В рай мимо женщин нет путей окольных
Начало тома ?Генриетта Французская – королева Англии?
из романа ?Миледи и все, все, все...?
Для юной девы день – начало грёз
плюс яркий свет садового квартала.
Синдрома одиночества хватало
ночами Генриетте и для слёз…
Для фрейлин характерен тип вандала –
морального, коль высказать всерьёз.
* * *
Живу не только авторской лишь долей,
но рад приплюсовать ей острый ленч.
Скорей слетай, гора, с широких плеч!
Любой пикантной из моих историй
в игривые пора бы строчки лечь…
* * *
…Страдая от раздела территорий,
влюблённые сомлели в точке встреч.
В извилистом для Лувра коридоре
успел бы разве кто предостеречь
от буйства плоти – ящика Пандоры?!
Безлюдный коридор плоть подзадорил.
?Ой?, ?Ах? – своеобразная предречь
для выплеснувших страсти с пылу с жару.
Сметающему все препоны шару
препятствовать кто стал бы невпопад,
гадая, где докат, где недокат?!
– Надеялся, что мне не помешают
обнять тебя, чтоб сердце свой доклад
мне сделало… но вновь за мной догляд
ведёт мой дед! Побольше б из ежа блюд
с иголками скормить ему подряд!
По ряду блюд такие мастера есть,
такое для застолья намудрят –
дед лёг бы, за блевотой простираясь!
Ой, как бы не застукал сей тиран нас!
За дурь изгнать меня из дому рад.
По хищности он родом из зверья весь, –
шептал курчавый смуглый, как мулат,
красавец парень, часто озираясь.
У девы так горел игриво взгляд,
что в жизненной банальной прозе аист,
не делавший доставок наугад,
дитя ей забронировал бы – гад!
Влюблённую трясло от вожделенья:
– Да хоть кричи тут, хоть поодаль пой –
не ходят здесь, тем более, толпой.
Я думаю, в том нету преступленья,
что мы… чуть-чуть задержимся с тобой.
Терплю, ну, как внезапный приступ, лень я –
идти отсель ненужной нам тропой.
Тел притяженье сделает рабой
той сладости, где сил для отступленья
как будто нет, а есть одно томленье.
Взаимно страсти смешивались так,
что в мыслях был полнейший кавардак.
Взлетать ли птичке над таким завалом?!
Лик девы вспыхнул. Дело-то за малым!
Осталось волю чувствам дать без слов.
Для парня прозвучал контекст сигналом
к объятию – смышлёный птицелов!
И оба заливались цветом алым.
В её глазах он – бог, но впавший в шок.
Решившийся на действия божок
слов опасенья больше не коверкал.
В безумии любви страх – жалкий лекарь.
Взаимное влеченье – чёртов вектор!
Ничтожно обаяние балов
пред натиском любовного аффекта.
От явного кружения голов
порыв – гори же пламенем всё синим! –
был диким, обоюдным и всесильным.
Сердца стучат – не слышно комара!
Одежда стала словно бы мала –
милее бы пришлось за неименьем…
Как много мать-природа им дала!
Так вот явь какова! А страсть – знаменье.
?Боялись зря?! – вот пик недоуменья.
Им жаждалось гореть в любви дотла:
всё крепче прижимались их тела,
всё большее скрепляло их томленье.
Способные на дерзкие дела
их руки получили ускоренье.
Куда безумно плыть без лоций?! Уй,
как сладостен, почти невероятен,
неистов затяжной был поцелуй!
Миг счастья не у Вечности украден,
но вечным показался им, как знать!
Лобзать бы так друг друга и лобзать!
И девственностью жертвовать начать…
Ещё не испытав потери этой
И не озвучив женственное ?Ах?,
не слышали безумцы впопыхах,
что с юной их принцессой Генриеттой
свёл случай в этот миг: она в бегах
от фрейлин шла тихонечко, как мышка,
и вот вам! Еле стоя на ногах,
увидела так много, даже слишком!
Поймала каждый тон: и всхлип, и стон.
Все прелести сопутствующих видов.
Присутствие своё ничем не выдав,
пришлось ей испытать почти всё то,
что двое испытывали бурно рядом.
Сочувствую помятым их нарядам,
принцесса испытала сладкий стресс.
Губу себе кусала пять раз кряду
и с умопомрачительным зарядом
эмоций и познаний интерес
свой к таинству настолько возбудила,
что с той поры в мечтании крутила
увиденное в сладостной борьбе,
но только применительно к себе.
Хотя мечтать об этом не учили
(могли и розог всыпать белым днём!),
Принцесса возмечтала о мужчине,
а также обо всём чем он силён.
Наверное, флюиды водопадом
струились с Генриетты, но, увы,
никто не удостоил даже взглядом.
Смотрели, но поверх лишь головы.
Жизнь вне любви казаться стала адом…
* * *
Когда бутон цветёт, листок растёт,
в ночи, неописуемой словами,
доводятся мелизмы до красот:
лягушки заглушались соловьями.
С утра вороны встали на развод.
Почти неуловимыми слоями
захватывала зорька горизонт.
Туманом поделился пруд с полями…
. . .
– Эй, кто тут закосил под паралич? –
д’Эгмон, зайдя в конюшню, бросил клич. –
Миг промедленья – это шаг к потерям,
масштаб которых дурням не постичь!
Заря – сигнал засоням и тетерям!
Гривастый, нас пора, однако, стричь
в Париже мастерам, не подмастерьям!
Сейчас поскачем. Что глядишь, как сыч!
Не выдам я тебя кобылам-стервам!
Нам нужно резво к вечеру достичь
Парижа, где нет места слабонервным.
Проснись, братуха! Нам пропел петух!
Доешь мой сыр, пока он не протух.
Отдашься ли делам неимоверным?
Обскачешь ли во всём своих братух? –
умея быть заботливым и верным,
душой воспринимая конский дух,
д’Эгмон со скакуном был откровенным. –
Лениться – грех, пока взор не потух.
Так можно растерять друзей-подруг
и даже пересечься с миром тленным ! –
вельможа, лени дав под зад коленом,
при этом и коня взбодрил не вдруг. –
Столица – зов цивильным и военным –
вся в золоте уздечек и подпруг.
Для всех рисуясь раем обалденным,
Париж не рукоплещет жопам ленным! –
коню признался граф.– Учту, мой друг! –
ответил ржаньем конь. – Поскачем, ух!..
Скакун умел прикинуться поленом,
а мог нарезать круг быстрее мух…
...
Никто не мог взять графа на испуг.
Д’Эгмону по убитым и по пленным
рекорды бить? (Неистовство – недуг?)
Принц де Субиз – ему наставник-друг.
Граф целеустремлённостью (яр дух!)
себя по глупым мыслям бил – по бренным:
себе не разрешая мысли вслух,
при скачке разгоняя кровь по венам
(хотя мог и дремать в седле – трюх-трюх),
в пути тренировал самозабвенно
свой цепкий взор лазутчика и нюх…
?…Душа спокойно день не скоротала.
Как зыркнул этот злой хорёк в седле!
Волчара! Даже мне не по себе
от глаз его колючих как-то стало! –
смутился граф д’Эгмон, зевнув устало. –
Такой не только взором изумит.
Эх, зря себе не нанял я карету!
Гипнозом что ли взял иезуит?!
Как будто знал, куда и с чем я еду…
Вдруг я ему знаком?! Однако, бред…
Как много во все стороны карет!
Инкогнито домчать не помешало б
без острых столкновений, ссор и жалоб.
А вот иное дело – вот те на!
Какой розанчик глянул из окна!
Хорошенькая женщина – ей Богу –
сумела скоротать бы мне дорогу!
Состарился я что ли без любви?
Все вина перепил и песню вин
уныло я исполню с кислой рожей.
Мне нет и тридцати ещё, а всё же…
давно пора, влюбиться мне пора
совсем по-настоящему, как в первый
почти забытый раз. Да, детвора
влюбляется под стать Адаму с Евой.
Былую страсть не нужно усмирять.
Париж увидев, можно умирать,
но только от любви – никак иначе!
Война – не самоцель. Дуэль – тем паче.
Не ждёт меня исламский эмират,
не ждут индусы, Африка не плачет.
В Китай помчится разве что пират…
Хотя… там тоже женщины – не клячи?.
***
Моих трагикомедий новизну
готовы ли… все встретить, как весну?
Я за серьёзность в некотором роде,
но хохму древних лет на вкус лизну.
В былое сделав экскурс без пародий,
игрой по мини-поводу блесну.
Шифруется Судьба в особом коде.
Поверите в какой фактуре сну,
что снится в историческом походе?
Намёки на гражданскую резню
и ужасы – не в масть сугубо оде.
Развлечь Вас? Да пожалуйста! Рискну!
Вы любите рассказы о погоде?
Быть может, Вам напомнить о народе
и некоем библейском в путь исходе?
К чему влезать в такую старину?!
Про главное начну и не вздремну:
о климате заявку мне ускорьте!
Уместно ли с ухмылкой обормота
про солнце иль осадки всё подряд
плести, как мировой конгломерат?
Получится ли сходу ода года?
Сверяя влажность туч, морского грота
и слёз крестьян, обиженных на град,
я, втёршись пылко в образный парад,
рассказывать, какая где погода,
лишь на корявом языке не рад…
Отбой! Повествование – не шкода.
Какой избрать Вам из веков охота,
где искуситель – не дегенерат?
Кто чёрт в бою, но чёрту всё ж – не брат?
Для тысяча шестьсот какого года
события вам остро подобрать?
Попутно и поклонниц сыщем рать
для кожаного, так сказать, фагота…
Во Франции раздор отсель досель…
Будь ты герой иль просто ротозей –
добрался до столицы и носись сам
по гнёздам обольстительниц и змей.
Париж – лицо страны. Париж – музей.
Его сравнить уместно и с Нарциссом,
и даже с легендарным Парадизом.
Что личность! Подавай харизму ей!
У личности нет времени для торга…
…Для скачущих с утра в Париж в уме
рождалось предвкушение восторга…
…Достаточно величия в Луне,
но Солнце всех зевак построит строго…
. . .
…У всадника на лучшем скакуне
путь лёгок от порога до порога.
Д’Эгмон был озабочен: ?…Каку мне
подкинул де Субиз. Я – пик упрёка,
а чувство упоения – лишь кроха.
Бесспорно, я растрою голытьбу,
рискнувшую в ночи меня ограбить.
Быть может, я найду свою судьбу
в лице прекрасной дамы. Мне пора быть
практичней, чем какой-нибудь пиит.
Средь дам немало змей, да кто ж шипит,
когда им светит графская корона!
Для графов быт столичный – тоже быт,
но вызнать бы, каков он для шпиона!
Глупцы о райском Лувре говорят.
Убогим верить?! Я – не малохольный!
В итоге мне на сто шагов подряд
под чёс метлы ли, звон ли колокольный
в ?рай? мимо женщин нет путей окольных.
В Париже встречу много дам фривольных?
О Лувре весть в моей тоске – не весть.
Мои глаза и уши недовольны
так часто в очном поиске невест!
Поскольку всюду войны сплошь да войны
себе в мечтах о женщинах достойных
я мало для любви оставил мест.
Да что там дамы с нравом их жестоким
и с кодексом приличия нестрогим!
Несвойственны порядочность и честь,
однако, и мужчинам очень многим.
Сдружиться – что кайенский перец съесть!
Останусь ли героем одиноким,
иль будущих супруг не перечесть?
Что жёны, что мужья – все не Бог весть…
А к подлым отношусь я просто плёво.
Внимая своему лишь куражу,
таким не предоставлю даже крова!
Горю презреньем к герцогу Анжу,
когда им был Гастон – как лошадь, ржу!
Как граф же – негодую нездорово
и это в мемуарах отражу.
Люблю ли власть я собственную ровно,
иль, зная, что есть графская корона,
от неповиновенья мне дрожу?
Моей харизмой край мой покорён, но…
дойду ли до причуд, когда рожу
закон обожествления патрона?
В отцовском графстве чутко дорожу
вассалитетом каждого барона.
Я принцу – друг? Тогда любой раб трона
мне недругом приходится везде.
Нужна ли от Судьбы мне оборона?
Но лишь пугал туда-сюда в езде
дуэлью я католика барона, –
пред тем как придержать себя в узде
у собственного гнева на хвосте,
Д’Эгмон ругался длинно и ядрёно,
пока шквал брани вслух не загустел. –
Гулял я на отшибе умудрённо,
когда мятеж шалел, разбой гудел.
К огню таскать заставит ли бес брёвна?
Лень празднует, а сколько сбоку дел!
Пусть даже не проходит дурь бескровно,
за дни разгула ум не оскудел, –
д’Эгмон угар величья вынес ровно. –
Соблазнов – тьма, а всё ж меня нескромно
не выхолостила, чтоб я худел,
власть графская, не будучи огромной.
Имея не дурней других удел,
за все богатства я бы не хотел
ни в центре мира, ни в долине горной
в уютное гнездо врасти с покорной
планиде волей. Планка высока.
И только в ранней юности спокойной,
что не была острее чеснока,
в ущелье тихом, пусть и не в канаве,
я в собственном варился мирном нраве.
До славы рвётся левая нога,
а Смерть отодвигается – карга.
Всю лень в огне, как в каше масло, плавил.
Пообещаю Смерти, как шалаве,
свою любовь… до гроба. Ха-ха-ха.
Пусть ждёт, когда взойду на облака, –
д’Эгмон искал пути пошире к славе,
хотя была и тропка неплоха. –
Дай фору всякой вражеской ораве,
скажи, что не прыгуч ты, как блоха,
и за свои боишься потроха,
чтоб думали, что ты предмет для травли.
Но мне честь больше жизни дорога.
Я бросить вызов смерти рад. Но прав ли?!
Да, страхи вьются. Ну а я кудрявей!
Шагая из огня да в полымя,
в любом часу всего лишь с четырьмя
бойцовскими конечностями вправе
в бой выйти смело против сорока.
Считаю я для себя невыносимым
кого-то называть неотразимым.
Быка сперва взять нужно за рога.
Останусь на сегодня уязвимым,
но дерзким, если логово врага
сочту ловушкой, а провал не мнимым.
Раскидывая чуши вороха,
лазутчик и агент – шпион, ага –
не должен быть трусливым и ранимым.
Пускай привычно левая нога
меня уносит к славе, а не мимо?.
Чем должен руководствоваться граф,
спешащий с тайной миссией к Парижу?
Д’Эгмон, сам у себя покой украв,
нажить там рисковал на сердце грыжу.
С проблемой сходство есть, но тип иной
у этого расширенного тропа:
?И сном пренебрегая, и пивной,
и жареным халявным эскалопом,
до цели рвись ползком, пешком, галопом,
под градом бед рисуясь отбивной.
Ходы все просчитав, не будь Циклопом.
Нигде не оставаясь остолопом,
Над устьем со смертельной глубиной
исследуй пик вулкана в дождь и зной.
Насколько ты удачлив, чтоб по тропам
чужим тебе пройти любой ценой?? –
спрос издали один, а в лоб – иной.
Пред выездом в Париж, как пред потопом,
д’Эгмон хотел бы, как к Европе Ной,
до Лувра добираться дружным скопом,
ну, то есть с ла-рошельским лишь эскортом…
?…Какой красавчик?! – слыша за спиной,
ни разу даже (?гад?!) не оглянулся.
В плен брать умел он женщин, но в плену сам
себя не видел: тут подход иной.
На плутни дам д’Эгмон не вёл и усом.
Париж ли для героя – ареал,
где духу плавать вольно? Но… столица!
Её завоевать бы сходу, блицем!
Со скуки в ней д’Эгмон не горевал,
и ленно взор скользил по женским лицам.
Приезжий – ни монах, ни бес. Нейтрал.
Вкус к яблокам д’Эгмон не потерял,
отдав лишь предпочтение… кислицам.
По виду не при чём и не при ком,
герой ходил по улицам бесстрастно,
без мысли, что его ждёт Рубикон.
Испил вина, попробовал бекон…
Незваный гость расслабился напрасно.
Объектом слежки гостю стать легко.
Париж шагами меряя не праздно,
д’Эгмон томился: Лувр недалеко…
Красавчик граф был личностью приметной,
с огнём, как пишут, в сердце и очах.
?Родившимся с натурой бесхребетной
знать, суждено с Планидой на плечах
погибнуть от любви, – граф не зачах. –
Всё зло вокруг от баб? Однако бледной
предстанет явь без них… Вот образ ах!
Нельзя не оценить такой размах!
Как много ?зла? красы великолепной!
И сколько откровения в глазах?!
Красотки были даже на возах…
Д’Эгмон со всей сноровкой многолетней
толпой людской ли, давкой ли каретной
продавливался к цели, как сквозняк.
Издержки тайной миссии конкретно
обязывали видеть каждый знак
опасности. Герой был не бессмертный,
причём за ним шёл тенью Каюзак –
любимец кардинала, враг Субиза.
Д’Эгмон служил Субизу и сюрприза
любого ожидать мог от врагов
(и от хозяев, и от батраков):
в толпе, из окон, с крыш, с речного пирса.
В Париже гугенот – не то чтоб крыса,
но, чтоб не растерять вдруг потрохов,
никак нельзя витать средь облаков!
Да пусть ты вовсе и не Монте-Кристо,
захватят – не оставят и клоков!
Иная дама – ловкая актриса
по части обработки простаков
с угрозами: ?Нет золота – сдай кровь?!
И это всё не мелочи каприза…
* * *
В угоду политическим ли дракам,
иль просто чтоб вельможу отыметь,
ярятся яд, удавка, сталь и медь…
Кому де Ришелье обязан страхом
пред яростью, рядившуюся в Смерть?
Вождей сепаратизма всех на плаху
отправить – он не ведал, как посметь.
Привиделся кошмар – суши рубаху…
Прелат мог призадуматься в тоске
по прошлому – безоблачному в жизни:
?Вкус храбрости испить? Изволь! А с кем
к убийце выйдешь?! Мало тут харизмы.
?Плодить врагов – висеть на волоске?,
?жизнь – это миг? – не просто афоризмы.
Когда убийца сызнова в броске
дотянется, кричи иль зубы стисни –
кто о твоём подумает враге,
коль нет охраны, даже вдалеке!
Умножив ценность собственных дней жизни,
дрожа за статус, честь свою и дом,
задумываться нужно и о том,
что жизнь и безопасность неразрывны,
пред кознями врага все уязвимы.
Пора бы заиметь, пусть и с трудом,
свою всецело гвардию и зримо
себе обезопасить путь экстрима.
Не к месту в мыслях робость о другом?.
. . .
– …Я вам не маг-индус в коровьей роще!
Вас, попрошаек, много! Я – один.
Без чудо-лампы я не Алладин! –
Людовик нос и лоб, и брови морщил. –
Я вижу, чем трудна власть во плоти.
Коль ты король, для всех за хлеб плати,
ну и… за жизнь угодного вельможи…
Ну, пусть я – воплощенье доброты,
образчик власти. Но не всех времён же! –
Людовик уступил без теплоты
в общении, да и не резво тоже. –
Могу вам Арамиса дать. Лады.
Тем более что он – почти святоша.
Английской не сыграть мне с ним лапты
и он похож на нежного ребёнка…
Гвардейцев у меня, чай, не склады.
Дежурства сверхурочные: продлёнка.
– Сир! Я прошу себе не мамонтёнка
сибирского из вечной мерзлоты.
Без гвардии меня – в замес! Кранты! –
Людовику прелат канючил тонко
и даже подпустил слезу в глаза. –
Ваш Арамис – отчасти егоза,
а вовсе не святоша. Я-то знаю!
– Гвардейцами торговлю завершаю
аттракционом щедрости своей.
За вас просила Анна. Льстиво ей
удвойте благодарности с довеском
за тридцать мушкетёров королевских.
Они отныне ваши насовсем.
Служите без опаски и проблем.
Оставлю я святошу Арамиса
пока для Лувра в плане компромисса.
Атос с ним неразлучен, а Атос –
любимейший гвардеец мой, барбос
такой, что одолеет Каюзака.
Жюссака тоже. Видите, впросак я
попал, увы, серьёзно из-за вас.
Вот Бикара – живой мой вам аванс.
На тридцать человек готовый список
возьмите у Жюссака. Взвод пиписок
и верных шпаг с утра навеки ваш.
Вам жертвую знатнейших, а реванш
возьму я вашей преданностью, сударь.
Министру проявлять дано не удаль,
не плешь от службы в пику парику,
не косность, что простят лишь старику,
а верность королю и острый ум.
Я знаю, вы – делец, а не крикун.
Вне риска кандидатом стать на постриг,
в политике высокой вы – не ослух
И в государстве вы – не легковоз. Вдруг
и впрямь вас от врагов уберегу!
Охрана вам давно нужна, как воздух.
Вы нажили врагов, но, как подросток,
сидели на безлюдном берегу,
где в воду всяк столкнёт вас на бегу.
Храните государственное древо,
а вас теперь гвардейцы охранят.
За вас боится даже королева:
в засаду по пути сманив налево,
зарежут, мол, иль всыплют скоро яд!
. . .
Когда охрана влезла всем гуртом
в пределы резиденции, в шум будней,
и сделался Двор шефа многолюдней,
гвардейцы задавать там стали тон.
Но… шефский заглушал их баритон.
Играть на нервах проще, чем на лютне.
Умел де Ришелье и то, и то.
Всё успевать – гораздо многотрудней…
В охране кардинала есть ли трутни?!
Служенье в голубых течёт кровях.
Гвардейцы: Каюзак и все – не дурни,
особенно когда не ?на бровях?.
…Гвардеец тихо (только шпага – звяк)
ходил за гостем. С пользой? Право, втуне.
?Узнать бы точно, – злился Каюзак, –
граф – наша жертва, или друг фортуне?
Кампания – в кабак, а тут – худей
и шляйся наподобие михрютки!
Шеф ищет то проблемы, то людей.
Сплошные то завязки, то закрутки.
Его преосвященству сто идей
на ум приходит запросто за сутки.
На выгодное нос имеет чуткий,
жмёт пользу изо всех, как иудей?!
* * *
Во взоре дамы гнев был затаённый.
– В игре, как пёс за сахарную кость,
вы льстите зачастую вкривь и вкось!
Поклонник вы не самый одарённый.
Мне с вами находиться проще врозь,
чем резать ваш язык заговорённый, –
пронзая собеседника насквозь,
взор дамы стал сердито-заострённый. –
Вы праздный, граф, а семеро – в делах?
Вы лезли в экипаж не ради благ –
он и без вас не очень-то просторный.
Вы, граф, сияли, как на солнце флаг,
а я ответ дала исконно вздорный.
Коль жеребец вы, крикну я: ?приз – в стойло?!
Влюбились вы в меня благопристойно?
Я сердце вам верну за выкуп. – Ах!
Не стройте из себя владыку благ!
– На вас не вправе вылиться восторг мой, –
язвила дама (bell среди гуляк,
базарных баб-торговок и кривляк).
Была ли площадь в Менге столь просторной,
чтоб тропкой не казаться коридорной?
В какой где затаился позе враг,
чтоб взять реванш попыткой ли повторной,
иль заново жить слежкой тошнотворной?
Лик женщины в карете от зевак
отчасти был укрыт оконной шторой.
Агент же, у кареты стоя так,
что лик закрыл собой, был не чудак,
но речи вёл с беспечностью стажёра:
– Миледи, я же – гений форс-мажора!
Наш чувственный раздор – основа всех,
но трудно мне врубиться в суть раздора.
– Всё б вам рубить по чувствам, дровосек!
– О! Вы ещё не знаете Рошфора!
Вы жаром заменить боитесь мех,
а я бы вас согрел без разговора!
– Не смейтесь, да и мой сдержите смех.
Похожи вы сейчас на просто вора,
что ловок всё тащить с чужих телег.
Вы женского достойны ли фавора?!
Дана ли вам, Рошфор, надежда, фора?
Вы, граф, искусней всех своих коллег,
однако для меня наш сплав – проформа.
На что вам тут рассчитывать проворно?
Вы – не филолог и не в банке клерк.
Вам нечем искушать моё, граф, лоно.
К чему мне здесь словесный фейерверк?
Вы крайне возбуждённо-изнервлённый.
– Весь ВАШ при вашей… укоризне плёвой.
Ваш пыл, Рошфор, меня в дрожь не поверг.
В мой лиф глядите? К небу взор! Наверх!
– Вы дуетесь? А я под ветер новый
из ваших рук приму венец терновый!
Но мне б определить, пусть не на век,
земной рай по счастливой паре вех!
– Тон лести, граф, излишне стал неровный.
– Миледи, к лести тонкой я прибег.
– Я вам не обещала путь ковровый.
– Симпатий ваших свет – мой оберег.
Жар пламени люблю я не костровый.
По счастью, я – не римлянин, не грек,
а близок к вам во Франции суровой,
флиртуя с дамой подлинно червовой!
Миледи, расставаться с вами – грех,
но больший грех – молчать до встречи новой, –
вельможа, свой подкручивая ус,
решил, что лесть поднимет даме тонус. –
Гляжу на вас – дразню сперва я вкус,
но вскоре головой пред вами тронусь!
– Гореть вам, граф, за пошлости в огне,
с предшественником вашим соревнуясь!
Ваш плотский комплимент не нов. А ну вас!
лицо красотки скуксилось в окне,
и дама вглубь кареты отшатнулась. –
Чем пялиться на грудь мою, Рошфор,
по коей принц Гастон извёлся в Нанте,
не лучше ль остроту своих же шпор
сточить на том гасконском Росинанте!
– На той кобыле? Не в чести окрас
сей клячи, чтоб общаться с ней приватней.
– Её хозяин видел вместе нас!
Рошфор! На масть кобылы наплевать мне!
Шпионы в наших связях не должны
заметить ни единой даже нити!
За деньги, что берёте из казны,
глазастого зеваку устраните!
– Цыплёночек ещё не оперён,
а вы его на вертел с пылу с жару?!
Юнец-дурашка – с виду не шпион…
– Возьмите, граф, экю. Нет, даже пару!
Вы слишком аскетичны, мой Рошфор.
Ещё экю – на чёрную икру вам…
– И мы среди шпионских скоро свор
прореху обнаружим в стиле грубом?
– Глаза пройдохи вслед нам ни к чему.
Воинственный направьте клич ему…
– Юнец, пусть даже он и не лазутчик,
но гад из ядовитых и ползучих.
– По-видимому, грозен и для вас
герой с такой… на ум неслабой ряхой.
– Возьму, пожалуй. Это ведь аванс?
И что мне делать с юным забиякой?
– Зачем орлиный нос ему, птенцу?!
Отрежьте с головой, задайтесь целью…
– Я понял. Это мне по мастерству.
Быть может, укротить орла дуэлью?
– Вольны любой, как вам ни кисло, иск
вы парню предъявить с таким авансом,
но только чтобы я и в мыслях риск
не связывала с этим оборванцем!
Совсем не удивлюсь я, если труп
оплакивать придётся де Тревилю.
– Убью и на все деньги есть икру
приду на днях на свежую могилу.
* * *
На самой совершенной из планет,
где жизненные смешаны спектакли,
по нервам по читательским вполне
с лихвой среди дуэлей, среди драк ли,
гнетущий эпизод в пылу возни
агентов кардинала впрямь шарахнет!
Да что же это было, чёрт возьми?!
Художественной выдумкой тут пахнет…
* * *
В Истории священных нет коров?
Историки ?новаторы?, взяв веник,
лупить вольны предшественника в кровь?
История-наука, птица Феникс,
сама себе не носит в клюве дров…
Садовой розой, розою ветров
иль монстром (пред которым кто-то – кролик)
способны стать шпионки? Взор на роль их –
рутина мифотворцев-мастеров.
В чём прав был гугенот, а в чём католик?
Что вправе романист, а что историк?
В кострище тайн узнать вязанку дров
из личных ?несгораемых? трудов.
(продолжение в "2. Что вправе романист, а что историк"
http://stihi.ru/2021/05/24/3134)
из романа ?Миледи и все, все, все...?
Для юной девы день – начало грёз
плюс яркий свет садового квартала.
Синдрома одиночества хватало
ночами Генриетте и для слёз…
Для фрейлин характерен тип вандала –
морального, коль высказать всерьёз.
* * *
Живу не только авторской лишь долей,
но рад приплюсовать ей острый ленч.
Скорей слетай, гора, с широких плеч!
Любой пикантной из моих историй
в игривые пора бы строчки лечь…
* * *
…Страдая от раздела территорий,
влюблённые сомлели в точке встреч.
В извилистом для Лувра коридоре
успел бы разве кто предостеречь
от буйства плоти – ящика Пандоры?!
Безлюдный коридор плоть подзадорил.
?Ой?, ?Ах? – своеобразная предречь
для выплеснувших страсти с пылу с жару.
Сметающему все препоны шару
препятствовать кто стал бы невпопад,
гадая, где докат, где недокат?!
– Надеялся, что мне не помешают
обнять тебя, чтоб сердце свой доклад
мне сделало… но вновь за мной догляд
ведёт мой дед! Побольше б из ежа блюд
с иголками скормить ему подряд!
По ряду блюд такие мастера есть,
такое для застолья намудрят –
дед лёг бы, за блевотой простираясь!
Ой, как бы не застукал сей тиран нас!
За дурь изгнать меня из дому рад.
По хищности он родом из зверья весь, –
шептал курчавый смуглый, как мулат,
красавец парень, часто озираясь.
У девы так горел игриво взгляд,
что в жизненной банальной прозе аист,
не делавший доставок наугад,
дитя ей забронировал бы – гад!
Влюблённую трясло от вожделенья:
– Да хоть кричи тут, хоть поодаль пой –
не ходят здесь, тем более, толпой.
Я думаю, в том нету преступленья,
что мы… чуть-чуть задержимся с тобой.
Терплю, ну, как внезапный приступ, лень я –
идти отсель ненужной нам тропой.
Тел притяженье сделает рабой
той сладости, где сил для отступленья
как будто нет, а есть одно томленье.
Взаимно страсти смешивались так,
что в мыслях был полнейший кавардак.
Взлетать ли птичке над таким завалом?!
Лик девы вспыхнул. Дело-то за малым!
Осталось волю чувствам дать без слов.
Для парня прозвучал контекст сигналом
к объятию – смышлёный птицелов!
И оба заливались цветом алым.
В её глазах он – бог, но впавший в шок.
Решившийся на действия божок
слов опасенья больше не коверкал.
В безумии любви страх – жалкий лекарь.
Взаимное влеченье – чёртов вектор!
Ничтожно обаяние балов
пред натиском любовного аффекта.
От явного кружения голов
порыв – гори же пламенем всё синим! –
был диким, обоюдным и всесильным.
Сердца стучат – не слышно комара!
Одежда стала словно бы мала –
милее бы пришлось за неименьем…
Как много мать-природа им дала!
Так вот явь какова! А страсть – знаменье.
?Боялись зря?! – вот пик недоуменья.
Им жаждалось гореть в любви дотла:
всё крепче прижимались их тела,
всё большее скрепляло их томленье.
Способные на дерзкие дела
их руки получили ускоренье.
Куда безумно плыть без лоций?! Уй,
как сладостен, почти невероятен,
неистов затяжной был поцелуй!
Миг счастья не у Вечности украден,
но вечным показался им, как знать!
Лобзать бы так друг друга и лобзать!
И девственностью жертвовать начать…
Ещё не испытав потери этой
И не озвучив женственное ?Ах?,
не слышали безумцы впопыхах,
что с юной их принцессой Генриеттой
свёл случай в этот миг: она в бегах
от фрейлин шла тихонечко, как мышка,
и вот вам! Еле стоя на ногах,
увидела так много, даже слишком!
Поймала каждый тон: и всхлип, и стон.
Все прелести сопутствующих видов.
Присутствие своё ничем не выдав,
пришлось ей испытать почти всё то,
что двое испытывали бурно рядом.
Сочувствую помятым их нарядам,
принцесса испытала сладкий стресс.
Губу себе кусала пять раз кряду
и с умопомрачительным зарядом
эмоций и познаний интерес
свой к таинству настолько возбудила,
что с той поры в мечтании крутила
увиденное в сладостной борьбе,
но только применительно к себе.
Хотя мечтать об этом не учили
(могли и розог всыпать белым днём!),
Принцесса возмечтала о мужчине,
а также обо всём чем он силён.
Наверное, флюиды водопадом
струились с Генриетты, но, увы,
никто не удостоил даже взглядом.
Смотрели, но поверх лишь головы.
Жизнь вне любви казаться стала адом…
* * *
Когда бутон цветёт, листок растёт,
в ночи, неописуемой словами,
доводятся мелизмы до красот:
лягушки заглушались соловьями.
С утра вороны встали на развод.
Почти неуловимыми слоями
захватывала зорька горизонт.
Туманом поделился пруд с полями…
. . .
– Эй, кто тут закосил под паралич? –
д’Эгмон, зайдя в конюшню, бросил клич. –
Миг промедленья – это шаг к потерям,
масштаб которых дурням не постичь!
Заря – сигнал засоням и тетерям!
Гривастый, нас пора, однако, стричь
в Париже мастерам, не подмастерьям!
Сейчас поскачем. Что глядишь, как сыч!
Не выдам я тебя кобылам-стервам!
Нам нужно резво к вечеру достичь
Парижа, где нет места слабонервным.
Проснись, братуха! Нам пропел петух!
Доешь мой сыр, пока он не протух.
Отдашься ли делам неимоверным?
Обскачешь ли во всём своих братух? –
умея быть заботливым и верным,
душой воспринимая конский дух,
д’Эгмон со скакуном был откровенным. –
Лениться – грех, пока взор не потух.
Так можно растерять друзей-подруг
и даже пересечься с миром тленным ! –
вельможа, лени дав под зад коленом,
при этом и коня взбодрил не вдруг. –
Столица – зов цивильным и военным –
вся в золоте уздечек и подпруг.
Для всех рисуясь раем обалденным,
Париж не рукоплещет жопам ленным! –
коню признался граф.– Учту, мой друг! –
ответил ржаньем конь. – Поскачем, ух!..
Скакун умел прикинуться поленом,
а мог нарезать круг быстрее мух…
...
Никто не мог взять графа на испуг.
Д’Эгмону по убитым и по пленным
рекорды бить? (Неистовство – недуг?)
Принц де Субиз – ему наставник-друг.
Граф целеустремлённостью (яр дух!)
себя по глупым мыслям бил – по бренным:
себе не разрешая мысли вслух,
при скачке разгоняя кровь по венам
(хотя мог и дремать в седле – трюх-трюх),
в пути тренировал самозабвенно
свой цепкий взор лазутчика и нюх…
?…Душа спокойно день не скоротала.
Как зыркнул этот злой хорёк в седле!
Волчара! Даже мне не по себе
от глаз его колючих как-то стало! –
смутился граф д’Эгмон, зевнув устало. –
Такой не только взором изумит.
Эх, зря себе не нанял я карету!
Гипнозом что ли взял иезуит?!
Как будто знал, куда и с чем я еду…
Вдруг я ему знаком?! Однако, бред…
Как много во все стороны карет!
Инкогнито домчать не помешало б
без острых столкновений, ссор и жалоб.
А вот иное дело – вот те на!
Какой розанчик глянул из окна!
Хорошенькая женщина – ей Богу –
сумела скоротать бы мне дорогу!
Состарился я что ли без любви?
Все вина перепил и песню вин
уныло я исполню с кислой рожей.
Мне нет и тридцати ещё, а всё же…
давно пора, влюбиться мне пора
совсем по-настоящему, как в первый
почти забытый раз. Да, детвора
влюбляется под стать Адаму с Евой.
Былую страсть не нужно усмирять.
Париж увидев, можно умирать,
но только от любви – никак иначе!
Война – не самоцель. Дуэль – тем паче.
Не ждёт меня исламский эмират,
не ждут индусы, Африка не плачет.
В Китай помчится разве что пират…
Хотя… там тоже женщины – не клячи?.
***
Моих трагикомедий новизну
готовы ли… все встретить, как весну?
Я за серьёзность в некотором роде,
но хохму древних лет на вкус лизну.
В былое сделав экскурс без пародий,
игрой по мини-поводу блесну.
Шифруется Судьба в особом коде.
Поверите в какой фактуре сну,
что снится в историческом походе?
Намёки на гражданскую резню
и ужасы – не в масть сугубо оде.
Развлечь Вас? Да пожалуйста! Рискну!
Вы любите рассказы о погоде?
Быть может, Вам напомнить о народе
и некоем библейском в путь исходе?
К чему влезать в такую старину?!
Про главное начну и не вздремну:
о климате заявку мне ускорьте!
Уместно ли с ухмылкой обормота
про солнце иль осадки всё подряд
плести, как мировой конгломерат?
Получится ли сходу ода года?
Сверяя влажность туч, морского грота
и слёз крестьян, обиженных на град,
я, втёршись пылко в образный парад,
рассказывать, какая где погода,
лишь на корявом языке не рад…
Отбой! Повествование – не шкода.
Какой избрать Вам из веков охота,
где искуситель – не дегенерат?
Кто чёрт в бою, но чёрту всё ж – не брат?
Для тысяча шестьсот какого года
события вам остро подобрать?
Попутно и поклонниц сыщем рать
для кожаного, так сказать, фагота…
Во Франции раздор отсель досель…
Будь ты герой иль просто ротозей –
добрался до столицы и носись сам
по гнёздам обольстительниц и змей.
Париж – лицо страны. Париж – музей.
Его сравнить уместно и с Нарциссом,
и даже с легендарным Парадизом.
Что личность! Подавай харизму ей!
У личности нет времени для торга…
…Для скачущих с утра в Париж в уме
рождалось предвкушение восторга…
…Достаточно величия в Луне,
но Солнце всех зевак построит строго…
. . .
…У всадника на лучшем скакуне
путь лёгок от порога до порога.
Д’Эгмон был озабочен: ?…Каку мне
подкинул де Субиз. Я – пик упрёка,
а чувство упоения – лишь кроха.
Бесспорно, я растрою голытьбу,
рискнувшую в ночи меня ограбить.
Быть может, я найду свою судьбу
в лице прекрасной дамы. Мне пора быть
практичней, чем какой-нибудь пиит.
Средь дам немало змей, да кто ж шипит,
когда им светит графская корона!
Для графов быт столичный – тоже быт,
но вызнать бы, каков он для шпиона!
Глупцы о райском Лувре говорят.
Убогим верить?! Я – не малохольный!
В итоге мне на сто шагов подряд
под чёс метлы ли, звон ли колокольный
в ?рай? мимо женщин нет путей окольных.
В Париже встречу много дам фривольных?
О Лувре весть в моей тоске – не весть.
Мои глаза и уши недовольны
так часто в очном поиске невест!
Поскольку всюду войны сплошь да войны
себе в мечтах о женщинах достойных
я мало для любви оставил мест.
Да что там дамы с нравом их жестоким
и с кодексом приличия нестрогим!
Несвойственны порядочность и честь,
однако, и мужчинам очень многим.
Сдружиться – что кайенский перец съесть!
Останусь ли героем одиноким,
иль будущих супруг не перечесть?
Что жёны, что мужья – все не Бог весть…
А к подлым отношусь я просто плёво.
Внимая своему лишь куражу,
таким не предоставлю даже крова!
Горю презреньем к герцогу Анжу,
когда им был Гастон – как лошадь, ржу!
Как граф же – негодую нездорово
и это в мемуарах отражу.
Люблю ли власть я собственную ровно,
иль, зная, что есть графская корона,
от неповиновенья мне дрожу?
Моей харизмой край мой покорён, но…
дойду ли до причуд, когда рожу
закон обожествления патрона?
В отцовском графстве чутко дорожу
вассалитетом каждого барона.
Я принцу – друг? Тогда любой раб трона
мне недругом приходится везде.
Нужна ли от Судьбы мне оборона?
Но лишь пугал туда-сюда в езде
дуэлью я католика барона, –
пред тем как придержать себя в узде
у собственного гнева на хвосте,
Д’Эгмон ругался длинно и ядрёно,
пока шквал брани вслух не загустел. –
Гулял я на отшибе умудрённо,
когда мятеж шалел, разбой гудел.
К огню таскать заставит ли бес брёвна?
Лень празднует, а сколько сбоку дел!
Пусть даже не проходит дурь бескровно,
за дни разгула ум не оскудел, –
д’Эгмон угар величья вынес ровно. –
Соблазнов – тьма, а всё ж меня нескромно
не выхолостила, чтоб я худел,
власть графская, не будучи огромной.
Имея не дурней других удел,
за все богатства я бы не хотел
ни в центре мира, ни в долине горной
в уютное гнездо врасти с покорной
планиде волей. Планка высока.
И только в ранней юности спокойной,
что не была острее чеснока,
в ущелье тихом, пусть и не в канаве,
я в собственном варился мирном нраве.
До славы рвётся левая нога,
а Смерть отодвигается – карга.
Всю лень в огне, как в каше масло, плавил.
Пообещаю Смерти, как шалаве,
свою любовь… до гроба. Ха-ха-ха.
Пусть ждёт, когда взойду на облака, –
д’Эгмон искал пути пошире к славе,
хотя была и тропка неплоха. –
Дай фору всякой вражеской ораве,
скажи, что не прыгуч ты, как блоха,
и за свои боишься потроха,
чтоб думали, что ты предмет для травли.
Но мне честь больше жизни дорога.
Я бросить вызов смерти рад. Но прав ли?!
Да, страхи вьются. Ну а я кудрявей!
Шагая из огня да в полымя,
в любом часу всего лишь с четырьмя
бойцовскими конечностями вправе
в бой выйти смело против сорока.
Считаю я для себя невыносимым
кого-то называть неотразимым.
Быка сперва взять нужно за рога.
Останусь на сегодня уязвимым,
но дерзким, если логово врага
сочту ловушкой, а провал не мнимым.
Раскидывая чуши вороха,
лазутчик и агент – шпион, ага –
не должен быть трусливым и ранимым.
Пускай привычно левая нога
меня уносит к славе, а не мимо?.
Чем должен руководствоваться граф,
спешащий с тайной миссией к Парижу?
Д’Эгмон, сам у себя покой украв,
нажить там рисковал на сердце грыжу.
С проблемой сходство есть, но тип иной
у этого расширенного тропа:
?И сном пренебрегая, и пивной,
и жареным халявным эскалопом,
до цели рвись ползком, пешком, галопом,
под градом бед рисуясь отбивной.
Ходы все просчитав, не будь Циклопом.
Нигде не оставаясь остолопом,
Над устьем со смертельной глубиной
исследуй пик вулкана в дождь и зной.
Насколько ты удачлив, чтоб по тропам
чужим тебе пройти любой ценой?? –
спрос издали один, а в лоб – иной.
Пред выездом в Париж, как пред потопом,
д’Эгмон хотел бы, как к Европе Ной,
до Лувра добираться дружным скопом,
ну, то есть с ла-рошельским лишь эскортом…
?…Какой красавчик?! – слыша за спиной,
ни разу даже (?гад?!) не оглянулся.
В плен брать умел он женщин, но в плену сам
себя не видел: тут подход иной.
На плутни дам д’Эгмон не вёл и усом.
Париж ли для героя – ареал,
где духу плавать вольно? Но… столица!
Её завоевать бы сходу, блицем!
Со скуки в ней д’Эгмон не горевал,
и ленно взор скользил по женским лицам.
Приезжий – ни монах, ни бес. Нейтрал.
Вкус к яблокам д’Эгмон не потерял,
отдав лишь предпочтение… кислицам.
По виду не при чём и не при ком,
герой ходил по улицам бесстрастно,
без мысли, что его ждёт Рубикон.
Испил вина, попробовал бекон…
Незваный гость расслабился напрасно.
Объектом слежки гостю стать легко.
Париж шагами меряя не праздно,
д’Эгмон томился: Лувр недалеко…
Красавчик граф был личностью приметной,
с огнём, как пишут, в сердце и очах.
?Родившимся с натурой бесхребетной
знать, суждено с Планидой на плечах
погибнуть от любви, – граф не зачах. –
Всё зло вокруг от баб? Однако бледной
предстанет явь без них… Вот образ ах!
Нельзя не оценить такой размах!
Как много ?зла? красы великолепной!
И сколько откровения в глазах?!
Красотки были даже на возах…
Д’Эгмон со всей сноровкой многолетней
толпой людской ли, давкой ли каретной
продавливался к цели, как сквозняк.
Издержки тайной миссии конкретно
обязывали видеть каждый знак
опасности. Герой был не бессмертный,
причём за ним шёл тенью Каюзак –
любимец кардинала, враг Субиза.
Д’Эгмон служил Субизу и сюрприза
любого ожидать мог от врагов
(и от хозяев, и от батраков):
в толпе, из окон, с крыш, с речного пирса.
В Париже гугенот – не то чтоб крыса,
но, чтоб не растерять вдруг потрохов,
никак нельзя витать средь облаков!
Да пусть ты вовсе и не Монте-Кристо,
захватят – не оставят и клоков!
Иная дама – ловкая актриса
по части обработки простаков
с угрозами: ?Нет золота – сдай кровь?!
И это всё не мелочи каприза…
* * *
В угоду политическим ли дракам,
иль просто чтоб вельможу отыметь,
ярятся яд, удавка, сталь и медь…
Кому де Ришелье обязан страхом
пред яростью, рядившуюся в Смерть?
Вождей сепаратизма всех на плаху
отправить – он не ведал, как посметь.
Привиделся кошмар – суши рубаху…
Прелат мог призадуматься в тоске
по прошлому – безоблачному в жизни:
?Вкус храбрости испить? Изволь! А с кем
к убийце выйдешь?! Мало тут харизмы.
?Плодить врагов – висеть на волоске?,
?жизнь – это миг? – не просто афоризмы.
Когда убийца сызнова в броске
дотянется, кричи иль зубы стисни –
кто о твоём подумает враге,
коль нет охраны, даже вдалеке!
Умножив ценность собственных дней жизни,
дрожа за статус, честь свою и дом,
задумываться нужно и о том,
что жизнь и безопасность неразрывны,
пред кознями врага все уязвимы.
Пора бы заиметь, пусть и с трудом,
свою всецело гвардию и зримо
себе обезопасить путь экстрима.
Не к месту в мыслях робость о другом?.
. . .
– …Я вам не маг-индус в коровьей роще!
Вас, попрошаек, много! Я – один.
Без чудо-лампы я не Алладин! –
Людовик нос и лоб, и брови морщил. –
Я вижу, чем трудна власть во плоти.
Коль ты король, для всех за хлеб плати,
ну и… за жизнь угодного вельможи…
Ну, пусть я – воплощенье доброты,
образчик власти. Но не всех времён же! –
Людовик уступил без теплоты
в общении, да и не резво тоже. –
Могу вам Арамиса дать. Лады.
Тем более что он – почти святоша.
Английской не сыграть мне с ним лапты
и он похож на нежного ребёнка…
Гвардейцев у меня, чай, не склады.
Дежурства сверхурочные: продлёнка.
– Сир! Я прошу себе не мамонтёнка
сибирского из вечной мерзлоты.
Без гвардии меня – в замес! Кранты! –
Людовику прелат канючил тонко
и даже подпустил слезу в глаза. –
Ваш Арамис – отчасти егоза,
а вовсе не святоша. Я-то знаю!
– Гвардейцами торговлю завершаю
аттракционом щедрости своей.
За вас просила Анна. Льстиво ей
удвойте благодарности с довеском
за тридцать мушкетёров королевских.
Они отныне ваши насовсем.
Служите без опаски и проблем.
Оставлю я святошу Арамиса
пока для Лувра в плане компромисса.
Атос с ним неразлучен, а Атос –
любимейший гвардеец мой, барбос
такой, что одолеет Каюзака.
Жюссака тоже. Видите, впросак я
попал, увы, серьёзно из-за вас.
Вот Бикара – живой мой вам аванс.
На тридцать человек готовый список
возьмите у Жюссака. Взвод пиписок
и верных шпаг с утра навеки ваш.
Вам жертвую знатнейших, а реванш
возьму я вашей преданностью, сударь.
Министру проявлять дано не удаль,
не плешь от службы в пику парику,
не косность, что простят лишь старику,
а верность королю и острый ум.
Я знаю, вы – делец, а не крикун.
Вне риска кандидатом стать на постриг,
в политике высокой вы – не ослух
И в государстве вы – не легковоз. Вдруг
и впрямь вас от врагов уберегу!
Охрана вам давно нужна, как воздух.
Вы нажили врагов, но, как подросток,
сидели на безлюдном берегу,
где в воду всяк столкнёт вас на бегу.
Храните государственное древо,
а вас теперь гвардейцы охранят.
За вас боится даже королева:
в засаду по пути сманив налево,
зарежут, мол, иль всыплют скоро яд!
. . .
Когда охрана влезла всем гуртом
в пределы резиденции, в шум будней,
и сделался Двор шефа многолюдней,
гвардейцы задавать там стали тон.
Но… шефский заглушал их баритон.
Играть на нервах проще, чем на лютне.
Умел де Ришелье и то, и то.
Всё успевать – гораздо многотрудней…
В охране кардинала есть ли трутни?!
Служенье в голубых течёт кровях.
Гвардейцы: Каюзак и все – не дурни,
особенно когда не ?на бровях?.
…Гвардеец тихо (только шпага – звяк)
ходил за гостем. С пользой? Право, втуне.
?Узнать бы точно, – злился Каюзак, –
граф – наша жертва, или друг фортуне?
Кампания – в кабак, а тут – худей
и шляйся наподобие михрютки!
Шеф ищет то проблемы, то людей.
Сплошные то завязки, то закрутки.
Его преосвященству сто идей
на ум приходит запросто за сутки.
На выгодное нос имеет чуткий,
жмёт пользу изо всех, как иудей?!
* * *
Во взоре дамы гнев был затаённый.
– В игре, как пёс за сахарную кость,
вы льстите зачастую вкривь и вкось!
Поклонник вы не самый одарённый.
Мне с вами находиться проще врозь,
чем резать ваш язык заговорённый, –
пронзая собеседника насквозь,
взор дамы стал сердито-заострённый. –
Вы праздный, граф, а семеро – в делах?
Вы лезли в экипаж не ради благ –
он и без вас не очень-то просторный.
Вы, граф, сияли, как на солнце флаг,
а я ответ дала исконно вздорный.
Коль жеребец вы, крикну я: ?приз – в стойло?!
Влюбились вы в меня благопристойно?
Я сердце вам верну за выкуп. – Ах!
Не стройте из себя владыку благ!
– На вас не вправе вылиться восторг мой, –
язвила дама (bell среди гуляк,
базарных баб-торговок и кривляк).
Была ли площадь в Менге столь просторной,
чтоб тропкой не казаться коридорной?
В какой где затаился позе враг,
чтоб взять реванш попыткой ли повторной,
иль заново жить слежкой тошнотворной?
Лик женщины в карете от зевак
отчасти был укрыт оконной шторой.
Агент же, у кареты стоя так,
что лик закрыл собой, был не чудак,
но речи вёл с беспечностью стажёра:
– Миледи, я же – гений форс-мажора!
Наш чувственный раздор – основа всех,
но трудно мне врубиться в суть раздора.
– Всё б вам рубить по чувствам, дровосек!
– О! Вы ещё не знаете Рошфора!
Вы жаром заменить боитесь мех,
а я бы вас согрел без разговора!
– Не смейтесь, да и мой сдержите смех.
Похожи вы сейчас на просто вора,
что ловок всё тащить с чужих телег.
Вы женского достойны ли фавора?!
Дана ли вам, Рошфор, надежда, фора?
Вы, граф, искусней всех своих коллег,
однако для меня наш сплав – проформа.
На что вам тут рассчитывать проворно?
Вы – не филолог и не в банке клерк.
Вам нечем искушать моё, граф, лоно.
К чему мне здесь словесный фейерверк?
Вы крайне возбуждённо-изнервлённый.
– Весь ВАШ при вашей… укоризне плёвой.
Ваш пыл, Рошфор, меня в дрожь не поверг.
В мой лиф глядите? К небу взор! Наверх!
– Вы дуетесь? А я под ветер новый
из ваших рук приму венец терновый!
Но мне б определить, пусть не на век,
земной рай по счастливой паре вех!
– Тон лести, граф, излишне стал неровный.
– Миледи, к лести тонкой я прибег.
– Я вам не обещала путь ковровый.
– Симпатий ваших свет – мой оберег.
Жар пламени люблю я не костровый.
По счастью, я – не римлянин, не грек,
а близок к вам во Франции суровой,
флиртуя с дамой подлинно червовой!
Миледи, расставаться с вами – грех,
но больший грех – молчать до встречи новой, –
вельможа, свой подкручивая ус,
решил, что лесть поднимет даме тонус. –
Гляжу на вас – дразню сперва я вкус,
но вскоре головой пред вами тронусь!
– Гореть вам, граф, за пошлости в огне,
с предшественником вашим соревнуясь!
Ваш плотский комплимент не нов. А ну вас!
лицо красотки скуксилось в окне,
и дама вглубь кареты отшатнулась. –
Чем пялиться на грудь мою, Рошфор,
по коей принц Гастон извёлся в Нанте,
не лучше ль остроту своих же шпор
сточить на том гасконском Росинанте!
– На той кобыле? Не в чести окрас
сей клячи, чтоб общаться с ней приватней.
– Её хозяин видел вместе нас!
Рошфор! На масть кобылы наплевать мне!
Шпионы в наших связях не должны
заметить ни единой даже нити!
За деньги, что берёте из казны,
глазастого зеваку устраните!
– Цыплёночек ещё не оперён,
а вы его на вертел с пылу с жару?!
Юнец-дурашка – с виду не шпион…
– Возьмите, граф, экю. Нет, даже пару!
Вы слишком аскетичны, мой Рошфор.
Ещё экю – на чёрную икру вам…
– И мы среди шпионских скоро свор
прореху обнаружим в стиле грубом?
– Глаза пройдохи вслед нам ни к чему.
Воинственный направьте клич ему…
– Юнец, пусть даже он и не лазутчик,
но гад из ядовитых и ползучих.
– По-видимому, грозен и для вас
герой с такой… на ум неслабой ряхой.
– Возьму, пожалуй. Это ведь аванс?
И что мне делать с юным забиякой?
– Зачем орлиный нос ему, птенцу?!
Отрежьте с головой, задайтесь целью…
– Я понял. Это мне по мастерству.
Быть может, укротить орла дуэлью?
– Вольны любой, как вам ни кисло, иск
вы парню предъявить с таким авансом,
но только чтобы я и в мыслях риск
не связывала с этим оборванцем!
Совсем не удивлюсь я, если труп
оплакивать придётся де Тревилю.
– Убью и на все деньги есть икру
приду на днях на свежую могилу.
* * *
На самой совершенной из планет,
где жизненные смешаны спектакли,
по нервам по читательским вполне
с лихвой среди дуэлей, среди драк ли,
гнетущий эпизод в пылу возни
агентов кардинала впрямь шарахнет!
Да что же это было, чёрт возьми?!
Художественной выдумкой тут пахнет…
* * *
В Истории священных нет коров?
Историки ?новаторы?, взяв веник,
лупить вольны предшественника в кровь?
История-наука, птица Феникс,
сама себе не носит в клюве дров…
Садовой розой, розою ветров
иль монстром (пред которым кто-то – кролик)
способны стать шпионки? Взор на роль их –
рутина мифотворцев-мастеров.
В чём прав был гугенот, а в чём католик?
Что вправе романист, а что историк?
В кострище тайн узнать вязанку дров
из личных ?несгораемых? трудов.
(продолжение в "2. Что вправе романист, а что историк"
http://stihi.ru/2021/05/24/3134)
Метки:
