Смерти нет

Рассвет шаг за шагом овладевал его усталыми, воспалёнными глазами, налитыми очередным приступом меланхолии...Уже тридцатый год он жил в обнимку со своей сестрой, своей терновой невестой, своей хладной музой, своей неизвратимой, священной печалью, ставящей печать на всём его существе, но в первую очередь отмечающей глаза, вечно уставшие, тяжело больные...глаза призрака, на трагичную, неупокоенную бесплотность которого накинули тяжелый саван материи и времени, которая хранится в ней.
И все тридцать лет он боролся в ожидании, неизменно таская наган за пазухой и зная, что ему не придётся прибегнуть к его услугам. Он знал это наверняка, это был его обратный рок, его единственная доза героина, ставящая жизнь слишком низко, чтобы торговать ею было бы достойно...
Он ждал Обратимость, он пел об Обратимости, он встречал её в своих, исполненных тревоги и тягостной разлуки, снах. Принимая муку видеть Её во всех и всём и не иметь до поры, до времени возможности прорваться к Ней, он прекрасно осознавал, что его жизнь и святость кроются в этой сделке со временем- своим единственным мучителем и своим единственным верным другом на этой земле.
Шли годы, шли десятилетия, перед его прожжённым взором проносились вихри людей, тщедушные страсти, веер мимолётных событий, столбы жизненной пыли...Он не был ни к кому привязан, он никого не знал, и при этом знал всё и каждого, знал каждый миг, каждый знак, каждое движение, силу трения и закон иллюзий.
У него было лишь одно спорное достоинство, которое давало призракам вокруг думать, что они-то знают о нём всё- это то, что звали они Гордыней, но что, на самом деле, было лишь предтечей Обратимости.
Его Гордыня не позволяла ему думать о смерти, ибо он мог думать лишь о Смерти, со смертью призраков не имеющую ничего общего, кроме созвучия.
И на тридцатом году жизни Обратимость вернулась. Её приход был отмечен благостью, которая вылилась в ещё большем отчуждении от людей. Все отшатывались от Него, как от прокажённого, нечистого, опасного духом.
Лишь кучка разбитых, растерзанных жизнью за свои попытки обрести Жизнь, пришли к нему. Вечность была их нерушимыми узами, узами воинства Жизни...

Она, как могло показаться обывательскому слепому взору, жила жизнью обычной девушки, жизнью без Жизни, которую можно сравнить лишь с дешёвой интерлюдией. Единственное, что могла видеть лишь она одна-это символы. Её Гордыня, скрываемая за маской скепсиса, рождала возможности для понимания Символов, которые кроме неё, не понимал и не мог понять никто.
Символы роднили её со Смертью, отклоняя смерть, как порождение пошлого людского комедианства.
Её отличием от Брата было самоотрицание Духа, что делало её воплощением Обратимости, символом зримого и жестокого милосердия.
Люди издевались над ней, принимая в своё лоно. Люди смеялись над ней, произнося свои успокоительные речи. Люди боялись её, подспудно чувствуя приближение её Брата, воссоединение Обратимости в Единое.
Люди манили её на свою сторону, привлекали несметными дарами, угрожали отчуждением, тем, что так пугает их, отчуждённых от рождения...Она принимала людские дары, и вместе с тем единственным её даром было Время- единственный верный друг на этой земле.

Обратимость обрела очертания бытийности лишь при их встрече...
Нет, они и до этого много раз виделись, ходили в кафе, разговаривали на улицах, бегали по тротуарам, сидели на трамвайных рельсах...
Но встретились они лишь после того, как люди объявили его мёртвым...Смешно, что только Она считала Его живым, родившимся, воскресшим после того, как поздним воскресным вечером кто-то превратил его мнимое тело в мнительный труп.
Она не плакала на комедии похорон, она не принимала соболезнований, лишь сияние спокойного принятия Жизни озаряло её странный, как казалось людям, взгляд.

Примерно через месяц её нашли мёртвой в своём гостиничном номере. При обыске, кроме нагана, его нагана, была обнаружена записка следующего содержания:
"Вы думаете, что это трагично? Милый, это так весело, танцевать на костях. Это так весело, когда тебя считают мертвым, а ты ради смеха умираешь ещё и ещё, и ещё...вводя в заблуждение этих ослов! Он пришел наплевать на ваши могилы! Он пришел сжечь ваши слёзы! Вы, распятые на кресте, вы умерли, а не он. Я, пожалуй, подыграю вам в тридцать третьем акте вашей предсмертной агонистической сценки, я сделаю вид, что есть эта пуля, и есть голова, и что пуля может соединиться с головой, как вам хотелось с самого моего рождения, хотя никто из вас, мёртвых, не знает, как это-рождаться вечно и не рождаться никогда. Нам смешно, нам весело, ибо мы есть Любовь. Очнитесь, милые, убейте себя, как можете, но никому не говорите, что это- смерть, так как смерти нет... смерти нет..."

Когда через несколько дней в том же номере был найдет труп следователя, который первым прочитал это письмо, на лицах людей было лишь недоумение...Любовь исчезла. Смерти нет.