сто юных сорванцов, устроив много шума,
Готовились вступить между собою в спор.
Никто из них не знал, какой их ждёт экзамен:
Метание, борьба или стрельба в мишень.
Один точил копьё, другой — кинжал о камень,
А третий для пращи изготовлял ремень.
Все знали только то, что выигравший схватку
Отправится тотчас со свитой в царский дом
И встретит торжество в конце побывки краткой,
Поднявшись на корабль в наряде золотом.

Немного в стороне от доблестной ватаги,
Доверясь в этот час хранителям небес,
Испрашивал у них и силы и отваги
Кудрявый мальчуган по имени Ильмес.

Ильмесу не везло. Добившись высшей чести,
Гуськом неслись друзья на предстоящий бал
И ели пироги на сказочной фиесте.
Ильмесов же черёд никак не наступал.
А между тем устав был донельзя суровым:
Воспитанник ни в чём не смел иметь пробел,
И близилось к концу житьё под царским кровом,
Как только голосок у паренька грубел.

Ильмес не допускал бесславного исхода.
Но разве для того он победить мечтал,
Чтоб с важностью взирать на скопище народа
И вешать на себя сверкающий металл?

Нет! Он страдал другим опаснейшим недугом:
Ильмеса донимал его сердечный пыл.
Он искренне желал обзавестись подругой
И жаждал встречи с той, которую любил.
Однако второпях предметом ранней страсти,
Возлюбленной своей Ильмес избрал не ту,
С которой бы он мог отведать вместе сласти,
О жизни поболтать и поиграть в лапту.

Он грезил о другой. И часто на уроке
Глядел через окно на дальний горный пик.
Его любовь была не менее высокой;
Её забыть, предать не мог он и на миг.
Но путь был к ней один: пока не вышел срок,
Уйти по крутизне из темноты лощины,
Увидеть свет зари, добраться до вершины
И к звёздам совершить отчаянный прыжок.
Там, став и сам звездой, пленительный и юный,
Блистательный титан, герой страны чудес,
Он встретит, наконец, божественную Юму —
Ведь именно её и полюбил Ильмес!

Таков был вкратце план грядущей эпопеи.
Ильмеса не смущал его мечты размах.
Не думалось ему о трудностях затеи,
О тяжести борьбы, о разности в годах.
Он рос как все, дичком, без материнской ласки,
А Юма навещать любила малышей;
Учила их читать, рассказывала сказки
И в плен брала сердца послушных ей пажей.
Все мальчики в неё влюблялись неизбежно;
Ей каждый чем-нибудь старался угодить.
И не один Ильмес о Юме думал нежно,
Но он был всех смелей, мечтая с ней дружить.

– VI –

Престольный град Шелон был горд и неприступен.
Вдоль стен зияли рвы: глубоко рыли щель.
В ней проживали львы — им доставались трупы
Тех, кто хотел с мечом ворваться в цитадель.
Всё строили с умом, для лучшей обороны:
Высоких башен цепь, вплетаясь в грозный вал,
Делила весь оплот на части — бастионы,
А путь по гребню стен их вновь соединял.
По этому пути полки маршировали;
Он годен даже был для верховой езды.
Проход под башнями ночами закрывали,
Вставая на дыбы, подъемные мосты.

Вот тут и пожелал своим птенцам удачу
Знаток военных дел наставник Финизил.
Он выстроил их в ряд, определил задачу,
Достал большущий рог и громко протрубил.

И вмиг рванулась вспять дорога под ногами.
Скорей, скорей к мосту! Хватило б только сил!
На солнечных часах тень движется кругами;
Она пройдёт вершок, и, как перед врагами,
Отставших задержав, поднимется настил!

Ильмес отстал тотчас. Бегун он был неважный
И слушал трубный клич как смертный приговор.
Навряд ли добежит и до второй он башни;
Другой, опять другой поедет в царский двор!

Он, правда, проскочил сквозь первые ворота,
Но здесь его совсем уже покинул Бог;
Глаза застлал туман, в них свет смешался с потом,
Стал тяжким каждый шаг и хриплым каждый вздох.
И боль вломилась в бок. И он уж рад был сдаться,
Но, протерев глаза, вдруг ахнул на ходу:
У каменных перил предбашенного плаца
Он Юму увидал, свой свет, свою звезду!

Слуга ей вёл коня. Она легко уселась
И руку подняла, приветствуя парней.
И на-ка, погляди! Куда усталость делась?
Ильмес воспрял, воскрес, им овладела смелость.
Он жаждал одного — лететь, быть рядом с ней!

Он ощутил в себе отчаянную удаль,
И ноги понесли его вперёд стремглав.
Он начал догонять, разрыв пошёл на убыль.
Он словно бы настой волшебных выпил трав.
А Юмин белый конь уж обскакал пехоту.
Ильмес, несясь за ним, коня мечты хлестал
И, многих обогнав, промчался по пролёту,
Когда тот вздрогнул вдруг и подниматься стал.

У третьего моста он с первыми сравнялся.
Но тень уже прошла намеченный вершок.
Бревенчатый накат скрипел и поднимался,
И каждый понимал, что предстоит прыжок.
Навстречу им неслись по ветру страха хлопья:
Препятствие росло, уничтожая прыть.
Все знали: под мостом торчат из камня копья,
И, если упадёшь, уже живым не быть!

Рысак подал пример. Начав разбег короткий,
Он дико поглядел на каменный откос
И мелко задрожал, но подчинился плётке
И Юму за барьер как пёрышко унёс.
Ильмес рванулся вслед, горя огнём любовным.
Его не напугал темнеющий провал.
Он прыгнул и кинжал вонзил с размаху в брёвна,
Как если б он и впрямь твердыню штурмовал.
Нож замертво застрял. Бывает же такое!
Вцепившись в рукоять, Ильмес на ней повис,
Потом качнулся вбок, достал карниз ногою,
Вскарабкался наверх и покатился вниз.

Всё это совершив, он вновь увидел Юму.
?Какой же ты герой!? — воскликнула она.
Но мрак уж завернул его в свою густую шубу.
Сознание ушло. Настала тишина.

– VII –

Ильмес проспал два дня. Ещё два дня примочки
Ему на синяки придворный ставил врач.
Но важные дела не терпят проволочки,
И дальше время шло неудержимо вскачь.

С утра учил он свод замысловатых правил —
Неведомый ему дворцовый этикет.
Магистр ученика и ночью б не оставил,
Но повар приглашал Ильмеса на обед.
Не стоит говорит о том, каков был стол.
Сплошное объедение. Ей богу!
Из трапезной Ильмес опять спускался в дол
И в лапы попадал другому педагогу.

О многом не имел он прежде представлений.
Так, поступь гордая, которой ходит князь,
В итоге многократных прохождений
Ильмесу не вполне, пожалуй, удалась.
В кольчуге золотой был несомненный шик,
Но к тяжести её он так и не привык,
А должен был носить повсюду, не снимая.
На небе между тем была луна седьмая:
Тут впору и без лат погибнуть от жары!
В прохладные не грех бы запереться сени,
От солнца спрятаться в тенистые дворы!

Но воин и рождён, чтобы терпеть муштру!
А тут ещё близка почётная награда!
Ильмес не обращал вниманья на жару;
Он был уже в строю грядущего парада!

И сладкий час пробил. Он ехал на коне;
Мечами о щиты дружинники стучали,
И сотни громких труб гремели в стороне,
И тысячи людей восторженно кричали.
И он сошёл с коня и руку дал царице.
Он даже ростом с ней никак не мог сравниться;
Его высокий шлем был у её плеча.
Мальчишка! Как посмел в богиню он влюбиться?
Но в этот миг про всё забыл он сгоряча.

И тут услышал стук, вдруг заглушивший трубы.
Не барабана дробь, не цоканье копыт.
И понял сразу же, что это — сердце Юмы;
Оно его зовёт, оно с ним говорит!
Он искоса взглянул: нет, Юма далека.
Она его, поди, совсем не замечает.
Глаза задумчивые смотрят в облака;
Должно быть в небесах её душа витает.

Но сердце то её и вправду говорило!
О том, как нелегко, как тошно взаперти,
О чарах колдовских, о кознях тёмной силы,
О том, что не сбылось, растаяло почти…
Невидимый поток из сердца в сердце лился;
Беседуя, сердца забились в унисон.
До ночи разговор таинственный их длился,
Оставив тонкий след — полузабытый сон.

Но Юме этот сон увидеть трудно было.
Её обуревал жужжащий рой тревог.
?Ах, был бы рядом Белг, мой царь!? — она твердила.
Дурманя свежестью, вечерний воздух тёк.
Не ведала она, что в этот час творила;
Что чувствовал Ильмес, ей было невдомёк.

Однако на корме ей худо, дурно стало;
Напала тошнота, кружилась голова.
Она святой обряд едва перестояла,
Но тёплые нашла на берегу слова
И спутника к себе вконец приворожила:
Кудрявый шёлк волос погладила рукой,
Улыбкой карих глаз, прощаясь, одарила
И в замок поскорей умчалась на покой.

– VIII –

По школьным правилам, счастливый победитель
И в следующий раз мог испытать судьбу,
Желая вновь войти в дворцовую обитель.
Но редко таковой опять вступал в борьбу.
А если и вступал, то знал, что школьный штаб,
Чтоб не был выпускник в накладе и обиде,
Устроит состязание в том виде,
В котором претендент неискушён и слаб.

И добрый Финизил был просто огорошен,
Когда Ильмес, под ночь вернувшийся в приют,
Вдруг снова пожелал извлечь свой меч из ножен
Как чудо-богатырь, вершивший божий суд.
Уставы уважать давно привыкли тут,
Но просто ль изменить готовую задумку?
Начальство по жаре забегало бегом;
Ильмеса же тотчас сочти за недоумка:
От славы голова, видать, пошла кругом!

О выходке шальной узнала и царица.
Известием она была удивлена.
Однако же всерьёз не думала сердиться,
Спокойно дождалась назначенного дня
И утром наблюдать уселась у окна
За тем, что на стрелковом поприще творится.
Оно от замка находилось в двух шагах.

Там в этом времени проворно, но спокойно
В стремлении вполне понятном и законном
Зазнайство навсегда искоренить в умах
Всё делали, чтобы Ильмес был бит, как пёс.
Всё шло в заранее расписанном порядке.
Сперва на стрельбище тюремный въехал воз
Со стражей впереди, с боков и на запятке.
В телеге на цепи сидел злодей Гюжал,
Разбойник, душегуб, жестокий кровопийца.
Недавно пойманный, в тюрьме он ожидал,
Что бросить повелит его царица
К акулам в озеро или в канаву к львицам.
Но тут возникла мысль: до будущей расправы,
Отложенной теперь на несколько недель,
Использовать его в приюте для забавы:
Для юных лучников нашли живую цель.

Через концы цепей продели бичеву;
Разбойник вдоль неё мог бегать по площадке.
Тут с вечера ещё скосили всю траву.
Гюжалу дали щит: на вора стрелы падки!

Застрельщиком и тут явился Финизил.
За ним следили все, почтительно немея.
Он славу громкую в одной из битв добыл:
Тогда своей стрелой он правый глаз пронзил
Жестокому врагу — царю гундян Чулмею.

Чулмей остался жив — стрела была в излёте,
Но битву проиграл и вместе с ней войну.
Гундянские полки остались гнить в болоте.
Шелон завоевал ещё одну страну.

Теперь перед стрелком был висельник, злодей,
Глядевший на него с немалою опаской.
Раздались возгласы: ?Убей его! Убей!?.
А мастер на глаза меж тем надел повязку.
Не видел он уже Гюжала из-под маски,
А слышал только звон болтавшихся цепей.
Гюжал метнулся вбок и сразу же затих.
Его квадратный щит скрывал наполовину.
Стрела мгновенный вычертила штрих
И в щит вонзилась — прямо в середину.

Все шапки сразу же взлетели до небес;
Овации и крик никак не прекращались.
А с луком на рубеж уже шагал Ильмес.
Собравшиеся вслед ехидно улыбались
И, близость краха предвкушая всем нутром,
Довольно хмыкали: ?Небось, теперь уймётся!?.
И за Ильмесом шёл воспитанник с ведром,
Чтоб окатить водой, когда он промахнётся.

Ильмес же не спеша готовил свой ответ.
Им правило сейчас всеведущее чувство:
С повязкой на глазах иной он видел свет,
Всю тонкость вдруг познав стрелкового искусства.
Он был уже не он, а лучник Финизил,
Опять пробравшийся по гибельной трясине
К гундянскому царю в незащищённый тыл;
И снова, как тогда, полдневный зной томил,
И вновь стоял Чулмей перед шатром в низине…

Ильмес пустил стрелу, не думая, не целясь,
Но зная, что добьёт Чулмея в этот раз.
Гюжал замешкался и защитил лишь челюсть;
Железо чиркнуло и угодило в глаз.

Гюжал упал на цепь и зарычал как лев;
Почтенный Финизил за голову схватился;
Царица у окна вскочила, обомлев;
Народ разинул рот; начаться не успев,
Стрелковый поединок прекратился.

– IX –

Никто и никогда не первенствовал дважды.
Сложившийся уклад нарушился, исчез.
?Нет, что-то тут не так!? — невольно думал каждый.
Успеху был не рад уже и сам Ильмес.
Заботы новые доставил он и Юме:
Старшин и воевод созвали на совет.
Трещали головы от неотложной думы:
А что, если Ильмес продолжит счёт побед?
И так уже кругом твердят о колдовстве!
Сверхсрочнейший указ всех успокоил вроде:
?В сноровке, силе и военном мастерстве
Воспитанникам впредь равняться при народе!?

Однако уж была неделя на исходе,
И время подошло платить богам оброк.
Весь город прибежал, чтоб увидать Ильмеса;
Ему же вновь пошло рукосплетенье впрок:
Ни гул, ни топот ног, ни бряцанье железа —
Ничто не сделалось помехой и завесой,
Вмешаться не смогло в сердечный диалог.

И вновь на корабле царице было плохо.
С Ильмесом распростясь уже не так тепло,
Она в предчувствии какого-то подвоха
Решила посмотреть в волшебное стекло
И в замке перед сном одела ожерелье.
Да только не нашла ответа на вопрос.
И так-то было ей совсем не до веселья,
А сон ещё одну загадку преподнёс.

Ей виделись опять заснеженные горы,
Но пепел засыпал их белые просторы,
И заревом огня был залит каждый склон,
И яростно глядел на пламя жутким взором
Сидящий на скале крылатый змей — дракон.

Дымясь и клокоча, ползла в долину лава,
В далёкий океан садилось солнце справа;
Дракон вдруг улетел — должно быть, на обед…

Царица поутру обмыслила всё здраво
И к выводу пришла, что это — просто бред.

– X –

Поскольку вышеупомянутый указ
Обязывал вести сражения публично,
Устроить пробу сил решили в этот раз
В присутствии людей на площади столичной.
Сто юных молодцов образовали круг;
Царица, в кресло сев, ободрила дружину,
И каждый в руки взял не стрелы и не лук,
А из древесных лоз плетёную корзину.

А слуги на плечах уже несли мешки.
Корзины поднялись, пока ещё пустые.
Сейчас в них полетят блестящие кружки,
Посыпятся, звеня, монеты золотые.
Все мышцы напряглись. Держать, осилить груз!
Не сдаться гнёту возрастающего веса!
Но долго ль так стоять сумеет карапуз?
Ведь золото — оно потяжелей железа!
Ильмес, по мненью всех, несильным был атлетом;
Сегодня выиграть ему не суждено!
Ударил барабан, и первые монеты
Поспешно улеглись на ивовое дно.

Все больше, тяжелей бесценные огузки;
В ладонях у парней как будто камень плит!
И вот уже один не выдержал нагрузки
И руки уронил. Ильмес пока стоит.

Кому же всё-таки удача улыбнётся?
Уже невыносим напор холодных груд!
Ильмес неколебим; стоит, не шелохнется.
Царица поднялась. Нечисто что-то тут!
Заныло сердце вдруг; оно несчастье чует:
Он снова победит! Не миновать грозы!
Но как же это так? Ведь он и в ус не дует!
Постойте-ка! Да у него и впрямь усы!
У мальчика — усы? Мерещется ей сдуру!
Но он ещё, кажись, подрос и потолстел!
Ну что там встали все? Продолжить процедуру!
Ведь должен же настать в конце концов предел!

Народ сорвался с мест. Ведь это ж чудо света!
Ильмес, опять Ильмес! Он снова всех побил!
Но барабан стучал, и новые монеты
Испытывали мощь непостижимых сил.

А дерзкий властелин наивных детских грёз
Прощался в этот миг со всем, что было прежде.
Удерживая груз, он в самом деле рос,
И рвались на куски мальчишечьи одежды!

Весь люд сошёл с ума. Охрана ошалела
И пятилась назад под натиском толпы,
Взирающей на то, как раздаётся тело,
Как на глазах растут могучих ног столбы.
Корзина между тем наполнилась доверху
И больше не могла вмещать поток монет,
Но с ней играючи, как с лёгоньким орехом,
Справлялся богатырь, родившийся на свет.

И тут чуть было крик не вырвался у Юмы:
Вдруг ожил, явью стал её недавний сон.
Тот юноша в горах в сверкающем костюме!
Ведь это был Ильмес! Ну да, конечно, он!
Выходит, сон не лгал! Он оказался вещим!

Но мысль не удалось продолжить до конца.
С дороги рог трубил всё ближе и всё резче;
Толпа рассыпалась перед конём гонца.
Курьер был измождён, он долго мчался к цели
И речь свою сказал без должного огня,
Но горькие слова всю площадь облетели
И стали всем слышны: ?Сограждане, Война!
Нарушен долгий мир: предатели восстали,
Несметная орда сложилась из дробей.
Вожди лесных племён забыли долг вассалов;
Их на Шелон ведёт заклятый враг — Чулмей!?

О, горе! Бедный люд уже дышал едва.
Ильмеса и гонца он созерцал угрюмо:
Один их охмурил посредством колдовства,
Другой всех отрезвил. Но что же скажет Юма?

А Юма, выйдя в круг, с Ильмесом встала рядом
И взглядом обвела его могучий торс.
Теперь уж снизу вверх смотреть ей было надо:
На голову Ильмес царицу перерос!

?Грядёт ненастный час, но твёрже дух, шелонцы! —
Сказала Юма, нарушая тишину. —
Уныние — позор! Мужайтесь, дети солнца!
Ведь, чай, не в первый раз нам начинать войну!
К несчастью, с нами нет великого царя:
При Белге бы враги не сунулись к порогу.
Но золото богам даровано не зря:
Мы видим в этот час небесную подмогу!
Случайно ли, друзья, что именно сегодня
Из радужных краёв, от голубых лугов
К нам витязь молодой сошёл по дивным сходням?
Не кажется ли вам, что это — сын богов?
Но чтобы исключить последние сомненья,
Пусть царского скорей сюда ведут коня!
На нем сидел лишь Белг; иного подчиненья
Эзмир не допускал до нынешнего дня!?

Недолго ждать пришлось. Краснея от натуги,
Конюшие вели красавца-жеребца.
Ильмес накинул плащ: кафтаны и кольчуги
Не лезли, хоть ты плачь, на плечи храбреца.
Эзмир на силача косился исподлобья:
В его большой руке он заприметил плеть.
?Ну вот! Ещё одно хозяина подобье.
Конечно, жалкое. Ему ли мной владеть!?

Ильмес вскочил в седло. Прислуга разбежалась;
Гнедой остервенел и взвился на дыбы.
Но этим скакуна и завершилась шалость:
В бока ему вошли железные стопы,
И плети рукоять на крупе обломалась.
Для виду жеребец ещё попрыгал малость
И сдался на глазах у всей честной толпы.

?Вот вам и новый царь! — сказала людям Юма. —
Веди же нас, Ильмес! Теперь мы победим!
Пусть радуется мир твоей отваге юной!
Пусть полчища врагов рассеются как дым!
Я памяти верна ушедшего супруга;
Его мне не забыть, но в предстоящий бой,
Где б ни случился он, как не было бы туго,
Бесстрашно я вступлю плечом к плечу с тобой!?

Готовясь в трудный путь, царица вновь открыла
Хрустальный сундучок, чтоб угадать судьбу.
В привидевшемся сне всё было очень мило:
Царица над землёй, как облачко, парила,
Её несло вперёд, как по волнам щепу.
Стояла тишина, вокруг мерцали звёзды,
Летели стаи птиц к своим заморским гнёздам,
И, словно бы неся божественный привет,
Струился с высоты прекрасный, чистый свет…

– XI –

В сумятицу войны ворвались чудеса:
На бранных островах бунтующей державы
Под корень сорные выкашивала травы
На камне неземном отбитая коса.
Ильмес громил врагов, как малых ребятишек.
Кто б ни был перед ним —
Хоть вождь, хоть царь, хоть князь.
Он всех крушил подряд без всяких передышек —
И в сумерках, и днём, нисколько не чинясь.

Не храбростью одной он брал, не только силой:
Вчерашний мальчуган стал прозорлив, как бог.
Какие бы ему уловки не грозили,
Ильмес не позволял застать себя врасплох.
Ему, казалось, птицы вести приносили;
Противник скрыть не мог и потаённый вздох.

И вот, ввиду такой волшебной подоплёки,
А также вследствие больших людских утрат
Стал быстро затихать пожар взаимной склоки;
Опаснейший мятеж, слабея, шёл на спад.
И только царь Чулмей не пожелал смириться.
Шелонцы с ним сойдясь, под вечер стали близь,
И, так как поутру им предстояло биться,
Все около костров на отдых улеглись.

В своём большом шатре вздремнула и царица,
Которая была всё время при войсках.
Но сон её качал недолго на руках.
Средь ночи голос вдруг послышался знакомый:
?Ах, Юма! Под землёй мой всколыхнуло прах
Твоё сердечное сочувствие другому!
Мои страдания безмерны и страшны.
Я вырваться хочу из мёртвой пелены;
Свободы жаждет дух, мечтой любви влекомый!
Ты мне должна помочь, ты к этому готова.
Здесь рядом над рекой мою найдёшь ты тень.
Пока не наступил немилосердный день,
Приди и помоги сорвать с души оковы!?

?О, боги! Это — Белг! Где ж был он до сих пор??
И вот уже в ночи, стан огибая вражий,
Царица на коне летит во весь опор,
И странно ей слегка, что бдительная стража
На выезде её не видела в упор.

Но вот уж и река, и над рекою мост;
На дальнем берегу и вправду тень маячит.
Заметен и во тьме её громадный рост.
Но что же конь привстал? Что ж он на мост не скачет?

А голос вновь зовёт: ?Любимая, не бойся!
Последний сделай шаг: он не опасен вовсе!
Я жду тебя давно на этой стороне.
Забудь же обо всём! Иди, иди ко мне!?

?Я здесь, я здесь! Иду!? — хотелось крикнуть Юме.
Но бусинки росы вдруг обожгли ей грудь.
Пропали мост и тень. Усугубляя жуть,
Раскаркались вовсю два ворона на дубе.
Царица обмерла, вздохнула, сжала губы
И плёткой погнала коня в обратный путь.

С утра весь караул пришёл к царю с повинной:
?Казни нас, государь! Царицы нет нигде!?
Но некогда царю подумать о суде:
С высокого холма он смотрит на равнину.
Пора предпринимать очередной укос —
Чулмей уже повёл свою орду в атаку.
Ильмес велел чинить с пристрастием допрос
И ринулся вперёд в начавшуюся драку.

Прибытие царя внесло в сердца подъём:
Орда попятилась и обратилась в бегство.
Последовал приказ: ?Чулмея брать живьём!?.
Не он ли, пользуясь последним гнусным средством,
Похитить повелел царицу из шатра?
Но бой тогда зачем затеял он с утра?
Нет, нужно всё равно кончать с его соседством!

А вот и он, Чулмей! Садится на коня;
Собрался удирать. И мы коней пришпорим!
Догнать бы поскорей и до исхода дня,
Не мысля о войне, другим заняться горем!
Быстрей, быстрей, Эзмир! Уже рукой подать!
Не убежишь, Чулмей! Тебя не скроют горы!
Сдавался бы ты в плен, плешивый забияка!

Победа лёгкая не удалась, однако.
Погоня увлеклась, не замечая рать,
В засаде ждавшую условленного знака.

Мгновенье — и ушла земля из под копыт!
Ломая кости ног, валились кони в ямы.
Охотничий приём Чулмеем не забыт:
Ветвями и травой ловушек зев закрыт.
Не видывал давно Шелон такого срама!

Кругом витала смерть, и кровь лилась на грязь.
Эзмир упал на кол и бился, цепенея.
Ильмес внизу на дне лежал, не шевелясь;
Гремучая змея к нему подобралась,
Скользнула по груди и укусила в шею.

– XII –

В другую часть земли шагала ночь устало,
И радостный свой свет уже лила заря
На вставшие стеной полуотвесной скалы
И чистый белый снег вокруг монастыря.
Обитель выстроили в кратере вулкана,
Который разбудил когда-то злой дракон.
Монахи каждый день молились неустанно,
Чтоб снова в этот край не заявился он.
Да внемлют небеса святому боголюбу!
В одной из келий, забытья покинув лес,
Увидел над собой склонившуюся Юму
Как будто бы в раю очнувшийся Ильмес.

?Хвала богам, ты — жив!? — воскликнула она.
Но что же так грустна прекрасная улыбка?
Ильмеса удалось тогда спасти со дна;
Не дали умереть ему в ловушке липкой.
Сама из раны Юма высосала яд,
Но часть его вошла и отравила тело.
И сразу без царя настал в войсках разлад,
И снова на Шелон Чулмей рванулся смело.
В столице вспыхнул бунт. Царицу обвинили
В потворстве дьяволу; чтоб избежать суда,
Пришлось укрыться здесь. Теперь измена в силе:
Без боя для орды открылись ворота.
Им нужно золото; всё алчущее братство
Ведёт и день и ночь под озеро подкоп.
Готовы расшибить они об камни лоб,
Чтоб воду выпустить и овладеть богатством.
?А ты, Ильмес, всё это время был в бреду.
Мольба святых отцов тебя мне возвратила!? —
Так Юма бедная в словах изобразила
Опасных злоключений череду.

?Неправда, дочь моя! — сказал, войдя, Хадар. —
Причина радости сегодняшней иная:
Спасла Ильмеса ты, сама того не зная!
Давно его судьбой твой божий правил дар:
Ты можешь путь открыть к невиданным свершеньям
Тому, кому своей душой благоволишь.
Доныне колдовство тебе мешало лишь:
В отсутствие твоё проиграно сраженье,
И только здесь, в горах, пришло выздоровленье.
Блаженством здесь полна лазоревая тишь,
И воздух для тебя губительный разрежен.
Свободы звёздный час теперь уж неизбежен,
И будет посрамлён всевластвуюший бес!
Но смотрят небеса и на тебя, Ильмес!
Они тебя не зря помощником избрали.

С последней только б справиться бедой:
Нас предали уже, за золото продали,
Сюда идёт Чулмей со всей своей ордой!?

Едва он так сказал, как затрещала дверь,
И стрелы в окна полетели страшным градом.
И две из них нашли почти мгновенно цель.
Упал на пол Хадар. С Ильмесом стоя рядом,
Как пума быстрая, как резвая газель,
Его своим закрыть успела Юма телом.
Стрела в её груди какой-то нерв задела
И к сердцу прервала приток воздушных струй.
И всё-таки она ещё сказать сумела:
?Любимый мой! Прими прощальный поцелуй!
Мы встретиться должны! Я жду спасенья, милый!?
И обняла его. Уста слились на миг;
С улыбкой ясною она глаза закрыла.
Ильмес, её подняв, издал звериный крик
И вышиб дверь ногой. Не выпуская ношу,
Он выбежал на снег. Навстречу шёл Чулмей:
?Ну что, мой дорогой? Прощайся с ней скорей!
Сейчас тебя мечом я быстро укокошу!?

Ильмес царицу положил на парапет
И вытянул вперёд стремительные руки.
Пришелец ощутил ему грозящий вред,
Но, с бегством опоздав, остолбенел в испуге.
Застыли позади и верные мамлюки.
Спасти царя не мог уже ни меч, ни лук:
Когтями сделались Ильмеса пальцы вдруг,
Ладони выпятились, изменяясь в лапы.
Внезапно сердца стук, ещё недавно слабый,
Стал слышаться окрест; кровь разорвала вены
И наземь потекла, забрызгивая стены.
И тотчас выпучился контур новых форм:
Унёс черты лица метаморфозы шторм —
На свет явилась пасть с огромными клыками.
Под громкий сердца стук всё ускорялся рост:
Зазубренный хребет продолжил длинный хвост.
И крылья высоко поднялись над боками!

Вкруг оборотня страх всех обуял животный:
Зачем их царь привёл, как на убой, в загон?
Не пахнет тут уже прогулкой беззаботной:
Сейчас их всех сожрёт взбесившийся дракон!
На выход бросились, топча друг друга, сотни,
И крики ужаса неслись со всех концов.
Кто мог бы в них узнать вчерашних удальцов?
Но, к счастью для себя, мучения и страсти,
А вслед за тем и смерть пришедших с ним бойцов
Не увидал Чулмей, разжёванный на части.

Дракон его останки выплюнул из пасти
И чёрную своим хвостом обвил скалу,
Стоявшую как раз в подворье монастырском.
Громада рухнула; с шипением и визгом
Горячий пар с водой промчался сквозь дыру,
А вслед за ним огонь заполыхал из жерла;
Взлетели вверх камней сверкающие перлы,
И лава поползла через отверстый край.
Кругом всё рушилось, дрожало и гремело;
В кипящий гневный ад переменился рай.
Раздался дикий вой: в дыму мелькали искры;
Расплавленный поток стал настигать людей.
Всё было кончено решительно и быстро:
Горящий вал живьём незваных сжёг гостей.

А змей меж тем сидел на удалённом склоне
И тело мёртвое перед собой держал;
Баюкал бережно дракон красу Шелона,
И горьких слёз ручей из глаз его бежал.
Потом к воздушному и солнечному лугу
Царицу он унёс, как добрый верный конь,
И, кратер облетев по небольшому кругу,
Подобно лебедю, что потерял подругу,
Упал со сложенными крыльями в огонь.

--------------------

Ну а внизу, в Шелоне, всем хватало дела.
Рекой текла вода в проложенный подкоп,
И озеро к утру заметно обмелело.
Пришла пора для первых смелых проб.
Тут пребывал весь флот. Мешки, корзины, бочки
На палубах принять готовились улов;
Бросали якоря и золотые кочки
Искали под водой при помощи багров.
Попутно на акул везде велась охота.
Но вот и золото! Всех окрылил успех;
Теперь пошла вовсю, заспорилась работа.

Когда ожил вулкан и стал грозить лавиной,
Суда уже легли на золотую мель;
По руслу, до поры закрытому плотиной,
На них стремглав летел неодолимый сель.
Спасался кто как мог: одни отплыть пытались,
Но цепко золото держало корабли,
И многие за борт в отчаяньи бросались,
Где челюсти акул добычу стерегли.
Тут и накрыла всех неистово и слепо
Грохочущая твердь катящейся горы.
И озеро для них могильным стало склепом.
Никто не уцелел. Так покарало небо
Того, кто у богов хотел отнять дары.

Вулкан угомонился в тот же день под вечер.
Но, прежде чем застыть, гигантская свеча
Из жерла облакам, кочующим навстречу,
Успела выпустить два небольших луча.
Один был голубой, как светлый купол неба,
Другой — оранжевый, как пламя, как огонь;
Обоих приняла, благоговея немо,
Открытая сердцам вселенская ладонь.
Им дальний путь лежал в безбрежное пространство,
В огромную семью межзвёздного родства.
Покинутой Земли манящее убранство
Увлечь их не могло под иго колдовства.