Стихи для нв

1


На греческой амфоре
я помню далёкие танцы
и сценку погони - как праздник любви
и печали,
как круг бесконечный,
как ленту того геометра,
чьё имя медово,
глубоко, как небо,
и привкус таит
абиссинский...

Когда ты приходишь
(откуда? - и физик не скажет),
я вновь возвращаюсь туда,
где пульсирует греческий воздух,
где сбор винограда и маска актёра,
сливаясь,
в улыбке твоей отражаются
морем и солнцем.

Кто знает, как жизнь коротка
и как чудо щедротами
полно?
На это Сократ не сумел, не решился
ответить...
И может - не нужно.
И мудрость не в силах исчерпать
того, что владеет душой,
а названья пока -
не имеет.

13.05.94
Москва





2


Когда взлетает Карнавал,
как юбка лёгкая, как снег,
как школьника пустой пенал,
каникулярный взяв разбег,

когда решений рой свербит
и воспалённый режет мозг,
а время открывает вид,
как штору, отпечатав в воск

воспоминаний - след кольца
на пальцах нежных, и руки
движение, убрав с лица
волос упрямых завитки,

то возвращается к тебе,
как птица, севши на плечо,
подобно ночи и звезде,
горящей тоненькой свечой, -
то чудо, - с чем ушли
волхвы...
И в ясли праздная душа
несет слепящие дары,
захлебываясь
и спеша.

13.05.94
Москва




3


Где дачный домик твой, под номером 107,
среди дерев, от свежести летящих,
бросающих в прозрачный воздух
сень,
скороговоркою чуть слышно говорящих,
где домик твой плывёт то челноком,
то островком замрёт средь заводи
лесистой,
и убегает тропка босиком
под смех твой радостный, до горла весь –
искристый,
там я однажды, прихотью томим –
ей есть иное, высшее, названье –
почти поверил, что тобой
любим,
да испугался – глупый – назиданья,
с которым белая собачка, рост – с вершок,
мне покивала вслед с досадою привычной.
Прости мне недоверие, дружок,
при красоте твоей –
оно обычно.

Такая глупость, буде так смешон,
я эти дни живу твоим виденьем.
И божий мир, рукой Его смещён,
прекрасным Хаосом моё врачует
зренье.


13.06.94
Москва




4


Во всей Москве не нужен мне
никто,
когда твой рот красивый, словно птица,
взмахнёт крылом улыбки и светиться
заставит воздух, лампу
и окно.

Что вечера такого может быть
разлапистей, древеснее, живее?
И хочется не умирать, а жить –
пугаясь, обмирая и краснея.

И кажется, что счастье охватить
способно всех прохожих
и подъезды.
И ветер не бежать, а стыть
готов –
кирпичный и железный.

Наверное, он строить города
задумал вдруг, отринув разрушенье,
и моря Белого жемчужная вода,
где мне Архипелаг явился навсегда,
вкруг будет врачевать
и грусть твою и зренье,
когда слеза непрошено
скользнёт,
явившись памятью
на нежные ланиты,
и образ мой тем ветром донесёт…

Пусть он прильнёт к тебе
щекой небритой.

20.06.94
Москва



5


Два дня - как дождь, повиснув над Москвой,
мне разъедает, липкий, настроенье,
да женщина, что этому виной,
не пишет, не звонит, -
лишь в Киеве волной
её всплывает, оживая, зренье...

На съёмочной площадке впопыхах,
где подбираются помады и наряды,
её поклонники - сценарно в дураках -
решать готовятся извечные шарады.

И очень жаль, что непричастность здесь
к тому, что "cinema" зовется важно,
во мне не порождает зависть, -
взвесь одна в душе
колышется
бумажной.

А этот дождь, как ревность, - напролёт,
как боль зубная, не даёт покоя,
как ты, - не прогоняет, не зовёт,
лишь сыпется,
как с мёртвых сосен - хвоя.

Похоже, в этом атомном раю,
где даже ты - без крыльев, но в полёте, -
как пуля, медной кожей
узнаю,
куда упасть, прощаясь на излёте.

Я думаю, что мысль моя, как свет,
ещё лететь к тебе захочет долго
и будет слать, безмолвствуя, привет,
как этот дождь,
как воздух этот
волглый.

И в этом есть, наверное, резон -
неузнанные счастливы особо,
как сам себе живителен озон
в грозу -
над мира сонного
ознобом.

22.06.94
Москва



6


Я прочитал письмо Бодлера
к его издателю
и маленькую гроздь стихотворений в прозе...
За окном талый снег подражает
Праксителю.
А жизнь дорожает так,
что мир застывает льдом
в сверкающей
бозе.

Женщины, исклевав кормушку любви,
певчие,
меня покинули:
в Чечне одна, как Святая Мать, раздаёт
"love you";
другая - в Германии...
Жена -- в Волгограде.

Часы на пять делений стрелки
сдвинули --
таращатся, отупев,
что войска на параде.

Если выйти в грязную Москву, ползя по лужам,
аки Христос по морю,
быть может, и разгонишь стаю-
тоску,
да не соберёшь в горсть
водянистую
волю.

Этот фортель
в силах выкинуть только Любовь...
Да нищий духом бессильней апостола,
когда у того безвольная
бровь
млеет над сонным
веком -
в ночь гибели
Господа...

25.06.94
Москва





7


Уж снег прожёг траву. Хиреющий октябрь
навряд ли доживёт до святок.
А пока -
перемешалось всё: от радостей до жалоб;
стабилен только снег.
Из серых туч летя,

он мерно прячет день...
Ворует ?мерседесы? под этот лёт зимы
десантников министр.
К Арбату переход,
горя в плевках, как бисер,
надеждами дурит российские умы.

Как это хорошо, когда умытым утром,
кипящий чай сглотнув,
с морозцем налегке,
с пустеющей душой, не замечаешь мудро,
что кукиш воробьём нагадил
в кулаке.

И ведаешь, что снег, явившись,
как награда,
за маленький успех улыбки,
впопыхах
всё серое в тебе
отбелит,
крошку яда
размазав без следа
на низких небесах.

А ты летишь... Куда? -
не угадает голубь;
где, новый поцелуй взрывая
на губах,
Офелией стоит
зрачок - черней, чем прорубь,
и твой знакомец-снег
не дышит
в волосах.

28.06.94
Москва




8

В твоей крайности нечто арабское есть,
как бурнусом сокрытое – не промахнуться,
голубиная лесть, лошадиная спесь
и порода,
с которой нельзя разминуться!

В горностае ресниц – два бездонных зрачка,
два кольца с инкрустацией из малахита,
два молочных белка -
и нежданно рука
так нежна и плющом ожиданья
обвита.

И тогда твои губы - коснувшись моих -
прикипают, как губка к подводному камню,
и поверхность лагуны, под небом чужим,
светляки разжигают ночным
ликованьем.

13.07.94
Москва




9


Когда ты, как море,
когда ты, как лошадь,
когда ты, как ветер - в капризе своём,
и в этой Вселенной – мы только вдвоём,
тогда до утра
ночь то стонет, то просит
обнять этот тёмный, в звездах,
окоём.

13.07.94
Москва




10


И когда от тебя я иду поутру,
разрезая плечом, как челнок на ветру,
суматошную воду Арбата,
ты не знаешь насколько я этому рад,
как библейского яблока призрачный гад,
и душа моя реет – крылата.

13.07.94
Москва



11


В твоей хрупкой светлице прохладно и днём.
В твоей узкой кровати пылает огнём
каждый вечер,
лишь солнце уходит за зданья.
Над Москвою ползёт тишина,
и Арбат,
как библейский – златой навсегда - вертоград,
шелестит об извечном
прощанье.

13.07.94
Москва





12


Как трудно уезжать, когда тяжёлый поезд загородил перрон,
а ты в своём окне,
с Арбата Нового, листая нашу повесть,
поверх стихов летишь –
ко мне,

как птица белая, дитя разумной ночи,
где говорит и темь, где не молчит
асфальт,
где крыши бледные пророчат
эсхиловый исход,
и только тонкий альт

(быть может, это облака причуда,
которое висит близь дома твоего
со дня вчерашней радости, покуда
не выпоет себя, не вызвучит
всего?),

и только этот альт не верит в расторженье
моих неловких слов,
твоих поспешных
губ,

и звук его, как смех, как детское движенье, -
когда живёт игра – и сладок её
зуд.


21.07.94
Москва






13. ПЕННЫМ СЛЕДОМ УЛИССА


?Я пробудившись, пошел к кораблю
на песчаное взморье
Шагом поспешным...?
"Одиссея", песнь двенадцатая.



Пенным следом Улисса пройти, захмелев,
чтоб весло под конец,
а не плуг и не хлев,
ветвью с сердцем срослось
и у кромки состарилось
взморья,
где прибой, как Итаки жемчужный венец,
где над ним, растекаясь, бывало, паслось
стадо белое туч -
и кормило года
и нагорья.

И тогда, под пурпурного моря закат,
собираясь в Аид, отрешась от всего
понемногу,
вспоминать в те часы буду рад, -
хоть грущу...
По хребту многоводного Бога
тебе песню, -
последнюю в жизни, -
пущу.

Где ты будешь, - не знаю,
а кто ты - смолчу!
Как Улиссу - Калипсо, как ему же - Цирцея...
Вот уж рифма летит по волнам,
по последнему солнца
лучу, -
отсверкать, отлюбить,
попрощаться с тобой,
цепенея.


13-23.07.94
Волгоград