Из жизни отдыхающих
1
Были еще два охранника, эти приходили вечером
И дежурили всю ночь – в помощь медсестрам.
Ведь, бывало, привезет скорая клиента,
А его не утихомирить, пока по ****у не дашь,
Скрутят, а потом вяжут к кровати, распинают за руки и ноги,
Уколют сонник, может, заснет.
Но не всех он берет, и тогда ночной концерт обеспечен,
Чего только не услышишь от исполнителя,
Там вся жизнь наша как на ладони, художники слова отдыхают.
Привезли одного, но тихого,
Этот уже концы отдавать собирался,
Все по коридору бегают, врачей ищут, давление меряют, колют что-то,
А он бледный и спокойный, умиротворенно так дышит в приемнике
На обоссаном матрасе с бурыми пятнами,
А один из двух корешков, приехавших с ним,
Такой кабан здоровый, небритый, кувалдой не завалишь,
Мечется по коридору и орет:
?Братуха умирает, Колян! Суки, где доктора?
****и, я сейчас всю эту больничку разнесу!
****и, где доктор? Братуху спасайте, Колян!?
И по палатам мечется, с глазами безумными,
А там все обосрались от страха,
Кто под капельницей лежит,
Кто как ел что, так и подавился куском,
Кто лежал на кровати - сделал вид, что спит.
В таком состоянии вообще быстро на измену выпадаешь,
Если дома, то звонок в дверь или стук какой соседский, или двери лифта –
И мотор уже бабахает так, что через горло вылететь может,
А если кто говорит за дверью, то сто пудов – о тебе,
И даже слышишь свое имя, и интонации осуждающие.
А что говорят, это уже от тебя зависит, ты себе режиссер.
А Коляну было похуй спасение, Коляну уже было хорошо,
Повезли братуху куда-то на гремящей каталке,
Ударились об дверь, потом в лифт,
В вышние сферы, за спасением.
И тихо стало в коридоре.
2
Одно хорошо -
Народ к трезвости потянулся.
А то взяли моду - вытрезвители закрывать.
И мусорам убыток, и народу проспаться негде,
Хотя там последнее заберут,
Могут еще и ****ы дать,
Стращают, мол, в институт напишем,
Или по месту работы. Да.
С местными старались не особо жестко,
Это ведь сейчас он бухой,
А проспится, придет в себя,
Вспомнит, чьего он рода, кто и откуда,
С пациками поговорит,
Какой-то дядя или кум-мент найдется,
Знакомый знакомого,
Тогда можно ответить,
И не только за ремень кожаный, пропавший,
Вместо которого утром впаривают какой-то потертый шнурок,
И сто баксов, которые все равно были бы пропиты.
Или пошлют кого на базар за бухлом,
Купишь 2 литра паленой польской Smirnoff
И как дурак пилишь через весь город
С бутылкой в каждой руке,
Отдаешь и приятеля твоего отпускают,
И все начинается снова,
Только теперь на хате,
Или какой-нибудь общаге пединститута.
Но все это в прошлом,
Теперь клиента, подобранного где-то на улице,
?Скорая? или менты привозят в приемник,
Что с него возьмешь, еще замерзнет к ***м.
А так выгрузят на шконку, он проспится пару часов,
И снова куда-то по своим синим делам.
Только дух его останется непоборимый.
3
И крикавая баба-уборщица,
Щугающая в коридорах
Тихие в тапочках тени
Вышедших покурить.
Она здесь давно
И все уже видела, и все ей уже надоело,
А работать надо, вот так.
А тут эти. Ходят, мусорят, плюют,
Роняют где попало кровавую вату,
И есть скотина, которая в туалете
После себя даже не смоет,
А смоет – так ершиком не сотрет,
Бумагу обязательно мимо ведра бросит.
И откуда эта кровь на ободке унитаза?
А крышку, приклеенную скотчем,
Опять кто-то поднимал,
Думают, я не знаю,
Откуда ночью чекушка
Или сто грамм медицинского спирта
(ее если развести – та же чекушка,
И не какой-нибудь паленки,
А нормальной человеческой водки).
Только вот в аптеке таких уже знают
И не продают,
Приходится просить кого-нибудь,
Но не каждый согласится.
Говорит, какого ж *** ты тут лечишься?
А денег почти ни у кого нет,
Особенно у тех, кто первые дни,-
Этим денег нельзя, им только поесть
Да лекарств принести.
А потом, когда в ум придет,
Можно пару рублей на сигареты и чай.
4
Еще был один Вася,
Рожа красная, разговорчивый шо писец,
Все гундел и гундел про армейку,
Про то, как ментов раскидывал,
Про инвалидность свою, про лечение в Черновцах
У знаменитого доктора, и как тот его уважал по жизни.
И всякий раз,
Когда в палате прописывался новый пациент,
Истории эти обрастали подробностями.
Под них было хорошо засыпать,
Как ребенку под слова знакомой с пеленок сказки.
Этот уже неделю парился.
Этот уже неделю парился.
Утром – капельница, вечером – спирт.
С утра бодрячком,
Выпросив у соседа расческу
Причесать непутевую голову,
Он все суетился, бегал туда сюда,
Гонял дверью ветер, стремительно передвигался,
Делал дерзкие деловитые движения.
Энергия из него так и била,
Он комментировал вслух все свои действия.
?Так, сейчас соберу банки пустые,
Так, этот пакет сюда, этот выбросить.
А это что такое? Ага, хлеб, зачерствел уже,
Нужно собакам выбросить.
Это вечером доем…?
И так далее.
Понятно, что слова он разбрасывал как якоря,
Привязать свою жизнь хоть к какому-то смыслу,
Точке отсчета, от которой можно плясать
В этом нашем таком неопределенном мире,
Когда утром не знаешь, что вечер грядущий готовит.
Вечер грядущий готовил ему фанфурик, и он это знал.
Оттого и суетиться в его предвкушении начинал уже утром.
Потому после ужина одевался в цивильное,
Спортивки, туфли, черная кожанка с меховым воротником,
Кепарик, шарфик мохеровый, перчатки в карман,
И шел, говорил, погулять, размять свои кости,
Вдохнуть, так сказать, атмосферы.
А потом как обычный гражданин в верхней одежде,
Пришедший навестить захворавшего родственника,
Шел в аптеку купить медицинского спирта,
Прятал в карман, в палате бодяжил,
Принимал из любимой чашки
И на час выпадал из жизни,
Сияя лицом на умиротворенной подушке.
А потом, ближе к ночи, -
Армия, мусора, Черновцы, доктора, инвалидность,
И душа просила еще,
А кто в силах ей отказать?
Но об этой душе знал охранник
И на входе все отобрал, еще и словами унизил,
И даже не без рукоприкладства.
Нет горше обиды – обиды взрослого мужчины,
У которого отобрали праздник.
Мы знаем, мы полночи слушали,
Как страдает мужская гордость,
Вот так бездумно,
Несправедливо униженная.
5
Один говорит про восемь запойных месяцев:
?А я так, встав ранком, пляшку з горла так, самогонки,
А пот?м в город, а там до базару, таке, ц?лий день,
Додому прийшов, проспався дв? години, ? знову.
А грошей нема, двадцять тисяч пропив.
А не ?в н?чого, не м?г.
А сюда попав, бо мене б?лка хапать начала,
Я знав, взяв сто грам спирту випив ночью,
Позвонив корешу, в?н пляшку п?вл?трову мен? прив?з додому,
я триста грам и сюда?.
****ит, конечно, (не про двадцать тысяч, а про восемь месяцев)
Бабы за такое время ребенка рожают, никакая голова не выдержит,
Хорохорится, года, наверное того, что и батя мой, но рожа…
Испитый, хули.
На урку похож и вообще, ходит, посматривает, на своей волне,
Матерится, к нему какие-то женщины приходят, и тёлки молодые,
****ят с ним и тоже матерятся.
Хавчик ему носят, он потом, когда все на обед и перед сном,
Банками звенит, пакетами шелестит,
сёрбает все время что-то, ест и ест, сука,
И все курить ходит, а потом по коридору,
По палатам по****еть со здешними, в картишки перекинуться,
И все телефон у него, какой-то из первых, пиликает,
Он так деловито разговаривает, хозяин, короче, бизнес делает,
Про стройку какую-то, штукатурку, и таким тоном, типа все ему должны,
А мы для него фраера, ясное дело.
Он из здешних, городских,
А может и залетный, *** его знает,
Может, с химии еще нашей остался, Ваня зовут.
Так вот, я с ним за все время может парой слов каких перекинулся,
А две ночи в одной палате пустой спали,
У нас так сразу пошло – ни я ему, ни он мне,
Даже не смотрели друг на друга без надобности.
Он все планы строил на будущее,
Ходил по палатам, рассказывал,
Мол, узнал про какой-то новый немецкий препарат,
Попросил у доктора узнать название и достать.
Потом говорил, эта немецкая торпеда 250 гривен стоит,
Гарантию дают, что пять лет пить не будешь,
Говорил, заебошу ее и делом займусь.
Ага, немцы дадут.
Сто процентов через полгода опять по палатам ходить будет,
А там, глядишь, боши чего нового Ивану подгонят.
6
А еще был этот, пижон киевский,
Не, он местный, только работал в Киеве,
В журнале каком-то, кажется.
Он когда поступил, мы уссались,
Такое чувак гнал.
Типа его эфэсбэшники российские преследуют
За торговлю оружием, связи с боевиками
И неславянскую внешность.
Слышали, что он по пьяни в кабаке говорил,
А там охранник или бармен из бывших,
Вот и позвонили, куда надо.
И аж из самой Москвы приехали.
Всю ночь в квартире снизу сидели,
Там какой-то вояка-отставник жил,
Разговаривали, советовались,
Брать ли его сейчас или подождать,
Связи, контакты пробить.
Они ему в матрас даже какие-то датчики встроили,
И какую-то звуковую аппаратуру по комнатам установили
Так, чтобы он их слышать мог,
На психику ему давить.
Упоминали, как бы между прочим,
Об изнасилованиях каких-то в России,
И, мол, нет ли среди нераскрытых его следа.
А эти датчики пульс считали и потоотделение,
Типа такой детектор лжи.
Он даже матрас проверил, а потом на улицу выбегал,
Думал, поговорит с ними лицом к лицу,
Думал, они там в машине сидели.
Но они на контакт не пошли,
Сменили дислокацию.
А утром от дома за ним следили, когда на маршрутку садился,
А потом на остановках сменяли друг друга,
До самой больницы доехали,
Но он их спалил.
Среди них даже бабы были,
А посмотришь, не скажешь, что из органов,
Типа тетки на базар едут, с пакетами даже какими-то.
Ясно, что все это для конспирации.
А сейчас они его тут и возьмут,
Укол сделают - и с собой.
Это если повезет,
А так просто в лес вывезут и закопают,
У них с этим просто.
Доебался к какому-то чуваку, тот уже неделю лежал,
Говорит, думаешь, я не знаю,
Вас там полная палата,
Сейчас заломаете и ****ец мне.
А доктор вами купленный, он в курсах,
Одна кодла все, менты, люди в белых халатах.
Уцепился в руку медсестры,
Когда она ему сонник колоть хотела,
Вы меня, ****ь, убить хотите,
Ни ***, не пройдет, колитесь сами,
Тогда поверю.
Кое-как уломали, уже вязать хотели,
Но чувак сдался, видно, уже все по барабану было.
Сутки проспал, не двигаясь,
Даже подходили к нему, слушали, жив ли.
Так он, когда оклемался, ни с кем почти не общался,
Курить сам ходил, не звал,
И все, проходя мимо зеркала в коридоре,
Останавливался, поправлял волосы,
На лицо смотрел и на руки с пальцами вытянутыми.
Типа, красавец, как он такой умный здесь очутился.
А в столовой ни на кого не смотрел,
Все глаза вниз опускал,
И ложкой суп так аккуратно, и хлеб ломал,
А после крошки со стола смахивал в ладонь.
А когда по коридору в столовую шел,
Все шифровался, боялся, что знакомого встретит.
А в палате, когда лежал, все в потолок смотрел,
И часто палату проветривал, выхолодил всю,
И руки мыл часто.
И не читал ничего, говорил, оно его заебало,
На буковки эти смотреть черные все время.
С ним санитарки без подъебок разговаривали,
Он еще с одной Ниной курить повадился,
На лавочке сидели, разговаривали о чем-то,
Все улыбались, а он ее за руку держал.
Он вечером свалил.
Около семи встал, переоделся,
Рюкзак собрал, попрощался со всеми за руку,
Извиняйте, сказал, может, кого обидел,
Выздоравливайте, мужики,
А сам на такси и на вокзал к киевскому.
7
И шо характерно,
Всех сюда приводят матери,
Или сами приходят, но с матерями,
Один только раз с сыном пришел отец,
Так там сын и батя серьезные, трудяги с севера,
Им на вахту нужно было, так они для профилактики.
А матери – те разные бывают,
Но все одно и то же –
Б?да, боже ж м?й, а шо ж, б?да –
И все головами сокрушенно так качают
И губы поджимают.
А многие смотрят еще недобро, зло,
Вроде это я ее Валерику наливал неделю,
И он теперь стонет на койке, небритый и с подбитым глазом.
А она суетится, в аптеку здешнюю сгоняла,
Что там доктор навыписывал – все купила,
А теперь то тапочки из пакета достает,
То воду минеральную Валерику,
Ложку, тарелку, чашку, тут со своими надо,
Хлебушка, банку тушенки в холодильник,
А Валерик еще дня три ничего есть не будет,
А только пить воду, курить, и пытаться что-то укусить,
Яблоко там у соседа перехватить,
Супчика похлебать, который соседи по палате принесут,
И так постепенно, понемногу, раздуплится,
Спать ночью без сонников начнет,
Потом руки дрожать перестанут,
Из стороны в сторону в коридоре уже заносить не будет,
Прояснится в башке, побреется, разговаривать начнет,
А потом аппетит такой приходит, ешь, что видишь, и все мало.
Даже ночью встают, проснешься и слышишь, кто-то в своем углу
В себя закидывает что-то, не выдержал.
Но все друг с другом делятся,
Не всем же мать или жена каждый день передачки носят,
Котлеты, картофель, пироги, вареники, сало, булочки, соки,
Рыбу жареную, макароны с тушенкой, печенку отбивную жареную,
Яблоки, апельсины, бананы и все такое.
Не всем, конечно, кому и литру супа на три дня,
А он на второй киснет.
Таких вот и подкармливают.
А еще столовая есть, в нее по коридору направо,
Мимо палат неврологического отделения.
Там все в основном не ходящие, больные по правде,
Редкая бабушка прошаркает по стеночке вдоль коридора
С чашкой в дрожащей руке.
Там посетители всегда в коридоре, люди нормальные.
Так они на нас, когда мы с тарелками и чашками в столовую
Своим ходом идем, смотрят все,
Как мамы те.
Не, ну не все так смотрят, конечно.
Есть и такие, кто понимает что-то.
А в столовой
(утром там суп и хлеб,
На обед первое и второе, суп или борщ, каша гречневая, гороховая или пшенка,
Салат из свеклы или капусты, и хлеб, белый и черный)
Все с первым больше хлеба съесть пытаются, чтобы не всухую.
И всякому съестному радовался дедушка-вкуснятина.
А как радовался он, когда на второе был горох!
Он ел и приговаривал, ел и приговаривал
?Какая вкуснятина! Какая вкуснятина!?
Действительно, вкуснятина, горох,
Он сытный и после него тепло спать.
А дедушка все покачивал головой
И после обеда говорил куховаркам ?Спасибо?.
И все сокрушался,
что некоторые несознательные к гороху не притронулись.
Тогда он забирал их порции к себе в палату,
Дедушка-вкуснятина,
Для которого здешняя жизнь -
Единственный шанс почувствовать,
Что в человеческой шкуре
Все еще есть жизнь и общение,
Трехразовое питание и относительно белое
Постельное белье.
И кто-то тебя слушает, кто-то с тобой общается,
И за окном что-то происходит,
И люди говорящие ходят.
Есть в мире погода, и атмосферные осадки,
И даже твое к ним какое-то отношение есть,
Которым ты с кем-то делишься.
8
И надо было,
Чтобы вечером нарисовался этот мудак со спиртом.
Принесло его, ****ь, на мою голову.
И воды принес, и сам разбавил, и глотнул для вида.
А мне что – мне уже было не страшно,
Я лечиться приехал,
Так что теперь было можно,
Последний глоток, так сказать,
Перед новой жизнью.
А потом я под капельницу,
И все пройдет, и наступит сон.
А потом будет завтра,
И там я буду другим.
Ага, *** там.
Сосед по палате, Вовечик с севера,
Сразу все смекнул, только в глаза утром глянул.
Даже не спрашивал.
Он уже оклемался немного, поэтому мог выходить.
Но ходить одному скучно.
Ну, купишь коньяку, ну, выпьешь, покуришь…
А поговорить?
Как-то заходит и так по-хозяйски:
Идем!
И ты идешь, и куда не спрашиваешь, все и так ясно.
И на душе теплей становится, что есть еще люди.
И для вида, как водится, посокрушаемся,
Головой покачаем.
А шо делать?
Уже налито и выпито, и молча покурено, и хорошо пошло.
И разговоры от бутылки к бутылке одни те же,
Темы с вариациями,
И уже договариваешь за собеседника,
И в курсе его дел,
Семейных и по работе.
И знаешь, как ехать по зимнику,
И почем морозы на северах сырьевых империй.
И какая машина ?КамАЗ? в руках толкового Вовы.
И за Путина тоже горд, и одобряешь политику,
И догадываешься, каких Медведев президент,
Потому что сейчас наливает Вова, пьем на его.
А завтра будем пить на мои,
И отношения между нами
Потеплеют на несколько градусов,
А что свободы у нас больше, то и бардака поровну,
А свободу – ее такими как мы считают,
И всех нужно к ногтю,
А что главное – люди хорошие.
Пили мы на улице, за гаражами.
Выпьешь, покуришь, поговоришь,
И снова в палату.
Идешь по коридору, умное лицо делаешь,
Санитаркам улыбаешься,
Свернешь в туалет,
А потом лежишь в палате, в потолок смотришь, обеда ждешь.
Пообедаешь, а день такой длинный и бабок нет.
Вызваниваешь кого-то из друзей, насочиняешь чего-то,
Мол, приходи, лежу в больнице,
Давно не виделись – кто тебе откажет?
Только последняя сука,
Друзья так не поступают.
И приходили.
Сидим, друг друга расспрашиваем,
Как, мол, оно все,
Сидим, с виду такие мудро пожившие,
Опытные, с женами и детьми.
Проблемы, проблемы, но не без юморка.
Типа, переживем все, не пальцем деланные.
И если кто пьет для удовольствия,
Для широты разговора,
То ты пьешь, чтобы пить,
Киваешь, со всем соглашаешься,
А напоследок нужно стрельнуть денег,
Да так, чтобы на завтра хватило.
Не в падлу, слышь?
Отдам при случае.
9
Здесь не любят давать зеркала,
Чтоб небритый сосед
Привел себя в божеский вид.
И каждая ночь здесь –
Как подготовка к битве
С демонами бессонницы,
Черно-белыми и цветными
Сериалами с продолжением,
Чьи сюжеты так лихо закручены,
Что какой-нибудь Тарантино
Перед этим пиршеством
Кинематографического искусства,
Отмеченного небывалыми символизмом и глубиной, -
Неоперившийся ассистент неизвестного режиссера.
И отъезд отсюда –
Надежда на прощание вечное,
Даже без права памяти.
Здесь не принято говорить ?До свидания?,
И плохая примета – забыть свои вещи.
Здесь часто презренье к себе подобным,
И не редка поддержка друг друга.
Здесь все, как в обычной жизни –
Жизни отдыхающих.
Были еще два охранника, эти приходили вечером
И дежурили всю ночь – в помощь медсестрам.
Ведь, бывало, привезет скорая клиента,
А его не утихомирить, пока по ****у не дашь,
Скрутят, а потом вяжут к кровати, распинают за руки и ноги,
Уколют сонник, может, заснет.
Но не всех он берет, и тогда ночной концерт обеспечен,
Чего только не услышишь от исполнителя,
Там вся жизнь наша как на ладони, художники слова отдыхают.
Привезли одного, но тихого,
Этот уже концы отдавать собирался,
Все по коридору бегают, врачей ищут, давление меряют, колют что-то,
А он бледный и спокойный, умиротворенно так дышит в приемнике
На обоссаном матрасе с бурыми пятнами,
А один из двух корешков, приехавших с ним,
Такой кабан здоровый, небритый, кувалдой не завалишь,
Мечется по коридору и орет:
?Братуха умирает, Колян! Суки, где доктора?
****и, я сейчас всю эту больничку разнесу!
****и, где доктор? Братуху спасайте, Колян!?
И по палатам мечется, с глазами безумными,
А там все обосрались от страха,
Кто под капельницей лежит,
Кто как ел что, так и подавился куском,
Кто лежал на кровати - сделал вид, что спит.
В таком состоянии вообще быстро на измену выпадаешь,
Если дома, то звонок в дверь или стук какой соседский, или двери лифта –
И мотор уже бабахает так, что через горло вылететь может,
А если кто говорит за дверью, то сто пудов – о тебе,
И даже слышишь свое имя, и интонации осуждающие.
А что говорят, это уже от тебя зависит, ты себе режиссер.
А Коляну было похуй спасение, Коляну уже было хорошо,
Повезли братуху куда-то на гремящей каталке,
Ударились об дверь, потом в лифт,
В вышние сферы, за спасением.
И тихо стало в коридоре.
2
Одно хорошо -
Народ к трезвости потянулся.
А то взяли моду - вытрезвители закрывать.
И мусорам убыток, и народу проспаться негде,
Хотя там последнее заберут,
Могут еще и ****ы дать,
Стращают, мол, в институт напишем,
Или по месту работы. Да.
С местными старались не особо жестко,
Это ведь сейчас он бухой,
А проспится, придет в себя,
Вспомнит, чьего он рода, кто и откуда,
С пациками поговорит,
Какой-то дядя или кум-мент найдется,
Знакомый знакомого,
Тогда можно ответить,
И не только за ремень кожаный, пропавший,
Вместо которого утром впаривают какой-то потертый шнурок,
И сто баксов, которые все равно были бы пропиты.
Или пошлют кого на базар за бухлом,
Купишь 2 литра паленой польской Smirnoff
И как дурак пилишь через весь город
С бутылкой в каждой руке,
Отдаешь и приятеля твоего отпускают,
И все начинается снова,
Только теперь на хате,
Или какой-нибудь общаге пединститута.
Но все это в прошлом,
Теперь клиента, подобранного где-то на улице,
?Скорая? или менты привозят в приемник,
Что с него возьмешь, еще замерзнет к ***м.
А так выгрузят на шконку, он проспится пару часов,
И снова куда-то по своим синим делам.
Только дух его останется непоборимый.
3
И крикавая баба-уборщица,
Щугающая в коридорах
Тихие в тапочках тени
Вышедших покурить.
Она здесь давно
И все уже видела, и все ей уже надоело,
А работать надо, вот так.
А тут эти. Ходят, мусорят, плюют,
Роняют где попало кровавую вату,
И есть скотина, которая в туалете
После себя даже не смоет,
А смоет – так ершиком не сотрет,
Бумагу обязательно мимо ведра бросит.
И откуда эта кровь на ободке унитаза?
А крышку, приклеенную скотчем,
Опять кто-то поднимал,
Думают, я не знаю,
Откуда ночью чекушка
Или сто грамм медицинского спирта
(ее если развести – та же чекушка,
И не какой-нибудь паленки,
А нормальной человеческой водки).
Только вот в аптеке таких уже знают
И не продают,
Приходится просить кого-нибудь,
Но не каждый согласится.
Говорит, какого ж *** ты тут лечишься?
А денег почти ни у кого нет,
Особенно у тех, кто первые дни,-
Этим денег нельзя, им только поесть
Да лекарств принести.
А потом, когда в ум придет,
Можно пару рублей на сигареты и чай.
4
Еще был один Вася,
Рожа красная, разговорчивый шо писец,
Все гундел и гундел про армейку,
Про то, как ментов раскидывал,
Про инвалидность свою, про лечение в Черновцах
У знаменитого доктора, и как тот его уважал по жизни.
И всякий раз,
Когда в палате прописывался новый пациент,
Истории эти обрастали подробностями.
Под них было хорошо засыпать,
Как ребенку под слова знакомой с пеленок сказки.
Этот уже неделю парился.
Этот уже неделю парился.
Утром – капельница, вечером – спирт.
С утра бодрячком,
Выпросив у соседа расческу
Причесать непутевую голову,
Он все суетился, бегал туда сюда,
Гонял дверью ветер, стремительно передвигался,
Делал дерзкие деловитые движения.
Энергия из него так и била,
Он комментировал вслух все свои действия.
?Так, сейчас соберу банки пустые,
Так, этот пакет сюда, этот выбросить.
А это что такое? Ага, хлеб, зачерствел уже,
Нужно собакам выбросить.
Это вечером доем…?
И так далее.
Понятно, что слова он разбрасывал как якоря,
Привязать свою жизнь хоть к какому-то смыслу,
Точке отсчета, от которой можно плясать
В этом нашем таком неопределенном мире,
Когда утром не знаешь, что вечер грядущий готовит.
Вечер грядущий готовил ему фанфурик, и он это знал.
Оттого и суетиться в его предвкушении начинал уже утром.
Потому после ужина одевался в цивильное,
Спортивки, туфли, черная кожанка с меховым воротником,
Кепарик, шарфик мохеровый, перчатки в карман,
И шел, говорил, погулять, размять свои кости,
Вдохнуть, так сказать, атмосферы.
А потом как обычный гражданин в верхней одежде,
Пришедший навестить захворавшего родственника,
Шел в аптеку купить медицинского спирта,
Прятал в карман, в палате бодяжил,
Принимал из любимой чашки
И на час выпадал из жизни,
Сияя лицом на умиротворенной подушке.
А потом, ближе к ночи, -
Армия, мусора, Черновцы, доктора, инвалидность,
И душа просила еще,
А кто в силах ей отказать?
Но об этой душе знал охранник
И на входе все отобрал, еще и словами унизил,
И даже не без рукоприкладства.
Нет горше обиды – обиды взрослого мужчины,
У которого отобрали праздник.
Мы знаем, мы полночи слушали,
Как страдает мужская гордость,
Вот так бездумно,
Несправедливо униженная.
5
Один говорит про восемь запойных месяцев:
?А я так, встав ранком, пляшку з горла так, самогонки,
А пот?м в город, а там до базару, таке, ц?лий день,
Додому прийшов, проспався дв? години, ? знову.
А грошей нема, двадцять тисяч пропив.
А не ?в н?чого, не м?г.
А сюда попав, бо мене б?лка хапать начала,
Я знав, взяв сто грам спирту випив ночью,
Позвонив корешу, в?н пляшку п?вл?трову мен? прив?з додому,
я триста грам и сюда?.
****ит, конечно, (не про двадцать тысяч, а про восемь месяцев)
Бабы за такое время ребенка рожают, никакая голова не выдержит,
Хорохорится, года, наверное того, что и батя мой, но рожа…
Испитый, хули.
На урку похож и вообще, ходит, посматривает, на своей волне,
Матерится, к нему какие-то женщины приходят, и тёлки молодые,
****ят с ним и тоже матерятся.
Хавчик ему носят, он потом, когда все на обед и перед сном,
Банками звенит, пакетами шелестит,
сёрбает все время что-то, ест и ест, сука,
И все курить ходит, а потом по коридору,
По палатам по****еть со здешними, в картишки перекинуться,
И все телефон у него, какой-то из первых, пиликает,
Он так деловито разговаривает, хозяин, короче, бизнес делает,
Про стройку какую-то, штукатурку, и таким тоном, типа все ему должны,
А мы для него фраера, ясное дело.
Он из здешних, городских,
А может и залетный, *** его знает,
Может, с химии еще нашей остался, Ваня зовут.
Так вот, я с ним за все время может парой слов каких перекинулся,
А две ночи в одной палате пустой спали,
У нас так сразу пошло – ни я ему, ни он мне,
Даже не смотрели друг на друга без надобности.
Он все планы строил на будущее,
Ходил по палатам, рассказывал,
Мол, узнал про какой-то новый немецкий препарат,
Попросил у доктора узнать название и достать.
Потом говорил, эта немецкая торпеда 250 гривен стоит,
Гарантию дают, что пять лет пить не будешь,
Говорил, заебошу ее и делом займусь.
Ага, немцы дадут.
Сто процентов через полгода опять по палатам ходить будет,
А там, глядишь, боши чего нового Ивану подгонят.
6
А еще был этот, пижон киевский,
Не, он местный, только работал в Киеве,
В журнале каком-то, кажется.
Он когда поступил, мы уссались,
Такое чувак гнал.
Типа его эфэсбэшники российские преследуют
За торговлю оружием, связи с боевиками
И неславянскую внешность.
Слышали, что он по пьяни в кабаке говорил,
А там охранник или бармен из бывших,
Вот и позвонили, куда надо.
И аж из самой Москвы приехали.
Всю ночь в квартире снизу сидели,
Там какой-то вояка-отставник жил,
Разговаривали, советовались,
Брать ли его сейчас или подождать,
Связи, контакты пробить.
Они ему в матрас даже какие-то датчики встроили,
И какую-то звуковую аппаратуру по комнатам установили
Так, чтобы он их слышать мог,
На психику ему давить.
Упоминали, как бы между прочим,
Об изнасилованиях каких-то в России,
И, мол, нет ли среди нераскрытых его следа.
А эти датчики пульс считали и потоотделение,
Типа такой детектор лжи.
Он даже матрас проверил, а потом на улицу выбегал,
Думал, поговорит с ними лицом к лицу,
Думал, они там в машине сидели.
Но они на контакт не пошли,
Сменили дислокацию.
А утром от дома за ним следили, когда на маршрутку садился,
А потом на остановках сменяли друг друга,
До самой больницы доехали,
Но он их спалил.
Среди них даже бабы были,
А посмотришь, не скажешь, что из органов,
Типа тетки на базар едут, с пакетами даже какими-то.
Ясно, что все это для конспирации.
А сейчас они его тут и возьмут,
Укол сделают - и с собой.
Это если повезет,
А так просто в лес вывезут и закопают,
У них с этим просто.
Доебался к какому-то чуваку, тот уже неделю лежал,
Говорит, думаешь, я не знаю,
Вас там полная палата,
Сейчас заломаете и ****ец мне.
А доктор вами купленный, он в курсах,
Одна кодла все, менты, люди в белых халатах.
Уцепился в руку медсестры,
Когда она ему сонник колоть хотела,
Вы меня, ****ь, убить хотите,
Ни ***, не пройдет, колитесь сами,
Тогда поверю.
Кое-как уломали, уже вязать хотели,
Но чувак сдался, видно, уже все по барабану было.
Сутки проспал, не двигаясь,
Даже подходили к нему, слушали, жив ли.
Так он, когда оклемался, ни с кем почти не общался,
Курить сам ходил, не звал,
И все, проходя мимо зеркала в коридоре,
Останавливался, поправлял волосы,
На лицо смотрел и на руки с пальцами вытянутыми.
Типа, красавец, как он такой умный здесь очутился.
А в столовой ни на кого не смотрел,
Все глаза вниз опускал,
И ложкой суп так аккуратно, и хлеб ломал,
А после крошки со стола смахивал в ладонь.
А когда по коридору в столовую шел,
Все шифровался, боялся, что знакомого встретит.
А в палате, когда лежал, все в потолок смотрел,
И часто палату проветривал, выхолодил всю,
И руки мыл часто.
И не читал ничего, говорил, оно его заебало,
На буковки эти смотреть черные все время.
С ним санитарки без подъебок разговаривали,
Он еще с одной Ниной курить повадился,
На лавочке сидели, разговаривали о чем-то,
Все улыбались, а он ее за руку держал.
Он вечером свалил.
Около семи встал, переоделся,
Рюкзак собрал, попрощался со всеми за руку,
Извиняйте, сказал, может, кого обидел,
Выздоравливайте, мужики,
А сам на такси и на вокзал к киевскому.
7
И шо характерно,
Всех сюда приводят матери,
Или сами приходят, но с матерями,
Один только раз с сыном пришел отец,
Так там сын и батя серьезные, трудяги с севера,
Им на вахту нужно было, так они для профилактики.
А матери – те разные бывают,
Но все одно и то же –
Б?да, боже ж м?й, а шо ж, б?да –
И все головами сокрушенно так качают
И губы поджимают.
А многие смотрят еще недобро, зло,
Вроде это я ее Валерику наливал неделю,
И он теперь стонет на койке, небритый и с подбитым глазом.
А она суетится, в аптеку здешнюю сгоняла,
Что там доктор навыписывал – все купила,
А теперь то тапочки из пакета достает,
То воду минеральную Валерику,
Ложку, тарелку, чашку, тут со своими надо,
Хлебушка, банку тушенки в холодильник,
А Валерик еще дня три ничего есть не будет,
А только пить воду, курить, и пытаться что-то укусить,
Яблоко там у соседа перехватить,
Супчика похлебать, который соседи по палате принесут,
И так постепенно, понемногу, раздуплится,
Спать ночью без сонников начнет,
Потом руки дрожать перестанут,
Из стороны в сторону в коридоре уже заносить не будет,
Прояснится в башке, побреется, разговаривать начнет,
А потом аппетит такой приходит, ешь, что видишь, и все мало.
Даже ночью встают, проснешься и слышишь, кто-то в своем углу
В себя закидывает что-то, не выдержал.
Но все друг с другом делятся,
Не всем же мать или жена каждый день передачки носят,
Котлеты, картофель, пироги, вареники, сало, булочки, соки,
Рыбу жареную, макароны с тушенкой, печенку отбивную жареную,
Яблоки, апельсины, бананы и все такое.
Не всем, конечно, кому и литру супа на три дня,
А он на второй киснет.
Таких вот и подкармливают.
А еще столовая есть, в нее по коридору направо,
Мимо палат неврологического отделения.
Там все в основном не ходящие, больные по правде,
Редкая бабушка прошаркает по стеночке вдоль коридора
С чашкой в дрожащей руке.
Там посетители всегда в коридоре, люди нормальные.
Так они на нас, когда мы с тарелками и чашками в столовую
Своим ходом идем, смотрят все,
Как мамы те.
Не, ну не все так смотрят, конечно.
Есть и такие, кто понимает что-то.
А в столовой
(утром там суп и хлеб,
На обед первое и второе, суп или борщ, каша гречневая, гороховая или пшенка,
Салат из свеклы или капусты, и хлеб, белый и черный)
Все с первым больше хлеба съесть пытаются, чтобы не всухую.
И всякому съестному радовался дедушка-вкуснятина.
А как радовался он, когда на второе был горох!
Он ел и приговаривал, ел и приговаривал
?Какая вкуснятина! Какая вкуснятина!?
Действительно, вкуснятина, горох,
Он сытный и после него тепло спать.
А дедушка все покачивал головой
И после обеда говорил куховаркам ?Спасибо?.
И все сокрушался,
что некоторые несознательные к гороху не притронулись.
Тогда он забирал их порции к себе в палату,
Дедушка-вкуснятина,
Для которого здешняя жизнь -
Единственный шанс почувствовать,
Что в человеческой шкуре
Все еще есть жизнь и общение,
Трехразовое питание и относительно белое
Постельное белье.
И кто-то тебя слушает, кто-то с тобой общается,
И за окном что-то происходит,
И люди говорящие ходят.
Есть в мире погода, и атмосферные осадки,
И даже твое к ним какое-то отношение есть,
Которым ты с кем-то делишься.
8
И надо было,
Чтобы вечером нарисовался этот мудак со спиртом.
Принесло его, ****ь, на мою голову.
И воды принес, и сам разбавил, и глотнул для вида.
А мне что – мне уже было не страшно,
Я лечиться приехал,
Так что теперь было можно,
Последний глоток, так сказать,
Перед новой жизнью.
А потом я под капельницу,
И все пройдет, и наступит сон.
А потом будет завтра,
И там я буду другим.
Ага, *** там.
Сосед по палате, Вовечик с севера,
Сразу все смекнул, только в глаза утром глянул.
Даже не спрашивал.
Он уже оклемался немного, поэтому мог выходить.
Но ходить одному скучно.
Ну, купишь коньяку, ну, выпьешь, покуришь…
А поговорить?
Как-то заходит и так по-хозяйски:
Идем!
И ты идешь, и куда не спрашиваешь, все и так ясно.
И на душе теплей становится, что есть еще люди.
И для вида, как водится, посокрушаемся,
Головой покачаем.
А шо делать?
Уже налито и выпито, и молча покурено, и хорошо пошло.
И разговоры от бутылки к бутылке одни те же,
Темы с вариациями,
И уже договариваешь за собеседника,
И в курсе его дел,
Семейных и по работе.
И знаешь, как ехать по зимнику,
И почем морозы на северах сырьевых империй.
И какая машина ?КамАЗ? в руках толкового Вовы.
И за Путина тоже горд, и одобряешь политику,
И догадываешься, каких Медведев президент,
Потому что сейчас наливает Вова, пьем на его.
А завтра будем пить на мои,
И отношения между нами
Потеплеют на несколько градусов,
А что свободы у нас больше, то и бардака поровну,
А свободу – ее такими как мы считают,
И всех нужно к ногтю,
А что главное – люди хорошие.
Пили мы на улице, за гаражами.
Выпьешь, покуришь, поговоришь,
И снова в палату.
Идешь по коридору, умное лицо делаешь,
Санитаркам улыбаешься,
Свернешь в туалет,
А потом лежишь в палате, в потолок смотришь, обеда ждешь.
Пообедаешь, а день такой длинный и бабок нет.
Вызваниваешь кого-то из друзей, насочиняешь чего-то,
Мол, приходи, лежу в больнице,
Давно не виделись – кто тебе откажет?
Только последняя сука,
Друзья так не поступают.
И приходили.
Сидим, друг друга расспрашиваем,
Как, мол, оно все,
Сидим, с виду такие мудро пожившие,
Опытные, с женами и детьми.
Проблемы, проблемы, но не без юморка.
Типа, переживем все, не пальцем деланные.
И если кто пьет для удовольствия,
Для широты разговора,
То ты пьешь, чтобы пить,
Киваешь, со всем соглашаешься,
А напоследок нужно стрельнуть денег,
Да так, чтобы на завтра хватило.
Не в падлу, слышь?
Отдам при случае.
9
Здесь не любят давать зеркала,
Чтоб небритый сосед
Привел себя в божеский вид.
И каждая ночь здесь –
Как подготовка к битве
С демонами бессонницы,
Черно-белыми и цветными
Сериалами с продолжением,
Чьи сюжеты так лихо закручены,
Что какой-нибудь Тарантино
Перед этим пиршеством
Кинематографического искусства,
Отмеченного небывалыми символизмом и глубиной, -
Неоперившийся ассистент неизвестного режиссера.
И отъезд отсюда –
Надежда на прощание вечное,
Даже без права памяти.
Здесь не принято говорить ?До свидания?,
И плохая примета – забыть свои вещи.
Здесь часто презренье к себе подобным,
И не редка поддержка друг друга.
Здесь все, как в обычной жизни –
Жизни отдыхающих.
Метки:
