Сонет 17 Уильям Шекспир
Who will believe my verse in time to come
If it were filled with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, ‘This poet lies;
Such heavenly touches ne’er touched earthly faces.’
So should my papers (yellowed with their age)
Be scorned, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termed a poet’s rage
And stretch;d metre of an ;ntique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it and in my rhyme.
Сонет 17 — последний из тех, в которых автор ведет речь о необходимости для юноши оставить потомство. Однако смысловой акцент уже весьма показательно смещен: оказывается, прекрасные потомки Друга нужны для того, чтобы в будущем люди могли поверить восторженным описаниям его красоты, которые собирается оставить поэт.
подстрочный перевод Александра Шаракшанэ
Кто поверит моим стихам в будущие времена,
если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,
хотя, видит небо, они всего лишь подобны гробнице,
которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств?
Если бы я мог описать красоту твоих глаз
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
будущий век сказал бы: ?Этот поэт лжет:
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица?.
Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,
были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,
и то, что тебе причитается по праву, назвали бы необузданным воображением поэта
или пышным слогом древней песни;
однако, если бы в то время жил твой ребенок,
ты был бы жив вдвойне: в нем и в этих стихах.
******************
Поверят ли грядущие века
Достоинствам, в сонетах отражённых?
Они - гробница. Жизнь твою слегка
Затрагивают в строках восхищённых.
О, если б описать в стихах я мог
Все прелести и глаз очарованье!
-Ты лжёшь, поэт, - мне скажут. Вот итог,
Которого достигну в назиданье.
А рукописи будут презирать.
И красоту, что мной была воспета,
С негодованьем станут называть
Больным воображением поэта.
Но если б жил твой сын - в миру отныне
Ты был бы жив вдвойне: в стихах и в сыне.
If it were filled with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, ‘This poet lies;
Such heavenly touches ne’er touched earthly faces.’
So should my papers (yellowed with their age)
Be scorned, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termed a poet’s rage
And stretch;d metre of an ;ntique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it and in my rhyme.
Сонет 17 — последний из тех, в которых автор ведет речь о необходимости для юноши оставить потомство. Однако смысловой акцент уже весьма показательно смещен: оказывается, прекрасные потомки Друга нужны для того, чтобы в будущем люди могли поверить восторженным описаниям его красоты, которые собирается оставить поэт.
подстрочный перевод Александра Шаракшанэ
Кто поверит моим стихам в будущие времена,
если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,
хотя, видит небо, они всего лишь подобны гробнице,
которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств?
Если бы я мог описать красоту твоих глаз
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
будущий век сказал бы: ?Этот поэт лжет:
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица?.
Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,
были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,
и то, что тебе причитается по праву, назвали бы необузданным воображением поэта
или пышным слогом древней песни;
однако, если бы в то время жил твой ребенок,
ты был бы жив вдвойне: в нем и в этих стихах.
******************
Поверят ли грядущие века
Достоинствам, в сонетах отражённых?
Они - гробница. Жизнь твою слегка
Затрагивают в строках восхищённых.
О, если б описать в стихах я мог
Все прелести и глаз очарованье!
-Ты лжёшь, поэт, - мне скажут. Вот итог,
Которого достигну в назиданье.
А рукописи будут презирать.
И красоту, что мной была воспета,
С негодованьем станут называть
Больным воображением поэта.
Но если б жил твой сын - в миру отныне
Ты был бы жив вдвойне: в стихах и в сыне.
Метки:
