Персиянка в авторской редакции

Персиянка

1

В Хорасане, как в саду Эдема,
Соловей поет для розы страстно.
Первая красавица гарема –
Я свежа, как роза, но несчастна.

В благодатной Персии, я знаю,
Женщина покорна по Корану.
Только я нисколько не желаю
Быть женою шаха Сулеймана.

Ненавистны евнухов советы.
Не боюсь угроз, небесной кары.
Что мне жемчуг, перстни и браслеты –
Дар любви не купишь за динары.

Мне мечталось с храбрецом Селимом
Вместе слушать сказки Шахразады.
Не хочу смеяться с нелюбимым,
Ничего с немилым мне не надо.

Но не стало моего джигита,
Без него тоскливо мне и больно.
Я скажу бесстрашно и открыто,
Что любовь загадочна и вольна.

К нам приехал гость, но не индусский,
Без чалмы с рубином иль топазом.
Но как дорог сердцу этот русский,
Что поёт, как соловей Шираза.

Женское чутье – неповторимо
И речей изысканных важнее.
Так похож душой он на Селима,
Даже, может, чуточку нежнее.

Где он был до этой нашей встречи?
Может, здесь у нас, он лечит раны?
Я хочу припасть к нему на плечи, –
Он такой красивый и желанный.

И скрываю я, как пчелка жало,
Жертва ослепительного плена,
В платье – сталь дамасского кинжала,
В сердце – гнев и сладкую измену.

2

Над сералем жёлтый месяц узкий,
В облаках перебегая, ожил.
О, весёлый златокудрый русский,
Что ты моё сердце растревожил?

Никогда ты не был на Босфоре,
Но увидел ты за зеленями –
Это у меня глаза, как море,
Синими колышутся огнями.

Со стихами, нежный витязь странный,
Что привез ты из страны далекой?
Неизвестный, но такой желанный,
Молодой, весёлый, синеокий.

Я вчера, любуясь розой красной,
Увидала тайный знак в букете:
Ты такой же гордый и несчастный,
И один на целом белом свете.

Я не знаю, как звучит тальянка,
Чем красив простор рязанских далей,
Разве ты не знаешь – персиянка
Истомилась по тебе в серале!

Пусть за дверью евнух осторожный
Стережет всю ночь меня, до утра,
Даже если это невозможно,
Приходи, поэт мой златокудрый.

Приходи за мною, если даже
Знаешь ты восточные запреты:
Подкуплю легко ночного стража
За кольцо и шахские браслеты.

Я вчера сказала гордо шаху:
?Режь, убей, иль затопчи верблюдом,
За твои подарки иль из страха
Все равно наложницей не буду!?

И еще вчера сказала шаху:
?Пусть съедят меня в России черти,
Но клянусь я розой и Аллахом
Русского любить до самой смерти!?

3

Ласковые очи иностранца
Отливают неба бирюзой.
Для него вчера я в страстном танце
Извивалась гибкою гюрзой.

Шах глядит с презрением, небрежно,
В гневе смотрит бешеней и злей.
Русский же – загадочно и нежно,
Как на розу смотрит соловей.

Говорил он грустно о разлуке,
Что уедет скоро снова в Русь.
По-лебяжьи изломаю руки
И за ним лебёдушкой умчусь.
Я теперь не верю в долю злую.
Не источит мне глаза слеза.
Очарую танцем, очарую
Синие бесстрашные глаза.

4

А про яд, что быстротой отмечен,
Прочитала в книге я одной,
И внезапно, от вина, под вечер,
Жадный евнух отбыл в мир иной.

Кто влюблен, – совсем не знает страха.
Для него преград на свете нет.
И наутро смело перед шахом,
Скрыв кинжал, держала я ответ.

Шах спросил зловеще, полный гнева,
Сдвинув брови и взглянув в лицо:
?Кто тебе, здесь, в тишине гарема,
С алым камнем подарил кольцо?

Для кого в саду сорвала розу?
И кого по имени звала?
Дерзкая, какую же занозу
Ты мне прямо в сердце загнала.

Мне о вас донес мой верный евнух.
Уж не рус ли шах твой, невзначай?
Что он пел в речах своих напевных?
Отравил не он ли? Отвечай!?

И лицо – темнее чёрной ночи.
Шах грозил, Аллахом поклянясь.
Я взглянула шаху прямо в очи,
Казни и расплаты не боясь:

?С кем была я и читала сказки,
Обратись-ка лучше к мудрецу!?
И кинжалом острым из Дамаска
Полоснула шаха по лицу.

Шах вскипел, и я в неравной драке
Защищалась так, как я могу:
?Хоть убей, скорми меня собакам –
Все равно я с русским убегу!?

Не страшны мне, шах, твои угрозы,
Непокорна пери, хоть убей.
Ведь не зря шипы скрывают розы,
О которых знает соловей.

5

Ни за что не покорюсь на свете
И уеду вместе с милым в Русь.
Шахские изведала я плети,
И его зиндана не боюсь.

Мой любимый, я тебе открою:
Жить не страшно, – кто к чему привык.
Я теперь не прячу под чадрою
Чернобровый гордый лунный лик.

На Руси у всех открыты лица,
А чадра таит в себе обман.
Я хочу с Есениным в столице
Быть свежей, красивее Дункан.

Если б снег твой выпал в Тегеране,
Где былая рана улеглась,
Ты меня бы усадил там в сани,
Гикнул бы, и тройка б унеслась.

Здесь у нас лишь соловьи да розы,
Райский сад причудами не нов.
Я б хотела испытать морозы,
Съехать с горки и поесть блинов,

Выйти летом в поле за овином,
Где цветет голубоглазый лен,
И среди заснеженной равнины
Обнимать заледенелый клен.

И лететь, лететь на тройке птицей
В край берез, черемух и ракит.
Вызволи Таису из темницы,
Мой кудрявый ласковый джигит!

6

Как жестоки в гневе мусульмане:
Я томлюсь в зиндане много дней.
Мне приснилось, что со мной в зиндане
Изнывает в муках мой Сергей.

А вверху, под звездами Аллаха,
Где возник луны кровавый свет,
Появился грозный профиль шаха,
И туда же ринулся поэт.

Я вскричала вслед им, сдвинув брови,
Алым перстнем подавая знак,
Что любовь не переносит крови,
Шумных споров, бесполезных драк.

Власть любви наполнена гипнозом.
Мне милей не шах – певец полей!
Если для любви раскрылась роза.
То поет для розы соловей.

7

У дверей теперь батыр в бурнусе.
Я его спросила как-то раз:
“Что ты знаешь, воин, об урусе
С золотом волос и синью глаз?

Может, видел ты его, случайно?
Жив ли, не обижен, не убит?..”
Мой тюремщик отвечал молчаньем,
Сохраняя неприступный вид.

Но, погладив выбритое темя,
Подмигнул служанке – Гаянэ:
“Нечестивец твой проводит время
Не один – с какой-то Шаганэ…”

Не поверю низменным наветам.
Жар любви не одолеет ложь.
Если кто влюбляется поэтом,
То его вернее не найдешь.

Эта мысль достойна и Хайяма.
И на том стоит, конечно, Русь.
Знай же, Сулейман, что я упряма
И Саади русского дождусь!

8

“Отчего ты нынче так печальна?” –
Новый страж, смеясь, меня спросил.
Разве я открою ему тайну,
Что в тюрьме мечтаю о Руси.

Там, в лугах, в лесах и на полянках
Празднует весну цветущий май.
Как же несвободной персиянке
Не любить свободный светлый край?!

Там рассветы алой зорькой гуще,
Там в душе звучит напев полей.
Обрывая розовые кущи,
Говорил об этом мне Сергей.

Я в Рязань уеду не от скуки.
И, когда-нибудь, средь прочих тем,
От меня узнают наши внуки
Про любовь, про шаха и гарем.

9

Ни к чему теперь мне хна и пудра.
Сколько горя на моем веку:
Улетел джигит мой златокудрый,
За море, в далекое Баку.

За морем, там где-то пери, тоже,
Где лежат рязанские края…
На меня, быть может, и похожа –
Любит ли Сергея, так как я?!

На душе – морозный русский иней.
И не люб джигит мне ни один!
Никогда я не была рабыней,
Но Есенин был мой господин.

10

Жизнь моя, как сон, прошла в обмане.
Так за что ж я эту жизнь люблю?!
В голубом далеком Хорасане
Я ночами звездными не сплю.

Если б мне поэт мой на колени
Голову задумчиво склонил,
Я б сказала, что Сергей Есенин
Лишь меня единственно любил.

Свет луны и теплый, и холодный.
В лунном свете станет ночь короче.
До чего ж легки и превосходны
Майские сиреневые ночи.

Кто не помнит, для того – утрата.
Круг луны – бутоном розы в выси.
И Есенин молод, как когда-то,
Как когда-то в песнях для Таисы.

Было б только песенно желанье.
Для певцов примет и притч известней:
Где любовь – там счастье и страданье,
Где любовь – там в сердце боль и песня.

Все мы были юными сначала.
Были все хоть чуточку влюблены.
Если в сердце соловьи звучали –
Значит, счастьем жизнь не обойдена.

Может, чьи-то разошлись дорожки,
Разбежались тропки над ручьями,
Чтоб потом у милого окошка
До рассвета грезить соловьями.

И сильны лишь в том такие грезы,
Кто увидел, подсмотрел воочью,
Как мерцают в лунном свете розы
Майскою сиреневою ночью.

Ни к чему в любви латынь сухая.
Веют в ней заоблачные выси.
Потому рождается стихами
Лунность грез, как в песнях для Таисы.

11

Вдруг умолк мой соловей средь лета,
Алой розы так печален вид:
Я тайком узнала из газеты,
Что Есенин кем-то был убит.

Милый мой, мой ласковый, речистый,
Испытавший тысячи тревог,
Что же ты, такой святой и чистый,
Для меня себя не уберег?!

Ты не нужен был тем русским далям.
И любила я тебя – одна.
Черным стало небо над сералем,
Закатилась грустная луна.

Нет кинжала, но зато есть бритва:
Я возьму, – когда заест хандра.
Мне теперь остались лишь молитва,
Перстень с алым камнем и чадра…

12

Я скорблю о ласковом урусе.
Он погиб, а шах – уж тут как тут…
О, Аллах, прости – мои укусы
Никогда на нем не заживут.

Не сдалась я в схватке рукопашной.
Изменить? – Такому не бывать!
Мне в серале умереть не страшно.
Страшно имя вечное предать.

Я лица не крашу, я – печальна,
Не черню сурьмой дугою бровь.
По-персидски мое имя – Тайна,
А по-русски было бы – Любовь.

Там, где дух Есенина витает,
Незаметно я окончу дни,
И никто на свете не узнает
О моей мечтательной любви.

18.01.- 22.01.2003