Адепты скитаний

Когда дом покинешь, прожектор включи.
Пусть освещает вослед, на прощание,
как лунная дорожка в кромешной ночи,
лишь до рассвета твоё расставание.
Под утро взглядом верни сожаление.
Про всё не думай, иди на восток.
Пусть запад поймёт пустоту исчезновения,
крупицы вчера, щепотки сегодня и завтра кусок.
Чуда не будет, оно не свершится
и если останешься ты одинок,
что случилось, не повторится,
это судьба преподносит урок.
Тому тяжело, кто помнит всё,
оказавшись под колесами времени,
страна забыла правду о тех,
кто потерялся лишь временно.

Самое вечное жизнь после нас.
Время жизни не переходит границу смерти.
Выход на свободу, как судьбы абзац,
возвращает нас к мирской круговерти.
Скрежет пера превращает человека в бумагу.
Чернила намного честнее крови.
Кровь, настоявшись, не превращается в брагу,
читая своё, невозможно нахмурить брови.
Лицо без слов выражает всеобщее благо,
юмор блудит в коридорах жизни,
мы смеёмся, как скомканная бумага,
ожидая эффектов от катаклизма.
На родине не осталось мест для возврата,
здесь даже тень не найдёт свой угол,
скоро детей попрошу вернуться обратно,
на языке человека, который убыл.

Любое пространство, где нас нет,
приходит со временем в ветхость.
Мы в империи оставили след,
размеры его ощущает поверхность.
Время бесконечно, пространство суть,
время в сущности есть мысль о сути.
Жизнь протекает, и не свернуть,
вечность наступает, где кончен путь.
Лишь мгновение под давлением ?же?,
мы проживём в хаосе на свалке лет.
Не успеешь сказать ?люблю?, и уже
тебя в последний путь кладут на лафет.
До этого везде девять целых и восемьдесят одна
нас притягивает к центру планеты.
Мы не покидаем пространства, из которого видна
луна по ночам, как символ приметы.
На всём пути от и до сопровождает трезвость.
Мысли есть залог всех скитаний,
если некому навести взгляд на резкость,
то наступит предел испытаний.
Хочется сказать необычно, величаво,
возводя произнесенное в куб,
сложенные мысли, которые архаично
срываются без остановки с моих губ.
Мы сохраним на будущие времена
свои мысли и радостные лица,
когда нас пустит обратно страна
и откроет без визы границу.
Из холодной державы я вынул тело,
успел обернуться назад
и уверенно, смело,
запомнил фасад,
Все очертания родины,
и своё захолустье,
стало грустно вроде бы.
Все реки в море впадают из устья,
а свет всегда стремится во тьму.
И если жизнь уже испорчена,
то только потому,
что она расчленена.
В пространстве своём захлопнул засов,
но я не призрак и не вымысел сна,
покинув державу дремучих лесов,
мой адрес сдвинулся, как от зубов десна.
Моя судьба пятится в старость пешком.
Я свой век доживу там, где короче верста,
где настоящее пролетит кувырком.
Я уверен, там наяву существуют места.

Лишь только земля
в состоянии твой образ жизни понять,
она имеет облик нуля,
может приютить и без эмоций обнять.
Новые очертания и климат иной,
изменили мое сознание,
восхищаться той стороной,
где смысл жизни лишь выживание.
Самое постоянное при взгляде наверх
луна, похожая на лысину
еврея, произносящего ?эр?,
как дребезжащую струну.
Я не разносчик мыслей о быте,
просто долго я был в затмении,
в умопомрачении, на другой орбите,
где наблюдал замедление времени.
После этого, как число оставляешь в уме,
так империя поделила меня на нуль
и думаю, что меня уже не увидеть извне,
я затаился, как дорожный патруль.
Развернулся против на сумму углов
того треугольника, который не выпит.
В моём глотке захлебнулось много слов,
будь он уже давно параллелепипед.
Глухая родина медленно слепнет,
её взгляды, как евклидовы параллели,
оттого наша любовь необратимо меркнет
и не пересекается в точке моих целей.
Всё чаще ночами накапливаю бессонницу,
в молодости время прожигал, как сигарету,
постоянно слышу, как удаляется конница,
поэтому дни хочу растянуть до рассвета.
Но успеваю догнать своего коня,
плёткой погоняю его вскачь,
гоню без остановки до заката дня,
чтоб во снах не слышать детский плач.
За несколько часов можно облететь меридиан.
На прожитую жизнь не смотрю превратно,
она неизбежно истекает во временной океан,
только мгновение доступно и понятно.
Там, где ветер бризом обжигает фас,
а гром рокочет набатом,
слёзы дождём кропят из глаз,
Родина встречает Шабатом.
В городе на высоком берегу,
который обнимает водяную гладь.
Дочь моря название ему
дали, чтобы юность оправдать.

Дедушка по имени Яффо
за левую руку держит Бат-Ям.
Ему знакома пятая графа
и посошок репатрианта во сто грамм.
Дарила обетованная земля
надёжный фундамент свободы.
Расправил крылья от небытия
орёл, отринувший невзгоды.
Здесь кровь перемешалась
союзной группы прошлых лет,
а русский ген, упорно повторяясь,
починил слегка менталитет.
Тут в церкви местной наши свечи
уж не коптят из воска.
Кругом ?шалом? звучит при встрече,
а с потолка не сыпется извёстка.
Дороги все ведут к пескам в пустыне,
земля даёт там три урожая в год
и нет ни одного еврея в Палестине,
зато ?Хава нагилу? весь народ поёт.
На флагах нет средств производства,
ворчать на все свои законы,
считается тут манерой жлобства.
Здесь просто так не целуют иконы.
А когда шабатные свечи
освещают всем идущим дорогу,
тогда ивритом с русской речью
безмолвно произносят ?Слава Богу?.
И в каждом звуке предков языка
я не нашёл к себе презрения.
Здесь безопасно жить наверняка
под флагом треугольного сплочения.
Там, где пальмы надо жить,
тут климат комфортный и изящный.
Ещё нужно за это платить,
чтоб будущее соединить с настоящим.
Мой язык не будет иностранным,
а я не птица, чтобы вернуться обратно.
Я градусник с отметкой 36,6 постоянно,
где времена года меняются многократно.
Почти всегда, возвращаясь оттуда,
так хочется удрать, напевая романсы,
туда, где погода охраняет простуду,
в те места, где живут итальянцы.
Или исчезнуть на просторах Европы,
в Париж, где жизнь длится века,
увезти себя из российской жопы
туда, где нас нет наверняка.

Мы живём далеко не там,
где родились, и волей судьбы
читаем библию, а слышим Коран,
и мечтаем видеть, как цветут дубы.
Здесь никогда не растопят печь
и в колумбарии не пометят место.
В земле, в которую придётся лечь,
русской душе будет очень тесно.
Прощайте, трущобы времени.
Пока, пока, утраченная любовь.
Пора возвращаться на Родину
к ласкам любимой и вновь
туда, где сосны и ели,
где грязь, мороз и снег,
к тому, кем я был и есть ли,
к тем дням, за которыми век.
Я вернулся из иммигрантского плена,
перед храмом встал на колено,
церкви Иоанна Богослова
там помолился, молвил слово.
Зарю увидел с востока и закат не на море,
шёл босиком по росе к стогу сена в поле.
Дома, так пахнет солома, и у реки нет конца,
ширь и даль, кругом родные сердца.
Обнимал сыновей и внука держал,
пил кагор, а голос дрожал.
Зашёл в музей, прошёл по Тверской,
посетил Ленком и, конечно, Большой.
Вокруг русские их мрачные лица,
но как ты прекрасна, родная столица!
Проехал на трамвае, спустился в метро,
только здесь я понял одно,
что самое важное в своей жизни,
это жить и умереть на земле отчизны.