Распадаясь на части
(Примечания автора:) Гласные буквы, выделенные большим шрифтом и обозначенные в некоторых строках стихотворения, — буквы, на которые нужно поставить ударение, читая строки.
~~~
Стоял тогда весенний день;
Спокойно, ясно и светло было везде.
В руках своих держала мать
Сына, что только в мире появился.
Был малыш так беззащитен и так мал,
Что криком своим всех умилял;
Ему не было и года,
Но так любим, приятен и мил,
Родителей своих со взгляда полюбил.
Казалось, жизнь будет его
Прекрасней и приятней,
Чем самый сладкий сон,
Но оказалось всё не так, когда
Один глаз был голубой,
А другой совершенно не такой.
Ни слёз, ни боли не пытал, не страдал
И душой не умирал;
Готов был принять то, что
С болезнью был рождён.
И так целый год жил счастливо, радостно,
Спокойно и облегчённо,
Любовью родителей, брата
И сестры окружённый,
Не видал страданий, мучений, обиды и боли.
И так лишь один-единственный и первый год
Счастливо и радостно был проведён;
По наклонной жизнь пошла его,
Когда отца родного был лишён:
В тюрьме сидел отец, пока мать,
Пряча слёзы, обиды и крики,
Оберегала его с братом и сестрой
От страданий и мучений, чтоб не знали
Об кошмарах и убийствах, совершённых
Родным человеком.
И как только боль сошла,
Стала мать детей с собой брать,
Чтоб навестить и детей от отца не оградить,
Когда тот в тюрьме заключённый
Был счастлив и рад родным детям
Свою любовь отдать.
Но было так с двумя детьми,
Пока их брат, совсем один
И без отцовской любви,
Обманом взят был в объятия
И принятие чужой любви
От бабушки и дедушки своих,
Что решились правду скрыть
Об родном его отце, стараясь уберечь
От боли и мучений,
Выдавая себя за родителей его,
Чтоб мальчик не познал правды
Печальной и больной.
И постепенно рос малыш
В окружении тех,
Кто выдавал себя
За родителей родных,
Чтоб уберечь его от зла, боли,
Горя и страданий,
Не зная правду и
Думая, что так надо.
Бабушку ?мамой? называл,
Дедушку за отца воспринимал,
Не думая даже, что есть ещё
Родные ему брат и сестра,
Имена которых он, как
И настоящих родителей,
Совершенно не знал.
Был такой малый, такой безмолвный
И словно слов лишённый,
Весело бегал, радостно играл и
Тихо, молчаливо обман за ?правду? воспринимал,
Как и надо было ему понимать.
Порою мог куда-то вдоль смотреть,
Словно хотел найти какой-то потерянный ответ.
И вот, когда казалось, что жизнь его
Вновь будет опять самой счастливой и прекрасной,
Продолжая жить в обмане и незнаньи,
Заболела и скончалась бабушка его,
Которую ?матерью? называть привык он.
Тогда впервые боль, горе и печаль познал он,
Проливая слёзы, что выражали боль и горе.
Однако было это совсем для него ничего,
Когда дедушка, называемый ?отцом?,
Позвал его и был вынужден
Признаться во всём:
Что они, бабушка с дедушкой,
Не те дорогие и родные ему люди,
Что привык знать он, как мать и отца,
Думая, что это так;
Что мать настоящая жива его,
Что любит его и страдает о нём;
Что есть у него брат и сестра,
Черты которых так хорошо
Смешались в нём;
Что та женщина на фотографиях и близняшки,
Похожие на него во всём, —
Настоящая мать, а дети — родные сестра и брат.
Лишь только об отце, настоящем и родном,
Что в тюрьме был заключён,
И которого мальчик был лишён,
Не посмел говорить
И решился правду утаить.
И ушёл весь тогда мир из-под ног,
Верить, доверять, любить, смотреть,
Слышать и говорить — будто больше не мог,
Хотелось кого-то возлюбить
И родным кому-то быть,
Кого-то возненавидеть
И кого-либо обидеть…
А вот только кого?
Если уже с рождения
Был лишён практически всего,
Что было ему важнO, дорогО и нужнО.
И с павшей иллюзией и обманом тех
Годов, когда не понимал,
Был тих, совсем мал и знал только
Лживые веселье, счастье,
Радость и детство,
Построенные и сотворенные
Обманом тех,
Кого воспринимал за мать и отца,
Он жил дальше, просто жил,
Плывя по течению своей жестокой судьбы,
Не сумев никому больше доверять
И считая всех вокруг, что обманут и солгут,
Себя выдавая за тех, кто захочет счастье подарить.
Не желал ни с кем говорить,
Никого не хотел любить и
Любимым быть,
Предполагая то, что обман стоит за том;
Был тих и молчалив,
Общаясь лишь только тогда,
Когда была нужда,
И строил фальшивый и обманчивый вид,
Что рад и счастлив он был.
Однажды сумел отыскать и нашёл,
Пришёл и увидел, наконец, свою настоящую,
Родную мать:
Та не отвергла, не посмела,
Не испугалась, а лишь только обомлела,
Что вот он, её третий ребёнок, её
Второй сын, когда-то матери, отца,
Брата и сестры лишённый,
Сумел её найти и сейчас стоит перед ней,
Словно просто куда-то ненадолго ходил.
Он жив, он не потерян, не оставлен,
Он снова найден!
И мать, в глазах которой счастье,
Радость, любовь и тепло,
Взяла и так крепко, нежно обняла,
Что смог он, наконец, ощутить
Ту любовь, счастье, радость и тепло,
Дарованые наконец с искренностью,
А не ради какого-то скрытия.
Обнимал, целовал и дарил
Свою не потраченную и огромную любовь
На мать, с которой их было теперь не разделить.
Смог увидеть и услышать он
Даже своих настоящих брата и сестру —
Те были близнецы, так похожи и близки;
Но даже так приняли они его,
Словно были рождены они сразу втроём.
Те хотели сблизиться ещё больше,
Но какая-то странная тревога,
Сомнение и боль до сих пор сжимали
И присутствовали в сердце его:
Отца родного не видит и не слышит он.
Есть мать, сестра и брат — а как же тот,
От кого ему достался глаз голубой?
Пытается узнать и ответы отыскать,
Но даже родные ему люди молчат
И ничего об отце не говорят.
И снова жил… Бездумно, отчаянно
По реке судьбы плыл.
Не надобно ему было ничего,
Кроме знания и жажды правды той,
К которой тянулось сердце измученное его,
Тоской, печалью и горем удручённое,
Когда отчаянно и усердно пытался найти
Того, кого настоящим папой хотел звать.
А ответ к правде больной, но живой
Найти было совсем легко;
Вовсе несложно и совсем просто.
… И если б только он мог,
Он повернул бы время вспять
Лишь бы никогда и ни за что
Этой страшной и злой правды
Не открывать. Правды той,
От которой обманом старались
Спасти бабушка с дедушкой его…
В один такой день простой,
Кой был похож на день иной,
Он взял и внезапно правду узнал,
Чей он сын, кого отцом настоящим
Должен считать был…
… И окончательно узнал,
Чуть навсегда не лишившись речи дар
И всего того, из чего жил он:
Его отец, настоящий и родной,
Кого папой хотел назвать он,
После столь долгой и горькой разлуки
Обманом прожитый и ожиданием
Встречи окрылённый,
Он ясно, чётко, с самой грустной
И ненастной режущей болью
Осознал и понял, что отец тот,
Чью фамилию носит он,
И от кого достался ему глаз голубой,
Был одним из тех, кого мир
Должен звать: ?Убийца?, ?Маньяк?
И смерти такому желать
Из-за того, что тот семнадцать
Жизней лишил, убив
Невинных людей.
… Ему не хотелось в это верить,
Хотелось просто сказать, что ошибка
И очередной обман,
Что на самом деле сейчас
Вовсе было не так.
Хотел отыскать другого отца,
Думая, что просто сошёл с ума.
Но мать, родная и дорогая ему,
Решилась, наконец, рассказать,
Что да, так и есть оно всё,
Он истинную правду нашёл:
Настоящий, родной отец его —
Беспощадный, жестокий маньяк,
Сумевший людей убивать;
Решилась правду открыть ту,
Что этого отца он был лишён
И обманом был принят в
Объятия и любовь тех,
Кого звал лживыми словами
?Мать? и ?Отец?,
Для того, чтобы не познал он
Страдания, мучения, горе и боль
От того, кем был папа настоящий его;
Жил он во лжи и обмане, называя
Дедушку с бабушкой
?Мамой? и ?Папой?,
Не зная, что брата и сестру имеет он,
Пока мать, настоящая его,
Вместе с братом и сестрой
Ходили отца в тюрьме навещать,
Чтоб любовь, счастье и радость получать,
Пока он, сын маньякА, сидел и играл,
Воспринимая за ?правду? обман;
Что папа, настоящий и родной,
Действительно был беспощаден, зол и жесток,
Когда глаза отца, так похожие на один его глаз,
Смотрели жертве в последний раз.
… И снова, опять…
Правды, злой, печальной и больной,
Одно мучение, обида и горе…
Да как так может быть, что
Был он сыном того самого убийцы,
Которого теперь всей душой и сердцем,
Обманутыми когда-то,
Ненавидел?!
?Нет, нет, это обман, это не так!?, —
Хотел громко и смело он кричать,
Когда даже сестра и брат
Подтвердили, что отец их —
Серийный убийца-маньяк…
И снова те же чувства…
Только больнее, жёстче,
Мучительнее, хуже…
У него мир в глазах закрутился,
Дара речи лишился,
Видеть и слышать словно разучился,
Будто стал мёртвый и совсем
В этом мире одинокий.
… Хотел кричать, молчать,
Любить, убить, обмануть,
Проклинать, ?лжецом?
Весь мир назвать,
Когда, смотря на отражение
Своё, так сильно похожее
На отца-убийцу, ему хотелось
Просто исчезнуть, умереть
И себя ненавидеть из-за того,
Что на серийного убийцу был так похож —
Одно и то же лицо…
Не чувствуя в душе и Сердце,
Изнурённых и измучённых,
Ничего, кроме ненависти,
Злой и настоящей,
К тем людям, что в тюрьме сидели
За убийства непростительные
И преступления отвратительные;
Во всем его теле пылали
Зло, ненависть, обида и
Желание причинить боль
Тем людям, кто посмел
Стать убийцей,
Забирая несчастные жизни.
Он будто ничего не умел…
Даже думать и жить не хотел
Со знанием той горькой и печальной правды,
Что сын он страшного маньяка,
Лишившего жизней семнадцать
Людей невинных…
Просто хотелось упасть и умирать,
Чтоб в этом мире жестоком
Больше не существовать.
Тогда чувствуя боль, страданье и печаль
Стал он вслух прямо,
Крича громко и бесстрашно,
Как самое смелое море,
Проклинать отца родного,
Называя самыми грубыми словами,
По-настоящему зная, что такое только
Зло, обман, печаль, боль и горе.
Мать старалась его вразумить,
Чтоб тот так зло и жестоко
Про отца не говорил;
Но тот был непреклонным
И всё продолжал, продолжал
Дико и непокорно кричать,
Словно сам был жертвой
Жестокого маньяка-убийцы.
Он словно не знал и не думал,
Что хотел, что чувствовал, что
Ощущал, что умел,
Когда лишь существо его
Было переполнено горем,
Печалью, злом и болью,
Место которых
Ненависть была занять
Готова.
Старались и сестра, и брат
Справиться с ним и заставить
Перестать его так об отце
Настоящем и родном говорить.
… Он не слышал…
И всё кричал, кричал, кричал,
Словно хотел всех убить
За то, что лишь только он один
Был так похож на отца-убийцу;
… Кричал до тех пор,
Пока голос, всю жизнь
До этого безмолвный и слов
Лишённый, наконец не охрип и не стих,
А силы его, до этого хоть как-то едва
Существовавшие в нём,
Не оставили и не покинули,
Наконец, его.
Он снова на всю жизнь,
Ничтожно малую свою,
Навсегда поник
И не смог больше
Никого любить.
Будто перестал понимать
И осознавать, где — правда,
Где — обман, когда внутри
Душой и сердцем погибал
И умирал, не чувствуя ничего
Другого, кроме ненависти,
Зла, желания причинить боли
Тем людям, кто за убийство
Осуждённый, в тюрьме сидел
Холодной, в наручники скованный
И душой с сердцем беспощадный
И жестокий. Отца своего представлял
И тихо, молчаливо желал боли крик
Его услышать, а потом вместе с ним
Взять, лечь и умирать, чтоб мир
Не смог узреть то, как его лицо
Похоже на того маньякА, кто
Посмел жизни забирать.
Он делал, думал, ходил,
Говорил, видел, слышал,
Что надо…
Только по взгляду ничего ему не надо.
Он просто жил, как и ему надо,
Делая то, что должен делать каждый…
А что творилось внутри у него?
Понять даже оставшимся родным
Людям у него не дано.
Он не нуждался в любви,
Не нуждался в счастье,
Не просил о ласке,
Не говорил, что счастлив,
А лишь вид радости его
Обманчив. Не жаждал,
Чтоб жалели, обнимали и
Целовали. Не хотел больше
Ни лжи, ни правды…
… Ему не надобно ничего…
Кроме одного — чтобы те
Люди, которых весь мир
Ненавидел, кого ?маньяком?
И ?убийцей? считал,
Страшно и дико, безумно,
Как и жертвы, убитые когда-то,
Страдали. Не чувствовал он
Любви настоящей, ни счастья,
Ни радости прекрасной,
Не ощущал ни боли, ни обиды
Горькой — не было в душе,
Одинокой, злой и горькой,
Ничего, кроме ненависти и
Желания причинить боли
Самым страшным и беспощадным
Людям, которым мир название дал:
?Серийный убийца-маньяк?.
И когда б на то воля Бога,
Он бы сам хотел быть
Мёртвым с отцом своим,
Похороненным вместе,
Лишь бы в зеркало смотря,
Не видеть отражение и схожесть
Второго убийцы-маньякА,
К которому, хоть и отцу родному,
Пылала жажда зла,
Ненависти и боли.
И когда в один день
Такой, кой был похож на день
Другой его жизни, печальной
И больной, сердце его,
Омрачённое тьмой и гневом,
Засияло и засветилось от
Радости и счастья того сознания,
Что может он миру помочь тем, что
Может быть совсем не так,
Как его отец:
Что может он тех поддержать,
Кто мог от руки маньяка пострадать.
Что может он добиться того,
Чтоб наказание было суровей
И жёстче для тех убийц, кто
Сидел за решёткой, приговорённый.
И сердце почувствовало его
Свободу, рай, освобожденье,
Когда, наконец, понял он,
Что может убрать и замести
Следы прошлого отца своего,
Коего так сильно и горячо
Ненавидел он. В минуты, прекрасные
И радостные те, он был счастливей
И радостней всех, когда сердце его
Вдруг наполнилось любовью и теплом
От того, что, может, он и
Похож всем снаружи
На отца-страшного маньякА,
Но душа-то его совсем
Не такая. Он был так сильно
Счастлив и так рад, когда
В душе и сердце пылали
Спокойствие, радость,
Чудо, счастье и успокоенье
От осознания прекрасной
И чудесной правды,
Что может всё исправить,
Что может ощутить
Счастье и радость,
Коих раньше ему не
Дано было понять.
И весь мир вдруг изменился его,
И стало во всем теле так счастливо,
Спокойно, радостно и легко, что
Больше не хотелось думать о
Чём-то ином.
Он не такой, как отец! Он
Ни маньяк, ни убийца! Он
Не тот, кем отец его должен
Был по судьбе написанной быть.
Он другой, и докажет это он
Не простыми словами, а
Действуя и поступая так,
Как душа и сердце его
Жаждут. Он будет помогать,
Он будет побеждать, —
Он будет делать всё,
Лишь бы на отца не быть
Похож.
И в тот же день, особенный
И приятный такой, когда был
Счастья и радости полон он,
Взял и сменил фамилию,
Проклятую и ненавистную
Себе, лишь бы не понял
Никто, чей был сын он;
Тот глаз один, что был
Голубым, он взял и цвет
Изменил на тот, какой
Мать носила его, подарив
Серый цвет глазу своему сыну,
Что был рождён с гетерохромией*,
Чтобы не увидеть в зеркала
Отраженье отца-маньякА,
Которого ненавидел он за то,
Что и сам был на него похож.
Но он изменился!
Он изменился,
Не оставив следа
От прежнего себя,
Когда внешность его
Стала совершенно
Иной, и нигде больше
У него не сияло
Признаков того, что мог
Быть на отца-убийцу
Похож. И не только снаружи
Был другим. У него в сердце
Сияла счастье, радость, тепло,
Надежда, что теперь всё будет
По-другому, не так, как он
Привык существовать.
Он поможет тем, кто
Мог пострадать, он
Добьётся того, чтоб
Наказание было суровей
И хуже для тех, кто просто
В клетке сидит, приговорённый
И осуждённый.
И вот тогда, наконец, стали
В жизни его играть счастье,
Радость, было тепло и светло,
Не правили больше печаль,
Страданье, горе, боль.
Он не мог больше понимать,
Что значит боль ощущать,
Мученья и страданья
Осознавать, быть обманутым
И во лжи объятия взят,
Скрываясь от какого-то
Страха злого и правды жестокой.
Он больше не плакал, не молчал,
Не горевал, не страдал, не пытался
Жизни своей сказать ?Пока?,
Когда в зеркало смотря, видел
Второго убийцу-маньякА —
Его там нет, больше вовсе
Ни за что нет. На него глядит
Совершенно другой человек,
Счастливый, радостный,
Улыбчивый и полный
Радости человек, который
Был похож не на того,
Кому смерти желал и
Кого всей душой хотел
Убивать, а он стал тем,
Кем так долго и страстно
Хотел быть. У него была
Новая жизнь, которой
Правили вновь счастье,
Радость и покой;
Где было всё светло, нежно
И тепло, когда на лице и в глазах
Его сияли искры того, как счастлив
И рад был он. Как жизнь его была
Теперь новой вновь! Он будто
Снова был рождён! Он стал
Иным снаружи и внутри,
Избавив себя от следов
Того, как на отца-убийцу
Когда-то был похож.
В жизни новой его
Теперь целью было
Одно: чтоб не слышать и не знать
Про тех людей, кого суждено
?Убийцей?, ?маньяком? звать,
Чтоб все люди, пострадавшие от них,
Не знали никогда больше страданий,
Мучений, боли и слёз,
Чтоб наказания для них были
Хуже и больнее, чем они есть.
И с надеждами этими, важными
И дорогими ему, он решил жизнь
Продолжать свою;
Жизнь новую, настоящую, счастливую,
Радостную и свободную, где не было
Места для боли, слёз, горя и обид;
Где были лишь только счастье, радость,
Свет и любовь.
И он стал жить, счастьем, радостью,
Светом и теплом окружённый,
Стараясь и помогая всему, как мог,
Лишь бы только
Справиться с болью,
Печалью и горем,
Когда-то окружённый:
Он дарил поддержку,
Надежду, был рядом с
Теми людьми,
У кого-то когда-то
Убийцы и маньяки
Забрали мечты, лишив
Жизни тех людей,
Что были родны и дорогИ,
Он был рядом, он старался
Со всеми быть, не смел
Кого-то оставить и забыть,
Лишь бы только боль,
Страдание и горе,
Причинённые беспощадностью и злом,
Вместе преодолеть и продолжать
Дальше жить. Он был рядом с ними,
Он, как ангел святой, своим
Израненным обманом, надеждой
И горем крылом укрывал и оберегал
Тех людей, кто из-за маньяков
Когда-то пострадал, лишь бы
Никто не осознал, что и он сам
Был морально убит и уничтожен
Отцом родным.
Он даже не скрывал этой боли,
Обиды, слёз, горя — он этого
Всего абсолютно не помнил,
Когда теперь новой целью
Жизнь была его:
Он должен защищать,
Он должен помогать,
Он должен добиваться
Цели своей, что жаждал
И хотел так страстно —
И теперь, наконец, душа
Его была счастлива, радостна,
Спокойна и легка, испытывая
Самые положительные чувства
В сердце у себя, когда жизнь
У него новая была.
Он везде и долго ездил
По тем местам, что
?Тюрьмой? весь мир
Звал, где сидели те
Люди, которых
Ненавидел и которым
Смерти жаждал он так
Страстно и горячо,
Совершенно не горюя
О том, что таким и был
Родной, настоящий отец его;
Он туда приезжал и пытался
Добиться того, чтоб казнь
Смертная иль хуже была
Наказанием для убийцы-
МаньякА. Чтоб не жалели,
Не оставляли живым
Страшного маньяка-
Убийцу, чтоб мир весь
Не смотрел на эти
Жестокие и чудовищные
Лица, так боль и горе
Причиняющие ему,
Чтоб не смели эти люди
Говорить и на кого-то
Смотреть, не слышать,
Не видеть, не любить,
А тем более не жить;
Он страстно и горячо
Жаждал добиться того,
Чтоб просто весь этот
Мир не знал, что такое
Серийный убийца-маньяк.
И не знал никто о том,
Кем отец настоящий был его;
Что за фамилией, недавно новой
Его, скрывается боль, отчаяние,
Страдание и горе злое,
Которые за отца были ношей
Ему… Тяжёлой и горькой, но
Посильной и преодолимой:
Что глаз его один
Был совершенно
Не таким, каким
Следовало ему быть:
Один глаз серый,
Скрывавший цвет
Голубой настоящий,
Который от отца ему
Достался — он это
Скрывал, яростно,
Убеждённо, гордо
И непокорно, как скала,
Скрывал и таил, чтоб
Никто не посмел думать,
Чей был он сын…
А он вовсе и не жаждал
Об этом думать, вспоминать,
Говорить и о чём-то даже
Намекать; он жил новой
Жизнью, действительно новой:
Счастливой, радостной,
Весёлой, лёгкой и
Беззаботной, как когда-то
В детстве было у него,
Но только сейчас правдой он,
Настоящей и приятной, был
Окружён; нет, не ложью, не
Обманом, не скрываясь —
А настоящей, сущей правдой
Было то, что жизнь теперь
Новая началась у него:
Он был счастлив, он был рад,
Он не знал боли, он не знал
Горя — всё существо его было
Переполнено лишь только
Счастьем, радостью, добротой
И теплом, что больше нет
В жизни его обмана злого
И плохого. Он делал и
Совершал всё то, чего
Так страстно и долго
Жаждал он, помогая
Людям тем, что когда-то
Пострадали от рук маньякОв,
А затем, сопровождаемый
Своей судьбой печальной
И больной, он отправлялся
В те места, где сидел
Заключённый, клеткой
Окружённый в прошлом
Серийный убийца-маньяк,
Чтоб наказание для
Такого, как он, было
Хуже и страшнее,
Чем то, которое
Ему было дано.
И он так жил…
Всё ещё продолжал
По реке судьбы плыть…
Не предполагая о том,
Куда выкинет эта река
Судьбы его — что стоит
На том конце реки его?
Он просто жил, счастья,
Радость, теплом и светом
Окружённый, забыв про
Всю ту боль, страдание,
Мучение и горе, когда-то
Принесённые — а зачем
Думать о том, что уже
Прошло, когда жизнь
Совершенно новая
Была у него?
И он не думал,
Не вспоминал,
Жил так, будто
Про своё прошлое
Нисколько не знал,
Скрыв свою прошлую
Боль, горе и зло
Под новым, другим и иным
Образ;м, что у был у него,
Когда жизнь, наконец, его
Стала счастливой и
Изумительной, где
Больше боли, зла
И горя не мог найти он,
Купаясь в счастье, радости,
Тепла и света, забыв про то,
Что когда-то сильно и глубоко
Ранило его…
… И какой мог знать
Человек, что не будет
Жить он так дальше во век?
Внезапно жизнь,
Вновь обретённая,
Счастливая, радостная,
Беззаботная и лёгкая,
Переменилась его,
Словно в то жестокое,
Больное, злое и горькое
Прошлое он был возвращён:
Когда все те люди,
Что знали хорошо его,
Которых навещал он,
К которым сам ходил,
Чтоб надежду, поддержку,
Помощь и свет подарить
И дать, чтоб для маньяк;в
И убийц было наказание
Хуже, чем тысячи
Страдательных книг,
Не увидели, не услышали
Его и даже не знали, как
Он, что стряслось у него,
Почему, как всегда, не пришёл,
Не оставив и вести какой-нибудь?
И хотелось просто
Довериться тому, что
Куда-то надолго
Уехал он, что просто
Забыл, что просто
Не мог, что просто
Устал иль что-то
Случилось у него,
Из-за чего никак
Он до сих пор не
Пришёл… И день
Другой, день иной,
Уж день какой, день
За днём он всё так явиться
Ни туда, ни сюда не мог;
И уже кто оттуда, кто
Отсюда пытался его
Отыскать, лишь бы понять
И узнать, где он и что с ним
Произошло, почему так долго
Не может прийти он? Никто
Правды настоящей, злой,
Больной, горькой
И печальной не знал;
Лишь только думал и
Гадал; и так не пришёл
Он никогда ни сегодня,
Ни завтра, ни через неделю,
Ни через месяц — он больше
Никогда не явится живым
Сюда, в этот жестокий
Для него мир;
И как жаль то, что никто
Не смог его остановить,
Отговорить и спасти от того,
Что пытался сотворить он
С собой, готовясь уж день
Какой к тому, чтобы навсегда
Оставить этот холодный
И жестокий мир, где места,
Как оказалось, не может
Ему быть…
… Пока кто-то гадал, кто-то
Предлагал, а кто-то искал
Его, он, тихо и молчаливо,
Безмолвно, словно так надо
Было по закону, пытался
Жизни этой сказать ?Пока?,
Готовясь уж день какой, день
Иной, день другой и так день
За днём счёты с жизнью,
Ненавистной, злой,
Печальной и больной ему,
Свести был готов,
Лишь бы больше
Никогда и ни за что
Не испытывать страдание,
Мучения, боль и зло из-за
Того, какой правда
В жизни его была
Печальной и злой…
И казалось недавно,
Вот только вчера,
Что ?мать? и ?отец? —
Это бабушка и дед,
Что нет ни сестры,
Ни брата, никого больше
У него, когда бабушка,
Называемая ?мамой?,
Скончалась его, а он,
Побитый болью и горем,
Начал слёзы лить, словно
Жизни его уже тогда
Пришёл конец;
Вспоминал он то, что
Дед, прозванный им, как
?Отец?, решился раскрыть
Правду о том, кем бабушка
И дедушка были ему, что
Мать настоящая и родная есть
У него, и сестра с братом, что
Так похожи на него;
Помнил то, как
Своих родных,
Настоящих, любимых
И близких, отыскал,
Пришёл, увидел и узнал,
Что женщина, встречавшая
У двери его, — настоящая
И родная мать его,
Встречи с которой он
Так был счастлив
И искренне рад,
Узнал он брату и сестру,
Что приняли его мгновенно,
Несмотря на то, что не были
Рождены в одно время;
Вспоминал то, как отца
Своего пытался отыскать
И хоть какой-то ответ
На свои вопросы увидать;
Помнил то он, как яростно,
Дико, нерушимо и
Непоколебимо кричал
И не замолкал, проклиная
И ненавидя отца, который
Был маньяком; помнил
Он то, как в жизни его
Вновь просияло счастье,
Радость, свет и любовь,
Когда людям, пострадавшим
И измученным от рук
МаньякОв, он всегда был
Готов безотказно
Помочь, а после ездил по
Тюрьмам, чтоб добиться
Цели той — для маньяков
И серийных убийц сделать
Наказание больнее, страшнее
И хуже, чем сто мучительных
Книг…
… И вспоминал он это
Всё так, словно в этот
Раз, что происходил
Сейчас, он жизнь свою
Снова прожил, так как
Чётко знал и ясно понимал,
Что всё — это конец его;
Хватит всей этой боли,
Ненависти, горя и зла с него,
Он больше терпеть
И сидеть не готов.
Он знал — это будет
Его последний час.
Он тихо, молча и безмолвно
Взглянул на себя и вокруг,
Пытаясь понять, что даже
Не оставил никакого, даже
Самого простого, наследия
От себя, и с болью той, что
Всегда преследовала его
И сбежать от которой он
Так и не смог, скрываясь
Под счастьем, светом,
Надеждой и теплом лишь
Только на короткий срок.
Он в последний раз поднял
Свои глаза на небо, светлое,
Такое дружелюбное и
Приветливое, будто
Кто-то звал его, и,
Еле-еле улыбнувшись,
Со слезами страданий
И мучений, на отражение
Проклятое в зеркало
Взглянул и заметил, как
Горячая и тяжкая слеза
Выкатилась из того
Глаза, на котором линза,
Скрывавшая гетерохромии*
Признак, треснула и сломалась
Пополам, словно сказала
Ему: ?Давай! И тебе со
Мной пора!?…
Он спокойно, тихо,
Молчаливо и безмолвно,
Представляя, что он —
Серийный убийца, кому
Смертная казнь была
Дана, сел, тяжко и
Горько взял пистолет,
Словно не по желанию
Своему, а по закону,
Написанному давно,
К голове спокойно
И медленно поднёс,
Приготовился так,
Представляя, будто
Мать его родная
Колыбель ему поёт,
И нажал на курок…
Выстрел громкий,
Едва внимание
Привлёкший,
Раздался громко и
Непринуждённо,
Когда из головы его,
До этого наполовину
Светлой, кровь брызнула
На стены, заливая их так,
Как и жизнь его стала
Сплошной, беспросветной
Тьмой, где счастье, свет,
Тепло, надежда и любовь
Была обманом и пустотой,
А лишь только боль, горе,
Ненависть и злоба —
Настоящие и без притворства.
Глаза его, до этого
Выдавшие то, что с
Болезнью был
Он рождён,
Закрылись на века,
Не в силах больше
Никогда ничего и никого
Не увидать… Он сказал
Своей жизни: ?Пока!? —
Раз и навсегда — ничто
И никто не смог удержать
Его здесь, в мире живых.
До этого он, всегда
Счастливый, тихий,
Радостный, дружелюбный
И спокойный, лежал,
Совсем одинокий,
Полусидя, но почти что
Лёжа, а по голове его
Стекала кровь, в руках
Пистолет покоился,
Из которого выстрел
Был свершён… Он
Больше никогда
Не познаёт боли,
Страданий, зла,
Горя, печали; он
Больше никогда
Не будет видеть лиц
Людей, оставшихся
У него родных; он
Больше никогда не
Сможет вставать по
Утрам, живя лишь
Только для того,
Чтоб защищать,
Надежду и поддержку
Дать и подарить тем
Людям, кто однажды от
Руки серийного убийцы-
МаньякА мог пострадать,
А после — для того, чтоб
Добиться наказания жёстче
И хуже для убийц-маньякОв,
Сидевших приговорённый за
Решёткой; он больше никогда
Не сможет ничего ощущать:
Ни бегать, ни ходить, ни
Слышать, ни видеть, ни
Говорить, ни кричать, ни
Любить, ни ненавидеть,
Ни проклинать; он больше
Никогда не сможет различать,
Где — правда, где — обман;
Он больше никогда не сможет
Испытать счастья, радости,
Света, нежности, тепла, не
Ощущая и при том боли
Острый нож и горькое зло —
Он навсегда теперь был
Лишён самого ценного,
Чудесного, прекрасного
И восхитительного, что у
Него было, — жизни.
… На выстрел тот,
Позвучавший так
Громко и непокорно,
Словно всех зовя
И всем усердно
Твердя, что не
Стало второго
Сына убийцы-
МаньякА, прибежал
Один человек,
И чуть на колени
Не упал, когда тело
Увидал, больше
Неживое и совершенно
Жизни лишённое;
Позвонили тогда
Кто в полицию,
Кто в больницу,
Кто куда, отчаянно
Пытаясь спасти
Того, кто жить
Больше не мог.
Кто явился, кого
Звали, сразу
Осознали, что это
Было самоубийство —
Он решил уйти
Из жизни; врачи спасти
Хоть как старались
— Не удавалось:
Он ни признака
Жизни не подавал,
А лишь только, уже
Душой и сердцем там,
Где-то в небе летал,
Наблюдая свысока…
… Всё было ясно без слов —
Он окончательно мёртв.
Матери и сестре с
Братом эту весть
Донесли — мать даже
Не смогла больше
Как-либо рыдать
И кричать, плача
Из-за боли и горя,
Убиваясь криками
И ором, вопрошая
?За что??, ?Зачем??,
?Почему??, будто
Всего этого ей было
Достаточно давно;
Будто все слёзы те,
Горя боль, мучений
Зло, страданий печаль
Она выплакала уже
Давно на отца
Родного его. Она
Лишь только взяла
Фотографии сына
Второго своего,
Смотря на то счастье,
Радость, нежность,
Свет и тепло, что
Окружали его давно,
И чётко, ясно с болью,
Печалью, горем,
Мученьем, что усердно
И умело скрывала,
Поняла, что больше
Ни за что и никогда не
Увидит столь любимого
И родного лица… Как
Только дверь
Захлопнулась перед ней,
Словно одним ударом
Своим разрушила
И сломила весь её
Едва и без того
Державшийся мир,
Что до швов был
Пробит и легко
Сломаться готов был,
Мать его, на ногах
Стоявшая едва,
Упасть была готовА,
От того, что боль,
Горе, мучения и слёзы
Убить её были сами
Готовы. Она не кричала,
Не ревела, не орала
И не вопрошала; лишь
Только тихо, молча и
Безмолвно окончательно
Умирала и погибала,
Лишившись чуть ли
Не всего, что было ей
ВажнО и дорогО. Она
Смирилась с потерей
Сына, которого так
Сильно, искренне,
Нежно, тепло и светло
Любила, уступив в
Сердцем своём место
Вечное для боли, горя,
Мучений и тревоги…
Она смирилась, как и
Надо было сделать,
Поняв, что лишь
Только сын другой
Остался из счастья,
Радости, любви и света
У неё… Хоронили его
Ровно в тот весенний
День, когда было
Солнечно, тепло, ярко
И светло — почти что
День ровно такой, в кой
И он был рождён. Солнце
Светило так, что было ни
Прохладно, ни жарко, ни
Холода ветер, ни жара
Прикосновение, будто
Именно сейчас, в этот
День такой, солнце
Светило так печально,
Прискорбно и горько,
Уже встречая дух его,
Где-то там, далеко,
Когда на крыльях летел
Он, чтоб встретиться с
Господом, прозванным
Богом… Пришли туда,
На похороны его, пусть
И совсем немного, но
Самые близкие, родные
И важные для него люди,
Которым он при жизни
Подарил надежду, свет,
Поддержку и дальше
Как-то смысл жить. И мать,
И брат, и друзья близкие
Его, и просто люди,
Хорошо знавшие его,
Склонились над гробом
И тихо сказали: ?Спасибо
За всё?… Его похоронили
Тихо, спокойно и безмолвно,
Как и жизнь он эту прожил,
Стараясь сделать всё,
Лишь чтоб не осталось
От боли, горя, ненависти
И злобы ничего, тем самым
Людям помогая и счастья
Не только своего
Собственного, но и чужого
Добиваясь; он старался
Добиться того, чтоб
Предприняли наказание
Страшнее и хуже, чем просто
Сиденье за решёткой.
Осторожно, медленно
И спокойно цветы у
Могли положили,
Словно благодаря
Во второй раз за всё
То, что пытался
Сотворить он и за
То, как сильно,
Мощно, непокорно
И бесстрашно сражался
Он; кто-то тихо, молчаливо,
Безмолвно, не видно и
Не слышно слезу пустил,
Кто-то старался держаться
Из самых последних сил,
Кто-то слова благодарности
И добра говорил, кто-то
Просто смотрел и что-то
Про себя твердил. И когда
Уже почти все ушли, лишь
Только мать одна его
Решила остаться рядом
С надгробием его, словно
До сих пор не поняла:
Неужели никогда
Больше не увидит она
Того, кто так похож
Был на неё во всём?
Не надобно было ей
Слышать ?Да? или ?Нет?
— Она и так прекрасно
Знала больной, печальный,
Горький и жестокий ответ
— Нет, никогда больше
Она не увидит его снова;
Из глаз матери его слеза
Скатилась на траву, ловя
Солнца свет, что лучами
Обнимало и согревало её,
Сидящую одну. На небо
Взгляд свой печальный
Подняла и хотела спросить:
?Ну за что Господь забрал??
… Не спросила, лишь только
Промолчала и дальше слёзы,
Тихие, молчаливые и не
Видные, проливала,
Выражая мучение, страдание
И непонимание, зная, что
Больше никогда не
Увидит столь родного и
Любимого лица того,
Кто теперь лежал мёртвый
Под землёй; а он, с неба
Глядя всё время то, имея
Уже крылья за спиной,
Говорил ей — матери своей
И старался донести, что
Когда-то снова они смогут
Быть уже без разлучений,
Без отдалений, без обмана,
Лжи и зла; что здесь скоро
Будет их общее место, где
Счастье, радость, свет, тепло,
Любовь и нежность не будут
Пределом; он, с неба, ясного,
Чистого голосом своим говоря,
Тепло с надеждой смотрел на
Свою тихо льющую слёзы мать,
Что и без смерти его познала
Всю настоящую и дикую боль,
Горе, страдание, мучение, зло
— А он о том знал; знал
Прекрасно и лишь, с неба
Смотря, счастливо и радостно
Улыбался, даря любовь и
Надежду словами, которые
Старался донести до мамы;
Он знал о том, что когда-то и
Она с ним на небе окажется
Вместе, и всегда они будут
Счастливы навечно — он
Своим голосом, всё тем же
— Приятным и нежным —
Пытался сказать, чтоб не
Плакала и не страдала его
Мать; он, ангел святой, пусть
И нисколько не видно, не
Слышно и даже шороха ни
Звук, обнимал и согревал её
Своим крылом, на ухо шепча
Счастья, радости, нежности,
Тепла и любви слова, говоря
О том, что: ?Мама, не грусти!
Мы рядом сможем быть!?.
Он ей откуда-то там, сверху,
Смотря таким тёплым и
Искренним взглядом, говорил,
Что не надо плакать, они
Будут вместе рядом, при этом
Счастливо и радостно улыбаясь
И крыльями своими махая, порой
Ими не видно и не слышно мать обнимая…
… Он пусть и был мальчиком больным, обманутым и оставленным, всё равно жил и мечтал, стараясь людям помочь и спасти, стараясь добиться наказание хуже и жёстче, чем сидеть за решёткой — он пытался, он старался, он боролся и сражался с больной, горькой, злой и страшной правдой, ненавидя отца своего, но, однако, судьба давно построила свой план, крылья ему дала и на небеса обратно забрала.
~~~
(Примечания автора:) Гетерохромия* — различный цвет радужной оболочки правого и левого глаза или разная окраска различных участков радужной оболочки одного глаза.
~~~
Стоял тогда весенний день;
Спокойно, ясно и светло было везде.
В руках своих держала мать
Сына, что только в мире появился.
Был малыш так беззащитен и так мал,
Что криком своим всех умилял;
Ему не было и года,
Но так любим, приятен и мил,
Родителей своих со взгляда полюбил.
Казалось, жизнь будет его
Прекрасней и приятней,
Чем самый сладкий сон,
Но оказалось всё не так, когда
Один глаз был голубой,
А другой совершенно не такой.
Ни слёз, ни боли не пытал, не страдал
И душой не умирал;
Готов был принять то, что
С болезнью был рождён.
И так целый год жил счастливо, радостно,
Спокойно и облегчённо,
Любовью родителей, брата
И сестры окружённый,
Не видал страданий, мучений, обиды и боли.
И так лишь один-единственный и первый год
Счастливо и радостно был проведён;
По наклонной жизнь пошла его,
Когда отца родного был лишён:
В тюрьме сидел отец, пока мать,
Пряча слёзы, обиды и крики,
Оберегала его с братом и сестрой
От страданий и мучений, чтоб не знали
Об кошмарах и убийствах, совершённых
Родным человеком.
И как только боль сошла,
Стала мать детей с собой брать,
Чтоб навестить и детей от отца не оградить,
Когда тот в тюрьме заключённый
Был счастлив и рад родным детям
Свою любовь отдать.
Но было так с двумя детьми,
Пока их брат, совсем один
И без отцовской любви,
Обманом взят был в объятия
И принятие чужой любви
От бабушки и дедушки своих,
Что решились правду скрыть
Об родном его отце, стараясь уберечь
От боли и мучений,
Выдавая себя за родителей его,
Чтоб мальчик не познал правды
Печальной и больной.
И постепенно рос малыш
В окружении тех,
Кто выдавал себя
За родителей родных,
Чтоб уберечь его от зла, боли,
Горя и страданий,
Не зная правду и
Думая, что так надо.
Бабушку ?мамой? называл,
Дедушку за отца воспринимал,
Не думая даже, что есть ещё
Родные ему брат и сестра,
Имена которых он, как
И настоящих родителей,
Совершенно не знал.
Был такой малый, такой безмолвный
И словно слов лишённый,
Весело бегал, радостно играл и
Тихо, молчаливо обман за ?правду? воспринимал,
Как и надо было ему понимать.
Порою мог куда-то вдоль смотреть,
Словно хотел найти какой-то потерянный ответ.
И вот, когда казалось, что жизнь его
Вновь будет опять самой счастливой и прекрасной,
Продолжая жить в обмане и незнаньи,
Заболела и скончалась бабушка его,
Которую ?матерью? называть привык он.
Тогда впервые боль, горе и печаль познал он,
Проливая слёзы, что выражали боль и горе.
Однако было это совсем для него ничего,
Когда дедушка, называемый ?отцом?,
Позвал его и был вынужден
Признаться во всём:
Что они, бабушка с дедушкой,
Не те дорогие и родные ему люди,
Что привык знать он, как мать и отца,
Думая, что это так;
Что мать настоящая жива его,
Что любит его и страдает о нём;
Что есть у него брат и сестра,
Черты которых так хорошо
Смешались в нём;
Что та женщина на фотографиях и близняшки,
Похожие на него во всём, —
Настоящая мать, а дети — родные сестра и брат.
Лишь только об отце, настоящем и родном,
Что в тюрьме был заключён,
И которого мальчик был лишён,
Не посмел говорить
И решился правду утаить.
И ушёл весь тогда мир из-под ног,
Верить, доверять, любить, смотреть,
Слышать и говорить — будто больше не мог,
Хотелось кого-то возлюбить
И родным кому-то быть,
Кого-то возненавидеть
И кого-либо обидеть…
А вот только кого?
Если уже с рождения
Был лишён практически всего,
Что было ему важнO, дорогО и нужнО.
И с павшей иллюзией и обманом тех
Годов, когда не понимал,
Был тих, совсем мал и знал только
Лживые веселье, счастье,
Радость и детство,
Построенные и сотворенные
Обманом тех,
Кого воспринимал за мать и отца,
Он жил дальше, просто жил,
Плывя по течению своей жестокой судьбы,
Не сумев никому больше доверять
И считая всех вокруг, что обманут и солгут,
Себя выдавая за тех, кто захочет счастье подарить.
Не желал ни с кем говорить,
Никого не хотел любить и
Любимым быть,
Предполагая то, что обман стоит за том;
Был тих и молчалив,
Общаясь лишь только тогда,
Когда была нужда,
И строил фальшивый и обманчивый вид,
Что рад и счастлив он был.
Однажды сумел отыскать и нашёл,
Пришёл и увидел, наконец, свою настоящую,
Родную мать:
Та не отвергла, не посмела,
Не испугалась, а лишь только обомлела,
Что вот он, её третий ребёнок, её
Второй сын, когда-то матери, отца,
Брата и сестры лишённый,
Сумел её найти и сейчас стоит перед ней,
Словно просто куда-то ненадолго ходил.
Он жив, он не потерян, не оставлен,
Он снова найден!
И мать, в глазах которой счастье,
Радость, любовь и тепло,
Взяла и так крепко, нежно обняла,
Что смог он, наконец, ощутить
Ту любовь, счастье, радость и тепло,
Дарованые наконец с искренностью,
А не ради какого-то скрытия.
Обнимал, целовал и дарил
Свою не потраченную и огромную любовь
На мать, с которой их было теперь не разделить.
Смог увидеть и услышать он
Даже своих настоящих брата и сестру —
Те были близнецы, так похожи и близки;
Но даже так приняли они его,
Словно были рождены они сразу втроём.
Те хотели сблизиться ещё больше,
Но какая-то странная тревога,
Сомнение и боль до сих пор сжимали
И присутствовали в сердце его:
Отца родного не видит и не слышит он.
Есть мать, сестра и брат — а как же тот,
От кого ему достался глаз голубой?
Пытается узнать и ответы отыскать,
Но даже родные ему люди молчат
И ничего об отце не говорят.
И снова жил… Бездумно, отчаянно
По реке судьбы плыл.
Не надобно ему было ничего,
Кроме знания и жажды правды той,
К которой тянулось сердце измученное его,
Тоской, печалью и горем удручённое,
Когда отчаянно и усердно пытался найти
Того, кого настоящим папой хотел звать.
А ответ к правде больной, но живой
Найти было совсем легко;
Вовсе несложно и совсем просто.
… И если б только он мог,
Он повернул бы время вспять
Лишь бы никогда и ни за что
Этой страшной и злой правды
Не открывать. Правды той,
От которой обманом старались
Спасти бабушка с дедушкой его…
В один такой день простой,
Кой был похож на день иной,
Он взял и внезапно правду узнал,
Чей он сын, кого отцом настоящим
Должен считать был…
… И окончательно узнал,
Чуть навсегда не лишившись речи дар
И всего того, из чего жил он:
Его отец, настоящий и родной,
Кого папой хотел назвать он,
После столь долгой и горькой разлуки
Обманом прожитый и ожиданием
Встречи окрылённый,
Он ясно, чётко, с самой грустной
И ненастной режущей болью
Осознал и понял, что отец тот,
Чью фамилию носит он,
И от кого достался ему глаз голубой,
Был одним из тех, кого мир
Должен звать: ?Убийца?, ?Маньяк?
И смерти такому желать
Из-за того, что тот семнадцать
Жизней лишил, убив
Невинных людей.
… Ему не хотелось в это верить,
Хотелось просто сказать, что ошибка
И очередной обман,
Что на самом деле сейчас
Вовсе было не так.
Хотел отыскать другого отца,
Думая, что просто сошёл с ума.
Но мать, родная и дорогая ему,
Решилась, наконец, рассказать,
Что да, так и есть оно всё,
Он истинную правду нашёл:
Настоящий, родной отец его —
Беспощадный, жестокий маньяк,
Сумевший людей убивать;
Решилась правду открыть ту,
Что этого отца он был лишён
И обманом был принят в
Объятия и любовь тех,
Кого звал лживыми словами
?Мать? и ?Отец?,
Для того, чтобы не познал он
Страдания, мучения, горе и боль
От того, кем был папа настоящий его;
Жил он во лжи и обмане, называя
Дедушку с бабушкой
?Мамой? и ?Папой?,
Не зная, что брата и сестру имеет он,
Пока мать, настоящая его,
Вместе с братом и сестрой
Ходили отца в тюрьме навещать,
Чтоб любовь, счастье и радость получать,
Пока он, сын маньякА, сидел и играл,
Воспринимая за ?правду? обман;
Что папа, настоящий и родной,
Действительно был беспощаден, зол и жесток,
Когда глаза отца, так похожие на один его глаз,
Смотрели жертве в последний раз.
… И снова, опять…
Правды, злой, печальной и больной,
Одно мучение, обида и горе…
Да как так может быть, что
Был он сыном того самого убийцы,
Которого теперь всей душой и сердцем,
Обманутыми когда-то,
Ненавидел?!
?Нет, нет, это обман, это не так!?, —
Хотел громко и смело он кричать,
Когда даже сестра и брат
Подтвердили, что отец их —
Серийный убийца-маньяк…
И снова те же чувства…
Только больнее, жёстче,
Мучительнее, хуже…
У него мир в глазах закрутился,
Дара речи лишился,
Видеть и слышать словно разучился,
Будто стал мёртвый и совсем
В этом мире одинокий.
… Хотел кричать, молчать,
Любить, убить, обмануть,
Проклинать, ?лжецом?
Весь мир назвать,
Когда, смотря на отражение
Своё, так сильно похожее
На отца-убийцу, ему хотелось
Просто исчезнуть, умереть
И себя ненавидеть из-за того,
Что на серийного убийцу был так похож —
Одно и то же лицо…
Не чувствуя в душе и Сердце,
Изнурённых и измучённых,
Ничего, кроме ненависти,
Злой и настоящей,
К тем людям, что в тюрьме сидели
За убийства непростительные
И преступления отвратительные;
Во всем его теле пылали
Зло, ненависть, обида и
Желание причинить боль
Тем людям, кто посмел
Стать убийцей,
Забирая несчастные жизни.
Он будто ничего не умел…
Даже думать и жить не хотел
Со знанием той горькой и печальной правды,
Что сын он страшного маньяка,
Лишившего жизней семнадцать
Людей невинных…
Просто хотелось упасть и умирать,
Чтоб в этом мире жестоком
Больше не существовать.
Тогда чувствуя боль, страданье и печаль
Стал он вслух прямо,
Крича громко и бесстрашно,
Как самое смелое море,
Проклинать отца родного,
Называя самыми грубыми словами,
По-настоящему зная, что такое только
Зло, обман, печаль, боль и горе.
Мать старалась его вразумить,
Чтоб тот так зло и жестоко
Про отца не говорил;
Но тот был непреклонным
И всё продолжал, продолжал
Дико и непокорно кричать,
Словно сам был жертвой
Жестокого маньяка-убийцы.
Он словно не знал и не думал,
Что хотел, что чувствовал, что
Ощущал, что умел,
Когда лишь существо его
Было переполнено горем,
Печалью, злом и болью,
Место которых
Ненависть была занять
Готова.
Старались и сестра, и брат
Справиться с ним и заставить
Перестать его так об отце
Настоящем и родном говорить.
… Он не слышал…
И всё кричал, кричал, кричал,
Словно хотел всех убить
За то, что лишь только он один
Был так похож на отца-убийцу;
… Кричал до тех пор,
Пока голос, всю жизнь
До этого безмолвный и слов
Лишённый, наконец не охрип и не стих,
А силы его, до этого хоть как-то едва
Существовавшие в нём,
Не оставили и не покинули,
Наконец, его.
Он снова на всю жизнь,
Ничтожно малую свою,
Навсегда поник
И не смог больше
Никого любить.
Будто перестал понимать
И осознавать, где — правда,
Где — обман, когда внутри
Душой и сердцем погибал
И умирал, не чувствуя ничего
Другого, кроме ненависти,
Зла, желания причинить боли
Тем людям, кто за убийство
Осуждённый, в тюрьме сидел
Холодной, в наручники скованный
И душой с сердцем беспощадный
И жестокий. Отца своего представлял
И тихо, молчаливо желал боли крик
Его услышать, а потом вместе с ним
Взять, лечь и умирать, чтоб мир
Не смог узреть то, как его лицо
Похоже на того маньякА, кто
Посмел жизни забирать.
Он делал, думал, ходил,
Говорил, видел, слышал,
Что надо…
Только по взгляду ничего ему не надо.
Он просто жил, как и ему надо,
Делая то, что должен делать каждый…
А что творилось внутри у него?
Понять даже оставшимся родным
Людям у него не дано.
Он не нуждался в любви,
Не нуждался в счастье,
Не просил о ласке,
Не говорил, что счастлив,
А лишь вид радости его
Обманчив. Не жаждал,
Чтоб жалели, обнимали и
Целовали. Не хотел больше
Ни лжи, ни правды…
… Ему не надобно ничего…
Кроме одного — чтобы те
Люди, которых весь мир
Ненавидел, кого ?маньяком?
И ?убийцей? считал,
Страшно и дико, безумно,
Как и жертвы, убитые когда-то,
Страдали. Не чувствовал он
Любви настоящей, ни счастья,
Ни радости прекрасной,
Не ощущал ни боли, ни обиды
Горькой — не было в душе,
Одинокой, злой и горькой,
Ничего, кроме ненависти и
Желания причинить боли
Самым страшным и беспощадным
Людям, которым мир название дал:
?Серийный убийца-маньяк?.
И когда б на то воля Бога,
Он бы сам хотел быть
Мёртвым с отцом своим,
Похороненным вместе,
Лишь бы в зеркало смотря,
Не видеть отражение и схожесть
Второго убийцы-маньякА,
К которому, хоть и отцу родному,
Пылала жажда зла,
Ненависти и боли.
И когда в один день
Такой, кой был похож на день
Другой его жизни, печальной
И больной, сердце его,
Омрачённое тьмой и гневом,
Засияло и засветилось от
Радости и счастья того сознания,
Что может он миру помочь тем, что
Может быть совсем не так,
Как его отец:
Что может он тех поддержать,
Кто мог от руки маньяка пострадать.
Что может он добиться того,
Чтоб наказание было суровей
И жёстче для тех убийц, кто
Сидел за решёткой, приговорённый.
И сердце почувствовало его
Свободу, рай, освобожденье,
Когда, наконец, понял он,
Что может убрать и замести
Следы прошлого отца своего,
Коего так сильно и горячо
Ненавидел он. В минуты, прекрасные
И радостные те, он был счастливей
И радостней всех, когда сердце его
Вдруг наполнилось любовью и теплом
От того, что, может, он и
Похож всем снаружи
На отца-страшного маньякА,
Но душа-то его совсем
Не такая. Он был так сильно
Счастлив и так рад, когда
В душе и сердце пылали
Спокойствие, радость,
Чудо, счастье и успокоенье
От осознания прекрасной
И чудесной правды,
Что может всё исправить,
Что может ощутить
Счастье и радость,
Коих раньше ему не
Дано было понять.
И весь мир вдруг изменился его,
И стало во всем теле так счастливо,
Спокойно, радостно и легко, что
Больше не хотелось думать о
Чём-то ином.
Он не такой, как отец! Он
Ни маньяк, ни убийца! Он
Не тот, кем отец его должен
Был по судьбе написанной быть.
Он другой, и докажет это он
Не простыми словами, а
Действуя и поступая так,
Как душа и сердце его
Жаждут. Он будет помогать,
Он будет побеждать, —
Он будет делать всё,
Лишь бы на отца не быть
Похож.
И в тот же день, особенный
И приятный такой, когда был
Счастья и радости полон он,
Взял и сменил фамилию,
Проклятую и ненавистную
Себе, лишь бы не понял
Никто, чей был сын он;
Тот глаз один, что был
Голубым, он взял и цвет
Изменил на тот, какой
Мать носила его, подарив
Серый цвет глазу своему сыну,
Что был рождён с гетерохромией*,
Чтобы не увидеть в зеркала
Отраженье отца-маньякА,
Которого ненавидел он за то,
Что и сам был на него похож.
Но он изменился!
Он изменился,
Не оставив следа
От прежнего себя,
Когда внешность его
Стала совершенно
Иной, и нигде больше
У него не сияло
Признаков того, что мог
Быть на отца-убийцу
Похож. И не только снаружи
Был другим. У него в сердце
Сияла счастье, радость, тепло,
Надежда, что теперь всё будет
По-другому, не так, как он
Привык существовать.
Он поможет тем, кто
Мог пострадать, он
Добьётся того, чтоб
Наказание было суровей
И хуже для тех, кто просто
В клетке сидит, приговорённый
И осуждённый.
И вот тогда, наконец, стали
В жизни его играть счастье,
Радость, было тепло и светло,
Не правили больше печаль,
Страданье, горе, боль.
Он не мог больше понимать,
Что значит боль ощущать,
Мученья и страданья
Осознавать, быть обманутым
И во лжи объятия взят,
Скрываясь от какого-то
Страха злого и правды жестокой.
Он больше не плакал, не молчал,
Не горевал, не страдал, не пытался
Жизни своей сказать ?Пока?,
Когда в зеркало смотря, видел
Второго убийцу-маньякА —
Его там нет, больше вовсе
Ни за что нет. На него глядит
Совершенно другой человек,
Счастливый, радостный,
Улыбчивый и полный
Радости человек, который
Был похож не на того,
Кому смерти желал и
Кого всей душой хотел
Убивать, а он стал тем,
Кем так долго и страстно
Хотел быть. У него была
Новая жизнь, которой
Правили вновь счастье,
Радость и покой;
Где было всё светло, нежно
И тепло, когда на лице и в глазах
Его сияли искры того, как счастлив
И рад был он. Как жизнь его была
Теперь новой вновь! Он будто
Снова был рождён! Он стал
Иным снаружи и внутри,
Избавив себя от следов
Того, как на отца-убийцу
Когда-то был похож.
В жизни новой его
Теперь целью было
Одно: чтоб не слышать и не знать
Про тех людей, кого суждено
?Убийцей?, ?маньяком? звать,
Чтоб все люди, пострадавшие от них,
Не знали никогда больше страданий,
Мучений, боли и слёз,
Чтоб наказания для них были
Хуже и больнее, чем они есть.
И с надеждами этими, важными
И дорогими ему, он решил жизнь
Продолжать свою;
Жизнь новую, настоящую, счастливую,
Радостную и свободную, где не было
Места для боли, слёз, горя и обид;
Где были лишь только счастье, радость,
Свет и любовь.
И он стал жить, счастьем, радостью,
Светом и теплом окружённый,
Стараясь и помогая всему, как мог,
Лишь бы только
Справиться с болью,
Печалью и горем,
Когда-то окружённый:
Он дарил поддержку,
Надежду, был рядом с
Теми людьми,
У кого-то когда-то
Убийцы и маньяки
Забрали мечты, лишив
Жизни тех людей,
Что были родны и дорогИ,
Он был рядом, он старался
Со всеми быть, не смел
Кого-то оставить и забыть,
Лишь бы только боль,
Страдание и горе,
Причинённые беспощадностью и злом,
Вместе преодолеть и продолжать
Дальше жить. Он был рядом с ними,
Он, как ангел святой, своим
Израненным обманом, надеждой
И горем крылом укрывал и оберегал
Тех людей, кто из-за маньяков
Когда-то пострадал, лишь бы
Никто не осознал, что и он сам
Был морально убит и уничтожен
Отцом родным.
Он даже не скрывал этой боли,
Обиды, слёз, горя — он этого
Всего абсолютно не помнил,
Когда теперь новой целью
Жизнь была его:
Он должен защищать,
Он должен помогать,
Он должен добиваться
Цели своей, что жаждал
И хотел так страстно —
И теперь, наконец, душа
Его была счастлива, радостна,
Спокойна и легка, испытывая
Самые положительные чувства
В сердце у себя, когда жизнь
У него новая была.
Он везде и долго ездил
По тем местам, что
?Тюрьмой? весь мир
Звал, где сидели те
Люди, которых
Ненавидел и которым
Смерти жаждал он так
Страстно и горячо,
Совершенно не горюя
О том, что таким и был
Родной, настоящий отец его;
Он туда приезжал и пытался
Добиться того, чтоб казнь
Смертная иль хуже была
Наказанием для убийцы-
МаньякА. Чтоб не жалели,
Не оставляли живым
Страшного маньяка-
Убийцу, чтоб мир весь
Не смотрел на эти
Жестокие и чудовищные
Лица, так боль и горе
Причиняющие ему,
Чтоб не смели эти люди
Говорить и на кого-то
Смотреть, не слышать,
Не видеть, не любить,
А тем более не жить;
Он страстно и горячо
Жаждал добиться того,
Чтоб просто весь этот
Мир не знал, что такое
Серийный убийца-маньяк.
И не знал никто о том,
Кем отец настоящий был его;
Что за фамилией, недавно новой
Его, скрывается боль, отчаяние,
Страдание и горе злое,
Которые за отца были ношей
Ему… Тяжёлой и горькой, но
Посильной и преодолимой:
Что глаз его один
Был совершенно
Не таким, каким
Следовало ему быть:
Один глаз серый,
Скрывавший цвет
Голубой настоящий,
Который от отца ему
Достался — он это
Скрывал, яростно,
Убеждённо, гордо
И непокорно, как скала,
Скрывал и таил, чтоб
Никто не посмел думать,
Чей был он сын…
А он вовсе и не жаждал
Об этом думать, вспоминать,
Говорить и о чём-то даже
Намекать; он жил новой
Жизнью, действительно новой:
Счастливой, радостной,
Весёлой, лёгкой и
Беззаботной, как когда-то
В детстве было у него,
Но только сейчас правдой он,
Настоящей и приятной, был
Окружён; нет, не ложью, не
Обманом, не скрываясь —
А настоящей, сущей правдой
Было то, что жизнь теперь
Новая началась у него:
Он был счастлив, он был рад,
Он не знал боли, он не знал
Горя — всё существо его было
Переполнено лишь только
Счастьем, радостью, добротой
И теплом, что больше нет
В жизни его обмана злого
И плохого. Он делал и
Совершал всё то, чего
Так страстно и долго
Жаждал он, помогая
Людям тем, что когда-то
Пострадали от рук маньякОв,
А затем, сопровождаемый
Своей судьбой печальной
И больной, он отправлялся
В те места, где сидел
Заключённый, клеткой
Окружённый в прошлом
Серийный убийца-маньяк,
Чтоб наказание для
Такого, как он, было
Хуже и страшнее,
Чем то, которое
Ему было дано.
И он так жил…
Всё ещё продолжал
По реке судьбы плыть…
Не предполагая о том,
Куда выкинет эта река
Судьбы его — что стоит
На том конце реки его?
Он просто жил, счастья,
Радость, теплом и светом
Окружённый, забыв про
Всю ту боль, страдание,
Мучение и горе, когда-то
Принесённые — а зачем
Думать о том, что уже
Прошло, когда жизнь
Совершенно новая
Была у него?
И он не думал,
Не вспоминал,
Жил так, будто
Про своё прошлое
Нисколько не знал,
Скрыв свою прошлую
Боль, горе и зло
Под новым, другим и иным
Образ;м, что у был у него,
Когда жизнь, наконец, его
Стала счастливой и
Изумительной, где
Больше боли, зла
И горя не мог найти он,
Купаясь в счастье, радости,
Тепла и света, забыв про то,
Что когда-то сильно и глубоко
Ранило его…
… И какой мог знать
Человек, что не будет
Жить он так дальше во век?
Внезапно жизнь,
Вновь обретённая,
Счастливая, радостная,
Беззаботная и лёгкая,
Переменилась его,
Словно в то жестокое,
Больное, злое и горькое
Прошлое он был возвращён:
Когда все те люди,
Что знали хорошо его,
Которых навещал он,
К которым сам ходил,
Чтоб надежду, поддержку,
Помощь и свет подарить
И дать, чтоб для маньяк;в
И убийц было наказание
Хуже, чем тысячи
Страдательных книг,
Не увидели, не услышали
Его и даже не знали, как
Он, что стряслось у него,
Почему, как всегда, не пришёл,
Не оставив и вести какой-нибудь?
И хотелось просто
Довериться тому, что
Куда-то надолго
Уехал он, что просто
Забыл, что просто
Не мог, что просто
Устал иль что-то
Случилось у него,
Из-за чего никак
Он до сих пор не
Пришёл… И день
Другой, день иной,
Уж день какой, день
За днём он всё так явиться
Ни туда, ни сюда не мог;
И уже кто оттуда, кто
Отсюда пытался его
Отыскать, лишь бы понять
И узнать, где он и что с ним
Произошло, почему так долго
Не может прийти он? Никто
Правды настоящей, злой,
Больной, горькой
И печальной не знал;
Лишь только думал и
Гадал; и так не пришёл
Он никогда ни сегодня,
Ни завтра, ни через неделю,
Ни через месяц — он больше
Никогда не явится живым
Сюда, в этот жестокий
Для него мир;
И как жаль то, что никто
Не смог его остановить,
Отговорить и спасти от того,
Что пытался сотворить он
С собой, готовясь уж день
Какой к тому, чтобы навсегда
Оставить этот холодный
И жестокий мир, где места,
Как оказалось, не может
Ему быть…
… Пока кто-то гадал, кто-то
Предлагал, а кто-то искал
Его, он, тихо и молчаливо,
Безмолвно, словно так надо
Было по закону, пытался
Жизни этой сказать ?Пока?,
Готовясь уж день какой, день
Иной, день другой и так день
За днём счёты с жизнью,
Ненавистной, злой,
Печальной и больной ему,
Свести был готов,
Лишь бы больше
Никогда и ни за что
Не испытывать страдание,
Мучения, боль и зло из-за
Того, какой правда
В жизни его была
Печальной и злой…
И казалось недавно,
Вот только вчера,
Что ?мать? и ?отец? —
Это бабушка и дед,
Что нет ни сестры,
Ни брата, никого больше
У него, когда бабушка,
Называемая ?мамой?,
Скончалась его, а он,
Побитый болью и горем,
Начал слёзы лить, словно
Жизни его уже тогда
Пришёл конец;
Вспоминал он то, что
Дед, прозванный им, как
?Отец?, решился раскрыть
Правду о том, кем бабушка
И дедушка были ему, что
Мать настоящая и родная есть
У него, и сестра с братом, что
Так похожи на него;
Помнил то, как
Своих родных,
Настоящих, любимых
И близких, отыскал,
Пришёл, увидел и узнал,
Что женщина, встречавшая
У двери его, — настоящая
И родная мать его,
Встречи с которой он
Так был счастлив
И искренне рад,
Узнал он брату и сестру,
Что приняли его мгновенно,
Несмотря на то, что не были
Рождены в одно время;
Вспоминал то, как отца
Своего пытался отыскать
И хоть какой-то ответ
На свои вопросы увидать;
Помнил то он, как яростно,
Дико, нерушимо и
Непоколебимо кричал
И не замолкал, проклиная
И ненавидя отца, который
Был маньяком; помнил
Он то, как в жизни его
Вновь просияло счастье,
Радость, свет и любовь,
Когда людям, пострадавшим
И измученным от рук
МаньякОв, он всегда был
Готов безотказно
Помочь, а после ездил по
Тюрьмам, чтоб добиться
Цели той — для маньяков
И серийных убийц сделать
Наказание больнее, страшнее
И хуже, чем сто мучительных
Книг…
… И вспоминал он это
Всё так, словно в этот
Раз, что происходил
Сейчас, он жизнь свою
Снова прожил, так как
Чётко знал и ясно понимал,
Что всё — это конец его;
Хватит всей этой боли,
Ненависти, горя и зла с него,
Он больше терпеть
И сидеть не готов.
Он знал — это будет
Его последний час.
Он тихо, молча и безмолвно
Взглянул на себя и вокруг,
Пытаясь понять, что даже
Не оставил никакого, даже
Самого простого, наследия
От себя, и с болью той, что
Всегда преследовала его
И сбежать от которой он
Так и не смог, скрываясь
Под счастьем, светом,
Надеждой и теплом лишь
Только на короткий срок.
Он в последний раз поднял
Свои глаза на небо, светлое,
Такое дружелюбное и
Приветливое, будто
Кто-то звал его, и,
Еле-еле улыбнувшись,
Со слезами страданий
И мучений, на отражение
Проклятое в зеркало
Взглянул и заметил, как
Горячая и тяжкая слеза
Выкатилась из того
Глаза, на котором линза,
Скрывавшая гетерохромии*
Признак, треснула и сломалась
Пополам, словно сказала
Ему: ?Давай! И тебе со
Мной пора!?…
Он спокойно, тихо,
Молчаливо и безмолвно,
Представляя, что он —
Серийный убийца, кому
Смертная казнь была
Дана, сел, тяжко и
Горько взял пистолет,
Словно не по желанию
Своему, а по закону,
Написанному давно,
К голове спокойно
И медленно поднёс,
Приготовился так,
Представляя, будто
Мать его родная
Колыбель ему поёт,
И нажал на курок…
Выстрел громкий,
Едва внимание
Привлёкший,
Раздался громко и
Непринуждённо,
Когда из головы его,
До этого наполовину
Светлой, кровь брызнула
На стены, заливая их так,
Как и жизнь его стала
Сплошной, беспросветной
Тьмой, где счастье, свет,
Тепло, надежда и любовь
Была обманом и пустотой,
А лишь только боль, горе,
Ненависть и злоба —
Настоящие и без притворства.
Глаза его, до этого
Выдавшие то, что с
Болезнью был
Он рождён,
Закрылись на века,
Не в силах больше
Никогда ничего и никого
Не увидать… Он сказал
Своей жизни: ?Пока!? —
Раз и навсегда — ничто
И никто не смог удержать
Его здесь, в мире живых.
До этого он, всегда
Счастливый, тихий,
Радостный, дружелюбный
И спокойный, лежал,
Совсем одинокий,
Полусидя, но почти что
Лёжа, а по голове его
Стекала кровь, в руках
Пистолет покоился,
Из которого выстрел
Был свершён… Он
Больше никогда
Не познаёт боли,
Страданий, зла,
Горя, печали; он
Больше никогда
Не будет видеть лиц
Людей, оставшихся
У него родных; он
Больше никогда не
Сможет вставать по
Утрам, живя лишь
Только для того,
Чтоб защищать,
Надежду и поддержку
Дать и подарить тем
Людям, кто однажды от
Руки серийного убийцы-
МаньякА мог пострадать,
А после — для того, чтоб
Добиться наказания жёстче
И хуже для убийц-маньякОв,
Сидевших приговорённый за
Решёткой; он больше никогда
Не сможет ничего ощущать:
Ни бегать, ни ходить, ни
Слышать, ни видеть, ни
Говорить, ни кричать, ни
Любить, ни ненавидеть,
Ни проклинать; он больше
Никогда не сможет различать,
Где — правда, где — обман;
Он больше никогда не сможет
Испытать счастья, радости,
Света, нежности, тепла, не
Ощущая и при том боли
Острый нож и горькое зло —
Он навсегда теперь был
Лишён самого ценного,
Чудесного, прекрасного
И восхитительного, что у
Него было, — жизни.
… На выстрел тот,
Позвучавший так
Громко и непокорно,
Словно всех зовя
И всем усердно
Твердя, что не
Стало второго
Сына убийцы-
МаньякА, прибежал
Один человек,
И чуть на колени
Не упал, когда тело
Увидал, больше
Неживое и совершенно
Жизни лишённое;
Позвонили тогда
Кто в полицию,
Кто в больницу,
Кто куда, отчаянно
Пытаясь спасти
Того, кто жить
Больше не мог.
Кто явился, кого
Звали, сразу
Осознали, что это
Было самоубийство —
Он решил уйти
Из жизни; врачи спасти
Хоть как старались
— Не удавалось:
Он ни признака
Жизни не подавал,
А лишь только, уже
Душой и сердцем там,
Где-то в небе летал,
Наблюдая свысока…
… Всё было ясно без слов —
Он окончательно мёртв.
Матери и сестре с
Братом эту весть
Донесли — мать даже
Не смогла больше
Как-либо рыдать
И кричать, плача
Из-за боли и горя,
Убиваясь криками
И ором, вопрошая
?За что??, ?Зачем??,
?Почему??, будто
Всего этого ей было
Достаточно давно;
Будто все слёзы те,
Горя боль, мучений
Зло, страданий печаль
Она выплакала уже
Давно на отца
Родного его. Она
Лишь только взяла
Фотографии сына
Второго своего,
Смотря на то счастье,
Радость, нежность,
Свет и тепло, что
Окружали его давно,
И чётко, ясно с болью,
Печалью, горем,
Мученьем, что усердно
И умело скрывала,
Поняла, что больше
Ни за что и никогда не
Увидит столь любимого
И родного лица… Как
Только дверь
Захлопнулась перед ней,
Словно одним ударом
Своим разрушила
И сломила весь её
Едва и без того
Державшийся мир,
Что до швов был
Пробит и легко
Сломаться готов был,
Мать его, на ногах
Стоявшая едва,
Упасть была готовА,
От того, что боль,
Горе, мучения и слёзы
Убить её были сами
Готовы. Она не кричала,
Не ревела, не орала
И не вопрошала; лишь
Только тихо, молча и
Безмолвно окончательно
Умирала и погибала,
Лишившись чуть ли
Не всего, что было ей
ВажнО и дорогО. Она
Смирилась с потерей
Сына, которого так
Сильно, искренне,
Нежно, тепло и светло
Любила, уступив в
Сердцем своём место
Вечное для боли, горя,
Мучений и тревоги…
Она смирилась, как и
Надо было сделать,
Поняв, что лишь
Только сын другой
Остался из счастья,
Радости, любви и света
У неё… Хоронили его
Ровно в тот весенний
День, когда было
Солнечно, тепло, ярко
И светло — почти что
День ровно такой, в кой
И он был рождён. Солнце
Светило так, что было ни
Прохладно, ни жарко, ни
Холода ветер, ни жара
Прикосновение, будто
Именно сейчас, в этот
День такой, солнце
Светило так печально,
Прискорбно и горько,
Уже встречая дух его,
Где-то там, далеко,
Когда на крыльях летел
Он, чтоб встретиться с
Господом, прозванным
Богом… Пришли туда,
На похороны его, пусть
И совсем немного, но
Самые близкие, родные
И важные для него люди,
Которым он при жизни
Подарил надежду, свет,
Поддержку и дальше
Как-то смысл жить. И мать,
И брат, и друзья близкие
Его, и просто люди,
Хорошо знавшие его,
Склонились над гробом
И тихо сказали: ?Спасибо
За всё?… Его похоронили
Тихо, спокойно и безмолвно,
Как и жизнь он эту прожил,
Стараясь сделать всё,
Лишь чтоб не осталось
От боли, горя, ненависти
И злобы ничего, тем самым
Людям помогая и счастья
Не только своего
Собственного, но и чужого
Добиваясь; он старался
Добиться того, чтоб
Предприняли наказание
Страшнее и хуже, чем просто
Сиденье за решёткой.
Осторожно, медленно
И спокойно цветы у
Могли положили,
Словно благодаря
Во второй раз за всё
То, что пытался
Сотворить он и за
То, как сильно,
Мощно, непокорно
И бесстрашно сражался
Он; кто-то тихо, молчаливо,
Безмолвно, не видно и
Не слышно слезу пустил,
Кто-то старался держаться
Из самых последних сил,
Кто-то слова благодарности
И добра говорил, кто-то
Просто смотрел и что-то
Про себя твердил. И когда
Уже почти все ушли, лишь
Только мать одна его
Решила остаться рядом
С надгробием его, словно
До сих пор не поняла:
Неужели никогда
Больше не увидит она
Того, кто так похож
Был на неё во всём?
Не надобно было ей
Слышать ?Да? или ?Нет?
— Она и так прекрасно
Знала больной, печальный,
Горький и жестокий ответ
— Нет, никогда больше
Она не увидит его снова;
Из глаз матери его слеза
Скатилась на траву, ловя
Солнца свет, что лучами
Обнимало и согревало её,
Сидящую одну. На небо
Взгляд свой печальный
Подняла и хотела спросить:
?Ну за что Господь забрал??
… Не спросила, лишь только
Промолчала и дальше слёзы,
Тихие, молчаливые и не
Видные, проливала,
Выражая мучение, страдание
И непонимание, зная, что
Больше никогда не
Увидит столь родного и
Любимого лица того,
Кто теперь лежал мёртвый
Под землёй; а он, с неба
Глядя всё время то, имея
Уже крылья за спиной,
Говорил ей — матери своей
И старался донести, что
Когда-то снова они смогут
Быть уже без разлучений,
Без отдалений, без обмана,
Лжи и зла; что здесь скоро
Будет их общее место, где
Счастье, радость, свет, тепло,
Любовь и нежность не будут
Пределом; он, с неба, ясного,
Чистого голосом своим говоря,
Тепло с надеждой смотрел на
Свою тихо льющую слёзы мать,
Что и без смерти его познала
Всю настоящую и дикую боль,
Горе, страдание, мучение, зло
— А он о том знал; знал
Прекрасно и лишь, с неба
Смотря, счастливо и радостно
Улыбался, даря любовь и
Надежду словами, которые
Старался донести до мамы;
Он знал о том, что когда-то и
Она с ним на небе окажется
Вместе, и всегда они будут
Счастливы навечно — он
Своим голосом, всё тем же
— Приятным и нежным —
Пытался сказать, чтоб не
Плакала и не страдала его
Мать; он, ангел святой, пусть
И нисколько не видно, не
Слышно и даже шороха ни
Звук, обнимал и согревал её
Своим крылом, на ухо шепча
Счастья, радости, нежности,
Тепла и любви слова, говоря
О том, что: ?Мама, не грусти!
Мы рядом сможем быть!?.
Он ей откуда-то там, сверху,
Смотря таким тёплым и
Искренним взглядом, говорил,
Что не надо плакать, они
Будут вместе рядом, при этом
Счастливо и радостно улыбаясь
И крыльями своими махая, порой
Ими не видно и не слышно мать обнимая…
… Он пусть и был мальчиком больным, обманутым и оставленным, всё равно жил и мечтал, стараясь людям помочь и спасти, стараясь добиться наказание хуже и жёстче, чем сидеть за решёткой — он пытался, он старался, он боролся и сражался с больной, горькой, злой и страшной правдой, ненавидя отца своего, но, однако, судьба давно построила свой план, крылья ему дала и на небеса обратно забрала.
~~~
(Примечания автора:) Гетерохромия* — различный цвет радужной оболочки правого и левого глаза или разная окраска различных участков радужной оболочки одного глаза.
Метки:
