Серия Антиутопия. 7. О высших и простых
"...о высших и простых..." - Седьмая новелла из серии "Антиутопия"
Вся серия:
1. "101"
2. "Абсолютно черное"
3. "Абсолютно белое"
4. "Black philosophy"
5. "Автор"
6. "Рассвет"
7. "...о высших и простых..."
8. "Великое шоу на небесах"
9. "Антиутопия"
От автора:
Алчность... Жадность... Одержимость... Какой жадностью больны вы мой читатель? Да, вы! Может, что-то мешает ей раскрыться, но ее не может ни быть, она живет в вас. Ее заглушают ваше положение, нормы морали, навязанные обществом стереотипы, или ситуация не соблаговоляет ей раскрыться в полный рост... Но ведь, если ветер не видно, не значит, что его нет?!
-///-
О высших и простых я рассказать могу.
Про жадность прочитать я притчу обязуюсь.
Об ачлоности трактат я передам стиху,
И к твердости тех слов сомнения зарифмую.
На поиски себя отправившись однажды,
Едва на этот свет зайдя через врата,
Легонько постучавшись в мембрану, в этой жажде
Себя хоть как-то проявить, влюбить весь мир в себя.
Весь мир начнется здесь, он будет разрастаться.
К взрослению его отодвигать границ
Неведомую цепь из стен, ему поддавшись,
От колыбели прочь до гробовой плиты.
Страшнее не финал, страшнее жизнь в пустую,
Тем сорняком у стен бессмысленно переть!
Я не считаю, что... я жизнь реализую...
Я не считаю, мне бесславно умереть...
Скорее, я усну, с судьбою переспавши.
Во всех и в каждой позе предам ее игру.
Пусть нас разделит крик, из сонных дум восставший,
И наш с ней гордый внук, войдет в сей мир в жару.
И вот, та колыбель в которой он не спит.
Орет на свет на языке, в ком нет ни слов, ни лиры.
И вот, к нему идут тянуть обе руки,
Заставить замолчать всех прихотей кумиры.
Кумиры, до поры покуда он под стол
Ползком, нетвердым шагом не прекратит хождение,
Покуда интерес не разорвет оков,
Покуда не возьмет бразды свои взросление.
В науках сложен мир. Террариум из книг
Шипит и жалит ум, как скукой поднебесной.
Не интересен свет из букв и пошлых цифр,
А вид из этого окна сто крат сильней полезен.
Ведь выше только вопль и бес его отцов
И матерей, несет себя на помощь горю.
По случаю и без, привыкши биться лбом,
С истерикой кричать по пустяку пустому.
Я только лишь смекнул, что в том что колыбель
Стоит в гостиной рядом, есть странное смятение.
То человек, душа чья ведь не встречала стен.
Во всем и всячески судьбу ей ставят в облегчении.
Стремяться показать, обезопасить шаг
И обеспечить путь, без кочек подбирая.
И каждый ее плач бесдушно треплет мрак,
Но им светло и дорого дитя негодование.
Он получал все то, что мог иметь любой,
Из матери выйдя сюда, на свет, на яркий.
Из матери в шелках, и путь ему такой
Так уготовлен, будто бы мешок иных подарков.
О высших говорим мы, сотрясая звезд
Привычное над головой и давнее движение,
Но им-де все равно твой чин, костюм и пост,
Им равен средь других поклон и унижение.
Не правда ли смешен мною написан текст?!
Звучит простым как льгота, она же утешение.
Простой всегда одет как в злобу, в свою месть,
Ремнем за пояс ткнут, дабы укрыть колени.
И больше ничего, он не имеет слов,
Его удел молчать, терпеть и чтить каноны.
Простой - шакал везде на вечере волков,
Ничтожный шут, да во главе рычущих гегемонов.
Я вышел из простых, я был дворцовый паж
При регенте писце и принце полудурке.
Я коротаю век меж топоров и страж,
В прижизненном пинке и вальсе в закоулке.
Я лик народа в фас на профиль - полотер,
Я линия, которую извечно проходили.
Шаг влево, вправо шаг извечно запрещен
И не дозволен мне, сквозь кислое уныние
Он рос совсем другим, себе он цену знал.
Родную брань на тех, в чьем крове был оценен
Он языком заморским нелепо искажал,
Бесстыдно очернивши свой стул, что был применен.
Естественно, что стул достался ему так,
Им был добыт по праву родства или потомства.
Король мечей сошел, проказу принес враг,
И вот валет создал бразды для удовольства.
Он все искал судьбы и диво, и полет,
Держал из звездочетов гламурное собрание.
Чума пришла на город, ему же ни о чем,
Ему же чужд весь этот зуд, не высших это тайны.
Он пропивал ему дарованную жизнь,
И проедал ее бесчисленное благо,
Он видел треп из трепа, влетал в пустую высь,
И черствый тот, что под собой, все разрушая камень.
Не знал я о судьбе, не знал таких я слов,
Не ведал буквы ни одной, из коих состояло.
Мой прадед, дед, отец и я, и те, кто будь потом
В поклоне от утра к утру. Мир виден меж ногами.
Ничто не верно под луной, под ней искажено.
Не то, что солнца блеск несет простую правду,
Но от рождения жаден был и я, и тот, кто он,
Но с разной жадностью сюда пришли мы за наградой.
Был раз когда от скуки приговорил к штыку
Меня и дюжий прочий люд, по поводу и против.
Нас вешали, нас жгли как есть и жалость ни к кому.
Ну что ж, потешить его взор работа их же копей.
Я видел, видел каждого, кто брюха не жалел,
Отдал на глупость и цинизм, на кровь его в подносе.
Я паж. Я ждал, вот мой черед, так скоро уж поспел.
Чем порешат мне естество, тупым, или же острым?!
И вот, валет устал на мне утюжить воплем слух.
Богемно горькими ему страдания от прочих,
Вернулись изгородью тел, что испустили дух.
Он баловство велел сложить дел ради важных очень.
Сказали мне благодари, ведь жребий твой велик,
А жаден он до крови тех, кто с ним не мог равняться,
Сказали мне как есть живи, фортуной не забыт,
С судьбой и смертью, через жизнь, сумел ты потягаться.
Но вперил я гремучий взгляд мальчишке тому вслед,
Что на моих глазах былых орал на колыбели,
Что пачкал атлас и шелка парчою детских лет,
И благим ревом на степях горланил диким вепрем.
Его опочивальня вновь. Мне память принесет,
Там он лежал ни в чем, и в потолки рыдая.
Как израстить могли они такой нахальный плод?
Безжалостной чужою стал он жаждою отравлен!
Мне глина вспомнилась тогда, и из нее мы все.
На этот свет уже зашли, в печи не обжигаясь
Родитель - скульптор, мастер дел и зодчий, и кузнец.
Выходим мы, будто горшки, у гончара исправно
Ты лепишь нас на свой уклад, в своих канонах мир
Через души часть отдаешь и ищешь в нас ее же,
Но мы - потомки от любви, в нас собственный кумир,
И в грязи падальной расти свои цветы мы можем.
И тех событий поздний-пост, видна мне колыбель,
С небесной радостью во всем, я прячу вновь сомнения.
Сокрыт ли младый гений там, иль воин всех морей,
Или под тонкой пеленой из душегубов внемлят?!
Ничто не выдаст мне кто он, и как его назвать
Так вскоре предстоит, коль в дверь любую входит?!
Гордится мне творением сим, иль его презирать,
Никто не скажет мне, покуда я не узнаю только.
Я зол с тех пор ужасно стал, мне молвили о том,
Что был рожден в рубахе я, коль висельник надрался.
А вервь на шее порвалась, не ставши мне жгутом,
И плахи злой я избежал, и с гильотины снялся.
Так значит сей прислужий паж не так уже и прост.
Я это все неверию предал и был спокоен,
Но только алчностью смешал один простой вопрос,
О чем мне тяжело мое спасение ценою?
Я стал не ставить не во что повсюду и везде
Валета, всю его семью и лесть его заслуги.
Я стал орать, словами рвать, дразнить судьбу за нерв,
Размахивать будто бичом, все вверх вздымая руки:
Тогда я был во всем смельчак, ведь молнии полет,
Ее штрихи одной землей не овладеют дважды.
Удачей названную жизнь, я испытать готов,
Как каждый день ее тюрьма, уж лучше смерть пусть машет!
Вокруг меня моим речам кивали больше в такт,
И стали меньше сторонить недавними врагами.
Вокруг все круче тень росла от слушателей масс,
И свет в подполье освещен все большими свечами.
Мы говорили обо всем, сквозь храпы, хохот, крик,
Сквозь эля злого умысел и утреннее бдение.
От нас шел чад и веял пар, мы грозные на вид,
И твердые к свершению лет в своих же злоключениях.
Среди смердящих и простых нам равных не сыскать.
Я находил вторящих мне у каждого порога.
Бывало нес я сивый бред, как в пене на словах.
Им нужно было это вновь, им не бывало много.
Не надо было их просить, им злато предлагать,
Которых небыло и нет в изрезанных ладонях.
Идея в них всем сорнякам упрямо вверх росла,
И к пороху в их головах фитиль я шил укромный.
Мы не летали на метле, придумать не могли.
И женщины всех светлых кос в дома не зазывали,
Однако было в нас все то, за что прижать к груди
Все шлюхи, всех чужих портов отчаянно желали!
А утро сменит ночь опять, но не уходит тень.
Болезнь та страшная идет у королевств на теле!
Нам рот заткнуть было нельзя, упущен был момент,
Совсем не просто глаз закрыть и позабыть несмело.
Валет в колоде высший был, среди игральных карт.
Он вел разменный образ дней, себя перегоняя.
Он разменял терпение душ всех крепостных крестьян,
Оно как чаша полнилось, день бури приближая.
И вот в бочке одной сошлись все ложки меда в раз
И приняли весь деготь в смесь, но дегтя было больше.
Все помнилось с тех пор живьем, будто расхожий сказ,
Который до ушей из уст приходит днем и ночью.
Я лично возглавлял мятеж и горд я этим был!
Я жаждал крови на рукав, кишок на меч булатный!
Мушкет просил в упор стрелять, затвором бередил
И всем, кто на пути стоит путь в ад открыть парадный!
Я лаконичен был и зряч, бескровный ворон прост,
Средь голубых и всех кровей измаран с изголовья.
Отряд мой браво разрушал убранства комнат-гнезд,
И по штыкам пускал всю ночь всех дам, что были против
А где валет пентаклей мой, зажравшийся юнец?
Где заяц тронов и перин, что чудом схоронился?
Где хвост от ящерки простой, отброшенный конец,
Как плоть ненужная весьма, как рудимент безликий?
Теперь кто ты, обрубок... ветвь... и след от топора,
На древе родословных всех столь слабое увечье?
Не царь! Не князь! Комок и шерсть! Фигурка из песка,
За шторами дрожавшая без памяти и речи!
Я обещал последней кровью эту кровь наречь.
Я жаден был до крови той, что местью называлась.
Я поднимал ту голову за волосы на меч,
И был в ногах моих весь град, и мне рукоплескалось!
Я сел туда, где прежде был валета круглый зад,
Где простота моя легко до высших поднималась,
Огонь и воды где стремглав меняются в азарт,
И ощущается во всем сто крат ирония и шалость.
Но не был то обычный трон камнями рассыпной,
В себе он таинство хранил, лишь седоков сменяя.
Он был не только мягкий стул и часть его хором.
Он колыбелью стал и мне, во мне все изменяя.
Две жадности взросли на нем по разному сыты.
И высших и простых рука касалась до перила.
Он изменял что есть во благо сделано мечты.
На алчность и порок всегда и путал все мерила.
Я тот юнец, что в сказке той, где был убит дракон,
И ликовать спешил всегда я, возгордясь расправой.
Я тот, что вроде победил, но стал-де побежден,
Остался позже должен я судьбе большую правду.
Я наслаждался, был одним и небожитель мне,
На облаках сидев в перстах смешно корил рукою.
Я предводитель тухлых стай отряда грязных вшей.
Теперь я высший, я один в бессовестном разгроме!
Я пьян, несметно жаден был и жаждою иной,
Валету верно фору дам, ведь туз я масти этой.
Обет я старый позабыл наедине с собой.
Ничто... никак... и никому не обещал на свете!
Войной, землей, и сундуком привычка вдаль лежит;
Телами, шумом и вином сгорают дни и ночи.
Кусочки плоти, лица в кровь поверженные ниц,
И вонь от павших, и кутеж, глумление истошно.
Глаза закрою - висельник, всем очередь, петля.
О сон хороший лишь о тех, мечами решеченных,
Про всех, про них без части тел, мне снится по ночам,
Как кровь густая, грязная и липкая в ладонях.
Орды червей и их детей, съедающих живых
Моих коллег по сектору, по женщинам и вилам.
Их испражнения, и гам, и крик ночных молитв,
Под это все я засыпать стал с каждым днем счастливей.
Но ранен был стрелой одной, случайно после битв
Парнишкой с колчаном большим к чести его прицелов.
Случайно сбит, будто орел с небес опущен вниз.
Случайно шаг шагнуть не смог, с красивой жизни местью.
Красива месть, когда твоя, сарказм, когда чужих
Легенда, древо и перо все сделает прошедшим.
И вот, в истории я вдруг возник на яркий миг,
И в этот миг я уступлю то право вновь пришедшим.
Когда мне отворилась суть, когда ушла вся прочь,
Я толком и не расскажу... был яд в стреле холодной.
Передо мной, в глазах моих отчаян был и прост,
И думал он, что пал дракон и был тем окрыленный.
Я вспомнил эту колыбель, ребенка, его плач.
Он сущий ангел, или вдруг исчадие преисподней.
Он не решил сейчас. Он здесь. Пока он лишь палач...
Ну что ж, мятежник, забирай весь мир, пока свободный...
Вся серия:
1. "101"
2. "Абсолютно черное"
3. "Абсолютно белое"
4. "Black philosophy"
5. "Автор"
6. "Рассвет"
7. "...о высших и простых..."
8. "Великое шоу на небесах"
9. "Антиутопия"
От автора:
Алчность... Жадность... Одержимость... Какой жадностью больны вы мой читатель? Да, вы! Может, что-то мешает ей раскрыться, но ее не может ни быть, она живет в вас. Ее заглушают ваше положение, нормы морали, навязанные обществом стереотипы, или ситуация не соблаговоляет ей раскрыться в полный рост... Но ведь, если ветер не видно, не значит, что его нет?!
-///-
О высших и простых я рассказать могу.
Про жадность прочитать я притчу обязуюсь.
Об ачлоности трактат я передам стиху,
И к твердости тех слов сомнения зарифмую.
На поиски себя отправившись однажды,
Едва на этот свет зайдя через врата,
Легонько постучавшись в мембрану, в этой жажде
Себя хоть как-то проявить, влюбить весь мир в себя.
Весь мир начнется здесь, он будет разрастаться.
К взрослению его отодвигать границ
Неведомую цепь из стен, ему поддавшись,
От колыбели прочь до гробовой плиты.
Страшнее не финал, страшнее жизнь в пустую,
Тем сорняком у стен бессмысленно переть!
Я не считаю, что... я жизнь реализую...
Я не считаю, мне бесславно умереть...
Скорее, я усну, с судьбою переспавши.
Во всех и в каждой позе предам ее игру.
Пусть нас разделит крик, из сонных дум восставший,
И наш с ней гордый внук, войдет в сей мир в жару.
И вот, та колыбель в которой он не спит.
Орет на свет на языке, в ком нет ни слов, ни лиры.
И вот, к нему идут тянуть обе руки,
Заставить замолчать всех прихотей кумиры.
Кумиры, до поры покуда он под стол
Ползком, нетвердым шагом не прекратит хождение,
Покуда интерес не разорвет оков,
Покуда не возьмет бразды свои взросление.
В науках сложен мир. Террариум из книг
Шипит и жалит ум, как скукой поднебесной.
Не интересен свет из букв и пошлых цифр,
А вид из этого окна сто крат сильней полезен.
Ведь выше только вопль и бес его отцов
И матерей, несет себя на помощь горю.
По случаю и без, привыкши биться лбом,
С истерикой кричать по пустяку пустому.
Я только лишь смекнул, что в том что колыбель
Стоит в гостиной рядом, есть странное смятение.
То человек, душа чья ведь не встречала стен.
Во всем и всячески судьбу ей ставят в облегчении.
Стремяться показать, обезопасить шаг
И обеспечить путь, без кочек подбирая.
И каждый ее плач бесдушно треплет мрак,
Но им светло и дорого дитя негодование.
Он получал все то, что мог иметь любой,
Из матери выйдя сюда, на свет, на яркий.
Из матери в шелках, и путь ему такой
Так уготовлен, будто бы мешок иных подарков.
О высших говорим мы, сотрясая звезд
Привычное над головой и давнее движение,
Но им-де все равно твой чин, костюм и пост,
Им равен средь других поклон и унижение.
Не правда ли смешен мною написан текст?!
Звучит простым как льгота, она же утешение.
Простой всегда одет как в злобу, в свою месть,
Ремнем за пояс ткнут, дабы укрыть колени.
И больше ничего, он не имеет слов,
Его удел молчать, терпеть и чтить каноны.
Простой - шакал везде на вечере волков,
Ничтожный шут, да во главе рычущих гегемонов.
Я вышел из простых, я был дворцовый паж
При регенте писце и принце полудурке.
Я коротаю век меж топоров и страж,
В прижизненном пинке и вальсе в закоулке.
Я лик народа в фас на профиль - полотер,
Я линия, которую извечно проходили.
Шаг влево, вправо шаг извечно запрещен
И не дозволен мне, сквозь кислое уныние
Он рос совсем другим, себе он цену знал.
Родную брань на тех, в чьем крове был оценен
Он языком заморским нелепо искажал,
Бесстыдно очернивши свой стул, что был применен.
Естественно, что стул достался ему так,
Им был добыт по праву родства или потомства.
Король мечей сошел, проказу принес враг,
И вот валет создал бразды для удовольства.
Он все искал судьбы и диво, и полет,
Держал из звездочетов гламурное собрание.
Чума пришла на город, ему же ни о чем,
Ему же чужд весь этот зуд, не высших это тайны.
Он пропивал ему дарованную жизнь,
И проедал ее бесчисленное благо,
Он видел треп из трепа, влетал в пустую высь,
И черствый тот, что под собой, все разрушая камень.
Не знал я о судьбе, не знал таких я слов,
Не ведал буквы ни одной, из коих состояло.
Мой прадед, дед, отец и я, и те, кто будь потом
В поклоне от утра к утру. Мир виден меж ногами.
Ничто не верно под луной, под ней искажено.
Не то, что солнца блеск несет простую правду,
Но от рождения жаден был и я, и тот, кто он,
Но с разной жадностью сюда пришли мы за наградой.
Был раз когда от скуки приговорил к штыку
Меня и дюжий прочий люд, по поводу и против.
Нас вешали, нас жгли как есть и жалость ни к кому.
Ну что ж, потешить его взор работа их же копей.
Я видел, видел каждого, кто брюха не жалел,
Отдал на глупость и цинизм, на кровь его в подносе.
Я паж. Я ждал, вот мой черед, так скоро уж поспел.
Чем порешат мне естество, тупым, или же острым?!
И вот, валет устал на мне утюжить воплем слух.
Богемно горькими ему страдания от прочих,
Вернулись изгородью тел, что испустили дух.
Он баловство велел сложить дел ради важных очень.
Сказали мне благодари, ведь жребий твой велик,
А жаден он до крови тех, кто с ним не мог равняться,
Сказали мне как есть живи, фортуной не забыт,
С судьбой и смертью, через жизнь, сумел ты потягаться.
Но вперил я гремучий взгляд мальчишке тому вслед,
Что на моих глазах былых орал на колыбели,
Что пачкал атлас и шелка парчою детских лет,
И благим ревом на степях горланил диким вепрем.
Его опочивальня вновь. Мне память принесет,
Там он лежал ни в чем, и в потолки рыдая.
Как израстить могли они такой нахальный плод?
Безжалостной чужою стал он жаждою отравлен!
Мне глина вспомнилась тогда, и из нее мы все.
На этот свет уже зашли, в печи не обжигаясь
Родитель - скульптор, мастер дел и зодчий, и кузнец.
Выходим мы, будто горшки, у гончара исправно
Ты лепишь нас на свой уклад, в своих канонах мир
Через души часть отдаешь и ищешь в нас ее же,
Но мы - потомки от любви, в нас собственный кумир,
И в грязи падальной расти свои цветы мы можем.
И тех событий поздний-пост, видна мне колыбель,
С небесной радостью во всем, я прячу вновь сомнения.
Сокрыт ли младый гений там, иль воин всех морей,
Или под тонкой пеленой из душегубов внемлят?!
Ничто не выдаст мне кто он, и как его назвать
Так вскоре предстоит, коль в дверь любую входит?!
Гордится мне творением сим, иль его презирать,
Никто не скажет мне, покуда я не узнаю только.
Я зол с тех пор ужасно стал, мне молвили о том,
Что был рожден в рубахе я, коль висельник надрался.
А вервь на шее порвалась, не ставши мне жгутом,
И плахи злой я избежал, и с гильотины снялся.
Так значит сей прислужий паж не так уже и прост.
Я это все неверию предал и был спокоен,
Но только алчностью смешал один простой вопрос,
О чем мне тяжело мое спасение ценою?
Я стал не ставить не во что повсюду и везде
Валета, всю его семью и лесть его заслуги.
Я стал орать, словами рвать, дразнить судьбу за нерв,
Размахивать будто бичом, все вверх вздымая руки:
Тогда я был во всем смельчак, ведь молнии полет,
Ее штрихи одной землей не овладеют дважды.
Удачей названную жизнь, я испытать готов,
Как каждый день ее тюрьма, уж лучше смерть пусть машет!
Вокруг меня моим речам кивали больше в такт,
И стали меньше сторонить недавними врагами.
Вокруг все круче тень росла от слушателей масс,
И свет в подполье освещен все большими свечами.
Мы говорили обо всем, сквозь храпы, хохот, крик,
Сквозь эля злого умысел и утреннее бдение.
От нас шел чад и веял пар, мы грозные на вид,
И твердые к свершению лет в своих же злоключениях.
Среди смердящих и простых нам равных не сыскать.
Я находил вторящих мне у каждого порога.
Бывало нес я сивый бред, как в пене на словах.
Им нужно было это вновь, им не бывало много.
Не надо было их просить, им злато предлагать,
Которых небыло и нет в изрезанных ладонях.
Идея в них всем сорнякам упрямо вверх росла,
И к пороху в их головах фитиль я шил укромный.
Мы не летали на метле, придумать не могли.
И женщины всех светлых кос в дома не зазывали,
Однако было в нас все то, за что прижать к груди
Все шлюхи, всех чужих портов отчаянно желали!
А утро сменит ночь опять, но не уходит тень.
Болезнь та страшная идет у королевств на теле!
Нам рот заткнуть было нельзя, упущен был момент,
Совсем не просто глаз закрыть и позабыть несмело.
Валет в колоде высший был, среди игральных карт.
Он вел разменный образ дней, себя перегоняя.
Он разменял терпение душ всех крепостных крестьян,
Оно как чаша полнилось, день бури приближая.
И вот в бочке одной сошлись все ложки меда в раз
И приняли весь деготь в смесь, но дегтя было больше.
Все помнилось с тех пор живьем, будто расхожий сказ,
Который до ушей из уст приходит днем и ночью.
Я лично возглавлял мятеж и горд я этим был!
Я жаждал крови на рукав, кишок на меч булатный!
Мушкет просил в упор стрелять, затвором бередил
И всем, кто на пути стоит путь в ад открыть парадный!
Я лаконичен был и зряч, бескровный ворон прост,
Средь голубых и всех кровей измаран с изголовья.
Отряд мой браво разрушал убранства комнат-гнезд,
И по штыкам пускал всю ночь всех дам, что были против
А где валет пентаклей мой, зажравшийся юнец?
Где заяц тронов и перин, что чудом схоронился?
Где хвост от ящерки простой, отброшенный конец,
Как плоть ненужная весьма, как рудимент безликий?
Теперь кто ты, обрубок... ветвь... и след от топора,
На древе родословных всех столь слабое увечье?
Не царь! Не князь! Комок и шерсть! Фигурка из песка,
За шторами дрожавшая без памяти и речи!
Я обещал последней кровью эту кровь наречь.
Я жаден был до крови той, что местью называлась.
Я поднимал ту голову за волосы на меч,
И был в ногах моих весь град, и мне рукоплескалось!
Я сел туда, где прежде был валета круглый зад,
Где простота моя легко до высших поднималась,
Огонь и воды где стремглав меняются в азарт,
И ощущается во всем сто крат ирония и шалость.
Но не был то обычный трон камнями рассыпной,
В себе он таинство хранил, лишь седоков сменяя.
Он был не только мягкий стул и часть его хором.
Он колыбелью стал и мне, во мне все изменяя.
Две жадности взросли на нем по разному сыты.
И высших и простых рука касалась до перила.
Он изменял что есть во благо сделано мечты.
На алчность и порок всегда и путал все мерила.
Я тот юнец, что в сказке той, где был убит дракон,
И ликовать спешил всегда я, возгордясь расправой.
Я тот, что вроде победил, но стал-де побежден,
Остался позже должен я судьбе большую правду.
Я наслаждался, был одним и небожитель мне,
На облаках сидев в перстах смешно корил рукою.
Я предводитель тухлых стай отряда грязных вшей.
Теперь я высший, я один в бессовестном разгроме!
Я пьян, несметно жаден был и жаждою иной,
Валету верно фору дам, ведь туз я масти этой.
Обет я старый позабыл наедине с собой.
Ничто... никак... и никому не обещал на свете!
Войной, землей, и сундуком привычка вдаль лежит;
Телами, шумом и вином сгорают дни и ночи.
Кусочки плоти, лица в кровь поверженные ниц,
И вонь от павших, и кутеж, глумление истошно.
Глаза закрою - висельник, всем очередь, петля.
О сон хороший лишь о тех, мечами решеченных,
Про всех, про них без части тел, мне снится по ночам,
Как кровь густая, грязная и липкая в ладонях.
Орды червей и их детей, съедающих живых
Моих коллег по сектору, по женщинам и вилам.
Их испражнения, и гам, и крик ночных молитв,
Под это все я засыпать стал с каждым днем счастливей.
Но ранен был стрелой одной, случайно после битв
Парнишкой с колчаном большим к чести его прицелов.
Случайно сбит, будто орел с небес опущен вниз.
Случайно шаг шагнуть не смог, с красивой жизни местью.
Красива месть, когда твоя, сарказм, когда чужих
Легенда, древо и перо все сделает прошедшим.
И вот, в истории я вдруг возник на яркий миг,
И в этот миг я уступлю то право вновь пришедшим.
Когда мне отворилась суть, когда ушла вся прочь,
Я толком и не расскажу... был яд в стреле холодной.
Передо мной, в глазах моих отчаян был и прост,
И думал он, что пал дракон и был тем окрыленный.
Я вспомнил эту колыбель, ребенка, его плач.
Он сущий ангел, или вдруг исчадие преисподней.
Он не решил сейчас. Он здесь. Пока он лишь палач...
Ну что ж, мятежник, забирай весь мир, пока свободный...
Метки:
