цвет
Тяжко, неразворотисто, в развалочку, как черепаха. Сжать бы горящее сердце этой проказы, совладать со страхом, гневом и предвзятостями – разрыв на каждом слове. Отличное слово – ?разрыв?, часть моей природы. Чувствую, что умираю – воздуху…! Воздуху – человек шагает к окну. Безумец, с сияющими бесконечностями по одному на глаз, по-совиному скалится на гарнизон ночи. Скоро он вернется к своим первородным братьям и сестрам, которые так мучили его все то время, что он провел в постели, думая ?схожу с ума! Воздуху!? - форточку выбили и оконную раму отнесли на завод. Безумец в последнее время пытался найти хоть что-то – вдохнуть воздуха и тогда уже под воду, удержаться бы только: поэтому он начал писать новую картину: через силу, расплываясь в сине-зеленых водяных бликах на мольберте, стекавших до подрамника. Чье-то лицо носило рядом с бездной озер эту краску, но в первых симптомах безумия он позабыл об этом.
Каждый вечер служанка так же приносила безумцу ланч: омлет и чай с молоком; теперь знаем: в те дни своей жизни он не растворил рассудок в озере на картине лишь потому, что топил его в топленом молоке. Каждый день ива на картине качалась все сильнее, подставляясь под ветровые хлестанья; все яснее проступали призрачные фигуры между прожилок сосновой рощи. Чьи-то руки, чьи-то глаза: как тут не сойдешь с ума. Безумцу не хватало всего пары дней, чтобы закончить этот макабрический танец Пана на пропитанном маслом поле полотна, да пары сотен фунтов, чтобы заплатить за свою комнату на третьем этаже (почти belle etage для такой belle peinture) и молочный чай около шести вечера. Благо, что оставались безумцевы койки в поликлинике. Глаза его наливались зеленоватой соленостью, когда он подолгу смотрел в больничное окно на игру световых насекомых между иллюзиями листвы, а веки не теряли пунцово-красной усталости. Нервные руки целыми дням то покоились между худыми коленями, то трясущимися знаками требовали подать их обладателю мольберт и кисти.
Разрушающееся от бездеятельности полотно, вспыхивая зелено-голубыми слезами по краям холста каждый раз, когда на него попадал солнечный свет, теряло свою живость и надежду на завершение. Стояло все еще почти на своем belle etage, хотя бывшая комната безумца теперь сдавалась улыбчивому темноволосому студенту, по форме очков и размеру штанов марширующему рядом с ему подобными. Безумец был блондин. Завешенное полотно стояло в углу комнаты рядом с зеркалом провинившимся трофеем, и внутри него разрывались в схватке болотные лилии с тенями лесных птиц. Страх хватался за студента, когда он глядел на это создание воспаленности человеческого сознания с выпуклыми кувшинками и проблесками солнечного азарта, через который проступали взгляды берез, черных взмахов опавшего вороньего оперения, застывшего в воздухе после полета. Холщовый столб ткани перекрывал только земляное лицо обезумевшей картины, но сам безумец все еще сидел на краю своей больничной койки с тканью белой рубашки, пристававшей к его вспотевшей коже на костлявой спине. Принесли больничный чай – без молока, засахаренный, как королевское лицо в пудре. Безумец ненавидел сахар и готов был есть соль, лишь бы ему дали в руку кисть. ?Соль земли, соль земли…? - он бормотал, притягивая к впавшей груди сложенные ноги вместе с сосредоточенностью Гаутамы.
М. сказала, что Анутан совсем потерял рассудок, когда его пришла навестить старая знакомая с ее высокими каблуками и персиковым смрадом вокруг шеи. После ее визита доктора совсем не могли с ним совладать – он почти перестал есть и пить, говорил мало и только мог искать соответствие цвета собственных глаз в бликах на весенней листве. Оставалось и остается ему, если он все еще жив, не долго – так и сидит, по-мартышичьи сложив перед собой руки и ноги; от старой знакомой не осталось ничего, кроме запаха персиковой рощи на всю палату – совсем не то болото, не лес и не березовый взгляд.
Глаза наливались изумрудным светом, когда она улыбалась – зрачки становились больше. Безумец предложил ей вместе глядеть на ветви заоконных деревьев, но она качала головой, опускала ресницы и говорила, что очень жаль, но нужно спешить на съемки, что пока она забрала его вещи и деньги к себе. Глупая. Спешить некуда – как же тут не свихнешься. Спешить некуда, глупая! Зеленый блеск на заилившейся, булькающей глади – как тут не сойти с ума. Улыбается, как актриса, а смотрит, как целая березовая роща. Безумец сделал запись в дневнике в день, когда она ушла: ?Демиург прячется в лесах?; пока более она не приходила – услышали бы ее каблуки в вестибюле. Студент картины страшится и хочет ее поскорее выкинуть или продать, да совесть не позволяет – никогда он сам не смог б так расчертить хаос между голубым и зеленым в водяных бликах своего лица. Как тут дышать.
Каждый вечер служанка так же приносила безумцу ланч: омлет и чай с молоком; теперь знаем: в те дни своей жизни он не растворил рассудок в озере на картине лишь потому, что топил его в топленом молоке. Каждый день ива на картине качалась все сильнее, подставляясь под ветровые хлестанья; все яснее проступали призрачные фигуры между прожилок сосновой рощи. Чьи-то руки, чьи-то глаза: как тут не сойдешь с ума. Безумцу не хватало всего пары дней, чтобы закончить этот макабрический танец Пана на пропитанном маслом поле полотна, да пары сотен фунтов, чтобы заплатить за свою комнату на третьем этаже (почти belle etage для такой belle peinture) и молочный чай около шести вечера. Благо, что оставались безумцевы койки в поликлинике. Глаза его наливались зеленоватой соленостью, когда он подолгу смотрел в больничное окно на игру световых насекомых между иллюзиями листвы, а веки не теряли пунцово-красной усталости. Нервные руки целыми дням то покоились между худыми коленями, то трясущимися знаками требовали подать их обладателю мольберт и кисти.
Разрушающееся от бездеятельности полотно, вспыхивая зелено-голубыми слезами по краям холста каждый раз, когда на него попадал солнечный свет, теряло свою живость и надежду на завершение. Стояло все еще почти на своем belle etage, хотя бывшая комната безумца теперь сдавалась улыбчивому темноволосому студенту, по форме очков и размеру штанов марширующему рядом с ему подобными. Безумец был блондин. Завешенное полотно стояло в углу комнаты рядом с зеркалом провинившимся трофеем, и внутри него разрывались в схватке болотные лилии с тенями лесных птиц. Страх хватался за студента, когда он глядел на это создание воспаленности человеческого сознания с выпуклыми кувшинками и проблесками солнечного азарта, через который проступали взгляды берез, черных взмахов опавшего вороньего оперения, застывшего в воздухе после полета. Холщовый столб ткани перекрывал только земляное лицо обезумевшей картины, но сам безумец все еще сидел на краю своей больничной койки с тканью белой рубашки, пристававшей к его вспотевшей коже на костлявой спине. Принесли больничный чай – без молока, засахаренный, как королевское лицо в пудре. Безумец ненавидел сахар и готов был есть соль, лишь бы ему дали в руку кисть. ?Соль земли, соль земли…? - он бормотал, притягивая к впавшей груди сложенные ноги вместе с сосредоточенностью Гаутамы.
М. сказала, что Анутан совсем потерял рассудок, когда его пришла навестить старая знакомая с ее высокими каблуками и персиковым смрадом вокруг шеи. После ее визита доктора совсем не могли с ним совладать – он почти перестал есть и пить, говорил мало и только мог искать соответствие цвета собственных глаз в бликах на весенней листве. Оставалось и остается ему, если он все еще жив, не долго – так и сидит, по-мартышичьи сложив перед собой руки и ноги; от старой знакомой не осталось ничего, кроме запаха персиковой рощи на всю палату – совсем не то болото, не лес и не березовый взгляд.
Глаза наливались изумрудным светом, когда она улыбалась – зрачки становились больше. Безумец предложил ей вместе глядеть на ветви заоконных деревьев, но она качала головой, опускала ресницы и говорила, что очень жаль, но нужно спешить на съемки, что пока она забрала его вещи и деньги к себе. Глупая. Спешить некуда – как же тут не свихнешься. Спешить некуда, глупая! Зеленый блеск на заилившейся, булькающей глади – как тут не сойти с ума. Улыбается, как актриса, а смотрит, как целая березовая роща. Безумец сделал запись в дневнике в день, когда она ушла: ?Демиург прячется в лесах?; пока более она не приходила – услышали бы ее каблуки в вестибюле. Студент картины страшится и хочет ее поскорее выкинуть или продать, да совесть не позволяет – никогда он сам не смог б так расчертить хаос между голубым и зеленым в водяных бликах своего лица. Как тут дышать.
Метки:
