365 градусов по Фаренгейту
1.
Когда пробьет кремлевский прейс-курант,
Когда взовьются с грохотом петарды,
И старый машинист, отставив нарды,
Сорвет к чертям заржавленный стоп-кран;
Когда рванет на улицы поток,
Бессмысленный, безумный и могучий,
Смешает в беспорядочную кучу
Живых и мертвых, запад и восток;
Когда Аврора тонну конфетти
Со стоном изрыгнет из главной пушки;
Запляшут Ча-ча-ча в конце пути
На курьих ножках райские избушки;
И некто, мирно спавший взаперти,
Проснется и возьмет тебя на мушку;
Когда суфлер тихонечко, на ушко,
Тебе шепнет последнее ?прости?,
И ось времен фигурой Лиссажу
Свернется в окончательном реванше –
Тогда, тогда – и ни секундой раньше –
Ты скажешь ей: ?Прощай, я ухожу?.
2.
Вечер уходит, забыв проститься, через входную дверь.
Дом засыпает, прикрыв глазницы, словно огромный зверь,
Дом остывает в объятьях ночи – тихой и ледяной.
Что-то в беззубом бреду бормочет лестница за стеной.
Прячется тенью индейца майя старый сервант в углу…
Бродишь по комнатам, оставляя вмятины на полу.
В мутном окошке - февраль, поземка и отраженный ты.
Молча и страшно грозят в потемках вымокшие кусты.
Желтый фонарь за железным складом, грязный кирпич стены...
Кто-то на мир удивленным взглядом смотрит в глазок луны.
3.
Луна провертела дырочку в облаках
и смотрит к тебе в окошко исподтишка.
Луна набросала город за два мазка
и вывесила холсты.
И стала весна. На улице снова плюс;
с сиренами всех родов заключив союз,
фальшиво орут рапсодию в стиле ?блюз?
кошмартовские коты.
Цепочка замкнулась. Снова, как год назад,
на улице ночь, и в город идет гроза.
Луна неспеша забеливает фасад
заброшенного моста.
В колонках Пинк Флойд поют, что удел твой — тлеть;
что страх — пострашней тюрьма, чем стальная клеть;
что крылья с тобой, и можно лететь, лететь,
да некуда, вот беда...
Ты смотришь, как мост форсирует речку вброд
и топчет луну и город-наоборот.
Твой ангел-хранитель знает все наперед;
он весел, небрит и тощ.
И тот, кем ты был весь год, не желая сам,
под взглядом луны отправится к праотцам,
а память о прошлом смоет ко всем чертям
холодный весенний дождь.
4.
Дождь пролетел по улицам по касательной:
смыл за секунду город – и был таков.
В землю уперся палицей указательной
сумрачный взгляд луны из-под облаков.
Город исчез. Остались дома и улицы,
словно набор деталей – не соберешь.
Снизу ночной прохожий идет-сутулится,
сверху – луна сияет, как медный грош.
Время застыло. Черные от усталости,
молча сидят вороны на проводах…
В этом году бездушен апрель, безжалостен,
тёмен, как свежестаявшая вода.
С близкого неба льется неиссякаемо
лунный поток, и в белых его лучах
так нестерпимо хрупок и неприкаян он –
мир на твоих плечах.
5.
А город однажды становится узок в плечах.
Настояны утра на майских бессонных ночах.
Тебя поливают из лейки, чтоб ты не зачах
Усталые боги.
В окне полусвет, горизонта алеющий шрам,
Рассветное эхо бредет по пустынным дворам,
И ты уплываешь навстречу далеким мирам
На легкой пироге.
Минутная стрелка залипла на ?без двадцати?,
И прямо за дверью маячит начало пути.
И можно, казалось бы, просто спокойно уйти –
Без страха и боли.
Но тонкие стены плотнее сжимают кольцо,
Ты бьешься о них, как птенец пробивает яйцо…
А утром из зеркала смотрит с улыбкой лицо –
Понять бы, твое ли.
6.
А ты говоришь, что это всё – не моё, что это всё перепевы, чужие фразы. Что я повторяюсь больше от раза к разу, уже не пишу, а лишь ворошу старьё. А ты говоришь, я стал тонковат в кости, всё чаще киваю, в кармане сжимая дулю, всё чаще не блюз лабаю, а "во саду ли", доволен судьбой и уже не стремлюсь расти, что ноги мои -- обрубки, а не ходули... а я говорю, да ладно уж, не свисти, ты лучше чаем меня угости.
А ты говоришь, были мышцы, а стала плоть, а муза ушла к другому и залетела, и если однажды, не приведи Господь, останусь без денег, то можно для пользы дела стишки продавать (эликсир для души и тела!), копейка за строчку – какая-то польза хоть... а я говорю, я король дураков и шляп, мне ваш здравый смысл – как волку жилетка нужен, мне утром – под ливень, выписывать кренделя б по мокрым тропинкам и юным июньским лужам, пускай не блещу, как начищенный канделябр, пускай я пишу и люблю и живу тяп-ляп, но всё же живу, я живу, эй, ты слышишь, друже? А я говорю: ты же видишь, я не пекусь о внешнем декоре, о том, что расскажут после, и мне всё равно: на плаху ли, под откос ли, в костер ли, не важно, а значит, и ты – не трусь.
А ты говоришь, а ведь мы уже старики, ведь нам шестьдесят (если в сумме), а то и больше, а мы не бывали ни в Штатах, ни даже в Польше, Карибы все так же сладостно далеки, и ехать куда-то по-прежнему не с руки... а я говорю, мы еще попадем в Пекин, мы, может, погрязли в тягучей рутинной толще, а всё равно подраться не дураки.
И ты поднимаешь голову неспеша, молчишь, про себя повторяя немую фразу. И ты говоришь, вот же ты оптимист, зараза! И кажется, можно снова начать дышать.
7.
и пока я могу дышать и в груди взведена пружина: и пока не порвались жилы и колотится пульс в ушах: я пойду по твоим следам с кем бы ты ни была и где бы: ни под землю уйти ни в небо я тебе от меня не дам: я презрею любой обет я нарушу любой обычай:
ты:
навеки:
моя:
добыча:
я присвоил тебя себе: омут полуприкрытых глаз хриплый выдох на пике страсти: обрекаю тебя на счастье на бессмертие на экстаз: на уверенные шаги в мягких лапах моей заботы: если ты дорожишь свободой заклинаю тебя беги: отправляйся навек туда где июлю не будет места: где не нужно ни слов ни жестов где осенние холода: чтоб вовек ни пешком ни вплавь чтоб ни нож не настиг ни пуля: а меня на костре июля в одиночку гореть оставь
8.
Оставь огород, курятник и старый дом,
наплюй на колодец, он пересохнет сам.
Ты чувствуешь запах гари? Взгляни кругом.
Пробил час расплаты, верь городским часам.
От смрадного дыма день превратился в ночь,
и ярость пылает ярче других огней.
Вставай, забирай жену, уходите прочь,
и если она отстанет – забудь о ней.
Возьми свой талит, накройся им с головой,
молись – до саднящей глотки и красных глаз:
тебя отпустили, ты до сих пор живой.
Но горе вам, если ты не уйдешь сейчас.
.................................................. .........
Ты будешь ее тащить за собой пешком.
Исчезнет в дыму горящий содомский сад.
И словно молитву, в горле глотая ком,
ты будешь твердить: ?бежим, не смотри назад…
…скорее, бежим, бежим, не смотри назад…
…ты слышишь меня, бежим, не смотри назад…
…бежим…?
9.
Осенью бег минут
Чувствуется сильней.
Память моя в плену
Серых прозрачных дней.
Будто в далеком сне –
Царское, Петергоф.
В плюшевой тишине
Шорох твоих шагов.
Словно стальной навес –
Близкие небеса.
Как чужеродны здесь
Звуки и голоса.
Шорохи в тишине.
Время в твоей горсти.
– …Знаешь, я больше не…
– …Знаю. И я, прости…
Чувствуется острей
Каждый ушедший час.
В будущем сентябре
Больше
не будет
нас.
10.
потому что нас нет и закончилось лето уже
нет пути перед нами лишь мокрая скользкая глина
мы с тобою потомки прозрачного летнего сплина
в октябре превратились в дождливое злое клише
потому что финал приближается времени нет
мы летим под откос и падение круче и круче
чехов вскинул ружье раздавайте патроны поручик
к черту ваше вино лучше водки налейте корнет
потому что бездарно последние шансы губя
мы не с теми не там и не можем уже по-иному
потому что я чувствую: с каждым щелчком метронома
беспощадное время выводит меня из тебя
потому что печальной улыбки уже не тая
ты являешься мне в каждом сне в каждом слове и жесте
метроном отбивает секунды когда мы не вместе
это я это ты это я это ты это я
11.
Алло, это я. Простите великодушно,
что я вас тревожу в столь неурочный час.
Послушайте, дон Сервантес, мне очень нужно
сказать вам буквально пару коротких фраз.
Я знаю, давно закончилось наше время,
что люди не верят в сказки – и поделом.
Что бременским музыкантам наскучил Бремен,
и сдал Ланцелот кольчугу в металлолом.
Я знаю, что стар. Что книги давно не в моде:
меняется мир, и в моде сейчас – кино…
Мне в пору свои доспехи хранить в комоде –
нет спроса на бравых рыцарей все равно.
Я знаю, что не сезон для лихих походов,
в походы не выступают под новый год.
Ноябрь – неудачный месяц для донкихотов,
но, кажется, я неправильный дон Кихот…
Боюсь, мне пора. Но вас я прошу, останьтесь,
ведь в мире кино писателям – благодать.
А я ухожу. Прощайте, сеньор Сервантес,
моя Дульцинея больше не может ждать.
И пусть я смешон, пускай я глупец – возможно.
Плевать, что давно истлела моя броня.
Но ждет Росинант, и шпага ржавеет в ножнах.
Пусть будет, что будет. Санчо, седлай коня!
12.
…а будет вот что: ночью в декабре ты выйдешь из машины у вокзала, прошествуешь по каменному залу и сядешь на скамейку у дверей. Пройдет состав, за ним – и два, и три, да только мимо – все без исключенья. Маршруты их и пункты назначенья с твоим не совпадают, хоть умри.
Тогда, от ожидания устав, ты выгребешь оставшуюся сдачу, возьмешь билет и сядешь наудачу в случайно подвернувшийся состав. В пустом купе, прихлебывая чай и сахар перемешивая ложкой, ты глянешь в закопченное окошко и скажешь с облегчением ?прощай? всему, что ты к себе не привязал: словам и лицам, праздникам и дрязгам…
И тронутся с рывком и громким лязгом перрон и неприветливый вокзал. И в снежно-ледяной густой крупе внутри тебя исчезнет Вечный Странник, и сгинут – дребезжащий подстаканник и стены неказистого купе, сорвется дверь с насиженных петель, исчезнет пол, колеса, рельсы, шпалы. Останутся лишь снежные завалы и белая кружащая метель.
И вот тогда упрямый старикан
Отставит, наконец, в сторонку нарды,
Напялит кепку с лентой и кокардой
И дернет неподатливый стоп-кран.
И сквозь салют, петарды и галдёж
Ты вдруг увидишь пламенно и ясно,
Что все твои усилия напрасны.
Поскольку от себя
ты не уйдешь.
Когда пробьет кремлевский прейс-курант,
Когда взовьются с грохотом петарды,
И старый машинист, отставив нарды,
Сорвет к чертям заржавленный стоп-кран;
Когда рванет на улицы поток,
Бессмысленный, безумный и могучий,
Смешает в беспорядочную кучу
Живых и мертвых, запад и восток;
Когда Аврора тонну конфетти
Со стоном изрыгнет из главной пушки;
Запляшут Ча-ча-ча в конце пути
На курьих ножках райские избушки;
И некто, мирно спавший взаперти,
Проснется и возьмет тебя на мушку;
Когда суфлер тихонечко, на ушко,
Тебе шепнет последнее ?прости?,
И ось времен фигурой Лиссажу
Свернется в окончательном реванше –
Тогда, тогда – и ни секундой раньше –
Ты скажешь ей: ?Прощай, я ухожу?.
2.
Вечер уходит, забыв проститься, через входную дверь.
Дом засыпает, прикрыв глазницы, словно огромный зверь,
Дом остывает в объятьях ночи – тихой и ледяной.
Что-то в беззубом бреду бормочет лестница за стеной.
Прячется тенью индейца майя старый сервант в углу…
Бродишь по комнатам, оставляя вмятины на полу.
В мутном окошке - февраль, поземка и отраженный ты.
Молча и страшно грозят в потемках вымокшие кусты.
Желтый фонарь за железным складом, грязный кирпич стены...
Кто-то на мир удивленным взглядом смотрит в глазок луны.
3.
Луна провертела дырочку в облаках
и смотрит к тебе в окошко исподтишка.
Луна набросала город за два мазка
и вывесила холсты.
И стала весна. На улице снова плюс;
с сиренами всех родов заключив союз,
фальшиво орут рапсодию в стиле ?блюз?
кошмартовские коты.
Цепочка замкнулась. Снова, как год назад,
на улице ночь, и в город идет гроза.
Луна неспеша забеливает фасад
заброшенного моста.
В колонках Пинк Флойд поют, что удел твой — тлеть;
что страх — пострашней тюрьма, чем стальная клеть;
что крылья с тобой, и можно лететь, лететь,
да некуда, вот беда...
Ты смотришь, как мост форсирует речку вброд
и топчет луну и город-наоборот.
Твой ангел-хранитель знает все наперед;
он весел, небрит и тощ.
И тот, кем ты был весь год, не желая сам,
под взглядом луны отправится к праотцам,
а память о прошлом смоет ко всем чертям
холодный весенний дождь.
4.
Дождь пролетел по улицам по касательной:
смыл за секунду город – и был таков.
В землю уперся палицей указательной
сумрачный взгляд луны из-под облаков.
Город исчез. Остались дома и улицы,
словно набор деталей – не соберешь.
Снизу ночной прохожий идет-сутулится,
сверху – луна сияет, как медный грош.
Время застыло. Черные от усталости,
молча сидят вороны на проводах…
В этом году бездушен апрель, безжалостен,
тёмен, как свежестаявшая вода.
С близкого неба льется неиссякаемо
лунный поток, и в белых его лучах
так нестерпимо хрупок и неприкаян он –
мир на твоих плечах.
5.
А город однажды становится узок в плечах.
Настояны утра на майских бессонных ночах.
Тебя поливают из лейки, чтоб ты не зачах
Усталые боги.
В окне полусвет, горизонта алеющий шрам,
Рассветное эхо бредет по пустынным дворам,
И ты уплываешь навстречу далеким мирам
На легкой пироге.
Минутная стрелка залипла на ?без двадцати?,
И прямо за дверью маячит начало пути.
И можно, казалось бы, просто спокойно уйти –
Без страха и боли.
Но тонкие стены плотнее сжимают кольцо,
Ты бьешься о них, как птенец пробивает яйцо…
А утром из зеркала смотрит с улыбкой лицо –
Понять бы, твое ли.
6.
А ты говоришь, что это всё – не моё, что это всё перепевы, чужие фразы. Что я повторяюсь больше от раза к разу, уже не пишу, а лишь ворошу старьё. А ты говоришь, я стал тонковат в кости, всё чаще киваю, в кармане сжимая дулю, всё чаще не блюз лабаю, а "во саду ли", доволен судьбой и уже не стремлюсь расти, что ноги мои -- обрубки, а не ходули... а я говорю, да ладно уж, не свисти, ты лучше чаем меня угости.
А ты говоришь, были мышцы, а стала плоть, а муза ушла к другому и залетела, и если однажды, не приведи Господь, останусь без денег, то можно для пользы дела стишки продавать (эликсир для души и тела!), копейка за строчку – какая-то польза хоть... а я говорю, я король дураков и шляп, мне ваш здравый смысл – как волку жилетка нужен, мне утром – под ливень, выписывать кренделя б по мокрым тропинкам и юным июньским лужам, пускай не блещу, как начищенный канделябр, пускай я пишу и люблю и живу тяп-ляп, но всё же живу, я живу, эй, ты слышишь, друже? А я говорю: ты же видишь, я не пекусь о внешнем декоре, о том, что расскажут после, и мне всё равно: на плаху ли, под откос ли, в костер ли, не важно, а значит, и ты – не трусь.
А ты говоришь, а ведь мы уже старики, ведь нам шестьдесят (если в сумме), а то и больше, а мы не бывали ни в Штатах, ни даже в Польше, Карибы все так же сладостно далеки, и ехать куда-то по-прежнему не с руки... а я говорю, мы еще попадем в Пекин, мы, может, погрязли в тягучей рутинной толще, а всё равно подраться не дураки.
И ты поднимаешь голову неспеша, молчишь, про себя повторяя немую фразу. И ты говоришь, вот же ты оптимист, зараза! И кажется, можно снова начать дышать.
7.
и пока я могу дышать и в груди взведена пружина: и пока не порвались жилы и колотится пульс в ушах: я пойду по твоим следам с кем бы ты ни была и где бы: ни под землю уйти ни в небо я тебе от меня не дам: я презрею любой обет я нарушу любой обычай:
ты:
навеки:
моя:
добыча:
я присвоил тебя себе: омут полуприкрытых глаз хриплый выдох на пике страсти: обрекаю тебя на счастье на бессмертие на экстаз: на уверенные шаги в мягких лапах моей заботы: если ты дорожишь свободой заклинаю тебя беги: отправляйся навек туда где июлю не будет места: где не нужно ни слов ни жестов где осенние холода: чтоб вовек ни пешком ни вплавь чтоб ни нож не настиг ни пуля: а меня на костре июля в одиночку гореть оставь
8.
Оставь огород, курятник и старый дом,
наплюй на колодец, он пересохнет сам.
Ты чувствуешь запах гари? Взгляни кругом.
Пробил час расплаты, верь городским часам.
От смрадного дыма день превратился в ночь,
и ярость пылает ярче других огней.
Вставай, забирай жену, уходите прочь,
и если она отстанет – забудь о ней.
Возьми свой талит, накройся им с головой,
молись – до саднящей глотки и красных глаз:
тебя отпустили, ты до сих пор живой.
Но горе вам, если ты не уйдешь сейчас.
.................................................. .........
Ты будешь ее тащить за собой пешком.
Исчезнет в дыму горящий содомский сад.
И словно молитву, в горле глотая ком,
ты будешь твердить: ?бежим, не смотри назад…
…скорее, бежим, бежим, не смотри назад…
…ты слышишь меня, бежим, не смотри назад…
…бежим…?
9.
Осенью бег минут
Чувствуется сильней.
Память моя в плену
Серых прозрачных дней.
Будто в далеком сне –
Царское, Петергоф.
В плюшевой тишине
Шорох твоих шагов.
Словно стальной навес –
Близкие небеса.
Как чужеродны здесь
Звуки и голоса.
Шорохи в тишине.
Время в твоей горсти.
– …Знаешь, я больше не…
– …Знаю. И я, прости…
Чувствуется острей
Каждый ушедший час.
В будущем сентябре
Больше
не будет
нас.
10.
потому что нас нет и закончилось лето уже
нет пути перед нами лишь мокрая скользкая глина
мы с тобою потомки прозрачного летнего сплина
в октябре превратились в дождливое злое клише
потому что финал приближается времени нет
мы летим под откос и падение круче и круче
чехов вскинул ружье раздавайте патроны поручик
к черту ваше вино лучше водки налейте корнет
потому что бездарно последние шансы губя
мы не с теми не там и не можем уже по-иному
потому что я чувствую: с каждым щелчком метронома
беспощадное время выводит меня из тебя
потому что печальной улыбки уже не тая
ты являешься мне в каждом сне в каждом слове и жесте
метроном отбивает секунды когда мы не вместе
это я это ты это я это ты это я
11.
Алло, это я. Простите великодушно,
что я вас тревожу в столь неурочный час.
Послушайте, дон Сервантес, мне очень нужно
сказать вам буквально пару коротких фраз.
Я знаю, давно закончилось наше время,
что люди не верят в сказки – и поделом.
Что бременским музыкантам наскучил Бремен,
и сдал Ланцелот кольчугу в металлолом.
Я знаю, что стар. Что книги давно не в моде:
меняется мир, и в моде сейчас – кино…
Мне в пору свои доспехи хранить в комоде –
нет спроса на бравых рыцарей все равно.
Я знаю, что не сезон для лихих походов,
в походы не выступают под новый год.
Ноябрь – неудачный месяц для донкихотов,
но, кажется, я неправильный дон Кихот…
Боюсь, мне пора. Но вас я прошу, останьтесь,
ведь в мире кино писателям – благодать.
А я ухожу. Прощайте, сеньор Сервантес,
моя Дульцинея больше не может ждать.
И пусть я смешон, пускай я глупец – возможно.
Плевать, что давно истлела моя броня.
Но ждет Росинант, и шпага ржавеет в ножнах.
Пусть будет, что будет. Санчо, седлай коня!
12.
…а будет вот что: ночью в декабре ты выйдешь из машины у вокзала, прошествуешь по каменному залу и сядешь на скамейку у дверей. Пройдет состав, за ним – и два, и три, да только мимо – все без исключенья. Маршруты их и пункты назначенья с твоим не совпадают, хоть умри.
Тогда, от ожидания устав, ты выгребешь оставшуюся сдачу, возьмешь билет и сядешь наудачу в случайно подвернувшийся состав. В пустом купе, прихлебывая чай и сахар перемешивая ложкой, ты глянешь в закопченное окошко и скажешь с облегчением ?прощай? всему, что ты к себе не привязал: словам и лицам, праздникам и дрязгам…
И тронутся с рывком и громким лязгом перрон и неприветливый вокзал. И в снежно-ледяной густой крупе внутри тебя исчезнет Вечный Странник, и сгинут – дребезжащий подстаканник и стены неказистого купе, сорвется дверь с насиженных петель, исчезнет пол, колеса, рельсы, шпалы. Останутся лишь снежные завалы и белая кружащая метель.
И вот тогда упрямый старикан
Отставит, наконец, в сторонку нарды,
Напялит кепку с лентой и кокардой
И дернет неподатливый стоп-кран.
И сквозь салют, петарды и галдёж
Ты вдруг увидишь пламенно и ясно,
Что все твои усилия напрасны.
Поскольку от себя
ты не уйдешь.
Метки:
