Парижские этюды
Мы с Вами ранее встречались?
И эти встречи - получались?
Ах, извините, мой бульвар!
-Пока, -Пока. Au revoir!
И мне не жаль небывшей встречи,
Январский ветер студит плечи
И лихо пыль сметает с крыш.
Ну, выше нос! О чем грустишь?
О море, лете? О ночлеге?
Иль, вопреки всему, о снеге?
Заиндевевших проводах
И заметенных поездах?
Нет, не влечет к родным березкам
И перепутьям-перекресткам.
Иные темы и мечты...
Но чей там плач? Орут коты...
Париж. Январь. Когда-то было,
И вдруг с картины проступило,
Развеяв контуры во сне,
В туманной серой пелене.
Куда же Вы? Я Вас узнала
И никогда не забывала!
Но тень нырнула в поворот,
И зазвенел засов ворот.
И вот теней другая стая
Промчалась, фразами блистая.
И кто-то бросил резко “нет”,
И кто-то уронил браслет.
Тень от окна легла на раму,
Возникла тень немого храма,
Но загоревшая заря
Слизала розы с алтаря.
И, слезы горькие глотая,
Исчезла жрица золотая.
От мостовой до облаков
Лишь мерный цокот каблуков.
Опять Париж. Дневные лица,
Теперь понятно, что не снится.
Бульвар Распай и Монпарнас,
Певучий звук французских фраз.
Лотки с подводными дарами,
Вздох ветра, веющий духами.
И даме подает брюнет
В ночи оброненный браслет.
Площадь Бастилии
Призрак свободы.
Трехцветное знамя - от неба до крови,
Горячие камни.
Столетья дождей
не смыли столетние слезы
разъевшие камень
и сетки царапин от лязга цепей.
Свобода! Свобода!
Прекрасное имя
и зов Демулена
И в бликах костра
вдохновенные лица.
Свобода от тюрем,
Свобода от власти,
Свобода от воин,
Свобода от дома,
Свобода от Бога...
И тень гильотины...
Памятник Генриху IV
Здравствуй король!
Любимые детские книги,
что читаны ночью тайком
в засыпающем доме
в далеком степном городке,
позабытом, наверно, и Богом,
где слово “Париж” было также реально,
как кот в Лукоморье,
и ветер стонал за окном,
наметая на утро сугробы,
и печка топилась углем,
и тускло горела лампадка,
и мыши пищали в сенях...
А сонм королей, королев
и блестящих придворных
входил в эту ночь:
и шуршали тяжелые платья,
и шпаги сверкали,
сияли брильянты
и взоры прекраснейших дам...
А здесь чернозем, огород.
надоевшие мыши,
в царапинах руки и ноги,
веснушчатый нос...
Здравствуй, король!
Любимый герой босоногого детства.
Неправда ли, странная встреча
сквозь Лету и время
и сетку пространств.
К копытам коня
подбирается волнами Сена,
и остров Сите погружается
в сизый туман.
Париж стоит мессы!
А двери в крестах
той кровавою ночью?
Да что спор о вере,
коль волосы женщин
пьянят, как вино.
Здравствуй, король
в монумент превращенный
кинжалом убийцы.
Монмартр
Лопасти мельницы закрыли небо
и без того крохотное с узкой улочки.
Старый художник, так и не ставший Ван-Гогом,
печально растирал краски
на каменных ступенях покосившегося дома.
А юный художник, уверенный что ближайшее кафе
в следующем веке будет носить его имя,
смелыми мазками рисовал мельницу,
улицу, старика художника,
изящную парижанку,
отстукивающую каблучками изгиб улицы,
даря им вечность, даря их вечности.
Парижанку ждал утренний Париж,
разбегающийся от холма бульварами,
юного художника - завтрак в кредит в кафе,
которое обязательно когда-нибудь
будет носить его имя,
а старого художника ждал обычный день,
так похожий на все прожитые.
Он выкурил трубку,
посмотрел на изъеденные краской руки
и, кряхтя, пошел по шаткой лестнице
в грошовую комнату,
украшенную портретом Ван Гога,
которым он так и не стал
и заваленную никем не купленными картинами.
Эйфелева башня
Безумный Мопассан
бежал от Эйфелевой башни.
И Марсово поле,
словно заразившись его безумием,
убегает от нее,
разбегаются бульвары,
изгибаясь, бежит набережная,
уводя за собой Сену,
и вот она одна -
на пустом пространстве,
обнаженная и видная ото всюду,
памятник борьбы человека с небом.
Символ безумья.
Символ эпохи.
Символ Парижа.
В залах Лувра
Из морской пены,
Из мраморной глыбы,
Из глубины веков,
Из земли Милоса.
Белее незнакомого ей снега,
нежнее дальнего лотоса...
Упали покровы,
и нет рук чтобы держать
ускользающее покрывало.
Да и что руки?
Кого ими удержишь?
Извечная женская доля:
держать уходящее -
Уходящее время,
Уходящие слезы,
Уходящих мужчин,
Из-под ног уходящую землю.
А Земля вращается.
И другая женщина,
уже ничего не удержавшая,
сложив бесполезные руки
с грустной улыбкой
смотрит сквозь анфилады зал
на явившуюся
Из пены,
Из времени,
Из земли,
Из камня.
Елисейские поля
Мелкие капли дождя скользят по пестрым зонтам, в зеркале мостовой отражаются деревья. И бульвар, слишком широкий для редких утренних прохожих, смыкается изгибом арки. Витрины магазинов лениво выползают из-под ночных жалюзи.
Стук каблуков по мостовой.
Стук дождя по крышам.
Я назначаю тебе свидание на аллее нашей первой любви!
Мы медленно поплывем среди моря зонтов, а рядом из тумана, подобно древним мастодонтам, будут выныривать машины...
Я вглядываюсь в лица, скрытые под зонтами, боясь не узнать тебя.
Но эта аллея в другом городе, где бульвары также сходятся в кольца площадей. А взмах Триумфальной арки не способен соединить тысячи километров.
И я бреду по Елисейским полям гостьей в чужом раю, а размалеванные глаза витрин равнодушно смотрят мне вслед.
И эти встречи - получались?
Ах, извините, мой бульвар!
-Пока, -Пока. Au revoir!
И мне не жаль небывшей встречи,
Январский ветер студит плечи
И лихо пыль сметает с крыш.
Ну, выше нос! О чем грустишь?
О море, лете? О ночлеге?
Иль, вопреки всему, о снеге?
Заиндевевших проводах
И заметенных поездах?
Нет, не влечет к родным березкам
И перепутьям-перекресткам.
Иные темы и мечты...
Но чей там плач? Орут коты...
Париж. Январь. Когда-то было,
И вдруг с картины проступило,
Развеяв контуры во сне,
В туманной серой пелене.
Куда же Вы? Я Вас узнала
И никогда не забывала!
Но тень нырнула в поворот,
И зазвенел засов ворот.
И вот теней другая стая
Промчалась, фразами блистая.
И кто-то бросил резко “нет”,
И кто-то уронил браслет.
Тень от окна легла на раму,
Возникла тень немого храма,
Но загоревшая заря
Слизала розы с алтаря.
И, слезы горькие глотая,
Исчезла жрица золотая.
От мостовой до облаков
Лишь мерный цокот каблуков.
Опять Париж. Дневные лица,
Теперь понятно, что не снится.
Бульвар Распай и Монпарнас,
Певучий звук французских фраз.
Лотки с подводными дарами,
Вздох ветра, веющий духами.
И даме подает брюнет
В ночи оброненный браслет.
Площадь Бастилии
Призрак свободы.
Трехцветное знамя - от неба до крови,
Горячие камни.
Столетья дождей
не смыли столетние слезы
разъевшие камень
и сетки царапин от лязга цепей.
Свобода! Свобода!
Прекрасное имя
и зов Демулена
И в бликах костра
вдохновенные лица.
Свобода от тюрем,
Свобода от власти,
Свобода от воин,
Свобода от дома,
Свобода от Бога...
И тень гильотины...
Памятник Генриху IV
Здравствуй король!
Любимые детские книги,
что читаны ночью тайком
в засыпающем доме
в далеком степном городке,
позабытом, наверно, и Богом,
где слово “Париж” было также реально,
как кот в Лукоморье,
и ветер стонал за окном,
наметая на утро сугробы,
и печка топилась углем,
и тускло горела лампадка,
и мыши пищали в сенях...
А сонм королей, королев
и блестящих придворных
входил в эту ночь:
и шуршали тяжелые платья,
и шпаги сверкали,
сияли брильянты
и взоры прекраснейших дам...
А здесь чернозем, огород.
надоевшие мыши,
в царапинах руки и ноги,
веснушчатый нос...
Здравствуй, король!
Любимый герой босоногого детства.
Неправда ли, странная встреча
сквозь Лету и время
и сетку пространств.
К копытам коня
подбирается волнами Сена,
и остров Сите погружается
в сизый туман.
Париж стоит мессы!
А двери в крестах
той кровавою ночью?
Да что спор о вере,
коль волосы женщин
пьянят, как вино.
Здравствуй, король
в монумент превращенный
кинжалом убийцы.
Монмартр
Лопасти мельницы закрыли небо
и без того крохотное с узкой улочки.
Старый художник, так и не ставший Ван-Гогом,
печально растирал краски
на каменных ступенях покосившегося дома.
А юный художник, уверенный что ближайшее кафе
в следующем веке будет носить его имя,
смелыми мазками рисовал мельницу,
улицу, старика художника,
изящную парижанку,
отстукивающую каблучками изгиб улицы,
даря им вечность, даря их вечности.
Парижанку ждал утренний Париж,
разбегающийся от холма бульварами,
юного художника - завтрак в кредит в кафе,
которое обязательно когда-нибудь
будет носить его имя,
а старого художника ждал обычный день,
так похожий на все прожитые.
Он выкурил трубку,
посмотрел на изъеденные краской руки
и, кряхтя, пошел по шаткой лестнице
в грошовую комнату,
украшенную портретом Ван Гога,
которым он так и не стал
и заваленную никем не купленными картинами.
Эйфелева башня
Безумный Мопассан
бежал от Эйфелевой башни.
И Марсово поле,
словно заразившись его безумием,
убегает от нее,
разбегаются бульвары,
изгибаясь, бежит набережная,
уводя за собой Сену,
и вот она одна -
на пустом пространстве,
обнаженная и видная ото всюду,
памятник борьбы человека с небом.
Символ безумья.
Символ эпохи.
Символ Парижа.
В залах Лувра
Из морской пены,
Из мраморной глыбы,
Из глубины веков,
Из земли Милоса.
Белее незнакомого ей снега,
нежнее дальнего лотоса...
Упали покровы,
и нет рук чтобы держать
ускользающее покрывало.
Да и что руки?
Кого ими удержишь?
Извечная женская доля:
держать уходящее -
Уходящее время,
Уходящие слезы,
Уходящих мужчин,
Из-под ног уходящую землю.
А Земля вращается.
И другая женщина,
уже ничего не удержавшая,
сложив бесполезные руки
с грустной улыбкой
смотрит сквозь анфилады зал
на явившуюся
Из пены,
Из времени,
Из земли,
Из камня.
Елисейские поля
Мелкие капли дождя скользят по пестрым зонтам, в зеркале мостовой отражаются деревья. И бульвар, слишком широкий для редких утренних прохожих, смыкается изгибом арки. Витрины магазинов лениво выползают из-под ночных жалюзи.
Стук каблуков по мостовой.
Стук дождя по крышам.
Я назначаю тебе свидание на аллее нашей первой любви!
Мы медленно поплывем среди моря зонтов, а рядом из тумана, подобно древним мастодонтам, будут выныривать машины...
Я вглядываюсь в лица, скрытые под зонтами, боясь не узнать тебя.
Но эта аллея в другом городе, где бульвары также сходятся в кольца площадей. А взмах Триумфальной арки не способен соединить тысячи километров.
И я бреду по Елисейским полям гостьей в чужом раю, а размалеванные глаза витрин равнодушно смотрят мне вслед.
Метки:
