ЗЛО рассказ
Могучий клён стоял под окном одинокой хатки, построенной в затерявшейся в лесу деревеньке, какие пустели и сотнями умирали, изжив себя в набежавшем, как разрушающая буря, переменчивом человеческом бытие. И, смотря, свысока на неё, качался и шумел, будто говорил с нею. Летом он расправлял свои зелёные листья, звонко шумя и радуясь, забывал, что есть на земле горе и слёзы, тянулся каждой своей веточкой к солнцу, и оно, улыбаясь ему, гладило каждый его листок, делая его блестящим и полным жизни. Тёплый дождик поливал землю, на которой он рос и он становился все стройнее и выше от года в год.
Радовался он, пока холодный ветер не приносил всему живому, столько печали и горя, что он начинал скрипеть и плакать, и холодные капли дождя, как слёзы, стекали по листьям, которые желтели и падали на занесённую пылью и поросшую мхом крышу хатки, чернели на ней и умирали.
Это была грустная пора для всех его братьев на земле, которым бог дал листву. Но ещё он был болен не только их болью. Они не видели в своей жизни того, что пришлось ему: ужас человеческого бытия. Не всегда он был таким сильным и высоким, но именно тогда мог своими ветвями заглянуть в маленькие окна хатки и увидеть всё, что скрывалось в стенах этой хатки, около которой он рос. Никто не трогал его с тех пор, когда крылатое семечко, кружась и ликуя от подарённой радости жизни, упало в землю и дало свой рост именно тут, превращаясь в стройное дерево. Вот тогда и пришлось ему стать свидетелем того, что сами люди называют большим злом и почувствовать боль от этого зла и ему, клёну.
Но ещё и в помине не было даже того семечки, когда в сельской хатке, совсем доходящей от дряхлости, в многодетной семье бедного колхозника, где все были девочки, росла одна из них, маленькая, худенькая, по имени Павлина. И не знала ни она, ни её родители, давшие ей жизнь для счастья, для радости, что бог положит на неё такой тяжёлый крест и, превратив её жизнь в пытку, даст ей невыносимо тяжёлый уход из неё.
Павлина выросла и осознала свои недостатки: маленький рост, худенькое слабое тельце, носимое тонкими быстрыми ножками. Только глаза её на милом личике были большими, синими, как небо, и такими же открытыми, как оно. И каждый человек мог прочесть в них желание жить и быть счастливой.
Так никто из парней здешних всерьёз и не глядел на неё из-за маленького роста, считая её девочкой. ? Какая же из неё хозяйка, жена?? - думал каждый, кто её знал. Хотя и, правда, выглядела она моложе своих сверстниц, была подвижна и легка, только появляющиеся морщинки у глаз, могли выдать её возраст и рассказать, что ей уже за тридцать лет Кто-то однажды назвал её Павлинкой, и это ласковое имя, так подошло ей, что навсегда и закрепилось за нею.
Так и осталась бы она старой девой у родителей жить, если б не их горячее желание выдать её замуж и не нашёлся тот, который составил ей пару.
У крупной, похожей на мужчину, женщины, было два сына. Хотя отец их был совсем маленького роста, но оба они были в мать: высокие, с крупными телами и большими руками и ногами. Старшего звали Роман, и был он ещё крупнее своего брата. Рост его достигал почти два метра, широк в плечах и без тонкой молодой талии, какие были у его сверстников. Сжатый кулак его был похож на боксёрскую рукавицу, какую одевают для борьбы и состязаний. Вот голова только у этого тела была, хоть и огромной, но слабой: учиться он совсем не мог. И просидев, никогда ничего не соображая, но, всегда, кому-то суя под нос, для устрашения, кулак свой, он протиснулся через восемь классов советской школы и кое-как одолел дело тракториста. Получив права, он был, как все и, оставшись в деревне, поступил на работу в колхоз
Вряд ли какой другой девушке понравился бы этот верзила, но Павлинке не с кого было выбирать, все прошли мимо неё, ни один не остановился, кроме этого, значит он её судьба…
?Может бог и даёт счастье?- думала её мать ?Дождалась своего, такая сама послушная и добрая из всех дочерей, останется и будет рядом жить, будет рядом помощь и в старости, а она не за горами?.
Отец в душе был против такого брака, только молчал, кусая ус. Уж очень странно было мыслящему человеку и смущало его, что жених моложе невесты на целых 10 лет. Но сколько таких пар прошло через жизнь...
?Ну в девках, всю жизнь, не имея мужа, ни детей, тоже горе. А так будет иметь, да ещё, какую опеку! И молодой, и сильный! Парень, мужчина всегда найдёт жену, выгнать не шутка, а где потом кого найдёшь? А раз берёт Павлинку, и такие серьёзные намерения, сразу женится, пусть идёт, пока берут. Бог не допустит, не пропадёт?
И Павлинка стала женой Романа.
Парой они были необыкновенной: она, вёрткая, маленькая, ему под мышку, худенькая, с умными глазами. Он, верзила, неповоротлив, с тупым остановившимся взглядом серых тусклых глаз, смотрящих из-под широких сдвинутых бровей, подчёркивающих его беспричинную, родившуюся вместе с ним злобу, возможно на тех, кто впустил его в этот мир, таким порочным.
И в первый же день после брачной ночи, Павлинка почувствовала то, что ещё никогда не было с нею: смятая огромным телом, боль душевную и горькую обиду. Упрекнул её Роман в том, что кому-то ещё до него отдалась. Какие-то сомнения зародились в нём насчёт этого и не смог сдержаться, всё равно высказал, да ещё с какой обидой!
А как принять неправду, да такую, от которой зависела уже настоящая и будущая жизнь? Стерпела она, вся дрожа и телом и душой, отмахиваясь от разных мыслей, что потоком плыли в её мозг.
?Ни человек он, зверь?- думала она ?Но что сделаешь, поздно, я его жена, никому не пожалуешься. И, правда, поверят ему, а не мне. Должна страдать, не у всех же счастье в семейной паре?.
А он, тем временем, менялся на глазах. Всё больше чем-то недовольный, угрюмый, дразнил и подкалывал Павлинку, возбуждая к ссоре, обзывал её скверными словами, чуть ли не считая её ?дурой?. Но что ей оставалось делать, если только не стерпеть и не смолчать?
Неизвестно, что случилось бы в их жизни, но Романа призвали исполнить долг защитника Родины, и Павлинка проводила его на службу в Советской Армии.
Ушёл он и через короткое время, пришло письмо, да такое тёплое, хотя и написанное так, что из-за ошибок читать было нельзя, но писал, как трудно ему даётся служба и как глубоко осознал все свои ошибки и понял, как безумно любит её, Павлинку. Просил прощения за всё причинённое зло своё, велел ждать и клялся, что впредь ничего подобного не повторится.
А ещё через 9 месяцев, он уже мчался домой, толкая и грубо тесня в автобусах других пассажиров, размахивая руками, громовым голосом извещал, что едет в отпуск, стал отцом не одной, а сразу двух девочек- близнецов.
Отпуск, как и всё хорошее, быстро пролетел. Роман привёз из роддома домой Павлинку с близнецами, ещё более похудевшую, после перенесённых родов. А на завтра уехал для продолжения службы в свою часть, которая находилась в далёкой Украине, в Луцке. Павлинка вновь осталась одна у своих родителей растить двойняшек. Хотя ей и было трудно с ними, но это были самые счастливые месяцы её замужней жизни. Может, не хватало хорошей еды, одежды и обуви, но был покой и мир в доме, изредка нарушаемый детскими болезнями, но и это было не так часто. А с тяжёлым трудом Павлинка справлялась, хотя и маленькая и тоненькая, где руки не брали, голова помогала.
Так и дождалась она своего Романа, когда девочки уже подросли, пошли ходить самостоятельно. Хотя и были они близнецами, но одна на другую совсем непохожими. Звали их Люся и Иринка. Люся была маленькой, тоненькой, на целую голову ниже Иринки, уже теперь так напоминавшей своего отца, но, ещё больше, бабушку, мать его. Тот же большой размер ноги, то же крупное тело, которое так быстро росло, раздаваясь и в высоту и вширь. Но для Павлинки, они были одинаково дороги, и она всю душу вкладывала в обеих.
Роман вернулся весёлым, рассказывал о службе, как трудно было сначала и только, под конец, немного привык, стало легче проживать муштры и другие невзгоды, на которых держалась его служба. Свобода влила в него радость, которую он и принёс в дом вместе с надеждой, что всё самое страшное пережито, осталось позади, а дальше только хорошее.
?Что гражданская жизнь по сравнению с армией, шутка? - говорил он и довольно улыбался
Жили теперь всей большой семьёй у тестя в маленьком деревянном домике, с тускло поблёскивающими окошками, ютившимся в самой середине деревушки, через которую пролегала высыпанная жёлтым гравием дорога, ведущая прямо в близлежащее местечко.
Роман снова сел на трактор и вскоре начал приходить угрюмым и злым. По хозяйству он ничего не хотел помогать тестю, ссылаясь на то, что это всё не его. И тогда тесть с тёщей подбросили ему мысль: построить свою хату, мол, они помогут зятю. Тесть когда-то был плотником и построил не одну деревенскую хатку. Роман повеселел, у него появилась цель: собирать деньги на свою хату. Будет она сложенной из дерева, из государственного леса, строить будут на другой стороне улицы, вниз, к лугу. Там никто им мешать не будет, они никому, там свободное место. Только вот с шифером будет сложнее, трудно его купить и дорого стоит. Но это не должно послужить тормозом, там, где начато дело, надо его продолжать наперекор всему.
И Роман начал собирать деньги на свою хату. Зажал всю зарплату и ни копейки не давал на содержание семьи, да и зарплата его была совсем мизерной, трактористам в колхозах на гусеничном тракторе, платили мало. И тогда Павлинке пришлось подумать, как заработать ей. Пойти дояркой в колхоз? Хрупкая, слабенькая, не могла работать тяжело. И решила она идти в почтальоны. И здесь сумка тяжёлая, тянет её к земле, но разве можно было иначе? Хорошо ещё, что жила у родителей, мать управлялась одна по хозяйству и девочки были под её присмотром.
Так и шла жизнь, тянула за собою год за годом, месяц за месяцем, день за днём. Роман её, всё более капризный, всегда чем-то недовольный, быстро выходит из себя, надо ему постоянно во всём угождать и молчать, не замечая его постоянную неправоту.
Но вот уже и собраны деньги, пора начинать строить дом. Измучились пока достали разрешение от властей, не одному было всунуто в карман, но добились. И в один счастливый день привёз Роман брёвна на всю хату. Строительство тянулось долго, строили сами, Роман с тестем вдвоём. А надо было ещё и в колхозе работать с утра и до ночи. Но дом вырос. Только на крышу не хватило шифера, пришлось обойтись тем незаменимым в хозяйстве колхозника, деревом. Хорошо когда голова на плечах, а если в ней ещё живёт и ум, всё становится на свои места.
Павлинка опять забеременела и родила третью дочку. Не доволен был Роман, хотел сына. Но что могла сделать Павлинка, как она могла в таком случае угодить своему злому мужу? И снова терпела слова незаслуженной обиды.
?Человек ко всему должен привыкнуть, я тоже? - уговаривала себя эта бедная женщина и внушала себе, что это ей удаётся. ? Пусть бесится? - горько думала она. ?Добровольное? изнасилование жены мужем не считалось чем-то выходящим из рамок приличия и принималось обществом. Неповиновение жены было хуже и грозило всеобщим осуждением и посмешищем. Какая разница, что чувствует твоя душа, если в своё время стала женой? Чувствовала Павлинка, что всё не так должно было быть, но что она могла сделать? И, большинство супружеских ночей были такими, когда Роман так мучил её, что она утром вставала, шатаясь от слабости, как от ветра, всё больше становясь похожей на былинку, а под глазами синие круги делали её похожей на старушку. Сердце в груди так стучало, будто оно было не там, а в голове.
Глава вторая
Долго строили хату. Все собранные средства ушли на это строительство, терпели недостатки и безденежье. Всё ушло туда: сбережения Романа и родителей, все их проданные бычки и коровки, молочко, продаваемое государству по 20 копеек за один литр. Роман, как только мог, ловил время и помогал отцу, для войны с женой не было времени.
Но жизнь Павлинки совсем изменилась к худшему, когда перешли в свою хату и стали жить отдельно от родителей. Роман совсем озверел. Ни за что избивал её, угрожая, что будет ещё хуже, если кому-то пожалуется. Павлинка молчала, она ходила вся в синяках, а людям и отцу говорила, что упала то с велосипеда, то оступилась в подвале. Но ещё одно страшное горе подстерегло Павлинку: умерла её мать. С нею только и могла бедняжка разделить своё горе, которое и мать положило без поры в могилу.
?Мамочка моя бедная? - горевала Павлинка – ?Мучилась и ты на этом белом свете, а теперь мой черед отмучиться и только тогда уйти к тебе. Страшно и обидно было тебе, видела боль дочернюю, не выдержала, стала болеть, слегла от горя и вскоре отдала богу душу, моля его за дочь свою, чтобы не покинул бедную сироту одну, без опеки своей. Молодость ещё подержит меня, но, сколько, один бог и знает?.
Отцу Павлинка не могла всего рассказать, да и зачем причинять ему боль? И как рассказать о том, как Роман её насилует, если начинает проситься, закрывает рот грубыми пальцами, как тисками давит ей горло.
После похорон, снова несчастье: был пожар в деревне, сгорела соседская хата и перекинулось пламя на хату родителей Павлинки, сгорела крыша. Отца забрала к себе сестра. Но и он от всего пережитого горя, вскоре умер. Осиротела совсем Павлинка.
Однажды она, неслышно открыв дверь, увидела, как Роман, подойдя к колыбельке малютки, которой исполнился только годик, оголил её, растянул ножки и, вывалив кончик огромного багрового языка на толстые губы, впился пахотным взглядом звериных глаз своих, в пухлую петельку между ножками девочки.
?Что ты делаешь? – бросилась к ребёнку Павлинка, вырвала её из рук отца и громко заплакала.
Роману стало неприятно, может и стыдно, с минуту он оплошал и чуть смутился, но быстро переменился, злобно посмотрел на жену и сказал:
?Не видишь, смотрю, интересно всё-таки! А ты всё прячешь да закрываешь, не добраться, пока не пригрозишь! Га – га – га!? - со скрежетом зубов неприятным скрипучим басом засмеялся он.
Павлинка задрожала, предчувствие кольнуло её в сердце, зло увидела она в его поступке. И снова, что она могла сделать? Он же не побил ни её, ни девочку, снова надо терпеть и молчать, о таком никому не расскажешь……
Но после очередного скандала с избиением, не выдержала Павлинка и решила пойти к его матери и обо всём рассказать ей.
Было тепло. Природа качалась, как в колыбели взлелеянное дитя, в самой красивой поре своей: стояло прекрасное щедрое лето. Солнышко согревало своими ласковыми лучами землю, а она, благодарная за этот дар, отвечала ему, отдавая свой сок. Питала им все творения бога на земле: и травку, позволяя ей нежиться и целоваться с ветерком, и деревья, благодарно шелестящие своими гладкими роскошными листочками. Каждое божье творение стремилось к животворному лучу. Что выползало и суетилось в своих нехитрых делах в коротенькой жизни, подставляя, то брюшко, то крылышки, нежилось, радуясь, что лилась с неба на них эта благодать. Что летало, широко распрямив крылья, и грудью рассекая прозрачный, наполненный теплом, воздух, и кто ходил на ногах своих, радовался тёплому щедрому дню, подарённому Богом для всего созданного им во имя процветания жизни.
Только Павлинка не видела никакой красоты вокруг себя. Она бежала к свекрови своей, искать защиты от её сына и на душе её было жарко не от солнечного луча, а от боли и обиды. Ей уже почти никогда не светило солнце. Склоненная низко на грудь голова, несла на себе фиолетово-лиловую шишку с куриное яйцо, глаза, окружённые синими кругами, застилали слёзы, сыпавшиеся одна, крупнее другой. На руках она несла малютку, потому что не могла ни с кем оставить её. Тоненькая, исхудавшая, замученная, она перебирала быстрыми тонкими, короткими ножками и была похожа на муравушку, несущую в своих лапках букашечку, прижав её к себе. Всё её тело было в ссадинах и кровоподтёках, но тщательно закрытое от постороннего глаза. Она стыдилась самой себя, своего тела, своей жизни и думала лишь сегодня, как ей завтра прожить ещё один день.
Свекровь её жила в местечке рядом с костёлом. Павлинка, вся дрожа, переступила крыльцо и постучала в её дверь.
?Кто ж там? Прошэ. Прошэ? - пробасил грубый женский голос на той стороне порога, который не мог принадлежать никому, кроме её свекрови. Толкнув входную дверь, Павлинка оказалась перед свекровью. Она стояла посредине помещения, служившего прихожей и вместе кухней. Высокая, как жердь, крупная и плотная, на бесформенных слоновых ногах, медленно и тяжело передвигающих огромное тело. Разговаривая с нею, Павлинке приходилось поднимать голову вверх. Она видела, те же глаза, какие были у Романа, только ещё и на выкате, жестокие, с остановившимся взглядом.
?О, внучку принесла, молодец, дай поглядеть! А что ж, это такое?? - глянула она на огромную шишку, что красовалась на лбу, и в глазах её промелькнуло тревожное любопытство. Грубая от природы её толстая шея, была ещё и изуродована зобом, который и постарался выкатить ей глаза и сделать больше, чем они были на самом деле. Одета она была в цветной, старый халат, а огромные цветы на нём, делали её ещё более крупной. Передняя часть халата была замусолена, кое-где виднелись кусочки засохшего теста.
?Мама, мамочка, спасай, иначе убьёт он меня!? - не смогла далее сдержаться Павлинка
?Кто это ещё??- ещё больше вытаращив глаза, спросила свекровь.
?Роман же!?- заплакала бедняжка и уткнулась лицом в ребёнка.
?Сядь и всё расскажи, я же, ведь, ничего не знаю! Всё радовалась, да думала, что у вас всё хорошо? - успокаивая невестку, говорила свекровь.
?Где там, мама….? - всхлипывая и, заливаясь слезами, еле говорила Павлинка: ?Недавно, чуть не убил, жестокий он, страшный человек, когда злой. А злой почти всегда?.
Свекровь, стараясь разрядить обстановку, попробовала шутить:
?Что б его намочило и не высушило, да все они такие. Послушай мою жизнь. Я, видишь, какая? Что мой муж против меня? А тоже бил, сильно бил, тоже жестокий, страх. Не знаю, что было бы, если б не два брата моих. Как пожаловалась я им, пришли, оба высокие, плотные, сильные. И так смолотили моего Степана, что живого места не оставили:
?Вот, говорят, только теперь попробуй, хоть пальцем тронешь сестру!?.
С тех пор успокоился мой Степан, не бил меня больше. Но как злоба накопится в нём, на скотине её вымещал. Ещё недавно, коню колхозному глаз вырвал со злости, безжалостный страх, зверь, не человек. А у тебя нет никого, кто бы тебя защитил, братьев нет, одни сёстры. Кто вступится за тебя? А что я? Был бы малый, набила бы его, а так, чем я тебе помогу? Поговорю, вразумлю, может, послушает, хотя сама знаешь, какой он твердолобый, никого не признаёт и не слушает?
На том и был закончен разговор невестки со свекровью. А Павлинке ничего не оставалось, как уйти с низко опущенной головой опять туда, откуда пришла.
Жалела её Пётра, так звалась свекровь, долго смотрела вслед и думала:
?Такая маленькая, худая, ножки тонкие, короткие, а замуж захотела, сидела бы у отца с матерью, и все дела. А он, такой мужчина, высокий, ладный, какая она ему пара? За ночь кошка съест…. Ему нужна женщина здоровая, крупная, как он, чтобы, если надо, и отпор дала и храпу набила. А эта не знала, что такое мужчина. А они привыкли нас обижать во всех веках, а женщина, она и на то, чтобы всё стерпеть…..?
Но назавтра пришла сама, не сказала, что Павлинка была у неё и жаловалась. Сделала вид, что сама всё увидела. Долго, весь вечер кричала, грозила сыну и, наконец, сказала невестке при нём же:
?Ещё раз побьёт, не терпи, обращайся в милицию, посади его, заразу, в тюрьму и бери развод, проживёшь, ни одна ещё женщина без мужа не пропала. Чем ?такой?, то лучше никакого?
Не трогал долго после этого Роман Павлинку, даже спать ушёл от неё отдельно. Но стал почти всегда приходить пьяным. Учинив скандал, обходился без рукоприкладства, но обзывал всех страшными именами, смешивал Павлинку с грязью и землёй. Только за полночь успокаивался, усыпал за столом, свесив огромную голову на большие руки. Тогда только всё утихало и, с горьким облегчением, вздохнув, ложились спать.
Глава третья
Прошло, как в кошмаре, долгих, вымученных, тринадцать лет. Младшей дочери было семь лет. Павлинка снова ходила беременной, на последних месяцах. Уж очень Роман хотел и добивался сына. А если он чего- то хотел, то становилось законом, от которого никто в семье не уходил. Только кошмар не шёл к завершению, а становился всё запутаннее и коварнее.
Зимой каждая деревенская хатка нуждалась в отоплении. Дрова каждый хозяин заготавливал сам в лесу. Роману выделили делянку и свой короткий отпуск колхозного тракториста, он проводил на ней. То напивался и по нескольку дней ничего не делал, то навёрстывал, трудясь, по его словам, ? как конь!?. Упрекал Павлинку, что нет помощи, один, всем помогают, а ему некому. Тогда и начал брать Иринку себе в помощницы.
?Ребёнок ещё, девочка, пожалей!? - отговаривала Романа Павлинка.
?Ну, хоть, сучки подтащит к костру, и то помощь, быстрее будет!? - басил зло Роман.
Вскоре стала приезжать Иринка угрюмой, дрожащей, чуть не плача. На вопросы не отвечала, убегала.
?Тяжело ей, душит работой её этот зверь, он никого не жалеет?- оправдывала обстановку в душе своей Павлинка, стараясь, как могла, всеми хитростями оставить дома дочку, но со стороны мужа встречала такой протест, что чужими становились не только руки и ноги, но и всё тело. Видя её горе, Иринка говорила:
?Мама, я поеду с отцом, только пусть тебя не мучит….? И она, опуская глаза, садилась в трактор к отцу, цветущему и улыбающемуся во весь рот на огромном лице. А когда они остались одни, Люся подошла к матери, обняла её, заплакала и рассказала, что там, в лесу, отец насилует Иринку. Она ей одной в этом призналась и, на, промил бог, просила не говорить никому.
Горечи душевной не было меры в груди Павлинки, она даже не могла заплакать, только ужасный душераздирающий стон, вырвался из её наболевшей за все эти проклятые годы жизни с ним:
?Мне что-то подсказывало, но я гнала эту мысль, ведь и его дочь тоже…. Что мне делать?! Боже, научи, помоги!?- кричало всё внутри изменившейся в самой себе и, вмиг постаревшей, Павлинки. Где, у кого искать защиту дочери? А потом и себе? Долго она думала, что ей делать? Прикидывала в уме своём все последствия такого ужаса. И… решила идти опять к свекрови, Пётре.
Пётра, как всегда, была дома, толстым пальцем шутливо погрозила ей, засмеялась и пожурила, что так мало бывает у ?свякрухи?, совсем забыла её, старую.
?Может и теперь не пришла бы, нет времени, дети, муж, работа, хозяйство, забываю о себе, но беда привела….? - с волнением в голосе заговорила Павлинка.
Услышав о беде, свекровь насторожилась:
?Ой, девочка, да вроде бы не побита и не плачешь?!?
?Хуже, мама, и плакать не могу, все слёзы выплакала за своё горе, да так, что уже и их не осталось! Кричать только надо и рвать на себе волосы. Зачем эти несчастные и родятся на свет божий? Ведь для одной только муки... Просветные денёчки на пальцах перечесть мне в этой проклятой моей жизни….?
Пётра стала серьёзной, почти злой:
?Ты жизни не проклинай, не надо! Она есть, была и будет всегда такой, другой не будет, а у каждого человечка своя беда и своё горе, без них он и не рождается. Кто же в этом виноват? И винить- то некого. Один бог знает, что делает, а его разве можно нам судить? А я? Разве тебе не помогла? Так чего ещё от меня хочешь? Взрослая, сама управляй своей жизнью. Бери её в узды, иначе она разнесёт тебя! А что слабой родилась, сама и страдай. Вот я в этом уже совсем не виновата. Я своё дело сделала, вырастила тебе мужа, какого уж бог дал. И отдала тебе, а ты его приняла, значит, решила разделить свою судьбу с ним. Теперь будь добра это сделать. А я тебе только свекровь и у меня своей беды, хоть отбавляй. Всю жизнь воюю и только наживаю всё больше недугов, скоро и сведущих меня в могилу?.
?Ох, мама!?- заплакала бедная женщина: ? Да если б только обо мне шла речь? Но уже вовсе не моя жизнь поставлена на карту!?.
Тут Павлинка не сдержалась, бросилась на грудь Пётре, давая волю, своим слезам. Пётра испугалась, тревога выплыла на её лицо, поняла, что речь пойдёт о чём-то серьёзном, почти смертельном.
?Не тяни, говори всё, раз пришла сказать!?- покраснев, как рак, выпучила глаза Пётра и вопрошающе уставилась на Павлинку, отрывая её от своей груди.
Павлинка, всхлипывая, заговорила: ?Мама, что я вам скажу, свет белый не видывал такого страшного поступка, как Роман над своей дочерью, собственной, сотворил….?
Пётра покраснела ещё больше, огромный подбородок её затрясся от волнения:
?Что она, которая, их две….? Избил, покалечил?!?
?Иринка, мама….? - она глотнула воздух и вся затряслась: ? Он всю жизнь её покалечил! Он насиловал её и продолжает насиловать, увозя с собою в лес, будто без её помощи ему не обойтись….?
?Боже праведный! Это же такой стыд!?- заломила огромные руки Пётра.
?Правду ли ты мне только что сказала?!?
?Разве пришла б и несла бы такое, будь это не так??- краснея от слёз и душевного напряжения, запинаясь, прохрипела Павлинка.
Пётра подняла руки к небу и заголосила хриплым, похожим на мужской, басом:
?И во сне не возможно было б увидеть такого, не то, что от собственного сына! Просто поверить тяжело!?
?Но это так, мама, и это приходится принимать…. Что делать? Я не могу сама решить эту задачу, поэтому пришла сюда….?
Стоявшая, подобно высокой статуе, свекровь, дрожала всем телом. Какое-то мгновение она не могла говорить, потом охватила голову руками, сжала её и закричала диким ревущим голосом:
?Терпела от отца своего всё детство, потом всю молодость от мужа, нервы мои ел последние, на шее гуз вырос не от хорошей жизни, глаза выкатило из орбит, а теперь буду терпеть от сына! Зачем бог пускает на свет свой таких людей, которые мучают и издеваются над другими?? - в уголках рта её, выступила белая пена.
?То, что ты мне рассказала, страшно и, первое, что я тебе скажу и могу точно советовать, как родственному человеку, как человек, проживший тяжёлую жизнь и знавший горе, как мать, желающая добра всем вам: не говорить об этом никому. Смотри, что б ни одна чужая душа, никогда не узнала об этом! Не выноси этот мусор из своей избы. А девочек я к себе возьму, я найду причину и способ на это. А ты иди домой и не переживай. Ведь, вижу, снова у тебя будет ребёнок. Может, родится сын, и он переменит всю вашу жизнь. Может, Матерь Божья пожалеет вас и вмешается в вашу судьбу. Дело тут очень сложное и запутанное?.
Глава четвёртая.
Пётра сдержала слово и забрала девочек к себе, а разгневанный Роман, только сжимал челюсти, ещё долго бесился, но против матери своей не пошёл. Может и сам одумался и испугался своего поступка, но надолго утих и угомонился, прислушиваясь лишь, не говорят где-нибудь о его чёрном деле? Но ничего, всё было тихо.
За это время Павлинка родила четвёртую дочку. Роман только сжимал чудовищные кулаки, и злоба сводила его челюсти. Ненависть с новой силой полилась с души дьявольской на Павлинку, почему не сын, а снова дочь? Разве не достаточно этих ?дырок?, так ещё одной наградила, сука! Затаила его чёрная животная душа злобу на жену свою, ни в чём не повинную, но в глазах безумца, виновную во всём. Возненавидел он и жену свою, и ребёнка лютой ненавистью. Скандал сменялся скандалом. Павлинка не могла ему ни в чём угодить, побои снова сыпались, как град, летела в неё и вилка, и ложка, поднимал табуретки и бросал ими.
?Убьёт ни за что?- думала Павлинка. ?И что будет с детьми? Надо их защищать, но кто защитит??
Однажды после очередного скандала и погрома в доме, она сказала себе самой:
?Не могу больше, нет сил, уйду, куда глаза глядят, поеду к сестре своей, но хватит, с ним жить не буду, разведусь?.
А на завтра Роман снова так избил Павлинку, что младшая дочь, жившая с ними, увидев, настолько испугалась, что стала заикаться. Ещё такая сама беззащитная, она спасала свою мать, побежала в ту хату, где был телефон, и люди чужие вызвали ? скорую?. Приехал врач и сразу же определил: ? Её срочно вести в больницу, у неё сильно побита голова. Забирайте ребёнка?- обратился он к кому-то, но и сам одевал его.
Молва стала расходиться о зверстве Романа, молва, которой он всегда так боялся. Но вместо того, чтобы измениться и подумать над своим, причинённым злом семье своей, он, ещё пуще, озлоблялся на Павлинку: ?Она, только она, виновата во всём!?- дрожа от ненависти, думал он.
Врач не мог скрыть таких тяжёлых побоев, хотя сама Павлинка его очень просила. Дело было передано в милицию. Её вызвали в районное отделение, Молодой, но сухой чиновнический голос начальника отделения, предложил ей сесть. И она, скрюченная смущением, являла такой контраст между ними и собой, что будто из другого мира была эта маленькая серенькая женщина, созданная природой порхать и тешиться в благодати жизни. Но, принявшую от доли своей такой груз, что сделал её совсем не похожей на воспетую в стихах, женщину-мать. Только лишь, на чёрную тощую букашку, с широко раскрытыми от страха человеческими глазами, побитую и поруганную, с отобранным простым душевным покоем, который должен поддерживать, даже самую скромную человеческую жизнь.
Служители закона и порядка, довольные жизнью, давшую им власть над людьми, в каждую минуту были готовы рассмеяться даже с неправильно подобранного и, сказанного в волнении, кем-то слова, с лишнего жеста. Сытые удальцы, ?хлопцы белорусские?, хотя и, вышедшие из тех же деревенских хат, но, попавшие в благодатный мир, так быстро ставший своим, вычеркнув ненужное прошлое. И горе Павлинки им было уже совсем чужим и даже непонятным. Перед собою они видели только бесцветную женщину, дело которой нужно было подогнать под подходящую готовую статью
Павлинка, увидев их, довольных, спокойных, почувствовала, что есть другой мир. Взволновалась, так, что потеряла себя, и рассказывала всё, ничего не утаив. Открывала душу свою, загубленную страшным браком со зверем-человеком. Ведь это защитники её, добрые молодцы в красивой форме, с блестящими погонами, и звёздами на них. Лица их лоснились от хорошей жизни. Они пришли в её жизнь, чтобы облегчить её долю.
На вопрос, как он относится к детям, Павлинка, задрожав всем телом, плача, рассказала о случившемся с одной из старших дочерей. Милиционеры, а их было четыре человека, переглянулись и опустили головы. Потом сухой голос начальника, произнёс:
?Напишите всё, что только что сказали, мы его посадим?
Глядя на их спокойные лица, Павлинка вдруг поняла, что зря она обо всём рассказала этим людям, совсем не зная их. Как живая, стала перед её глазами Пётра, женщина с такой же покалеченной неудачным браком, судьбой:
?Никто не должен об этом знать!?
Права была она. Но было уже поздно. Павлинка заплакала, стала просить их никому об этом, что она рассказала, не говорить, особенно Роману.
?Бог ему судья, это уже в прошлом?- уговаривала она своих защитников. Они же, потеплевшими голосами советовали ей уйти от него, развестись и жить для детей, подав его в суд на уплату алиментов.
?А пока его посадим на 15 суток за хулиганство?.
Павлинка и сама не могла возвращаться в свой ад, страх появился в душе её, страх смерти. И она знала, что один вид этого человека, называвшегося её мужем, которого сам бог прислал ей, вселял в неё дрожь и ужас. Об этом она рассказала врачу. Он ответил ей, что это есть невроз, и если она окажется рядом с Романом, она не сможет выйти из него никогда. Он стал ей, как он по-своему выразился, ?травмирующим фактором?
Павлинка теперь оказалась бездомной, одинокой и беспомощной. Некуда было возвращаться ей. И попросила она, хоть временно, пристанища у сестры. Ответ задержался, но ей не отказали в приюте и даже сами приехали за ней, забрали прямо из школы старшую девочку и увезли всех к себе, хотя сами жили далеко не роскошно.
Не сладко пришлось и там Павлинке, хотя и отпустили ей свою комнату. Никогда не жившей в городе, сидя в четырёх стенах, очень тяжело было сознавать, что ты тут не совсем кому-то и нужна. Но здесь было спокойно, она не видела Романа и стала даже постепенно оправляться от своего кошмара, который так сросся с её душой, что застыл и в крови. Но тоска всё ближе подбиралась к ней, всё сильнее тянула к себе её хатка, ставшая незаменимой ничем на свете. Всегда наглухо закрытая дверь на два замка, кирпичные стены, славно охраняли её от Романа, но не от тоски по своему углу Днём и ночью думала о коровушке, оставленной у этого зверя, о поросятках, таких удачных, но ничего не могла изменить. Вскоре и весть о Романе принесла ей сестра:
?Пьёт ещё больше зверь твой. Как ещё только держат на работе? Ясное дело, деревня? - разъяснила она.
Так и не ехал он за Павлинкой, хотя не секрет, знал, где она теперь и не просил прощения, не звал к себе домой.
Кто знает, какой оборот приняла б их жизнь, если б не один случай. Эти маленькие, неприметные мелочи, вдруг ворвавшиеся в жизнь, поворачивают её так, что в корне изменяют судьбы людские, обращая добро во зло, а зло может обернуться добром
А случилось так, что пьяный Роман потерял права тракториста и даже не знал, где и когда. Кто-то нашёл их и, сердобольный, пожалел бедного колхозника, решив вернуть их владельцу. Так они оказались в отделении милиции. Спешил Роман в район, в это самое отделение за утерянными правами, будто на собственную свадьбу. А как же иначе? Это был его хлеб, больше он ни на что не был способен, ни к чему и не смог бы приложиться. Да и что может человек, на которого криво смотрят окружающие люди и который творит зло? Корову он кое-как смотрел, а поросята заболели, не доглядел и одного за другим, свёз Роман подальше от глаз людских и закопал в лесу
Чуть не целовал он милиционера, отдавшего ему права. А тот вдруг спросил:
?Это ты, кто дочь свою насиловал? Жена твоя об этом говорила. Тебя за это надо посадить в тюрьму. Благодари, что письменно не подтвердила?
Как ведром холодной воды, окатил он Романа. Улыбка исчезла с его лица, радость, как птица, взметнув крыльями, улетела. А чувство стыда и никчемности, как тонкая стрела, больно пронзила и прошла через всё его большое тело, неся ему жгучее чувство, которое уже не могло остановиться, а начало ещё больше расти, как только он покинул этот проклятый кабинет, где был так унижен.
Но через кого его унижение? ?Она! Знал бы раньше! Но, всё равно, не ходить ей по белу свету! Сам подохну, но и ей не жить!?
Прошла неделя, он не успокоился, прошёл месяц, мысль, как червь, точила его мозг: он избирал путь мести, самой трудной, поучительной на весь мир, для таких ? дур, как она?. И одно желание поселилось в нём сейчас - отомстить.!
?Всё равно, это уже разойдётся и все узнают об этом. Зачем, зачем было трепаться! Зачем так позорить меня? Ну, сука, подожди….!?
А через пару дней, Роман, глубоко запрятав эту мысль, поехал в Лиду, за Павлинкой, где она жила у сестры .Напустив вид несчастного, раскаявшегося грешника и, добившись свидания с нею, упал к её ногам, целуя их. И, громко зарыдав, громовым голосом, какого ещё не слышали эти городские стены, начал упрашивать жену:
?Вернись, Павлинка, даю тебе слово, пусть меня на этом месте убьёт бог, если вру, но, увидишь, что и пальцем тебя не трону, пить брошу, будешь, как королева, ни у кого не будет такого хорошего и послушного мужа!?
Он плакал так естественно, по крупному лицу катились такие же крупные слёзы. Никогда ещё никто не видел его таким, а Павлинка и представить не могла, какая перемена в характере может произойти с Романом, когда она не была рядом :
?И ему тоже без меня плохо, нет хозяйки в доме, всё сам, надоело, наконец, понял жизнь. Да и мне, сколько можно стеснять добрых людей, имея свою хату??
Размякла Павлинка и, повеселевшая, вспомнив угол свой, собрала детей и поехала с Романом, радуясь его перемене:
?Не всегда человеку должно быть плохо, будет и хорошо, бог даёт испытание каждому человеку и ждет от него смирения. И кто всё снесёт, то и будет счастливым!?
Глава пятая
Павлинка дома уже целый месяц. Радость, какая! Истосковалась по нему, ведь целых долгих полгода не жила в своей деревне, не ходила по её узкой улочке, не слышала шума деревьев, не барабанил дождь по крыше хатки, и не видела, как молодой красивый кленок, что рос возле самой хаты, заглядывает в окно. Но, главное, совсем изменился её Роман, не трогает её, а когда и придёт сильно выпившим, сразу падает на кровать и засыпает до утра. А на завтра тоже нет скандала, тихонько собирается и, молча, уходит. Только всегда угрюм он, будто какую-то думу носит в душе, или печаль гнетущую, но, всё равно, по сравнению, как был, это уже другой человек.
Там, в местечке, радовалась и Пётра, когда узнала, что и Павлинка вернулась, и Роман переменился:
?Человек с годами меняется, добрый может стать злым, а злой добрым?- и на душе её светлело: ?Помиловал бог, не осиротил детей, не допустил до этого проклятого развода, исходящего от самого дьявола, сохранил семью Роман, одумался, значит всё у них теперь пойдёт на лад!? А радость и надежда поднимают человека и возносят до самых небёс. И мыслит он, отбрасывая от души беды свои, и жизнь на земле уже не кажется такой несправедливой и беспросветной.
?Не было радости от мужа, то хотя бы дал бог радость с детей? - думала счастливая Пётра.
В одно благодатное утро, встав с постели, задумалась она над тем, что увидела она в своём странном сне. А снилось ей, будто в холодную тёмную ночь, стоит она, озябшая, дрожа всем своим большим телом. Но, вдруг, видит, всё вокруг озаряется дивным светом и приближается к ней человек. Вмиг она узнаёт в нём Христа. Он подходит к ней совсем близко, протягивает руку, державшую в ней чётки, с чёрными круглыми бусинками и таким же крупным блестящим крестиком и громко произносит своим небесным голосом: ?Молись, мать!?- и больше ни слова не говоря, исчезает.
Пётра всегда верила в вещие сны: ?К чему это?? Но, видимо, к добру, раз пришёл к ней сам бог, будет всё очень хорошо, надо больше молиться за детей своих, чтобы бог дал им покой и ещё лучшую жизнь. И только где-то в подсознании зашевелилось предчувствие, что не к добру бог приходит во сне. Где-то она уже слышала об этом. Но пока нет беды, то и не надо думать о ней и этим вызывать её.
В тот день Павлинка отправила дочь в школу, мужа на работу, он хотя и казался каким-то странным и злым, но Павлинка уже ко всему привыкла, а он молчал, ни слова упрёка в её адрес. И даже поблагодарил за вкусно приготовленный завтрак, состоящий из картофельных блинов и яичницы с мясом. Павлинка старалась кормить мужа сытно
?На тяжёлую работу, ведь, идёт человек?
В этот день необыкновенная радость, какой она не испытывала за все эти долгие годы своего замужества, вдруг посетила её душу, и покой и мир потоком вливались в неё. Стало легко и почему-то так захотелось жить.
Женщина взяла ребёнка на руки, приложила к груди и залюбовалась крошкой, сосущей молоко из её груди. Девочка была маленькая, похожая на Павлинку, худенькая, как она. ?Это хорошо? - улыбнулась Павлинка: ?Что ты такая маленькая, а то пришлось бы круто мне, ослабевшей в то страшное время, если б была, как Иринка. Но всё уже позади, а ты теперь подрастай, и догоняй её. Наконец и наше время пришло, длинная в полжизни, чёрная полоса, сменилась светлой, тёплой и спокойной? Так долго Павлинка её ждала и теперь, вполне заслуженно, останется с нею навсегда. Кто-то метнулся за окном:
?Ах, это Данутка со школы пришла. Что-то сегодня очень рано??
Она вышла к дочери, радостно сообщившей о полученных пятёрках по всем четырём урокам. Обе были рады. Мать накормила дочь, и она села за уроки.
И снова кто-то метнулся за окном. Теперь она не разглядела, кто, только увидела тень и услышала тяжёлые шаги:
?Неужели Роман? А почему среди бела дня? Ведь никогда не приходил так рано?- пронеслась тревожная мысль в ещё спокойной голове.
Действительно, это был Роман. Она ясно услышала тяжёлые шаги в сенях, будто что-то искал, задержался , и, наконец, со стуком и шумом открыл дверь. В руке он держал тяжёлую железную цепь, на которую когда-то навязывали лошадь, и целую связку крепких верёвок.
?Ну, вот, пришёл, теперь и сочтёмся? - сквозь сжатые зубы пробасил он, глядя, на ничего не соображавшую, Павлинку. Бросив верёвки в угол, цепь Роман закрутил на сжатый кулак и, размахнувшись, со звоном, опустил её на голову ничего не понявшей Павлинки:
?Ой!? - от неожиданности и боли только успела горько воскликнуть она и выпустила из рук ребёнка. Девочка упала на пол и громко закричала. Тогда отец поднял её за обе ножки одной рукой и с размаху ударил головкой о стену. Череп раскололся надвое и оттуда выпала белая масса, смешанная с кровью. Раненая Павлинка рванулась к ребёнку, Роман же вторым ударом цепи, сбил её с ног, она упала и громко застонала. Сзади подбежала Данутка и схватила отца за руку. Он медленным движением обернулся, отбросил девочку и снова, размахнувшись цепью, со звоном опустил её на свою дочь. Один конец её был свободен и, зазвенев, описал в воздухе круг, хлестнул, девочке глаз. Глазное яблоко было разбито и кровавыми сгустками брызнуло отцу в лицо, девочка упала, как подкошенная. Роман сморщился, встряхнулся и стал ещё злее. Кто-то вдруг стукнул в окно, Роман неприятно вздрогнул всем своим большим телом и, шаркая огромными ногами, подошёл к окну осведомиться, кто явился свидетелем его зла? Но это клён своими ветвями громко ударил в оконную раму, качаясь от набежавшего сильного порыва ветра
?Это ты??- сквозь стиснутые зубы зашипел Роман. ?Жаль, что не успел тебя срубить? Зверь-человек был испуган и тяжело дышал. Он вернулся и снова подошёл к Павлинке: ?Ну, что, где язык твой, который растрепал в милиции то, что не следовало?? Он впился в полумёртвое лицо жены и, не отрываясь, смотрел на неё глазами, начинающимися наливаться кровью. Как запах крови разъюшит зверя, так это делалось теперь с человеком. Зубы его скрипели и он, ощерив их, стал непохожим на человека, будто кто-то надел маску ощерившегося зверя на него. Он поднял умирающую жену за волосы, и так держал в одной руке. Она застонала, но уже не в силах была произнести, ни одного слова.
?На вот, ещё посмотри!? - он поднял мёртвого младенца, сбросил с руки цепь и стал разрывать её тельце за ножки. Но, то ли передумал, то ли было не под силу, прекратил и бросил трупик к стене.
?Вот теперь кончим с тобою, пока давай свой язык? - в руках его блеснуло лезвие открытого ножа. Роман подошёл к Павлинке, схватил её за губы и стал их рвать и сунуть в рот пальцы. Павлинка дико стонала и, если сопротивлялось её бедное безжизненное тело, он бил её по голове. Наконец он вырезал у неё язык. Руки его были в крови. Из разорванного рта кровь хлынула потоком. Он поднял её и бросил на труп младенца, потом снова взял цепь, размахнулся и прошёлся по голове жены своей. Она, находясь в болевом шоке, беззвучно испустила дух. Тогда он поднял её за ноги и, ещё раз ударив головой о стену, снова бросил на труп ребёнка. Цепь, вся в крови, лежала в стороне, она больше не нужна была ему.
Подойдя к почти мёртвой Данутке, он и её таким же способом взял за ножки и с размаху ударил головой о стену. Потом, всех сложив у стены, опустил ночные шторы. Затем взял стул, сел и долго смотрел на них тупым отсутствующим взглядом. От напряжения, лицо его стало багрово-красным, такими же были и оттопыренные мясистые уши. Он хрипло и глубоко дышал, жадно втягивая в себя воздух, будто и его стараясь проглотить и забрать в себя, чтобы не оставить никому на этой земле. Судя по движениям, он делал всё так, как заранее задумал. Ещё, посидев какое-то время, кровавым взглядом обвёл трупы жертв своих, остановил его на жене, закашлял и плюнул, махнув рукой, будто оправдывая себя. Подошёл к полке, достал стоявшие в углу её две бутылки самогона, стоя, начал пить. Окончив и это, заслонялся, подошёл к углу, где лежала верёвка, поднял её и открыл дверь в сени.
Там стояла лестница, по которой взбирались на чердак через вырезанное в потолке горло, Роман пополз по этой лестнице с верёвкой в руке, зацепил один конец за балку, прикинул высоту на рост свой, а на свободном конце уже была готова петля.
Только по истечении трёх дней обнаружили соседи то, что прятала в себе простая деревенская хатка. Дверь в неё изнутри была заперта на засов. И, долго стуча во все завешенные окна её, звали, то детей, то Романа, то Павлинку, обломав несколько ветвей клёна. Но мёртвая тишина была для них ответом. Решились сломать запертую на засов дверь. Страшное зрелище предстало перед глазами, если кто-то мог смотреть на эту жуткую картину
Первое, что увидели в сенях, чуть не падая с ног, задрожавших, как в лихорадке: висел в петле грузный, крупный, то ли чучело, то ли человек. Лицо было чёрно - синим, что напоминало огромную переспелую сливу. Черты лица были смяты, губы достали нос и являли собой, будто, одно целое. Остекленевшие глаза смотрели, куда-то мимо и пугали того, кто видел их. Люди, вздрогнув, отворачивались, многим делалось дурно.
Лужи застывшей свернувшейся крови стояли на полу, посреди хаты, было её порядком и на стенах. Три трупа лежали один на другом с разбитыми головами, лицом друг к другу, будто защищая один другого.
Время быстро летело, годы бежали, деревня всё больше пустела, в считанных хатках ещё доживали век свой оставшиеся старые люди. Эта страшная история не выходила из их памяти, и рассказывали они её сначала детям, внукам и всем, кто посещал их. И каждый удивлялся этой чёрной аномалии человеческой, и каждый горестно качал головой.
Хатка Романа и Павлинки, уже не нужная им, так и осталась горевать своё одинокое горе, ещё, более удручённое, зимними холодами, да метелями, находясь на некотором расстоянии от деревни, позволяющем со всех сторон хлестать её дождями и дуть холодным ветрам. И, не будучи в соседстве ни с одной, хотя бы старой совсем хаткой, одиноко доживать век свой. Только клён разросся над нею и величаво тянулся во все стороны, захватывая простор свежего воздуха, Ему не нужно было ничьё соседство, он один старался занять, чем больше места в этом мире.
Но когда и он начинал жалобно стонать, хатка спрашивала:
?Чего ты так стонешь, неужели ещё не забыл того, что здесь произошло? Прошло так много времени….?
?Разве можно такое забыть?? - отвечал ей клён: ?Разве ты забыла??
Хатка, помолчав, сказала: ? Ты всё растёшь и расцветаешь, а я, вот, без рук человеческих дряхлею и погибаю…. Вот уже течёт моя крыша?.
Клён будто простонал в ответ: ? Если б жил хозяин, тебе было бы лучше, ты ещё долго стояла бы и служила человеку, построившему тебя. А я? Этот хозяин ещё в молодости моей грозился высечь меня, да, просто, не успел?.
Хатке захотелось подшутить над клёном:
?А что ты прилетел под самое окно, и впился здесь в землю??
Но, видишь, я не ошибся. Ведь я стою, и буду стоять?- уверенно ответил клён.
?Да, в этом тебе удалось, уж умное оказалось твоё семечко, но могло бы, и очень ошибиться? И, вдруг, помрачнев, сказала: ?Кто знает, ведь никто из нас не вечен. Не знаем, что будет с нами, кто первый из нас умрёт? Ведь всегда каждая жизнь оканчивается самым большим злом на земле - смертью. Только никто никогда не знает, откуда и когда она придёт? Разве знала Павлинка, когда выходила замуж, что её смерть идёт ей навстречу?? - тихо, задумчиво говорила хатка.
?Каждому живому существу Бог даёт надежду, на что-то хорошее, только вера и даёт ему силы жить. Ведь на этом и построена жизнь, и наша тоже. Разве мы не верим в добро, разве хотим для себя что-нибудь, плохое?? - грустно ответил клён.
?Но мы всегда зависимы от них, они с нами могут делать, что им вздумается, а они, имея глаза, силу, не видят, и, сами того не замечая, смело приближают пропасть для себя, вместо того, чтобы подумать, обойти, и не попасть в клещи своей беды. Но, почему же, они столь не осторожны? Что мешает им?? - ещё грустнее заговорила хатка.
?Ты о Павлинке?
?Никто ничего не может предугадать…. Прожившие почти всю жизнь и, повидавшие много зла в этом мире, тоже не смогли увидеть его, и твердили ей: ?Да!?. Зачем-то, жизнь его прячет так глубоко, чтобы, никто, кто пришёл на эту землю, не догадался, где оно??
Клён закачался, порыв ветра всколыхнул его, он тяжело зашумел и глухо сказал:
?Поэтому, люди, пока живы, будут верить в добро и искать только его, значит, обмана в этом мире, меньше не станет…. Всё в этой жизни случайно….. Так и мы! Разве знало моё семечко, когда падало в эту землю, сколько ему жить и что его ждёт? СВОЕГО, никто не знает….?
Хатка задёргалась, будто с нахлынувшего на неё грустного недоумения:
?Но у них есть бог, почему он видит их зло, и не вмешивается, а допускает всё это?!?
Глубоко подумав и вздохнув, умный клён сказал:
?Их бог слишком добр и прощает им всё. Но дал им то, что мы никогда не имели: голову и душу. И только, когда он потеряет эту голову, душа заглянет в глаза и спросит: ?Кто ты? И куда меня несёшь?! И на этот вопрос должен ответить каждый, кто пройдёт по этой земле….?
Они, взгрустнув, помолчали, потом хатка сказала:
?Не знаю, сколько мы ещё простоим на этой земле? Но вслед за зимой и стужей всегда приходит лето и светит солнышко, и греет нас. И так хочется жить. Самое большое счастье для живого: продержаться подольше на этой земле, видеть солнце, искать трепетного в ликующем небе жаворонка, и слушать его трель?
Клён весь задрожал, резные листья зашумели: ?Жить, ох, как хочется!?
Ещё помолчав, хатка с болью сказала: ?Если тебя кто-то не срежет, ты переживёшь меня и будешь стоять, а я развалюсь и упаду…. Но чем ближе чувствуешь смерть, тем большая тяга к жизни. Сначала, будто, всё равно, но это, только кажется, пока знаешь, что она далека от тебя. НО КОГДА СТАНЕТ ПРИБЛИЖАТЬСЯ!!!?
Клён так задрожал, что затрепетали все его красивые листочки:
?ДА, ОСТАВИТЬ ЭТОТ МИР БЕЗ БОЛИ, НЕВОЗМОЖНО! ЭТОГО ЕЩЁ НИКОМУ НЕ ДАНО!?
Радовался он, пока холодный ветер не приносил всему живому, столько печали и горя, что он начинал скрипеть и плакать, и холодные капли дождя, как слёзы, стекали по листьям, которые желтели и падали на занесённую пылью и поросшую мхом крышу хатки, чернели на ней и умирали.
Это была грустная пора для всех его братьев на земле, которым бог дал листву. Но ещё он был болен не только их болью. Они не видели в своей жизни того, что пришлось ему: ужас человеческого бытия. Не всегда он был таким сильным и высоким, но именно тогда мог своими ветвями заглянуть в маленькие окна хатки и увидеть всё, что скрывалось в стенах этой хатки, около которой он рос. Никто не трогал его с тех пор, когда крылатое семечко, кружась и ликуя от подарённой радости жизни, упало в землю и дало свой рост именно тут, превращаясь в стройное дерево. Вот тогда и пришлось ему стать свидетелем того, что сами люди называют большим злом и почувствовать боль от этого зла и ему, клёну.
Но ещё и в помине не было даже того семечки, когда в сельской хатке, совсем доходящей от дряхлости, в многодетной семье бедного колхозника, где все были девочки, росла одна из них, маленькая, худенькая, по имени Павлина. И не знала ни она, ни её родители, давшие ей жизнь для счастья, для радости, что бог положит на неё такой тяжёлый крест и, превратив её жизнь в пытку, даст ей невыносимо тяжёлый уход из неё.
Павлина выросла и осознала свои недостатки: маленький рост, худенькое слабое тельце, носимое тонкими быстрыми ножками. Только глаза её на милом личике были большими, синими, как небо, и такими же открытыми, как оно. И каждый человек мог прочесть в них желание жить и быть счастливой.
Так никто из парней здешних всерьёз и не глядел на неё из-за маленького роста, считая её девочкой. ? Какая же из неё хозяйка, жена?? - думал каждый, кто её знал. Хотя и, правда, выглядела она моложе своих сверстниц, была подвижна и легка, только появляющиеся морщинки у глаз, могли выдать её возраст и рассказать, что ей уже за тридцать лет Кто-то однажды назвал её Павлинкой, и это ласковое имя, так подошло ей, что навсегда и закрепилось за нею.
Так и осталась бы она старой девой у родителей жить, если б не их горячее желание выдать её замуж и не нашёлся тот, который составил ей пару.
У крупной, похожей на мужчину, женщины, было два сына. Хотя отец их был совсем маленького роста, но оба они были в мать: высокие, с крупными телами и большими руками и ногами. Старшего звали Роман, и был он ещё крупнее своего брата. Рост его достигал почти два метра, широк в плечах и без тонкой молодой талии, какие были у его сверстников. Сжатый кулак его был похож на боксёрскую рукавицу, какую одевают для борьбы и состязаний. Вот голова только у этого тела была, хоть и огромной, но слабой: учиться он совсем не мог. И просидев, никогда ничего не соображая, но, всегда, кому-то суя под нос, для устрашения, кулак свой, он протиснулся через восемь классов советской школы и кое-как одолел дело тракториста. Получив права, он был, как все и, оставшись в деревне, поступил на работу в колхоз
Вряд ли какой другой девушке понравился бы этот верзила, но Павлинке не с кого было выбирать, все прошли мимо неё, ни один не остановился, кроме этого, значит он её судьба…
?Может бог и даёт счастье?- думала её мать ?Дождалась своего, такая сама послушная и добрая из всех дочерей, останется и будет рядом жить, будет рядом помощь и в старости, а она не за горами?.
Отец в душе был против такого брака, только молчал, кусая ус. Уж очень странно было мыслящему человеку и смущало его, что жених моложе невесты на целых 10 лет. Но сколько таких пар прошло через жизнь...
?Ну в девках, всю жизнь, не имея мужа, ни детей, тоже горе. А так будет иметь, да ещё, какую опеку! И молодой, и сильный! Парень, мужчина всегда найдёт жену, выгнать не шутка, а где потом кого найдёшь? А раз берёт Павлинку, и такие серьёзные намерения, сразу женится, пусть идёт, пока берут. Бог не допустит, не пропадёт?
И Павлинка стала женой Романа.
Парой они были необыкновенной: она, вёрткая, маленькая, ему под мышку, худенькая, с умными глазами. Он, верзила, неповоротлив, с тупым остановившимся взглядом серых тусклых глаз, смотрящих из-под широких сдвинутых бровей, подчёркивающих его беспричинную, родившуюся вместе с ним злобу, возможно на тех, кто впустил его в этот мир, таким порочным.
И в первый же день после брачной ночи, Павлинка почувствовала то, что ещё никогда не было с нею: смятая огромным телом, боль душевную и горькую обиду. Упрекнул её Роман в том, что кому-то ещё до него отдалась. Какие-то сомнения зародились в нём насчёт этого и не смог сдержаться, всё равно высказал, да ещё с какой обидой!
А как принять неправду, да такую, от которой зависела уже настоящая и будущая жизнь? Стерпела она, вся дрожа и телом и душой, отмахиваясь от разных мыслей, что потоком плыли в её мозг.
?Ни человек он, зверь?- думала она ?Но что сделаешь, поздно, я его жена, никому не пожалуешься. И, правда, поверят ему, а не мне. Должна страдать, не у всех же счастье в семейной паре?.
А он, тем временем, менялся на глазах. Всё больше чем-то недовольный, угрюмый, дразнил и подкалывал Павлинку, возбуждая к ссоре, обзывал её скверными словами, чуть ли не считая её ?дурой?. Но что ей оставалось делать, если только не стерпеть и не смолчать?
Неизвестно, что случилось бы в их жизни, но Романа призвали исполнить долг защитника Родины, и Павлинка проводила его на службу в Советской Армии.
Ушёл он и через короткое время, пришло письмо, да такое тёплое, хотя и написанное так, что из-за ошибок читать было нельзя, но писал, как трудно ему даётся служба и как глубоко осознал все свои ошибки и понял, как безумно любит её, Павлинку. Просил прощения за всё причинённое зло своё, велел ждать и клялся, что впредь ничего подобного не повторится.
А ещё через 9 месяцев, он уже мчался домой, толкая и грубо тесня в автобусах других пассажиров, размахивая руками, громовым голосом извещал, что едет в отпуск, стал отцом не одной, а сразу двух девочек- близнецов.
Отпуск, как и всё хорошее, быстро пролетел. Роман привёз из роддома домой Павлинку с близнецами, ещё более похудевшую, после перенесённых родов. А на завтра уехал для продолжения службы в свою часть, которая находилась в далёкой Украине, в Луцке. Павлинка вновь осталась одна у своих родителей растить двойняшек. Хотя ей и было трудно с ними, но это были самые счастливые месяцы её замужней жизни. Может, не хватало хорошей еды, одежды и обуви, но был покой и мир в доме, изредка нарушаемый детскими болезнями, но и это было не так часто. А с тяжёлым трудом Павлинка справлялась, хотя и маленькая и тоненькая, где руки не брали, голова помогала.
Так и дождалась она своего Романа, когда девочки уже подросли, пошли ходить самостоятельно. Хотя и были они близнецами, но одна на другую совсем непохожими. Звали их Люся и Иринка. Люся была маленькой, тоненькой, на целую голову ниже Иринки, уже теперь так напоминавшей своего отца, но, ещё больше, бабушку, мать его. Тот же большой размер ноги, то же крупное тело, которое так быстро росло, раздаваясь и в высоту и вширь. Но для Павлинки, они были одинаково дороги, и она всю душу вкладывала в обеих.
Роман вернулся весёлым, рассказывал о службе, как трудно было сначала и только, под конец, немного привык, стало легче проживать муштры и другие невзгоды, на которых держалась его служба. Свобода влила в него радость, которую он и принёс в дом вместе с надеждой, что всё самое страшное пережито, осталось позади, а дальше только хорошее.
?Что гражданская жизнь по сравнению с армией, шутка? - говорил он и довольно улыбался
Жили теперь всей большой семьёй у тестя в маленьком деревянном домике, с тускло поблёскивающими окошками, ютившимся в самой середине деревушки, через которую пролегала высыпанная жёлтым гравием дорога, ведущая прямо в близлежащее местечко.
Роман снова сел на трактор и вскоре начал приходить угрюмым и злым. По хозяйству он ничего не хотел помогать тестю, ссылаясь на то, что это всё не его. И тогда тесть с тёщей подбросили ему мысль: построить свою хату, мол, они помогут зятю. Тесть когда-то был плотником и построил не одну деревенскую хатку. Роман повеселел, у него появилась цель: собирать деньги на свою хату. Будет она сложенной из дерева, из государственного леса, строить будут на другой стороне улицы, вниз, к лугу. Там никто им мешать не будет, они никому, там свободное место. Только вот с шифером будет сложнее, трудно его купить и дорого стоит. Но это не должно послужить тормозом, там, где начато дело, надо его продолжать наперекор всему.
И Роман начал собирать деньги на свою хату. Зажал всю зарплату и ни копейки не давал на содержание семьи, да и зарплата его была совсем мизерной, трактористам в колхозах на гусеничном тракторе, платили мало. И тогда Павлинке пришлось подумать, как заработать ей. Пойти дояркой в колхоз? Хрупкая, слабенькая, не могла работать тяжело. И решила она идти в почтальоны. И здесь сумка тяжёлая, тянет её к земле, но разве можно было иначе? Хорошо ещё, что жила у родителей, мать управлялась одна по хозяйству и девочки были под её присмотром.
Так и шла жизнь, тянула за собою год за годом, месяц за месяцем, день за днём. Роман её, всё более капризный, всегда чем-то недовольный, быстро выходит из себя, надо ему постоянно во всём угождать и молчать, не замечая его постоянную неправоту.
Но вот уже и собраны деньги, пора начинать строить дом. Измучились пока достали разрешение от властей, не одному было всунуто в карман, но добились. И в один счастливый день привёз Роман брёвна на всю хату. Строительство тянулось долго, строили сами, Роман с тестем вдвоём. А надо было ещё и в колхозе работать с утра и до ночи. Но дом вырос. Только на крышу не хватило шифера, пришлось обойтись тем незаменимым в хозяйстве колхозника, деревом. Хорошо когда голова на плечах, а если в ней ещё живёт и ум, всё становится на свои места.
Павлинка опять забеременела и родила третью дочку. Не доволен был Роман, хотел сына. Но что могла сделать Павлинка, как она могла в таком случае угодить своему злому мужу? И снова терпела слова незаслуженной обиды.
?Человек ко всему должен привыкнуть, я тоже? - уговаривала себя эта бедная женщина и внушала себе, что это ей удаётся. ? Пусть бесится? - горько думала она. ?Добровольное? изнасилование жены мужем не считалось чем-то выходящим из рамок приличия и принималось обществом. Неповиновение жены было хуже и грозило всеобщим осуждением и посмешищем. Какая разница, что чувствует твоя душа, если в своё время стала женой? Чувствовала Павлинка, что всё не так должно было быть, но что она могла сделать? И, большинство супружеских ночей были такими, когда Роман так мучил её, что она утром вставала, шатаясь от слабости, как от ветра, всё больше становясь похожей на былинку, а под глазами синие круги делали её похожей на старушку. Сердце в груди так стучало, будто оно было не там, а в голове.
Глава вторая
Долго строили хату. Все собранные средства ушли на это строительство, терпели недостатки и безденежье. Всё ушло туда: сбережения Романа и родителей, все их проданные бычки и коровки, молочко, продаваемое государству по 20 копеек за один литр. Роман, как только мог, ловил время и помогал отцу, для войны с женой не было времени.
Но жизнь Павлинки совсем изменилась к худшему, когда перешли в свою хату и стали жить отдельно от родителей. Роман совсем озверел. Ни за что избивал её, угрожая, что будет ещё хуже, если кому-то пожалуется. Павлинка молчала, она ходила вся в синяках, а людям и отцу говорила, что упала то с велосипеда, то оступилась в подвале. Но ещё одно страшное горе подстерегло Павлинку: умерла её мать. С нею только и могла бедняжка разделить своё горе, которое и мать положило без поры в могилу.
?Мамочка моя бедная? - горевала Павлинка – ?Мучилась и ты на этом белом свете, а теперь мой черед отмучиться и только тогда уйти к тебе. Страшно и обидно было тебе, видела боль дочернюю, не выдержала, стала болеть, слегла от горя и вскоре отдала богу душу, моля его за дочь свою, чтобы не покинул бедную сироту одну, без опеки своей. Молодость ещё подержит меня, но, сколько, один бог и знает?.
Отцу Павлинка не могла всего рассказать, да и зачем причинять ему боль? И как рассказать о том, как Роман её насилует, если начинает проситься, закрывает рот грубыми пальцами, как тисками давит ей горло.
После похорон, снова несчастье: был пожар в деревне, сгорела соседская хата и перекинулось пламя на хату родителей Павлинки, сгорела крыша. Отца забрала к себе сестра. Но и он от всего пережитого горя, вскоре умер. Осиротела совсем Павлинка.
Однажды она, неслышно открыв дверь, увидела, как Роман, подойдя к колыбельке малютки, которой исполнился только годик, оголил её, растянул ножки и, вывалив кончик огромного багрового языка на толстые губы, впился пахотным взглядом звериных глаз своих, в пухлую петельку между ножками девочки.
?Что ты делаешь? – бросилась к ребёнку Павлинка, вырвала её из рук отца и громко заплакала.
Роману стало неприятно, может и стыдно, с минуту он оплошал и чуть смутился, но быстро переменился, злобно посмотрел на жену и сказал:
?Не видишь, смотрю, интересно всё-таки! А ты всё прячешь да закрываешь, не добраться, пока не пригрозишь! Га – га – га!? - со скрежетом зубов неприятным скрипучим басом засмеялся он.
Павлинка задрожала, предчувствие кольнуло её в сердце, зло увидела она в его поступке. И снова, что она могла сделать? Он же не побил ни её, ни девочку, снова надо терпеть и молчать, о таком никому не расскажешь……
Но после очередного скандала с избиением, не выдержала Павлинка и решила пойти к его матери и обо всём рассказать ей.
Было тепло. Природа качалась, как в колыбели взлелеянное дитя, в самой красивой поре своей: стояло прекрасное щедрое лето. Солнышко согревало своими ласковыми лучами землю, а она, благодарная за этот дар, отвечала ему, отдавая свой сок. Питала им все творения бога на земле: и травку, позволяя ей нежиться и целоваться с ветерком, и деревья, благодарно шелестящие своими гладкими роскошными листочками. Каждое божье творение стремилось к животворному лучу. Что выползало и суетилось в своих нехитрых делах в коротенькой жизни, подставляя, то брюшко, то крылышки, нежилось, радуясь, что лилась с неба на них эта благодать. Что летало, широко распрямив крылья, и грудью рассекая прозрачный, наполненный теплом, воздух, и кто ходил на ногах своих, радовался тёплому щедрому дню, подарённому Богом для всего созданного им во имя процветания жизни.
Только Павлинка не видела никакой красоты вокруг себя. Она бежала к свекрови своей, искать защиты от её сына и на душе её было жарко не от солнечного луча, а от боли и обиды. Ей уже почти никогда не светило солнце. Склоненная низко на грудь голова, несла на себе фиолетово-лиловую шишку с куриное яйцо, глаза, окружённые синими кругами, застилали слёзы, сыпавшиеся одна, крупнее другой. На руках она несла малютку, потому что не могла ни с кем оставить её. Тоненькая, исхудавшая, замученная, она перебирала быстрыми тонкими, короткими ножками и была похожа на муравушку, несущую в своих лапках букашечку, прижав её к себе. Всё её тело было в ссадинах и кровоподтёках, но тщательно закрытое от постороннего глаза. Она стыдилась самой себя, своего тела, своей жизни и думала лишь сегодня, как ей завтра прожить ещё один день.
Свекровь её жила в местечке рядом с костёлом. Павлинка, вся дрожа, переступила крыльцо и постучала в её дверь.
?Кто ж там? Прошэ. Прошэ? - пробасил грубый женский голос на той стороне порога, который не мог принадлежать никому, кроме её свекрови. Толкнув входную дверь, Павлинка оказалась перед свекровью. Она стояла посредине помещения, служившего прихожей и вместе кухней. Высокая, как жердь, крупная и плотная, на бесформенных слоновых ногах, медленно и тяжело передвигающих огромное тело. Разговаривая с нею, Павлинке приходилось поднимать голову вверх. Она видела, те же глаза, какие были у Романа, только ещё и на выкате, жестокие, с остановившимся взглядом.
?О, внучку принесла, молодец, дай поглядеть! А что ж, это такое?? - глянула она на огромную шишку, что красовалась на лбу, и в глазах её промелькнуло тревожное любопытство. Грубая от природы её толстая шея, была ещё и изуродована зобом, который и постарался выкатить ей глаза и сделать больше, чем они были на самом деле. Одета она была в цветной, старый халат, а огромные цветы на нём, делали её ещё более крупной. Передняя часть халата была замусолена, кое-где виднелись кусочки засохшего теста.
?Мама, мамочка, спасай, иначе убьёт он меня!? - не смогла далее сдержаться Павлинка
?Кто это ещё??- ещё больше вытаращив глаза, спросила свекровь.
?Роман же!?- заплакала бедняжка и уткнулась лицом в ребёнка.
?Сядь и всё расскажи, я же, ведь, ничего не знаю! Всё радовалась, да думала, что у вас всё хорошо? - успокаивая невестку, говорила свекровь.
?Где там, мама….? - всхлипывая и, заливаясь слезами, еле говорила Павлинка: ?Недавно, чуть не убил, жестокий он, страшный человек, когда злой. А злой почти всегда?.
Свекровь, стараясь разрядить обстановку, попробовала шутить:
?Что б его намочило и не высушило, да все они такие. Послушай мою жизнь. Я, видишь, какая? Что мой муж против меня? А тоже бил, сильно бил, тоже жестокий, страх. Не знаю, что было бы, если б не два брата моих. Как пожаловалась я им, пришли, оба высокие, плотные, сильные. И так смолотили моего Степана, что живого места не оставили:
?Вот, говорят, только теперь попробуй, хоть пальцем тронешь сестру!?.
С тех пор успокоился мой Степан, не бил меня больше. Но как злоба накопится в нём, на скотине её вымещал. Ещё недавно, коню колхозному глаз вырвал со злости, безжалостный страх, зверь, не человек. А у тебя нет никого, кто бы тебя защитил, братьев нет, одни сёстры. Кто вступится за тебя? А что я? Был бы малый, набила бы его, а так, чем я тебе помогу? Поговорю, вразумлю, может, послушает, хотя сама знаешь, какой он твердолобый, никого не признаёт и не слушает?
На том и был закончен разговор невестки со свекровью. А Павлинке ничего не оставалось, как уйти с низко опущенной головой опять туда, откуда пришла.
Жалела её Пётра, так звалась свекровь, долго смотрела вслед и думала:
?Такая маленькая, худая, ножки тонкие, короткие, а замуж захотела, сидела бы у отца с матерью, и все дела. А он, такой мужчина, высокий, ладный, какая она ему пара? За ночь кошка съест…. Ему нужна женщина здоровая, крупная, как он, чтобы, если надо, и отпор дала и храпу набила. А эта не знала, что такое мужчина. А они привыкли нас обижать во всех веках, а женщина, она и на то, чтобы всё стерпеть…..?
Но назавтра пришла сама, не сказала, что Павлинка была у неё и жаловалась. Сделала вид, что сама всё увидела. Долго, весь вечер кричала, грозила сыну и, наконец, сказала невестке при нём же:
?Ещё раз побьёт, не терпи, обращайся в милицию, посади его, заразу, в тюрьму и бери развод, проживёшь, ни одна ещё женщина без мужа не пропала. Чем ?такой?, то лучше никакого?
Не трогал долго после этого Роман Павлинку, даже спать ушёл от неё отдельно. Но стал почти всегда приходить пьяным. Учинив скандал, обходился без рукоприкладства, но обзывал всех страшными именами, смешивал Павлинку с грязью и землёй. Только за полночь успокаивался, усыпал за столом, свесив огромную голову на большие руки. Тогда только всё утихало и, с горьким облегчением, вздохнув, ложились спать.
Глава третья
Прошло, как в кошмаре, долгих, вымученных, тринадцать лет. Младшей дочери было семь лет. Павлинка снова ходила беременной, на последних месяцах. Уж очень Роман хотел и добивался сына. А если он чего- то хотел, то становилось законом, от которого никто в семье не уходил. Только кошмар не шёл к завершению, а становился всё запутаннее и коварнее.
Зимой каждая деревенская хатка нуждалась в отоплении. Дрова каждый хозяин заготавливал сам в лесу. Роману выделили делянку и свой короткий отпуск колхозного тракториста, он проводил на ней. То напивался и по нескольку дней ничего не делал, то навёрстывал, трудясь, по его словам, ? как конь!?. Упрекал Павлинку, что нет помощи, один, всем помогают, а ему некому. Тогда и начал брать Иринку себе в помощницы.
?Ребёнок ещё, девочка, пожалей!? - отговаривала Романа Павлинка.
?Ну, хоть, сучки подтащит к костру, и то помощь, быстрее будет!? - басил зло Роман.
Вскоре стала приезжать Иринка угрюмой, дрожащей, чуть не плача. На вопросы не отвечала, убегала.
?Тяжело ей, душит работой её этот зверь, он никого не жалеет?- оправдывала обстановку в душе своей Павлинка, стараясь, как могла, всеми хитростями оставить дома дочку, но со стороны мужа встречала такой протест, что чужими становились не только руки и ноги, но и всё тело. Видя её горе, Иринка говорила:
?Мама, я поеду с отцом, только пусть тебя не мучит….? И она, опуская глаза, садилась в трактор к отцу, цветущему и улыбающемуся во весь рот на огромном лице. А когда они остались одни, Люся подошла к матери, обняла её, заплакала и рассказала, что там, в лесу, отец насилует Иринку. Она ей одной в этом призналась и, на, промил бог, просила не говорить никому.
Горечи душевной не было меры в груди Павлинки, она даже не могла заплакать, только ужасный душераздирающий стон, вырвался из её наболевшей за все эти проклятые годы жизни с ним:
?Мне что-то подсказывало, но я гнала эту мысль, ведь и его дочь тоже…. Что мне делать?! Боже, научи, помоги!?- кричало всё внутри изменившейся в самой себе и, вмиг постаревшей, Павлинки. Где, у кого искать защиту дочери? А потом и себе? Долго она думала, что ей делать? Прикидывала в уме своём все последствия такого ужаса. И… решила идти опять к свекрови, Пётре.
Пётра, как всегда, была дома, толстым пальцем шутливо погрозила ей, засмеялась и пожурила, что так мало бывает у ?свякрухи?, совсем забыла её, старую.
?Может и теперь не пришла бы, нет времени, дети, муж, работа, хозяйство, забываю о себе, но беда привела….? - с волнением в голосе заговорила Павлинка.
Услышав о беде, свекровь насторожилась:
?Ой, девочка, да вроде бы не побита и не плачешь?!?
?Хуже, мама, и плакать не могу, все слёзы выплакала за своё горе, да так, что уже и их не осталось! Кричать только надо и рвать на себе волосы. Зачем эти несчастные и родятся на свет божий? Ведь для одной только муки... Просветные денёчки на пальцах перечесть мне в этой проклятой моей жизни….?
Пётра стала серьёзной, почти злой:
?Ты жизни не проклинай, не надо! Она есть, была и будет всегда такой, другой не будет, а у каждого человечка своя беда и своё горе, без них он и не рождается. Кто же в этом виноват? И винить- то некого. Один бог знает, что делает, а его разве можно нам судить? А я? Разве тебе не помогла? Так чего ещё от меня хочешь? Взрослая, сама управляй своей жизнью. Бери её в узды, иначе она разнесёт тебя! А что слабой родилась, сама и страдай. Вот я в этом уже совсем не виновата. Я своё дело сделала, вырастила тебе мужа, какого уж бог дал. И отдала тебе, а ты его приняла, значит, решила разделить свою судьбу с ним. Теперь будь добра это сделать. А я тебе только свекровь и у меня своей беды, хоть отбавляй. Всю жизнь воюю и только наживаю всё больше недугов, скоро и сведущих меня в могилу?.
?Ох, мама!?- заплакала бедная женщина: ? Да если б только обо мне шла речь? Но уже вовсе не моя жизнь поставлена на карту!?.
Тут Павлинка не сдержалась, бросилась на грудь Пётре, давая волю, своим слезам. Пётра испугалась, тревога выплыла на её лицо, поняла, что речь пойдёт о чём-то серьёзном, почти смертельном.
?Не тяни, говори всё, раз пришла сказать!?- покраснев, как рак, выпучила глаза Пётра и вопрошающе уставилась на Павлинку, отрывая её от своей груди.
Павлинка, всхлипывая, заговорила: ?Мама, что я вам скажу, свет белый не видывал такого страшного поступка, как Роман над своей дочерью, собственной, сотворил….?
Пётра покраснела ещё больше, огромный подбородок её затрясся от волнения:
?Что она, которая, их две….? Избил, покалечил?!?
?Иринка, мама….? - она глотнула воздух и вся затряслась: ? Он всю жизнь её покалечил! Он насиловал её и продолжает насиловать, увозя с собою в лес, будто без её помощи ему не обойтись….?
?Боже праведный! Это же такой стыд!?- заломила огромные руки Пётра.
?Правду ли ты мне только что сказала?!?
?Разве пришла б и несла бы такое, будь это не так??- краснея от слёз и душевного напряжения, запинаясь, прохрипела Павлинка.
Пётра подняла руки к небу и заголосила хриплым, похожим на мужской, басом:
?И во сне не возможно было б увидеть такого, не то, что от собственного сына! Просто поверить тяжело!?
?Но это так, мама, и это приходится принимать…. Что делать? Я не могу сама решить эту задачу, поэтому пришла сюда….?
Стоявшая, подобно высокой статуе, свекровь, дрожала всем телом. Какое-то мгновение она не могла говорить, потом охватила голову руками, сжала её и закричала диким ревущим голосом:
?Терпела от отца своего всё детство, потом всю молодость от мужа, нервы мои ел последние, на шее гуз вырос не от хорошей жизни, глаза выкатило из орбит, а теперь буду терпеть от сына! Зачем бог пускает на свет свой таких людей, которые мучают и издеваются над другими?? - в уголках рта её, выступила белая пена.
?То, что ты мне рассказала, страшно и, первое, что я тебе скажу и могу точно советовать, как родственному человеку, как человек, проживший тяжёлую жизнь и знавший горе, как мать, желающая добра всем вам: не говорить об этом никому. Смотри, что б ни одна чужая душа, никогда не узнала об этом! Не выноси этот мусор из своей избы. А девочек я к себе возьму, я найду причину и способ на это. А ты иди домой и не переживай. Ведь, вижу, снова у тебя будет ребёнок. Может, родится сын, и он переменит всю вашу жизнь. Может, Матерь Божья пожалеет вас и вмешается в вашу судьбу. Дело тут очень сложное и запутанное?.
Глава четвёртая.
Пётра сдержала слово и забрала девочек к себе, а разгневанный Роман, только сжимал челюсти, ещё долго бесился, но против матери своей не пошёл. Может и сам одумался и испугался своего поступка, но надолго утих и угомонился, прислушиваясь лишь, не говорят где-нибудь о его чёрном деле? Но ничего, всё было тихо.
За это время Павлинка родила четвёртую дочку. Роман только сжимал чудовищные кулаки, и злоба сводила его челюсти. Ненависть с новой силой полилась с души дьявольской на Павлинку, почему не сын, а снова дочь? Разве не достаточно этих ?дырок?, так ещё одной наградила, сука! Затаила его чёрная животная душа злобу на жену свою, ни в чём не повинную, но в глазах безумца, виновную во всём. Возненавидел он и жену свою, и ребёнка лютой ненавистью. Скандал сменялся скандалом. Павлинка не могла ему ни в чём угодить, побои снова сыпались, как град, летела в неё и вилка, и ложка, поднимал табуретки и бросал ими.
?Убьёт ни за что?- думала Павлинка. ?И что будет с детьми? Надо их защищать, но кто защитит??
Однажды после очередного скандала и погрома в доме, она сказала себе самой:
?Не могу больше, нет сил, уйду, куда глаза глядят, поеду к сестре своей, но хватит, с ним жить не буду, разведусь?.
А на завтра Роман снова так избил Павлинку, что младшая дочь, жившая с ними, увидев, настолько испугалась, что стала заикаться. Ещё такая сама беззащитная, она спасала свою мать, побежала в ту хату, где был телефон, и люди чужие вызвали ? скорую?. Приехал врач и сразу же определил: ? Её срочно вести в больницу, у неё сильно побита голова. Забирайте ребёнка?- обратился он к кому-то, но и сам одевал его.
Молва стала расходиться о зверстве Романа, молва, которой он всегда так боялся. Но вместо того, чтобы измениться и подумать над своим, причинённым злом семье своей, он, ещё пуще, озлоблялся на Павлинку: ?Она, только она, виновата во всём!?- дрожа от ненависти, думал он.
Врач не мог скрыть таких тяжёлых побоев, хотя сама Павлинка его очень просила. Дело было передано в милицию. Её вызвали в районное отделение, Молодой, но сухой чиновнический голос начальника отделения, предложил ей сесть. И она, скрюченная смущением, являла такой контраст между ними и собой, что будто из другого мира была эта маленькая серенькая женщина, созданная природой порхать и тешиться в благодати жизни. Но, принявшую от доли своей такой груз, что сделал её совсем не похожей на воспетую в стихах, женщину-мать. Только лишь, на чёрную тощую букашку, с широко раскрытыми от страха человеческими глазами, побитую и поруганную, с отобранным простым душевным покоем, который должен поддерживать, даже самую скромную человеческую жизнь.
Служители закона и порядка, довольные жизнью, давшую им власть над людьми, в каждую минуту были готовы рассмеяться даже с неправильно подобранного и, сказанного в волнении, кем-то слова, с лишнего жеста. Сытые удальцы, ?хлопцы белорусские?, хотя и, вышедшие из тех же деревенских хат, но, попавшие в благодатный мир, так быстро ставший своим, вычеркнув ненужное прошлое. И горе Павлинки им было уже совсем чужим и даже непонятным. Перед собою они видели только бесцветную женщину, дело которой нужно было подогнать под подходящую готовую статью
Павлинка, увидев их, довольных, спокойных, почувствовала, что есть другой мир. Взволновалась, так, что потеряла себя, и рассказывала всё, ничего не утаив. Открывала душу свою, загубленную страшным браком со зверем-человеком. Ведь это защитники её, добрые молодцы в красивой форме, с блестящими погонами, и звёздами на них. Лица их лоснились от хорошей жизни. Они пришли в её жизнь, чтобы облегчить её долю.
На вопрос, как он относится к детям, Павлинка, задрожав всем телом, плача, рассказала о случившемся с одной из старших дочерей. Милиционеры, а их было четыре человека, переглянулись и опустили головы. Потом сухой голос начальника, произнёс:
?Напишите всё, что только что сказали, мы его посадим?
Глядя на их спокойные лица, Павлинка вдруг поняла, что зря она обо всём рассказала этим людям, совсем не зная их. Как живая, стала перед её глазами Пётра, женщина с такой же покалеченной неудачным браком, судьбой:
?Никто не должен об этом знать!?
Права была она. Но было уже поздно. Павлинка заплакала, стала просить их никому об этом, что она рассказала, не говорить, особенно Роману.
?Бог ему судья, это уже в прошлом?- уговаривала она своих защитников. Они же, потеплевшими голосами советовали ей уйти от него, развестись и жить для детей, подав его в суд на уплату алиментов.
?А пока его посадим на 15 суток за хулиганство?.
Павлинка и сама не могла возвращаться в свой ад, страх появился в душе её, страх смерти. И она знала, что один вид этого человека, называвшегося её мужем, которого сам бог прислал ей, вселял в неё дрожь и ужас. Об этом она рассказала врачу. Он ответил ей, что это есть невроз, и если она окажется рядом с Романом, она не сможет выйти из него никогда. Он стал ей, как он по-своему выразился, ?травмирующим фактором?
Павлинка теперь оказалась бездомной, одинокой и беспомощной. Некуда было возвращаться ей. И попросила она, хоть временно, пристанища у сестры. Ответ задержался, но ей не отказали в приюте и даже сами приехали за ней, забрали прямо из школы старшую девочку и увезли всех к себе, хотя сами жили далеко не роскошно.
Не сладко пришлось и там Павлинке, хотя и отпустили ей свою комнату. Никогда не жившей в городе, сидя в четырёх стенах, очень тяжело было сознавать, что ты тут не совсем кому-то и нужна. Но здесь было спокойно, она не видела Романа и стала даже постепенно оправляться от своего кошмара, который так сросся с её душой, что застыл и в крови. Но тоска всё ближе подбиралась к ней, всё сильнее тянула к себе её хатка, ставшая незаменимой ничем на свете. Всегда наглухо закрытая дверь на два замка, кирпичные стены, славно охраняли её от Романа, но не от тоски по своему углу Днём и ночью думала о коровушке, оставленной у этого зверя, о поросятках, таких удачных, но ничего не могла изменить. Вскоре и весть о Романе принесла ей сестра:
?Пьёт ещё больше зверь твой. Как ещё только держат на работе? Ясное дело, деревня? - разъяснила она.
Так и не ехал он за Павлинкой, хотя не секрет, знал, где она теперь и не просил прощения, не звал к себе домой.
Кто знает, какой оборот приняла б их жизнь, если б не один случай. Эти маленькие, неприметные мелочи, вдруг ворвавшиеся в жизнь, поворачивают её так, что в корне изменяют судьбы людские, обращая добро во зло, а зло может обернуться добром
А случилось так, что пьяный Роман потерял права тракториста и даже не знал, где и когда. Кто-то нашёл их и, сердобольный, пожалел бедного колхозника, решив вернуть их владельцу. Так они оказались в отделении милиции. Спешил Роман в район, в это самое отделение за утерянными правами, будто на собственную свадьбу. А как же иначе? Это был его хлеб, больше он ни на что не был способен, ни к чему и не смог бы приложиться. Да и что может человек, на которого криво смотрят окружающие люди и который творит зло? Корову он кое-как смотрел, а поросята заболели, не доглядел и одного за другим, свёз Роман подальше от глаз людских и закопал в лесу
Чуть не целовал он милиционера, отдавшего ему права. А тот вдруг спросил:
?Это ты, кто дочь свою насиловал? Жена твоя об этом говорила. Тебя за это надо посадить в тюрьму. Благодари, что письменно не подтвердила?
Как ведром холодной воды, окатил он Романа. Улыбка исчезла с его лица, радость, как птица, взметнув крыльями, улетела. А чувство стыда и никчемности, как тонкая стрела, больно пронзила и прошла через всё его большое тело, неся ему жгучее чувство, которое уже не могло остановиться, а начало ещё больше расти, как только он покинул этот проклятый кабинет, где был так унижен.
Но через кого его унижение? ?Она! Знал бы раньше! Но, всё равно, не ходить ей по белу свету! Сам подохну, но и ей не жить!?
Прошла неделя, он не успокоился, прошёл месяц, мысль, как червь, точила его мозг: он избирал путь мести, самой трудной, поучительной на весь мир, для таких ? дур, как она?. И одно желание поселилось в нём сейчас - отомстить.!
?Всё равно, это уже разойдётся и все узнают об этом. Зачем, зачем было трепаться! Зачем так позорить меня? Ну, сука, подожди….!?
А через пару дней, Роман, глубоко запрятав эту мысль, поехал в Лиду, за Павлинкой, где она жила у сестры .Напустив вид несчастного, раскаявшегося грешника и, добившись свидания с нею, упал к её ногам, целуя их. И, громко зарыдав, громовым голосом, какого ещё не слышали эти городские стены, начал упрашивать жену:
?Вернись, Павлинка, даю тебе слово, пусть меня на этом месте убьёт бог, если вру, но, увидишь, что и пальцем тебя не трону, пить брошу, будешь, как королева, ни у кого не будет такого хорошего и послушного мужа!?
Он плакал так естественно, по крупному лицу катились такие же крупные слёзы. Никогда ещё никто не видел его таким, а Павлинка и представить не могла, какая перемена в характере может произойти с Романом, когда она не была рядом :
?И ему тоже без меня плохо, нет хозяйки в доме, всё сам, надоело, наконец, понял жизнь. Да и мне, сколько можно стеснять добрых людей, имея свою хату??
Размякла Павлинка и, повеселевшая, вспомнив угол свой, собрала детей и поехала с Романом, радуясь его перемене:
?Не всегда человеку должно быть плохо, будет и хорошо, бог даёт испытание каждому человеку и ждет от него смирения. И кто всё снесёт, то и будет счастливым!?
Глава пятая
Павлинка дома уже целый месяц. Радость, какая! Истосковалась по нему, ведь целых долгих полгода не жила в своей деревне, не ходила по её узкой улочке, не слышала шума деревьев, не барабанил дождь по крыше хатки, и не видела, как молодой красивый кленок, что рос возле самой хаты, заглядывает в окно. Но, главное, совсем изменился её Роман, не трогает её, а когда и придёт сильно выпившим, сразу падает на кровать и засыпает до утра. А на завтра тоже нет скандала, тихонько собирается и, молча, уходит. Только всегда угрюм он, будто какую-то думу носит в душе, или печаль гнетущую, но, всё равно, по сравнению, как был, это уже другой человек.
Там, в местечке, радовалась и Пётра, когда узнала, что и Павлинка вернулась, и Роман переменился:
?Человек с годами меняется, добрый может стать злым, а злой добрым?- и на душе её светлело: ?Помиловал бог, не осиротил детей, не допустил до этого проклятого развода, исходящего от самого дьявола, сохранил семью Роман, одумался, значит всё у них теперь пойдёт на лад!? А радость и надежда поднимают человека и возносят до самых небёс. И мыслит он, отбрасывая от души беды свои, и жизнь на земле уже не кажется такой несправедливой и беспросветной.
?Не было радости от мужа, то хотя бы дал бог радость с детей? - думала счастливая Пётра.
В одно благодатное утро, встав с постели, задумалась она над тем, что увидела она в своём странном сне. А снилось ей, будто в холодную тёмную ночь, стоит она, озябшая, дрожа всем своим большим телом. Но, вдруг, видит, всё вокруг озаряется дивным светом и приближается к ней человек. Вмиг она узнаёт в нём Христа. Он подходит к ней совсем близко, протягивает руку, державшую в ней чётки, с чёрными круглыми бусинками и таким же крупным блестящим крестиком и громко произносит своим небесным голосом: ?Молись, мать!?- и больше ни слова не говоря, исчезает.
Пётра всегда верила в вещие сны: ?К чему это?? Но, видимо, к добру, раз пришёл к ней сам бог, будет всё очень хорошо, надо больше молиться за детей своих, чтобы бог дал им покой и ещё лучшую жизнь. И только где-то в подсознании зашевелилось предчувствие, что не к добру бог приходит во сне. Где-то она уже слышала об этом. Но пока нет беды, то и не надо думать о ней и этим вызывать её.
В тот день Павлинка отправила дочь в школу, мужа на работу, он хотя и казался каким-то странным и злым, но Павлинка уже ко всему привыкла, а он молчал, ни слова упрёка в её адрес. И даже поблагодарил за вкусно приготовленный завтрак, состоящий из картофельных блинов и яичницы с мясом. Павлинка старалась кормить мужа сытно
?На тяжёлую работу, ведь, идёт человек?
В этот день необыкновенная радость, какой она не испытывала за все эти долгие годы своего замужества, вдруг посетила её душу, и покой и мир потоком вливались в неё. Стало легко и почему-то так захотелось жить.
Женщина взяла ребёнка на руки, приложила к груди и залюбовалась крошкой, сосущей молоко из её груди. Девочка была маленькая, похожая на Павлинку, худенькая, как она. ?Это хорошо? - улыбнулась Павлинка: ?Что ты такая маленькая, а то пришлось бы круто мне, ослабевшей в то страшное время, если б была, как Иринка. Но всё уже позади, а ты теперь подрастай, и догоняй её. Наконец и наше время пришло, длинная в полжизни, чёрная полоса, сменилась светлой, тёплой и спокойной? Так долго Павлинка её ждала и теперь, вполне заслуженно, останется с нею навсегда. Кто-то метнулся за окном:
?Ах, это Данутка со школы пришла. Что-то сегодня очень рано??
Она вышла к дочери, радостно сообщившей о полученных пятёрках по всем четырём урокам. Обе были рады. Мать накормила дочь, и она села за уроки.
И снова кто-то метнулся за окном. Теперь она не разглядела, кто, только увидела тень и услышала тяжёлые шаги:
?Неужели Роман? А почему среди бела дня? Ведь никогда не приходил так рано?- пронеслась тревожная мысль в ещё спокойной голове.
Действительно, это был Роман. Она ясно услышала тяжёлые шаги в сенях, будто что-то искал, задержался , и, наконец, со стуком и шумом открыл дверь. В руке он держал тяжёлую железную цепь, на которую когда-то навязывали лошадь, и целую связку крепких верёвок.
?Ну, вот, пришёл, теперь и сочтёмся? - сквозь сжатые зубы пробасил он, глядя, на ничего не соображавшую, Павлинку. Бросив верёвки в угол, цепь Роман закрутил на сжатый кулак и, размахнувшись, со звоном, опустил её на голову ничего не понявшей Павлинки:
?Ой!? - от неожиданности и боли только успела горько воскликнуть она и выпустила из рук ребёнка. Девочка упала на пол и громко закричала. Тогда отец поднял её за обе ножки одной рукой и с размаху ударил головкой о стену. Череп раскололся надвое и оттуда выпала белая масса, смешанная с кровью. Раненая Павлинка рванулась к ребёнку, Роман же вторым ударом цепи, сбил её с ног, она упала и громко застонала. Сзади подбежала Данутка и схватила отца за руку. Он медленным движением обернулся, отбросил девочку и снова, размахнувшись цепью, со звоном опустил её на свою дочь. Один конец её был свободен и, зазвенев, описал в воздухе круг, хлестнул, девочке глаз. Глазное яблоко было разбито и кровавыми сгустками брызнуло отцу в лицо, девочка упала, как подкошенная. Роман сморщился, встряхнулся и стал ещё злее. Кто-то вдруг стукнул в окно, Роман неприятно вздрогнул всем своим большим телом и, шаркая огромными ногами, подошёл к окну осведомиться, кто явился свидетелем его зла? Но это клён своими ветвями громко ударил в оконную раму, качаясь от набежавшего сильного порыва ветра
?Это ты??- сквозь стиснутые зубы зашипел Роман. ?Жаль, что не успел тебя срубить? Зверь-человек был испуган и тяжело дышал. Он вернулся и снова подошёл к Павлинке: ?Ну, что, где язык твой, который растрепал в милиции то, что не следовало?? Он впился в полумёртвое лицо жены и, не отрываясь, смотрел на неё глазами, начинающимися наливаться кровью. Как запах крови разъюшит зверя, так это делалось теперь с человеком. Зубы его скрипели и он, ощерив их, стал непохожим на человека, будто кто-то надел маску ощерившегося зверя на него. Он поднял умирающую жену за волосы, и так держал в одной руке. Она застонала, но уже не в силах была произнести, ни одного слова.
?На вот, ещё посмотри!? - он поднял мёртвого младенца, сбросил с руки цепь и стал разрывать её тельце за ножки. Но, то ли передумал, то ли было не под силу, прекратил и бросил трупик к стене.
?Вот теперь кончим с тобою, пока давай свой язык? - в руках его блеснуло лезвие открытого ножа. Роман подошёл к Павлинке, схватил её за губы и стал их рвать и сунуть в рот пальцы. Павлинка дико стонала и, если сопротивлялось её бедное безжизненное тело, он бил её по голове. Наконец он вырезал у неё язык. Руки его были в крови. Из разорванного рта кровь хлынула потоком. Он поднял её и бросил на труп младенца, потом снова взял цепь, размахнулся и прошёлся по голове жены своей. Она, находясь в болевом шоке, беззвучно испустила дух. Тогда он поднял её за ноги и, ещё раз ударив головой о стену, снова бросил на труп ребёнка. Цепь, вся в крови, лежала в стороне, она больше не нужна была ему.
Подойдя к почти мёртвой Данутке, он и её таким же способом взял за ножки и с размаху ударил головой о стену. Потом, всех сложив у стены, опустил ночные шторы. Затем взял стул, сел и долго смотрел на них тупым отсутствующим взглядом. От напряжения, лицо его стало багрово-красным, такими же были и оттопыренные мясистые уши. Он хрипло и глубоко дышал, жадно втягивая в себя воздух, будто и его стараясь проглотить и забрать в себя, чтобы не оставить никому на этой земле. Судя по движениям, он делал всё так, как заранее задумал. Ещё, посидев какое-то время, кровавым взглядом обвёл трупы жертв своих, остановил его на жене, закашлял и плюнул, махнув рукой, будто оправдывая себя. Подошёл к полке, достал стоявшие в углу её две бутылки самогона, стоя, начал пить. Окончив и это, заслонялся, подошёл к углу, где лежала верёвка, поднял её и открыл дверь в сени.
Там стояла лестница, по которой взбирались на чердак через вырезанное в потолке горло, Роман пополз по этой лестнице с верёвкой в руке, зацепил один конец за балку, прикинул высоту на рост свой, а на свободном конце уже была готова петля.
Только по истечении трёх дней обнаружили соседи то, что прятала в себе простая деревенская хатка. Дверь в неё изнутри была заперта на засов. И, долго стуча во все завешенные окна её, звали, то детей, то Романа, то Павлинку, обломав несколько ветвей клёна. Но мёртвая тишина была для них ответом. Решились сломать запертую на засов дверь. Страшное зрелище предстало перед глазами, если кто-то мог смотреть на эту жуткую картину
Первое, что увидели в сенях, чуть не падая с ног, задрожавших, как в лихорадке: висел в петле грузный, крупный, то ли чучело, то ли человек. Лицо было чёрно - синим, что напоминало огромную переспелую сливу. Черты лица были смяты, губы достали нос и являли собой, будто, одно целое. Остекленевшие глаза смотрели, куда-то мимо и пугали того, кто видел их. Люди, вздрогнув, отворачивались, многим делалось дурно.
Лужи застывшей свернувшейся крови стояли на полу, посреди хаты, было её порядком и на стенах. Три трупа лежали один на другом с разбитыми головами, лицом друг к другу, будто защищая один другого.
Время быстро летело, годы бежали, деревня всё больше пустела, в считанных хатках ещё доживали век свой оставшиеся старые люди. Эта страшная история не выходила из их памяти, и рассказывали они её сначала детям, внукам и всем, кто посещал их. И каждый удивлялся этой чёрной аномалии человеческой, и каждый горестно качал головой.
Хатка Романа и Павлинки, уже не нужная им, так и осталась горевать своё одинокое горе, ещё, более удручённое, зимними холодами, да метелями, находясь на некотором расстоянии от деревни, позволяющем со всех сторон хлестать её дождями и дуть холодным ветрам. И, не будучи в соседстве ни с одной, хотя бы старой совсем хаткой, одиноко доживать век свой. Только клён разросся над нею и величаво тянулся во все стороны, захватывая простор свежего воздуха, Ему не нужно было ничьё соседство, он один старался занять, чем больше места в этом мире.
Но когда и он начинал жалобно стонать, хатка спрашивала:
?Чего ты так стонешь, неужели ещё не забыл того, что здесь произошло? Прошло так много времени….?
?Разве можно такое забыть?? - отвечал ей клён: ?Разве ты забыла??
Хатка, помолчав, сказала: ? Ты всё растёшь и расцветаешь, а я, вот, без рук человеческих дряхлею и погибаю…. Вот уже течёт моя крыша?.
Клён будто простонал в ответ: ? Если б жил хозяин, тебе было бы лучше, ты ещё долго стояла бы и служила человеку, построившему тебя. А я? Этот хозяин ещё в молодости моей грозился высечь меня, да, просто, не успел?.
Хатке захотелось подшутить над клёном:
?А что ты прилетел под самое окно, и впился здесь в землю??
Но, видишь, я не ошибся. Ведь я стою, и буду стоять?- уверенно ответил клён.
?Да, в этом тебе удалось, уж умное оказалось твоё семечко, но могло бы, и очень ошибиться? И, вдруг, помрачнев, сказала: ?Кто знает, ведь никто из нас не вечен. Не знаем, что будет с нами, кто первый из нас умрёт? Ведь всегда каждая жизнь оканчивается самым большим злом на земле - смертью. Только никто никогда не знает, откуда и когда она придёт? Разве знала Павлинка, когда выходила замуж, что её смерть идёт ей навстречу?? - тихо, задумчиво говорила хатка.
?Каждому живому существу Бог даёт надежду, на что-то хорошее, только вера и даёт ему силы жить. Ведь на этом и построена жизнь, и наша тоже. Разве мы не верим в добро, разве хотим для себя что-нибудь, плохое?? - грустно ответил клён.
?Но мы всегда зависимы от них, они с нами могут делать, что им вздумается, а они, имея глаза, силу, не видят, и, сами того не замечая, смело приближают пропасть для себя, вместо того, чтобы подумать, обойти, и не попасть в клещи своей беды. Но, почему же, они столь не осторожны? Что мешает им?? - ещё грустнее заговорила хатка.
?Ты о Павлинке?
?Никто ничего не может предугадать…. Прожившие почти всю жизнь и, повидавшие много зла в этом мире, тоже не смогли увидеть его, и твердили ей: ?Да!?. Зачем-то, жизнь его прячет так глубоко, чтобы, никто, кто пришёл на эту землю, не догадался, где оно??
Клён закачался, порыв ветра всколыхнул его, он тяжело зашумел и глухо сказал:
?Поэтому, люди, пока живы, будут верить в добро и искать только его, значит, обмана в этом мире, меньше не станет…. Всё в этой жизни случайно….. Так и мы! Разве знало моё семечко, когда падало в эту землю, сколько ему жить и что его ждёт? СВОЕГО, никто не знает….?
Хатка задёргалась, будто с нахлынувшего на неё грустного недоумения:
?Но у них есть бог, почему он видит их зло, и не вмешивается, а допускает всё это?!?
Глубоко подумав и вздохнув, умный клён сказал:
?Их бог слишком добр и прощает им всё. Но дал им то, что мы никогда не имели: голову и душу. И только, когда он потеряет эту голову, душа заглянет в глаза и спросит: ?Кто ты? И куда меня несёшь?! И на этот вопрос должен ответить каждый, кто пройдёт по этой земле….?
Они, взгрустнув, помолчали, потом хатка сказала:
?Не знаю, сколько мы ещё простоим на этой земле? Но вслед за зимой и стужей всегда приходит лето и светит солнышко, и греет нас. И так хочется жить. Самое большое счастье для живого: продержаться подольше на этой земле, видеть солнце, искать трепетного в ликующем небе жаворонка, и слушать его трель?
Клён весь задрожал, резные листья зашумели: ?Жить, ох, как хочется!?
Ещё помолчав, хатка с болью сказала: ?Если тебя кто-то не срежет, ты переживёшь меня и будешь стоять, а я развалюсь и упаду…. Но чем ближе чувствуешь смерть, тем большая тяга к жизни. Сначала, будто, всё равно, но это, только кажется, пока знаешь, что она далека от тебя. НО КОГДА СТАНЕТ ПРИБЛИЖАТЬСЯ!!!?
Клён так задрожал, что затрепетали все его красивые листочки:
?ДА, ОСТАВИТЬ ЭТОТ МИР БЕЗ БОЛИ, НЕВОЗМОЖНО! ЭТОГО ЕЩЁ НИКОМУ НЕ ДАНО!?
Метки:
