Маленькая касыда об аистах

Маленькая касыда об аистах

Насиб
Много лет назад, на исходе века,
Сон был белым и черным, точно лелека
И прилетал, неотвязный, каждую ночь.
Во сне я была позабывшей слова калекой,
Не умеющей даже связать двух строчек,
А способной только буднично мекать,
Покупая на рынке лепёшки да помидоры…
А потом, по дороге, ещё в аптеку
За пилюлями от бледноликих бессонниц
С глазами – колодцами прямо в подземную реку..
Наутро, прихватив два пакета, я шла
Искать иные миры в городскую библиотеку.
Я точно молилась каждому корешку:
-Помоги, сохрани, избавь… Но лелека
Прилетал, щелкал клювом, пророчил детей
И любовь к равнодушному человеку.
Это был совсем не тот аист детства.
Конечно, ангел – мощных крыльев опека,
Тропинка в небо… Но то был не Рафаэль,
Не исцеляющий сердце небесный лекарь.

Васхр
Хотя кто его знает, кто он такой.
Этих ангелов целая картотека.
И все похожи на черно-белых птиц,
Переносящих жизнь твою через реку,
Там, где давно разобран чертятами мост,
Там, где уже ни прийти, ни проплыть, ни проехать…
Только ангелы приносят детей,
Только лелеки уведут человека
Туда, где он снова – дух на небесной грядке,
Туда, где ни русского, ни иудея, ни грека…
Только кто гарантирует нам, что там
Не бывает случайных взрывов флэшбеков?
Мы помним все и на грядках. Нас предавали
И складывал крылья детства подбитый лелека.
Мы помним все. Нас просто так забывали.
Жара опускала на город свинцовое веко,
И мы изнывали, тоскуя черти о чем.
У каждого в голове живёт эхотека
С ласковыми голосами всех, кто забыл
Позвонить и прийти. Помнил только лелека.

Рахиль
Я слышала войны, но оставалась в тылу,
Где хрипело в автомобилях радио Рэка,
Где обещали врагов превратить в золу,
За кружкой пива грозились бить Амалека.
Я слышала войны, гудящие вдалеке,
Видела остатки железной дороги на Мекку
В зарослях чертополоха, по дороге к реке…
Мулла завывал. Соседский петух кукарекал.
И ночь петляла, петляла, как серпантин
Вне детских снов, в которых ясен лелека,
Не белоснежен – светел. И Бог один
Может судить, жалеть и спасти человека.
Мы слушали новости, и рвали колючие каперсы.
Пчелы жужжали мирно за детской засекой.
Мальчишки играли в героев. Годы текли и тратились.
Не успела я отсмеяться – прошло четверть века.
А мы не успели еще каблучков сносить,
Дорогою в гости, на базар и в аптеку,
А мы не успели по юности отголосить…
Двадцать лет уже той закладке в пьесах Сенеки.

Касд
Время шло, но мы не созрели в стоиков.
Мы почти не понимаем Алеко,
Мцыри и Чайльд Гарольда. Именно, что почти.
И каждый в душе считает себя калекой,
Инвалидом трусости. Нужно растить детей,
Цепляться за жизнь, пока она не поблекла,
Мыть полы, печь по пятницам булочки,
Играть в ?цивилизацию?, выплачивать ипотеку.
А лелеки – вон они – белые аисты Цфата,
Далеко, будто не в километрах, в парсеках,
Там же, где ?Пер Гюнт? и симфонии Моцарта
И лики, освещающие полотна Эль Греко,
Точно лампады… Там же, где ветер Ван Гога,
В уголке моей памяти, где эхотека
С телефонными голосами,
Которым я долго звонила, просилась приехать –
И ничего не получалось. Потом во сне
Меня успокаивал, щелкая клювом лелека,
Мол, все не страшно, не так… И мальвы цветут…
Просто сослепу – не в того человека…

Фахр
И лежа с открытыми глазами ближе к утру
Прокручиваешь мгновенья счастья, трек, за треком,
Подряд и вразброд, от щенячьего альта до баритона…
Мягкие ели, рассветного неба млеко.
И вроде бы не о чем уже говорить.
Лязгнул замком, открывая двери булочной, пекарь.
Первый автобус в город пророкотал
И затрещал на крыше белый лелека.
Потом ему стали вторить местные сойки.
Начался новый день у истоков Сорека,
И в Иудейских горах, и в Цфате, а может и там,
Где переходят люди последнюю реку.
Но это неважно, а важно, что будем жить,
Смеяться и выть, как положено нам от века.