Памяти поэта Алексея Кольцова. Быль
Посвящаю доктору филологических наук, почетному профессору РГПУ им. Герцена, члену-корреспонденту РАН Николаю Николаевичу Скатову - автору книги "Кольцов" из серии ЖЗЛ.
Бескрайнею воронежской равниной,
Где расплескалось море ковыля,
Телега с грязным верхом из холстины,
Скрипя, плетется в дальние края.
Везёт Дуняшку с матерью. Уже вторые сутки
Не возвращается сознанье к молодой.
Стакан с водой о стиснутые зубы
Ударился – хоть ставь за упокой...
Отец Алеши, радуясь удаче,
Когда-то у помещика купил
Стряпуху-мать с девчушкою Дуняшей
И очень тем домашним угодил.
Не покладая рук работала мамаша.
Искусницей покладистой была.
С хозяйскими детишками Дуняша
Как равная подругою жила.
Она возилась с ними дни и ночи,
В глазах господ разумницей слыла,
Прислуживала им и, между прочим,
За барышню вполне сойти могла.
Шло время, подрастали дети.
И из тонюсенькой девчушки-сорванца
Невеста выросла. Да краше всех на свете!
Была на зависть всем Дуняши красота.
Вот и Алёшенька, признаться в том не смея,
Давно Дуняшу нашу полюбил.
Да так, что при разлуке с нею,
Был белый свет сердечному не мил.
Одна в разлуке радость утешала:
Стихи писал и песни сочинял,
Как будто кладезь, мудрости начало,
Живя среди народа, он черпал.
Стихи, как песни! В них тоска и удаль
Без вывертов, жеманства, хвастовства
То, доверяя, как ребёнок, рвались к людям,
То ввысь неслись, куда-то в облака.
Не нравились отцу сыновьи увлеченья,
К которым сам Господь того призвал.
Назвал всё блажью и забрал с ученья.
И к прасольскому делу приучал.
Теперь Алёша, солнцем обожженный,
Обхлёстанный дождями гуртоправ,
Скакал, что тот джигит копчёный,
И месяцами дома не бывал.
А чтоб наверняка отвлечь его от блажи,
Решил женить его, невесту приискал.
Но Алексей не стал и слушать даже.
?Одна невеста у меня!? – отцу сказал.
Разгневался старик:
?В глазах завеса!
Хошь купленную девку в жёны взять?
Холопку нищую! Ах, сукин сын, повеса!
Да никогда такому не бывать!?
А что ж Дуняша наша? Всё горюет,
Всё сны плохие видит без конца.
Но обещал Алёша: срок минует,
И выкупит её он у отца.
Отец же не простил строптивость эту:
Свершил прием, испытанный в века.
Позвал Алёшку и завел беседу.
И речь свою повёл издалека.
– Насчёт женитьбы: мы Дуняшку не обидим.
Да ей-то и самой не вышел срок.
Вот поживём годок–другой – увидим.
Отец не враг тебе, ступай, сынок.
Да вот ещё. Ты поезжай в Задонье.
Там, говорят, скота падеж.
Гони, ежели что, на бойню,
Не то одни убытки соберешь.
… Пять дней всего туда-обратно вместе.
Это недолго, как тут отказать!
В Задонье мчит он, ободренный вестью,
Отцовское задание выполнять.
В Задонье все в порядке, слава богу!
Быки здоровы, гладки. Что ж отец?
Какую шутку сыну на дорогу
Ещё старик придумал наконец?
А шутка та была по сердцу раной:
Пока сынок в Задонье пропадал,
Дуняшку с матерью помещику-тирану,
Состряпав купчую, как вещь, перепродал.
… Домой торопится Алёша. Сердце ноет,
Чует недоброе: ?Зачем отец соврал?
Ужель надумал что?? И ветер воет...
Грозу под вечер кто-то предвещал.
Коня не расседлав, бегом он к ней с дороги,
К своей единственной, своей судьбе.
И вдруг застыл и обмер на пороге:
Гулял лишь ветер по пустой избе.
И хлопал, открывая-закрывая двери,
Метя бумажки, тряпки, сор,
А на полу – Дуняшки ожерелье,
Разорванное... Как немой укор.
Гром грохотал, и ливень грянул скоро.
Так лил, что не было конца.
В слезах все бусинки собрал Алёша с пола,
С колен поднялся... И увидел вдруг отца.
– Ну что, сынок, чай набрехал тогда я
Про тот падёж в Задонье. Ездил зря!
Ну не серчай, Алёша, не со зла я.
Отцу спасибо скажешь опосля.
Тот, ничего не видя и не слыша,
Дуняшки ожерелье вверх поднял...
– Бог, – прохрипел он еле слышно
И на ступеньки замертво упал.
... Едва став на ноги, оправившись от горя,
Заняв у друга денег, дал зарок:
Найти её, достать хоть со дна моря!
Иначе жить зачем? Какой от жизни прок?
Губернию решил он непременно
Проехал всю и вдоль, и поперёк!
Но разыщи иголку в стоге сена.
А мысли неотступно: это рок.
По тем дорогам, по каким случалось
Не раз гонять отцовские гурты,
Теперь он в избу каждую стучался,
А вдруг Дуняша выйдет, ахнет: ?Ты!?
В полях полно народа рожь вязали.
Возы скрипели – жатва началась.
Серпы блестели, и косарь усталый,
Намаявшись, цедил из жбана квас.
Все бабы на виду в рубахах белых.
Попробуй отыщи Дуняшу в той
Ораве смуглых, дерзких, загорелых…
И жидким маревом дрожит над полем зной.
Прошли июль и август. Дни короче стали.
Убрали хлеб. По рыжему жнивью
Борзятники с собаками скакали,
И ветер пел тоскливо песнь свою.
А в сентябре он повернул коня обратно
И обогнул большущий гурт.
– Живой!
Васильич, ты? – услышал голос внятно, –
А мы тебя... Того... За упокой...
И всё ж одна томила мысль Алёшу:
Что где-то мимо Дуни он прошёл.
А спутница-тоска терзала душу
И все скребла по сердцу: не нашел...
***
Славяносербск. Вот где по осени, кочуя,
Свернул коня на постоялый двор.
Чайку попил и, никакой беды не чуя,
С угрюмым дворником затеял разговор.
– А я узнал вас, – дворник оживился, –
Я у отца стряпуху забирал.
А ведь отец ваш знал! – казак перекрестился, –
Какому извергу тогда её продал!
Стряпуха с дочерью была – вот девка!
Погладить барин наш хотел, так не далась.
Ножом его пырнула чуть не в сердце,
Да в ихний пруд с испугу кинулась...
Да вытащили бедную! Связали
И к барину. А барин был труслив.
Хоть рана пустяковая была, пилюли дали.
Подушками себя он обложил.
Всё охает да причитает:
– Нету мочи!
Отпора он такого не встречал.
– Чем чёрт не шутит, жив ли буду к ночи?
Прогнать её долой дворовым приказал.
– Ведите Тютеньку, – стонал он хлипко.
Вошёл детина лет под пятьдесят,
Весь грязный, с идиотскою улыбкой.
– Ну, Тютенька! Женить тебя хотят!
Жениться хочешь, Тютенька? Возьми тебя хвороба!
– А посяму не так? – гугнявит мужичок.
– Вот и жена тебе – смотри за нею в оба!
– Какой хоросый баба, – хохочет дурачок.
Вот так и выдали за несмысля бедняжку.
И все это – замужество, толпа вокруг,
Тютюня-придурок – так потрясло Дуняшку,
Что перестала понимать, что происходит, вдруг.
Покорно замолчала, как заворожили,
Покорно с дурнем под венец пошла.
Потом пожитки все ее сложили
И в ссылку с Тютенькой свезли с того двора.
Свезли на выселки. Туда ссылали
Всех провинившихся, кто барину изгой.
В глухой степи лишь три избы стояли,
Ни деревца вокруг: ветра да страшный зной.
Зимой, до крыш избенки заметая,
Буран с ума сходил, врываясь в тишину,
Да отощавшая без корма волчья стая
Бродила, завывая на луну.
Сперва по-дурости не понимал Тютюня,
Зачем его на выселки свезли,
Землю велели засевать, снять урожай в июне,
Работу выполнить ту руки не смогли.
В усадьбе дурня хоть и сторонились,
Дразнили глупого, но там была еда!
Там было весело, и, что бы ни случилось,
Его не обижали никогда.
А тут приехал вскоре управитель,
Тютюнино хозяйство приглядеть.
И что ж? Остолбенел, безделие увидев.
Велел с собою ехать, чтоб к утру поспеть.
Ох и обрадовался труженик от мыслей:
Назад! Домой, в усадьбу! Тяжесть с плеч!
Но управитель взял его, чтоб высечь.
Затем прогнал, не дав ему прилечь.
И тут Тютюня понял, обозлился:
Мол, все несчастья Дуня принесла.
Стал поколачивать её, сам вскоре спился.
Дуняша стала чахнуть и слегла.
– Эх, барин! Извести так молодицу!
Он хоть, конечно, и отец для вас,
Прости, Господь, коль встретиться случится,
Рука не дрогнет – задушил бы враз!
***
... Всё степь да степь. Да гарь пожарищ.
Бугры горелые, да волны ковыля.
Уж третьи сутки Алексей спешит на помощь,
Привал лишь для того, чтоб напоить коня.
Он помнил лишь одно: что где-то в окаянной,
Горячей, солнцем выжженной степи,
Затерян хутор, что порос бурьяном.
Скорей туда, скорей, чтобы ее спасти!
Как выручить её? Что делать, Боже?
Куда же затерялся Дунин след?
– А далеко ль до выселка? – спросил он у прохожей.
– Там, за могилою, – махнула та в ответ.
Кольцов подъехал к выселкам, увидел:
За крайней хатою мужик косил бурьян.
– Скажи-ка мне, где тут казачий выдел?
– Да нет там никого, хозяин ихний пьян!
Как бабу схоронил, так в степь подался,
Уж десять дён, как из дому ушёл.
Отмаялась, сердечная, вот муженёк достался…
В гроб бедную вогнал, сам по миру пошёл.
Мужик был рад поговорить с приезжим,
Достал кресало, сумку с табаком.
– Да ты им кто? Родня иль так, заезжий?
– Где схоронили-то?
– Да вон за тем стожком...
… На взлобочке, как одинокий инок,
Желтел из свежей глины бугорок.
Крест покосившийся из двух тесинок
Расшатывал со скрипом ветерок.
Ни деревца вокруг, всё степь без края.
Один татарник там нашёл приют.
Да ветры вольные, по той степи гуляя,
Песнь нежную Дуняшеньке поют.
Стихотворение основано на трагичных событиях юности поэта Алексея Кольцова.
Бескрайнею воронежской равниной,
Где расплескалось море ковыля,
Телега с грязным верхом из холстины,
Скрипя, плетется в дальние края.
Везёт Дуняшку с матерью. Уже вторые сутки
Не возвращается сознанье к молодой.
Стакан с водой о стиснутые зубы
Ударился – хоть ставь за упокой...
Отец Алеши, радуясь удаче,
Когда-то у помещика купил
Стряпуху-мать с девчушкою Дуняшей
И очень тем домашним угодил.
Не покладая рук работала мамаша.
Искусницей покладистой была.
С хозяйскими детишками Дуняша
Как равная подругою жила.
Она возилась с ними дни и ночи,
В глазах господ разумницей слыла,
Прислуживала им и, между прочим,
За барышню вполне сойти могла.
Шло время, подрастали дети.
И из тонюсенькой девчушки-сорванца
Невеста выросла. Да краше всех на свете!
Была на зависть всем Дуняши красота.
Вот и Алёшенька, признаться в том не смея,
Давно Дуняшу нашу полюбил.
Да так, что при разлуке с нею,
Был белый свет сердечному не мил.
Одна в разлуке радость утешала:
Стихи писал и песни сочинял,
Как будто кладезь, мудрости начало,
Живя среди народа, он черпал.
Стихи, как песни! В них тоска и удаль
Без вывертов, жеманства, хвастовства
То, доверяя, как ребёнок, рвались к людям,
То ввысь неслись, куда-то в облака.
Не нравились отцу сыновьи увлеченья,
К которым сам Господь того призвал.
Назвал всё блажью и забрал с ученья.
И к прасольскому делу приучал.
Теперь Алёша, солнцем обожженный,
Обхлёстанный дождями гуртоправ,
Скакал, что тот джигит копчёный,
И месяцами дома не бывал.
А чтоб наверняка отвлечь его от блажи,
Решил женить его, невесту приискал.
Но Алексей не стал и слушать даже.
?Одна невеста у меня!? – отцу сказал.
Разгневался старик:
?В глазах завеса!
Хошь купленную девку в жёны взять?
Холопку нищую! Ах, сукин сын, повеса!
Да никогда такому не бывать!?
А что ж Дуняша наша? Всё горюет,
Всё сны плохие видит без конца.
Но обещал Алёша: срок минует,
И выкупит её он у отца.
Отец же не простил строптивость эту:
Свершил прием, испытанный в века.
Позвал Алёшку и завел беседу.
И речь свою повёл издалека.
– Насчёт женитьбы: мы Дуняшку не обидим.
Да ей-то и самой не вышел срок.
Вот поживём годок–другой – увидим.
Отец не враг тебе, ступай, сынок.
Да вот ещё. Ты поезжай в Задонье.
Там, говорят, скота падеж.
Гони, ежели что, на бойню,
Не то одни убытки соберешь.
… Пять дней всего туда-обратно вместе.
Это недолго, как тут отказать!
В Задонье мчит он, ободренный вестью,
Отцовское задание выполнять.
В Задонье все в порядке, слава богу!
Быки здоровы, гладки. Что ж отец?
Какую шутку сыну на дорогу
Ещё старик придумал наконец?
А шутка та была по сердцу раной:
Пока сынок в Задонье пропадал,
Дуняшку с матерью помещику-тирану,
Состряпав купчую, как вещь, перепродал.
… Домой торопится Алёша. Сердце ноет,
Чует недоброе: ?Зачем отец соврал?
Ужель надумал что?? И ветер воет...
Грозу под вечер кто-то предвещал.
Коня не расседлав, бегом он к ней с дороги,
К своей единственной, своей судьбе.
И вдруг застыл и обмер на пороге:
Гулял лишь ветер по пустой избе.
И хлопал, открывая-закрывая двери,
Метя бумажки, тряпки, сор,
А на полу – Дуняшки ожерелье,
Разорванное... Как немой укор.
Гром грохотал, и ливень грянул скоро.
Так лил, что не было конца.
В слезах все бусинки собрал Алёша с пола,
С колен поднялся... И увидел вдруг отца.
– Ну что, сынок, чай набрехал тогда я
Про тот падёж в Задонье. Ездил зря!
Ну не серчай, Алёша, не со зла я.
Отцу спасибо скажешь опосля.
Тот, ничего не видя и не слыша,
Дуняшки ожерелье вверх поднял...
– Бог, – прохрипел он еле слышно
И на ступеньки замертво упал.
... Едва став на ноги, оправившись от горя,
Заняв у друга денег, дал зарок:
Найти её, достать хоть со дна моря!
Иначе жить зачем? Какой от жизни прок?
Губернию решил он непременно
Проехал всю и вдоль, и поперёк!
Но разыщи иголку в стоге сена.
А мысли неотступно: это рок.
По тем дорогам, по каким случалось
Не раз гонять отцовские гурты,
Теперь он в избу каждую стучался,
А вдруг Дуняша выйдет, ахнет: ?Ты!?
В полях полно народа рожь вязали.
Возы скрипели – жатва началась.
Серпы блестели, и косарь усталый,
Намаявшись, цедил из жбана квас.
Все бабы на виду в рубахах белых.
Попробуй отыщи Дуняшу в той
Ораве смуглых, дерзких, загорелых…
И жидким маревом дрожит над полем зной.
Прошли июль и август. Дни короче стали.
Убрали хлеб. По рыжему жнивью
Борзятники с собаками скакали,
И ветер пел тоскливо песнь свою.
А в сентябре он повернул коня обратно
И обогнул большущий гурт.
– Живой!
Васильич, ты? – услышал голос внятно, –
А мы тебя... Того... За упокой...
И всё ж одна томила мысль Алёшу:
Что где-то мимо Дуни он прошёл.
А спутница-тоска терзала душу
И все скребла по сердцу: не нашел...
***
Славяносербск. Вот где по осени, кочуя,
Свернул коня на постоялый двор.
Чайку попил и, никакой беды не чуя,
С угрюмым дворником затеял разговор.
– А я узнал вас, – дворник оживился, –
Я у отца стряпуху забирал.
А ведь отец ваш знал! – казак перекрестился, –
Какому извергу тогда её продал!
Стряпуха с дочерью была – вот девка!
Погладить барин наш хотел, так не далась.
Ножом его пырнула чуть не в сердце,
Да в ихний пруд с испугу кинулась...
Да вытащили бедную! Связали
И к барину. А барин был труслив.
Хоть рана пустяковая была, пилюли дали.
Подушками себя он обложил.
Всё охает да причитает:
– Нету мочи!
Отпора он такого не встречал.
– Чем чёрт не шутит, жив ли буду к ночи?
Прогнать её долой дворовым приказал.
– Ведите Тютеньку, – стонал он хлипко.
Вошёл детина лет под пятьдесят,
Весь грязный, с идиотскою улыбкой.
– Ну, Тютенька! Женить тебя хотят!
Жениться хочешь, Тютенька? Возьми тебя хвороба!
– А посяму не так? – гугнявит мужичок.
– Вот и жена тебе – смотри за нею в оба!
– Какой хоросый баба, – хохочет дурачок.
Вот так и выдали за несмысля бедняжку.
И все это – замужество, толпа вокруг,
Тютюня-придурок – так потрясло Дуняшку,
Что перестала понимать, что происходит, вдруг.
Покорно замолчала, как заворожили,
Покорно с дурнем под венец пошла.
Потом пожитки все ее сложили
И в ссылку с Тютенькой свезли с того двора.
Свезли на выселки. Туда ссылали
Всех провинившихся, кто барину изгой.
В глухой степи лишь три избы стояли,
Ни деревца вокруг: ветра да страшный зной.
Зимой, до крыш избенки заметая,
Буран с ума сходил, врываясь в тишину,
Да отощавшая без корма волчья стая
Бродила, завывая на луну.
Сперва по-дурости не понимал Тютюня,
Зачем его на выселки свезли,
Землю велели засевать, снять урожай в июне,
Работу выполнить ту руки не смогли.
В усадьбе дурня хоть и сторонились,
Дразнили глупого, но там была еда!
Там было весело, и, что бы ни случилось,
Его не обижали никогда.
А тут приехал вскоре управитель,
Тютюнино хозяйство приглядеть.
И что ж? Остолбенел, безделие увидев.
Велел с собою ехать, чтоб к утру поспеть.
Ох и обрадовался труженик от мыслей:
Назад! Домой, в усадьбу! Тяжесть с плеч!
Но управитель взял его, чтоб высечь.
Затем прогнал, не дав ему прилечь.
И тут Тютюня понял, обозлился:
Мол, все несчастья Дуня принесла.
Стал поколачивать её, сам вскоре спился.
Дуняша стала чахнуть и слегла.
– Эх, барин! Извести так молодицу!
Он хоть, конечно, и отец для вас,
Прости, Господь, коль встретиться случится,
Рука не дрогнет – задушил бы враз!
***
... Всё степь да степь. Да гарь пожарищ.
Бугры горелые, да волны ковыля.
Уж третьи сутки Алексей спешит на помощь,
Привал лишь для того, чтоб напоить коня.
Он помнил лишь одно: что где-то в окаянной,
Горячей, солнцем выжженной степи,
Затерян хутор, что порос бурьяном.
Скорей туда, скорей, чтобы ее спасти!
Как выручить её? Что делать, Боже?
Куда же затерялся Дунин след?
– А далеко ль до выселка? – спросил он у прохожей.
– Там, за могилою, – махнула та в ответ.
Кольцов подъехал к выселкам, увидел:
За крайней хатою мужик косил бурьян.
– Скажи-ка мне, где тут казачий выдел?
– Да нет там никого, хозяин ихний пьян!
Как бабу схоронил, так в степь подался,
Уж десять дён, как из дому ушёл.
Отмаялась, сердечная, вот муженёк достался…
В гроб бедную вогнал, сам по миру пошёл.
Мужик был рад поговорить с приезжим,
Достал кресало, сумку с табаком.
– Да ты им кто? Родня иль так, заезжий?
– Где схоронили-то?
– Да вон за тем стожком...
… На взлобочке, как одинокий инок,
Желтел из свежей глины бугорок.
Крест покосившийся из двух тесинок
Расшатывал со скрипом ветерок.
Ни деревца вокруг, всё степь без края.
Один татарник там нашёл приют.
Да ветры вольные, по той степи гуляя,
Песнь нежную Дуняшеньке поют.
Стихотворение основано на трагичных событиях юности поэта Алексея Кольцова.
Метки:
