Светлой Хельге
В пульсации серых высоток одиноко горело сердце. Пламя рвалось, убивало все, что ненароком заглядывало в темные окна. Билось до крови о голые стены, царапало бетон, вгрызалось в древесину, скрипуче стискивало зубы. Гоготало, визжало, все хотело спуститься на землю. А серые глаза безучастно смотрели в пустоту, в гулкий рев адской пляски.
– Ты зачем? – тихо спрашивал взгляд. – Остановись, глупое, океаном не потушишь, что натворило ты в маленькой комнате.
Яростно сверкнули злобные языки, вдавили в стену, напором сжали в кулак, не очнуться, не подняться.
– Замолчи, уродливое! – На крик срывается все милосердное, все здравое в теле. – Вздутые язвы тебе нравятся что ли? Зачем кислотой ты брызгаешь, если нет в этом помощи? Ревешь, как громадина страшная, а на деле же – только букашечка. Что? Не понятно? Успокойся, ужасное!
Не поверить, но вдруг унимается. Тлеет несчастное, тихо пошкваркивает. Грустно вздымается сизая дымка, безнадежно бросают свой отблеск зрачки. Дума горькая полынью вдруг в горле зачавкает.
Где ж ты, светлая Хельга-воительница, которая зерна бросает, где хочется? Дошли уж плоды, скоро спелые рухнут на землю, а там не умоют росою, не капнут меда горько-сладкого, и загниют звенящие золотом яблоки. Блаженной мякотью не насладишься, красавица, если некогда взгляд растуманить припудренный.
Так и тьмой недолго окутаться, когда пламя потушено милостью, которая людям дает спокойствие. Поспеши, моя Хельга наивная, скоро искорка быстрая выбежит, искра мелкая, самая крайняя, ее в век не найдешь ты прекраснее. И последнее сердце погаснет в пыльной комнате, под взглядом ненавистных серых глаз.
– Ты зачем? – тихо спрашивал взгляд. – Остановись, глупое, океаном не потушишь, что натворило ты в маленькой комнате.
Яростно сверкнули злобные языки, вдавили в стену, напором сжали в кулак, не очнуться, не подняться.
– Замолчи, уродливое! – На крик срывается все милосердное, все здравое в теле. – Вздутые язвы тебе нравятся что ли? Зачем кислотой ты брызгаешь, если нет в этом помощи? Ревешь, как громадина страшная, а на деле же – только букашечка. Что? Не понятно? Успокойся, ужасное!
Не поверить, но вдруг унимается. Тлеет несчастное, тихо пошкваркивает. Грустно вздымается сизая дымка, безнадежно бросают свой отблеск зрачки. Дума горькая полынью вдруг в горле зачавкает.
Где ж ты, светлая Хельга-воительница, которая зерна бросает, где хочется? Дошли уж плоды, скоро спелые рухнут на землю, а там не умоют росою, не капнут меда горько-сладкого, и загниют звенящие золотом яблоки. Блаженной мякотью не насладишься, красавица, если некогда взгляд растуманить припудренный.
Так и тьмой недолго окутаться, когда пламя потушено милостью, которая людям дает спокойствие. Поспеши, моя Хельга наивная, скоро искорка быстрая выбежит, искра мелкая, самая крайняя, ее в век не найдешь ты прекраснее. И последнее сердце погаснет в пыльной комнате, под взглядом ненавистных серых глаз.
Метки:
