Лэнточка, рождайся прочь
Я ГОДАМИ
Когда мы будем сиамскими близнецами – ягодами на болоте – цветами в мусорном баке – ошметками в мясобойке; перестанем ощипываться); и пройдены – скучны – не нужны – лишни – станут острия, - тогда не будет у меня для себя вдохновений. И я пойду – взрежу на глади поцелуя линию, и она пропадет. Возьму тебя – а ты жив ха, посмотрю в зеркало – а я сочная. И откуда тогда явится разложение упаковки моего сердца? Не придет. И буду улыбаться матерчато, ярко, как чья-то мельхиоровая, сдобная, съедобная звезда.
ЕСЛИ ТЫ
Так прекрасно сегодня жить! Теперь мужчинам можно плакать, женщинам - любить! А вчера, говорят, это было нельзя. Поведала умирающая муха. Она притворилась моей бабушкой, сука. Я ее не виню. Но я простилась с нею. Повесила на нее шапочку-корону, тронула кончиком языка, и… Если ты все-таки приедешь, я надену на тебя свою комбинацию, но сначала поцелую в лифте. Я поставлю его на ?стоп?, и ты будешь меня бояться. Приглажу тебя к стене, и притворишься, что руки мои сильнее твоих. А пока нет этого – время не течет, и я отказываюсь принимать реальность за нее саму. Она фантом для меня, и ты – фантом. Лишь слезы мои данность – они есть жизнь, нектар твоих наслаждений.
ПРИ SOS
- Я хочу тебя, улитка! Когда уже все произойдет?
Улитка ушла за лист папоротника, встала. Чай вприсоску. Наблюдает степенно, осторожно, тихо, с достоинством. Ждет, когда закончится жизнь. Бока сочны, слева и справа поровну мяса, все как надо, хорошо. Улитку не трогать, она покрыта золотом, теплой корочкой, как лунный блин, даже лучше. Найдется ли на Вас бацилла? Станете ли Вы самоотравой?
Мне бы сейчас Вас, я бы спасся.
АЛЬТЕРНАТИВА
Фантастична любовь с первого взгляда. И нечего растягивать время и квасить паутины. И ведь никто не дает отгрызть от себя. Все, - обе стороны радуги - равномерно отпивают друг от друга, и мешают оттенки в единый коктейль волшебства. И если, сразу же, как улыбка одного эльфа коснулась внутренностей другого, случилось сцепление, то я счастлив осознанием избранности. Другое дело - если носитель вместилища приманивает годами, дразнит, уламывает на конфеты и прочие дары, - мне глубоко противна данная фригидная постановка вопроса. Берите таких баб себе. Они не волшебники и без крыл.
МИНУС
Голубой минус. В такой холод, когда истончается кожа, теряешь плотоядность, и готовишься выпить разбавленность опрозраченной самоотдачи. Время прекрасному злодею обмануть тебя десять раз, смеясь над тобой вместе с тобой. И слезы - горный родник, спасают от страсти, которая причесывается в ребра с целью разрушения.
КРЫТАЯ
Я солдат, а ты моя отрада шелковая. Топлёная, ласкающая огрубевшие от задушения жертв руки. Иногда удается мне, среди побоищ, обнять да погладить корову. Вот тогда я вспоминаю тебя, любезная.
Луна моя... светлокрытая. Желаю тебя сенным летом вшить намертво в сердце стога, - до блаженных, росистых утр.
ПОРТМОНЕ
Муравьеды, лошади, сцепления мелких зверей. Ходишь ты один, шар-волшебник, углами и дорогами, которые не встретили меня. Любовь зигзагом, радугой на черном небе. И ночами нашими светло. От угла до угла. Завещаю тебе кожу свою на портмоне.
СКОРО СТЬ
Когда я вижу калеку, я вспоминаю дьявола прекрасного, что вдел копыто в руль машины. Нога его прямая похожа на ваши отрезки. Когда я слышу рассуждения женщин о любви и о хитростях, которые нужно применять с висельниками, я вспоминаю, что я не женщина.
Когда я думаю о тебе, я понимаю, что иллюзия сказки и есть сама сказка, а все остальное есть череда распластанного сна.
Кого-то возбуждают деньги и шелковые ленты, кого-то крепкие ляжки и блестящие распухшие зрачки; а меня - капли, оружие, противогаз без отростков. У тебя нет ни того, ни другого, ни третьего; у меня – тоже. Поэтому мы тянемся порознь, и скоро не встретимся даже в иллюзии. Это будет мой финиш.
ЛЭНТОЧКА
Я тебя желаю обнимать в присутствии зверей разных пород. Я буду наблюдать за ними, кто как станет реагировать. Кто радоваться; кто сердиться; кто просто молчать, умирая либо спя; а кто-то отразится в закате письмом первой прекрасной мухи.
Высчитав среднее арифметическое их реакций на наши с тобою нежности, я разделю его на общее число собравшихся у костра, и прибавлю минус высохшего за это время болота.
И тогда ты возьмешь меня за волосы, и отдашь в рабство поседевшему облаками старцу, - лешему волнистому и заброшенному. И прикажешь отдаться ему столько раз, сколько он захочет. И я буду твоя сладкая ленточка. И, увязая во мхах, вторить имя, и Кончать до Конца во имя твоих бровей~~~
МИЛЫЙ ГРИБ
На любой вопрос он заявляет: “Хочу тебя”.
- Как твоя весна?
– “Хочу тебя этой весной”.
- В саду целуются плёнки.
– “Хочу тебя целовать”.
- Распускаются сочные твари, пора побременить о них островки зубов.
– “Хочу тебя”.
- И я тебя хочу.
- “Хочу тебя и я”.
В нём много сока. Он так красив, что стрекозы слепнут, спотыкаясь о стекло, которым он окружён. Он – женщина. Мудрая дурочка, достойная всего на свете. Он – гриб. Не трогайте, гриб доброядовитый, не даст отгрызть от себя мерзавцам, не будет грызть и сам. Такой крепкий. Я приду и поцелую, не касаясь губами, его шляпу. Касаться – это кусаться. Нельзя.
Но я стану лесом, и синим вечером он улыбнётся мне своей ногой.
ЧБ
Один был белый. Нежный, заклокоченный сметанно в облако жирное. На груди держал он золотой крест. Другой – черный, страстный. В диафрагме носил он слово “сатана”. Универсально – и устрашить, и рассмешить можно, для любого щелчка годится.
Черный был нарцисс, но и белый. Черному наскучило, и он полюбил белого.
Белый не ведал, как быть с черным. Он же знал, что черный кончает на блестящую, нервную гладь. Хотел ли белый черного? Не ясно, но белый стал отражением черного, храня внутри облака нерушимую, светлую тайну.
Черный брат споткнулся о зеркало и заплакал.
Тайну хранит белый, но ради чего?
МИЛАЯ РЫБА МОЯ
Любимая рыба. Дыши.
Твои изгибы неповторимы. Я и не знаю, как назвали критики сушёные породу твою. Ей не будет названия.
Если бы увидела тебя я в кунсткамере или музее, а внутренние органы твои были заспиртованы в банках, я бы долго стояла и целовала мозгом горячие твои сердца.
Порода твоя немыслима. Ночью вздрогнешь и проснёшься - это сама природа шепчет: привет, братец, я погостить пришёл в горло твоё. И слёзы счастливые гасят огни, и разрушаемость прячется.
Милая рыба. Я тебя поздравляю, что Папа Римский выписал тебе паспорт.
КАРАНДАШ
Мне терзает душу, что очередное “ты” - не Великое Оно. А Оно является во сне. В Виде робота с карандашом от насморка, что помогает совершиться акту жесткой, прямой, и пряной мастурбации во имя Настоящей Любви.
Поэзия лжёт каждому, кроме самой себя, а, значит, никому.
РОЖДАЙСЯ ПРОЧЬ
Впервые за долгое время нет потребности в распоротой откровенности. Некая странная точка вклеена вместо всего обманчиво-прекрасного, что было рассыпано морскими тварями ради защиты от земных попыток стяжать мою душу. Спасибо за это, но твари теперь - картинки. Поэтому и сладко сейчас тысячью иголочками, вонзающими себя в мои простейшие составляющие, общеживые, вечные, божественно-примитивные. Откровенность – это флаг, презрительно-беззащитная обнажённость. Но мир стоял, и будет стоять прочно; он не прибавит себе тонкости от революций. И картинки, слабые твари услышат голоса первыми. Сегодня во мне нет любви к созданным тварям, я сама тварь; нужно отклеиться, чтоб понять устройство каждого из нас, и направление эманаций, текущих из центра мозгов каждой особи. Ибо направление то не едино, а узор сложен, и возможен лишь при осознанном движении. А ты бессмертен, и ты не жив, но ты жив и бессмертен. Так нарисованы твари, а очертания их слабы, зубы торчат. Любовь рассыпается, и прекрасно, ибо она рисует сама себя как желает.
ХОЛОДНЫЕ БРИДЖИ
Цветы полны слёз, с ресниц наших будут слетать медовые мячи. И ты вздрогнешь: что за девочка внутри тебя хрустально-примороженная. И я поймаю в собственном хребте добротную расчёску твоего здорового состава.
ПОД ВИД А
Вы проникали в каждую мою канаву – товарищем в ином теле; наблюдателем без тела; или меня самого, изнутри. Ваши речи я повторял прочим ценителям, иногда выдавая их за свои, шутя и наслаждаясь нашим общим талантливым сочением. Поступки Ваши и некоторые взгляды влетали в носимое так рвуще, как встригаются в ровные глади хозяева клюва. Как назвать странное это родство? Заблуждение ли; подарок неба; или принадлежность к смежному подвиду вида? Я склонен возвышать все оттенки, хоть рот мой и кривится от этого, будто я жую кислятину. Появитесь, – и я Вам сдержанно кивну. Подавитесь, – но не я , ибо закалён и внутренне организован. О да, я не найду Вам замены, только Вас представить могу не человеком, а брусничной площадкой. Только Вас и невозможно вынести близко, ибо Вы раскидали свои слои по квадрату, а я ходил-собирал, не смея приблизиться к сердцевине. Теперь лежу на земле, и слушаю: не колотится ли она. Но скоро вечер, выползут гадюки, а это тоже Вы. Появятся, – я сдержанно кивну. Подавятся, – и спасён от любви навсегда, а от лжи я спасён априори.
СТРЕЛКА
Я демон, потому что я жду белокурого ангела, что он придет и спасет меня одним своим мистическим словом. Я черный, потому что хочу ощутить всепрощающий свет. Я хочу убивать, потому что я желаю заново родиться. Я хочу любить безбрежно, но так слаб и ничтожен, что светлые нелучи даже – они мечутся и проигрывают раз за разом. Если ангел стоит в углу, я скажу ему, что я мёртв, и что, подойди он ко мне, будет убит и искарёжен на месте. Я обману его, свет есть свет. Он не поверит звериной лжи, он спасёт меня от самого себя. Мудрец скажет мне, что всё это зеркальные, глупые, потусторонние тщеславия, бессмысленные. Я согласен – это от неверия, но и от надежды на чудо, вопреки самому себе.
ОН – ВСПОЛОХ
Никогда ещё не хотел тебя так, как сейчас. Огонь, хотя его и нет, стрекочет, что ты в своих странностях таишь не просто тайну. Ты в цветах для меня, я целую их души от души, только. Я бы хотел любить тебя на траве, пока так хорошо на небе. Не могу ни с кем быть таким, как без тебя. Я просто твоя кувшинка с красками.
Истина, снятая с травы, замирает перед самой собой, как я перед шепотом одушевленных ласк. За полчаса с тобой стержень газономанишки оживёт, а Луна потеплеет.
ПАРАДОКС
Иногда смотришь на него – и видишь зверя, не злого, не гордого, просто зверя-дурака, винторогого козла. И горько, и обидно, и ласково, и жаль его, и погладить хочется, но самка его не даст протянуть мне руку. Потому что в мире этом так заведено: винторогий понимает жизнь на уровне своей головы. А я смотрела на него и видела пение светлячка. Но он свою природу не перепрыгнул. Его ограниченность задушила мою надежду на торжество свободы вертикального свечения. Я хочу чувствовать этот мир на разных уровнях, но сквозь иллюзии постижение особенно пленительно. Я увижу столб, обниму его, и поцелую. Столб и козел одной породы. Моей.
БЕЗБРАТИЕ
Изломанность; выгибы; сгибы; и перегибы; матерчатость; клейкий лоск для пения насекомых; съезды ресниц на похороны души твоей; любовь на болоте под вопли тающей в самой себе от себя же брусники – всё это променял ты на бесконечную жвачку. А я не променял. И что теперь будет? Два пустых черных глаза, пара стёкол без тени тоски под ними. Тоска вычеркнута как неподходящая субстанция, воронка-неформат, страшная и ненужная бездна. Глубина заплачена заплаткой, форматная измельченность; душа задушена, надушена-запорошена. Ни тени новизны, ни отблеска жизни, оригинальности. И так тянет обнять и на вкус зацепить. Но нет вкуса, только тоска твоя мне подарена, и весь избыток благородно-черный отдам я небу ради одного твоего тела.
ВЫТЯЖКА
Когда Луна становится конфетой, я чувствую в кармане остриями пальцев разорванную нашу историю. Извечно осязаемы для моих окончаний стены твоего аккуратно огранённого футляра. Я вижу: ты движешься и действуешь внутри. Всё это предсказуемо. Но самая лучшая сказка – простроченная заранее и тысячу раз. Она родная, мятая. Её выкидываешь прочь один раз за другим, а она возвращается солнечным всплеском. И ты множишься на массу отблесков, и даришься миру мутными брызгами, и тебя как будто не бывает.
БЕЗДУХОВНОЕ
Вы - богиня сегодняшнего дня. Я была бы счастлива привнести в жизнь Вашу сколько-нибудь горчицы нереальности. Вы не устали следовать трафарету? Волосы Ваши цвета ваты напоминают о безупречности летящих в бесконечности облаков, кожа выглядит как идеальная резина. Губы заточены для осуществления невероятных действий с обтекаемыми предметами. Они напоминают вагину, и это пленит, я знаю, миллионы навострённых мухоморов.
ПОЛОЕ БЕСПОЛОЕ
Куколке не обязательно быть красивой. Она должна быть форматной, применимой. Кто-то любит кукол медных; кто-то - старомодных, в дырках, я не умею ни туда, ни сюда. Ни казаться, ни использовать. Я вижу куклу за три метра. В некукле может оказаться кукла, в кукле – некукла, но они станцевались. Это ж надо – не вылезать из формочки самоделкой поваров. Тебе будут класть на колени деньги, я буду дарить тебе истину, а ты не проснешься, но продержишься.
ЧЕЛЮСТЬ
Ты красив уникально. Челюсть твоя так изогнута, что никому и не снилось. Я заметила лишь вчера. А видят ли они? Никто никогда не выпадет в этот квадрат. Я слетела только вчера. Тебя давно нет, осталась лишь челюсть. Она изогнута так невиданно, что несуществующий хвостик тянется из горла моего к ней.
Когда глаза твои печальны, они сокрыты листами безвременья. Когда ты говоришь цитаты с консервных банок, я замираю от ужаса невозможности замагничивания. Я так хотела тебя, но тогда я ещё даже не видела челюсть, что изогнута так.
НЕДОБЛИЗКАЯ
Просязаемая, худая, довлеющая над сочной, возбуждающей глупостью, междусезонная, болезненная прелесть. Она такая, что всё низвергает прочь, но и нет. Она – тень, непритязающая. Ее не коснуться. Нет причин, нет листьев, чтобы склеить будущие раны. Я не могу её затронуть, она – это чистота и боль, слишком родная, чтобы удивлять и сильно бить яркостью абсурда. Прохладно и отчетливо-непонятно, куда деваться в этой осени, когда теперь я знаю тебя.
ТРИ КНОПКИ
Сладчайшее живое, спрятанное в коробку, адаптированную для обманутых сущностей, послушай меня! Мы встретились, когда ещё был сок в тебе! Я уходил в вату, но ты дышал теплее родного вымени. Я закрывался щетиной от истины! То ядро теперь во мне; ты – картонная фигура, в которую никто не верит. На тебе три кнопки, каждая выдаст ответ-заготовку. Они придуманы тебе в бонус, но это не ты. Подними душу! То, что был ты, теперь – я. Щетина, глядящая внутрь. Абсурд этой жизни – наказание за медленный рост наших скоротухнущих организмов.
ПО ЭВКЛИДУ
Сначала я тебе улыбалась. Ты был да, но и нет. Отравленная дикая диковинность, куда её спрятать, так, чтобы и напоказ? Пожав плечами, сместив полоски штрихами-дубинами, ты двинулся вверх, где ждала твоя патока. Желая тебя, пойду по лестнице тоже. Иной, сумрачной. И станет тупик, на сцене в зале пустом, тихом, слабо освещённом. Это пример разнонаправленных параллельностей.
МУЗЫКА
Как быть с тобой – не знаю, чтоб не задеть углов физического бытования. Когда ты смотришь – угли безвременья горят, и вопрошают. Во всех пересечениях зажигаются тайны, и прохожу мимо, а потом начинается всё заново. Я чувствую: ты мне родная кость, ведь не узнать тебя никогда, но с изнанки всё сильней читаешься. И нравишься мне раз за разом. Смотрю в тебя, как мимо, сквозь сон. Ты жестишься изнутри, из застывшего в молекулах дикого родства вырастаешь колючками. Шипы - это ласка, глядящая в сон.
СВЯТЫЕ МИКРОБЫ
Когда мы были знакомы, ты рассказывал новеллы о микробах. У кого-то из них были красные ноги, у других - курительные трубки и трава для рисования. Именно те микробы - ангелы; а другие, наклеенные на редиски сверху домов для псевдосвятости - всего лишь обманная аппликация. Микробы склеивались друг с другом хаотично и упорядоченно, развратно скалились, и надували резиновые отплески, как ты - губы, а я их возвышала. Микробы ныне святы для меня.
НЕГАТИВ
Я был порочен со дня слёта в земную канаву, и чем ближе к той дате, тем подранней. Я встретил тебя, загорелся, изъяны зажглись тоже. Я тебя покалечил своей раздраенной любовью, а ты искорёжился и загнил. И я посмотрел на тебя, понял, что я был чёрен, - оттого исказил тебя задом наперёд. Я всё понимал год за годом, и постепенно стал чист и прекрасен. Свобода явилась и обнимает меня. А как там ты? Негатив мой, ты хочешь лошадь, и двигаться, как трактор в трактористе, по заданию. Играя, ты принимаешь удобные формы, и теряешь цвет. Я вшил в себя лучшие твои части, и оттого моё сердце плачет, что ты не приходишь за ними, сорняк.
ЧУДИЩЕ
Любовь – это чудище, а любвишка только злит зверей. Дешевизна выплывает, как кораблик из ярящихся облаков. Небезумный, холодный солдатик, найдешь успокоение в объятии банальности. Не касайся огня, - ты сбежишь от него, сгинешь, чувствуя, что не осилить. Карандаш, ты любишь боль, дарю. Возьми бессовестную аритмию, а если нет, то ты уже совсем чужой, и не услышишь. Не утонешь, – тарелка с благодушной гравюры – унесет тебя в спокойные пустоши. Ты увидишь, кого велит твоя природа, но помни – демонстрация чувства есть слепок с него, а само оно дороже, чем текущая прочь от зажженных вихрей сентиментальность.
СВЕТЛОЕ
Водомерка изображает величие, вытягивая молекулы морды наподобие лика льва. Она подражает, не может иначе, она отражает безыскусно, фальшиво, как не вышитый душою арлекин. Но есть одна женщина. Она сама свет. Все жизни в ней обретают колыбель в каждой точке её формы, и сочатся собою, являя текучесть и собственную завершённость. Рядом с ней просыпаются лучшие мысли; забывается фальшь; сбрасывает защитный хитон радость. Фантастика вертится и богато рассыпается фрагментами, собираясь заново и воедино в целое, - в непоправимо лучшую на свете улыбку. Кто видел эту женщину, тот целовал свои глазные груши.
Когда мы будем сиамскими близнецами – ягодами на болоте – цветами в мусорном баке – ошметками в мясобойке; перестанем ощипываться); и пройдены – скучны – не нужны – лишни – станут острия, - тогда не будет у меня для себя вдохновений. И я пойду – взрежу на глади поцелуя линию, и она пропадет. Возьму тебя – а ты жив ха, посмотрю в зеркало – а я сочная. И откуда тогда явится разложение упаковки моего сердца? Не придет. И буду улыбаться матерчато, ярко, как чья-то мельхиоровая, сдобная, съедобная звезда.
ЕСЛИ ТЫ
Так прекрасно сегодня жить! Теперь мужчинам можно плакать, женщинам - любить! А вчера, говорят, это было нельзя. Поведала умирающая муха. Она притворилась моей бабушкой, сука. Я ее не виню. Но я простилась с нею. Повесила на нее шапочку-корону, тронула кончиком языка, и… Если ты все-таки приедешь, я надену на тебя свою комбинацию, но сначала поцелую в лифте. Я поставлю его на ?стоп?, и ты будешь меня бояться. Приглажу тебя к стене, и притворишься, что руки мои сильнее твоих. А пока нет этого – время не течет, и я отказываюсь принимать реальность за нее саму. Она фантом для меня, и ты – фантом. Лишь слезы мои данность – они есть жизнь, нектар твоих наслаждений.
ПРИ SOS
- Я хочу тебя, улитка! Когда уже все произойдет?
Улитка ушла за лист папоротника, встала. Чай вприсоску. Наблюдает степенно, осторожно, тихо, с достоинством. Ждет, когда закончится жизнь. Бока сочны, слева и справа поровну мяса, все как надо, хорошо. Улитку не трогать, она покрыта золотом, теплой корочкой, как лунный блин, даже лучше. Найдется ли на Вас бацилла? Станете ли Вы самоотравой?
Мне бы сейчас Вас, я бы спасся.
АЛЬТЕРНАТИВА
Фантастична любовь с первого взгляда. И нечего растягивать время и квасить паутины. И ведь никто не дает отгрызть от себя. Все, - обе стороны радуги - равномерно отпивают друг от друга, и мешают оттенки в единый коктейль волшебства. И если, сразу же, как улыбка одного эльфа коснулась внутренностей другого, случилось сцепление, то я счастлив осознанием избранности. Другое дело - если носитель вместилища приманивает годами, дразнит, уламывает на конфеты и прочие дары, - мне глубоко противна данная фригидная постановка вопроса. Берите таких баб себе. Они не волшебники и без крыл.
МИНУС
Голубой минус. В такой холод, когда истончается кожа, теряешь плотоядность, и готовишься выпить разбавленность опрозраченной самоотдачи. Время прекрасному злодею обмануть тебя десять раз, смеясь над тобой вместе с тобой. И слезы - горный родник, спасают от страсти, которая причесывается в ребра с целью разрушения.
КРЫТАЯ
Я солдат, а ты моя отрада шелковая. Топлёная, ласкающая огрубевшие от задушения жертв руки. Иногда удается мне, среди побоищ, обнять да погладить корову. Вот тогда я вспоминаю тебя, любезная.
Луна моя... светлокрытая. Желаю тебя сенным летом вшить намертво в сердце стога, - до блаженных, росистых утр.
ПОРТМОНЕ
Муравьеды, лошади, сцепления мелких зверей. Ходишь ты один, шар-волшебник, углами и дорогами, которые не встретили меня. Любовь зигзагом, радугой на черном небе. И ночами нашими светло. От угла до угла. Завещаю тебе кожу свою на портмоне.
СКОРО СТЬ
Когда я вижу калеку, я вспоминаю дьявола прекрасного, что вдел копыто в руль машины. Нога его прямая похожа на ваши отрезки. Когда я слышу рассуждения женщин о любви и о хитростях, которые нужно применять с висельниками, я вспоминаю, что я не женщина.
Когда я думаю о тебе, я понимаю, что иллюзия сказки и есть сама сказка, а все остальное есть череда распластанного сна.
Кого-то возбуждают деньги и шелковые ленты, кого-то крепкие ляжки и блестящие распухшие зрачки; а меня - капли, оружие, противогаз без отростков. У тебя нет ни того, ни другого, ни третьего; у меня – тоже. Поэтому мы тянемся порознь, и скоро не встретимся даже в иллюзии. Это будет мой финиш.
ЛЭНТОЧКА
Я тебя желаю обнимать в присутствии зверей разных пород. Я буду наблюдать за ними, кто как станет реагировать. Кто радоваться; кто сердиться; кто просто молчать, умирая либо спя; а кто-то отразится в закате письмом первой прекрасной мухи.
Высчитав среднее арифметическое их реакций на наши с тобою нежности, я разделю его на общее число собравшихся у костра, и прибавлю минус высохшего за это время болота.
И тогда ты возьмешь меня за волосы, и отдашь в рабство поседевшему облаками старцу, - лешему волнистому и заброшенному. И прикажешь отдаться ему столько раз, сколько он захочет. И я буду твоя сладкая ленточка. И, увязая во мхах, вторить имя, и Кончать до Конца во имя твоих бровей~~~
МИЛЫЙ ГРИБ
На любой вопрос он заявляет: “Хочу тебя”.
- Как твоя весна?
– “Хочу тебя этой весной”.
- В саду целуются плёнки.
– “Хочу тебя целовать”.
- Распускаются сочные твари, пора побременить о них островки зубов.
– “Хочу тебя”.
- И я тебя хочу.
- “Хочу тебя и я”.
В нём много сока. Он так красив, что стрекозы слепнут, спотыкаясь о стекло, которым он окружён. Он – женщина. Мудрая дурочка, достойная всего на свете. Он – гриб. Не трогайте, гриб доброядовитый, не даст отгрызть от себя мерзавцам, не будет грызть и сам. Такой крепкий. Я приду и поцелую, не касаясь губами, его шляпу. Касаться – это кусаться. Нельзя.
Но я стану лесом, и синим вечером он улыбнётся мне своей ногой.
ЧБ
Один был белый. Нежный, заклокоченный сметанно в облако жирное. На груди держал он золотой крест. Другой – черный, страстный. В диафрагме носил он слово “сатана”. Универсально – и устрашить, и рассмешить можно, для любого щелчка годится.
Черный был нарцисс, но и белый. Черному наскучило, и он полюбил белого.
Белый не ведал, как быть с черным. Он же знал, что черный кончает на блестящую, нервную гладь. Хотел ли белый черного? Не ясно, но белый стал отражением черного, храня внутри облака нерушимую, светлую тайну.
Черный брат споткнулся о зеркало и заплакал.
Тайну хранит белый, но ради чего?
МИЛАЯ РЫБА МОЯ
Любимая рыба. Дыши.
Твои изгибы неповторимы. Я и не знаю, как назвали критики сушёные породу твою. Ей не будет названия.
Если бы увидела тебя я в кунсткамере или музее, а внутренние органы твои были заспиртованы в банках, я бы долго стояла и целовала мозгом горячие твои сердца.
Порода твоя немыслима. Ночью вздрогнешь и проснёшься - это сама природа шепчет: привет, братец, я погостить пришёл в горло твоё. И слёзы счастливые гасят огни, и разрушаемость прячется.
Милая рыба. Я тебя поздравляю, что Папа Римский выписал тебе паспорт.
КАРАНДАШ
Мне терзает душу, что очередное “ты” - не Великое Оно. А Оно является во сне. В Виде робота с карандашом от насморка, что помогает совершиться акту жесткой, прямой, и пряной мастурбации во имя Настоящей Любви.
Поэзия лжёт каждому, кроме самой себя, а, значит, никому.
РОЖДАЙСЯ ПРОЧЬ
Впервые за долгое время нет потребности в распоротой откровенности. Некая странная точка вклеена вместо всего обманчиво-прекрасного, что было рассыпано морскими тварями ради защиты от земных попыток стяжать мою душу. Спасибо за это, но твари теперь - картинки. Поэтому и сладко сейчас тысячью иголочками, вонзающими себя в мои простейшие составляющие, общеживые, вечные, божественно-примитивные. Откровенность – это флаг, презрительно-беззащитная обнажённость. Но мир стоял, и будет стоять прочно; он не прибавит себе тонкости от революций. И картинки, слабые твари услышат голоса первыми. Сегодня во мне нет любви к созданным тварям, я сама тварь; нужно отклеиться, чтоб понять устройство каждого из нас, и направление эманаций, текущих из центра мозгов каждой особи. Ибо направление то не едино, а узор сложен, и возможен лишь при осознанном движении. А ты бессмертен, и ты не жив, но ты жив и бессмертен. Так нарисованы твари, а очертания их слабы, зубы торчат. Любовь рассыпается, и прекрасно, ибо она рисует сама себя как желает.
ХОЛОДНЫЕ БРИДЖИ
Цветы полны слёз, с ресниц наших будут слетать медовые мячи. И ты вздрогнешь: что за девочка внутри тебя хрустально-примороженная. И я поймаю в собственном хребте добротную расчёску твоего здорового состава.
ПОД ВИД А
Вы проникали в каждую мою канаву – товарищем в ином теле; наблюдателем без тела; или меня самого, изнутри. Ваши речи я повторял прочим ценителям, иногда выдавая их за свои, шутя и наслаждаясь нашим общим талантливым сочением. Поступки Ваши и некоторые взгляды влетали в носимое так рвуще, как встригаются в ровные глади хозяева клюва. Как назвать странное это родство? Заблуждение ли; подарок неба; или принадлежность к смежному подвиду вида? Я склонен возвышать все оттенки, хоть рот мой и кривится от этого, будто я жую кислятину. Появитесь, – и я Вам сдержанно кивну. Подавитесь, – но не я , ибо закалён и внутренне организован. О да, я не найду Вам замены, только Вас представить могу не человеком, а брусничной площадкой. Только Вас и невозможно вынести близко, ибо Вы раскидали свои слои по квадрату, а я ходил-собирал, не смея приблизиться к сердцевине. Теперь лежу на земле, и слушаю: не колотится ли она. Но скоро вечер, выползут гадюки, а это тоже Вы. Появятся, – я сдержанно кивну. Подавятся, – и спасён от любви навсегда, а от лжи я спасён априори.
СТРЕЛКА
Я демон, потому что я жду белокурого ангела, что он придет и спасет меня одним своим мистическим словом. Я черный, потому что хочу ощутить всепрощающий свет. Я хочу убивать, потому что я желаю заново родиться. Я хочу любить безбрежно, но так слаб и ничтожен, что светлые нелучи даже – они мечутся и проигрывают раз за разом. Если ангел стоит в углу, я скажу ему, что я мёртв, и что, подойди он ко мне, будет убит и искарёжен на месте. Я обману его, свет есть свет. Он не поверит звериной лжи, он спасёт меня от самого себя. Мудрец скажет мне, что всё это зеркальные, глупые, потусторонние тщеславия, бессмысленные. Я согласен – это от неверия, но и от надежды на чудо, вопреки самому себе.
ОН – ВСПОЛОХ
Никогда ещё не хотел тебя так, как сейчас. Огонь, хотя его и нет, стрекочет, что ты в своих странностях таишь не просто тайну. Ты в цветах для меня, я целую их души от души, только. Я бы хотел любить тебя на траве, пока так хорошо на небе. Не могу ни с кем быть таким, как без тебя. Я просто твоя кувшинка с красками.
Истина, снятая с травы, замирает перед самой собой, как я перед шепотом одушевленных ласк. За полчаса с тобой стержень газономанишки оживёт, а Луна потеплеет.
ПАРАДОКС
Иногда смотришь на него – и видишь зверя, не злого, не гордого, просто зверя-дурака, винторогого козла. И горько, и обидно, и ласково, и жаль его, и погладить хочется, но самка его не даст протянуть мне руку. Потому что в мире этом так заведено: винторогий понимает жизнь на уровне своей головы. А я смотрела на него и видела пение светлячка. Но он свою природу не перепрыгнул. Его ограниченность задушила мою надежду на торжество свободы вертикального свечения. Я хочу чувствовать этот мир на разных уровнях, но сквозь иллюзии постижение особенно пленительно. Я увижу столб, обниму его, и поцелую. Столб и козел одной породы. Моей.
БЕЗБРАТИЕ
Изломанность; выгибы; сгибы; и перегибы; матерчатость; клейкий лоск для пения насекомых; съезды ресниц на похороны души твоей; любовь на болоте под вопли тающей в самой себе от себя же брусники – всё это променял ты на бесконечную жвачку. А я не променял. И что теперь будет? Два пустых черных глаза, пара стёкол без тени тоски под ними. Тоска вычеркнута как неподходящая субстанция, воронка-неформат, страшная и ненужная бездна. Глубина заплачена заплаткой, форматная измельченность; душа задушена, надушена-запорошена. Ни тени новизны, ни отблеска жизни, оригинальности. И так тянет обнять и на вкус зацепить. Но нет вкуса, только тоска твоя мне подарена, и весь избыток благородно-черный отдам я небу ради одного твоего тела.
ВЫТЯЖКА
Когда Луна становится конфетой, я чувствую в кармане остриями пальцев разорванную нашу историю. Извечно осязаемы для моих окончаний стены твоего аккуратно огранённого футляра. Я вижу: ты движешься и действуешь внутри. Всё это предсказуемо. Но самая лучшая сказка – простроченная заранее и тысячу раз. Она родная, мятая. Её выкидываешь прочь один раз за другим, а она возвращается солнечным всплеском. И ты множишься на массу отблесков, и даришься миру мутными брызгами, и тебя как будто не бывает.
БЕЗДУХОВНОЕ
Вы - богиня сегодняшнего дня. Я была бы счастлива привнести в жизнь Вашу сколько-нибудь горчицы нереальности. Вы не устали следовать трафарету? Волосы Ваши цвета ваты напоминают о безупречности летящих в бесконечности облаков, кожа выглядит как идеальная резина. Губы заточены для осуществления невероятных действий с обтекаемыми предметами. Они напоминают вагину, и это пленит, я знаю, миллионы навострённых мухоморов.
ПОЛОЕ БЕСПОЛОЕ
Куколке не обязательно быть красивой. Она должна быть форматной, применимой. Кто-то любит кукол медных; кто-то - старомодных, в дырках, я не умею ни туда, ни сюда. Ни казаться, ни использовать. Я вижу куклу за три метра. В некукле может оказаться кукла, в кукле – некукла, но они станцевались. Это ж надо – не вылезать из формочки самоделкой поваров. Тебе будут класть на колени деньги, я буду дарить тебе истину, а ты не проснешься, но продержишься.
ЧЕЛЮСТЬ
Ты красив уникально. Челюсть твоя так изогнута, что никому и не снилось. Я заметила лишь вчера. А видят ли они? Никто никогда не выпадет в этот квадрат. Я слетела только вчера. Тебя давно нет, осталась лишь челюсть. Она изогнута так невиданно, что несуществующий хвостик тянется из горла моего к ней.
Когда глаза твои печальны, они сокрыты листами безвременья. Когда ты говоришь цитаты с консервных банок, я замираю от ужаса невозможности замагничивания. Я так хотела тебя, но тогда я ещё даже не видела челюсть, что изогнута так.
НЕДОБЛИЗКАЯ
Просязаемая, худая, довлеющая над сочной, возбуждающей глупостью, междусезонная, болезненная прелесть. Она такая, что всё низвергает прочь, но и нет. Она – тень, непритязающая. Ее не коснуться. Нет причин, нет листьев, чтобы склеить будущие раны. Я не могу её затронуть, она – это чистота и боль, слишком родная, чтобы удивлять и сильно бить яркостью абсурда. Прохладно и отчетливо-непонятно, куда деваться в этой осени, когда теперь я знаю тебя.
ТРИ КНОПКИ
Сладчайшее живое, спрятанное в коробку, адаптированную для обманутых сущностей, послушай меня! Мы встретились, когда ещё был сок в тебе! Я уходил в вату, но ты дышал теплее родного вымени. Я закрывался щетиной от истины! То ядро теперь во мне; ты – картонная фигура, в которую никто не верит. На тебе три кнопки, каждая выдаст ответ-заготовку. Они придуманы тебе в бонус, но это не ты. Подними душу! То, что был ты, теперь – я. Щетина, глядящая внутрь. Абсурд этой жизни – наказание за медленный рост наших скоротухнущих организмов.
ПО ЭВКЛИДУ
Сначала я тебе улыбалась. Ты был да, но и нет. Отравленная дикая диковинность, куда её спрятать, так, чтобы и напоказ? Пожав плечами, сместив полоски штрихами-дубинами, ты двинулся вверх, где ждала твоя патока. Желая тебя, пойду по лестнице тоже. Иной, сумрачной. И станет тупик, на сцене в зале пустом, тихом, слабо освещённом. Это пример разнонаправленных параллельностей.
МУЗЫКА
Как быть с тобой – не знаю, чтоб не задеть углов физического бытования. Когда ты смотришь – угли безвременья горят, и вопрошают. Во всех пересечениях зажигаются тайны, и прохожу мимо, а потом начинается всё заново. Я чувствую: ты мне родная кость, ведь не узнать тебя никогда, но с изнанки всё сильней читаешься. И нравишься мне раз за разом. Смотрю в тебя, как мимо, сквозь сон. Ты жестишься изнутри, из застывшего в молекулах дикого родства вырастаешь колючками. Шипы - это ласка, глядящая в сон.
СВЯТЫЕ МИКРОБЫ
Когда мы были знакомы, ты рассказывал новеллы о микробах. У кого-то из них были красные ноги, у других - курительные трубки и трава для рисования. Именно те микробы - ангелы; а другие, наклеенные на редиски сверху домов для псевдосвятости - всего лишь обманная аппликация. Микробы склеивались друг с другом хаотично и упорядоченно, развратно скалились, и надували резиновые отплески, как ты - губы, а я их возвышала. Микробы ныне святы для меня.
НЕГАТИВ
Я был порочен со дня слёта в земную канаву, и чем ближе к той дате, тем подранней. Я встретил тебя, загорелся, изъяны зажглись тоже. Я тебя покалечил своей раздраенной любовью, а ты искорёжился и загнил. И я посмотрел на тебя, понял, что я был чёрен, - оттого исказил тебя задом наперёд. Я всё понимал год за годом, и постепенно стал чист и прекрасен. Свобода явилась и обнимает меня. А как там ты? Негатив мой, ты хочешь лошадь, и двигаться, как трактор в трактористе, по заданию. Играя, ты принимаешь удобные формы, и теряешь цвет. Я вшил в себя лучшие твои части, и оттого моё сердце плачет, что ты не приходишь за ними, сорняк.
ЧУДИЩЕ
Любовь – это чудище, а любвишка только злит зверей. Дешевизна выплывает, как кораблик из ярящихся облаков. Небезумный, холодный солдатик, найдешь успокоение в объятии банальности. Не касайся огня, - ты сбежишь от него, сгинешь, чувствуя, что не осилить. Карандаш, ты любишь боль, дарю. Возьми бессовестную аритмию, а если нет, то ты уже совсем чужой, и не услышишь. Не утонешь, – тарелка с благодушной гравюры – унесет тебя в спокойные пустоши. Ты увидишь, кого велит твоя природа, но помни – демонстрация чувства есть слепок с него, а само оно дороже, чем текущая прочь от зажженных вихрей сентиментальность.
СВЕТЛОЕ
Водомерка изображает величие, вытягивая молекулы морды наподобие лика льва. Она подражает, не может иначе, она отражает безыскусно, фальшиво, как не вышитый душою арлекин. Но есть одна женщина. Она сама свет. Все жизни в ней обретают колыбель в каждой точке её формы, и сочатся собою, являя текучесть и собственную завершённость. Рядом с ней просыпаются лучшие мысли; забывается фальшь; сбрасывает защитный хитон радость. Фантастика вертится и богато рассыпается фрагментами, собираясь заново и воедино в целое, - в непоправимо лучшую на свете улыбку. Кто видел эту женщину, тот целовал свои глазные груши.
Метки:
