москва-8
МОСКВА
Москву, пора писать стихотворения.\Осенняя пора на чашечке весов.\Домой пора домой в шестое измерение,\Где властвует иной ход мыслей и часов. Виктор Третьяков БАРДЫ РУ Париж
Москва моя - виденье сна,\Родная рожа и зазноба.\Гляжу из поезда окна,\Как ты врастаешь в кость поэта,\И снова мы с тобой до гроба\В июльском таинстве рассвета. Артем Тасалов 2008 Вечерний Гондольер. 160 номер На стыках прыгает вагон,
Моя Москва не сад, не сталь,\ А злой комарик у виска.\ Ключом исходит чай турецкий,\ Разломлен плавленый сырок,\ Сквозь занавеску свет нерезкий,\ Сквозь форточку сквозняк сырой.\ Молоки блеклые селедки –\ Солено лакомство соседки. Константин Бандуровский ДНИ И ТРУДЫ
Москва моя, дощечка восковая,\ стихи идут по первому снежку,\ тоска моя, которой не скрываю,\ но не приставлю к бледному виску.\ И проступают водяные знаки,\ и просыхает ото слез листок,\ и что ни ночь уходят вагонзаки\ с Казанского вокзала на восток. \ Наталья Горбаневская Из сборника ?ТРИ ТЕТРАДИ СТИХОТВОРЕНИЙ? 1996 (1972-1973)
Мы въезжаем, мы въезжаем - неспроста и не вдруг - \по асфальтовой дорожке неминуемой \в заколдованный круг из рук и разлук, \с сотворенья Москвы именуемый. Булат Окуджава 1957 Арбат беру с собою - без него я ни на шаг, -
ДАВИД САМОЙЛОВ (1920-1990) Избр. произв в 2 т. 1989 Т. 1
Залив (1978-1981)
Ревность
Я влюблен. Мне пятнадцать. Она холодна.
Я, отвергнутый, к ней не иду на рожденье.
Жить мне невмоготу. Испиваю до дна
Нелюбовь, одиночество и униженье.
За дворами сгорает заря на Москве.
Наблюдает пожар каланча на Сущевке.
Опускается сумрак. Как при волшебстве,
Фонарей зажигаются длинные четки.
Во Втором Самотечном пустынно. Туда
Лишь бродячие псы совершают набеги.
Но над снегом горит высоко, как звезда,
Золотое окошко, висящее в небе.
Там она. Там на тюле ее силуэт.
Там счастливый соперник ликует за чаем.
Я взбешен со всей силой пятнадцати лет.
Я в отчаянье. Но и жесток и отчаян.
Образ сладостной мести мерещится мне.
Громкой славой увенчанный, в час неурочный,
Я въезжаю в столицу на белом коне.
Предо мной переулок Второй Самотечный.
Открываются окна. Сияет луна.
Я проехал задумчив и взора не кинул.
Вслед мне в позднем раскаянье плачет она.
А соперник растерянный чай опрокинул.
Нет! Тогда я не стану врага попирать,
Ибо мы не злопамятны и горделивы.
Лишь одною печалью могу покарать:
Будь счастлива, любимая! Будьте счастливы!
Сергей Жадан
Из книг ?Марадона? и ?Баллады о войне и восстановлении?
Михаил Светлов
Про що пишуть сучаснi поети?
Сучаснi поети пишуть про зникаючу, примхливу
субстанцiю свого страху; сатана поезi? змазу?
сажею замки на дверях, i ти сидиш зi сво?ми страхами
i пишеш про це вiршi, вiрш за вiршем,
ось таке враження
лиша?ться
вiд сучасно?
поезi?.
Натомiсть ? окремi соцiальнi групи, якi мало цiкавляться
субстанцi?ю страху. Я маю на увазi середнiй бiзнес.
Демони чорного налу,
якi пiдiймають iз колiн
республiку,
знаючи лише двох справжнiх друзiв —
друга Ст?чкiна
i друга Макарова.
Поети не знають про любов нiчого,
любов — це бажання мати дiтей пiсля дефолту.
Хто бачив сонячнi хмарочоси в центрi, той мене зрозумi?.
В одному з них жив Марат,
який тягнув
трубу через Кавказ,
i дотягував ?? вже до кордону.
Ну, i все було добре —
благословення з боку московського патрiархату
i кришування з боку обласно? адмiнiстрацi?,
i три жiнки, яких вiн любив i утримував,
себто дружина, коханка i ще одна жiнка, з якою вiн трахався,
одним словом — iнтенсивне особисте життя.
Але що йому не давало спокою — це його сни,
в яких вiн виповзав на пекучi поля Андалузi?
i сидiв на бiлому пiску,
наспiвуючи —
о, Андалузi?, жiнко
з чорною кров’ю,
ця твоя чорна кров,
чорнiша за нафту Месопотамi?.
О, Андалузi? тишi,
Андалузi? пристрастi,
я твiй пес, Андалузi?,
твiй безпонтовий бродяга.
Але всi три жiнки говорили йому — Марат, йобана в рот, Марат,
в кра?нi, Марат, бардак, вiзьми кредит, розрули з розтаможкою,
кров, Марат, кров у тво?й трубi, кров на тво?х пiджаках.
Але, засинаючи, вiн усоте повторював:
Тво? чорне-чорне волосся,
довше за коридори Рейхстагу,
довше за чергу на Мостиськах,
довше за прiзвища угорських депутатiв.
; хто був на окружнiй в районi ростовсько? траси,
той зна? цей приватний сектор. В одному з тих котеджiв
i жила третя жiнка Марата,
там вiн
i забухав.
Щось у ньому зламалось, вiн взяв таки цей
кредит, i при?хав до сво?? третьо?
жiнки
з валiзою
бабла.
Ось, — сказав зi злiстю, — сто штук, мiй кредит,
мо? пароплави й порти.
; вже пiсля цього забухав.
Можливо, в ньому теж
озвалася субстанцiя страху, тому що вiн пив
день, потiм пив ще один день, потiм знову пив,
випив парфуми сальвадор далi,
все повторюючи — моя Андалузiя, моя Гренада.
Потiм у котеджi вони дiлили його тiло.
Менi, — сказала дружина, — по хую бабки,
менi потрiбен вiн, я забираю його.
Нi, — сказала коханка, — менi теж по хую бабки,
тим бiльше я була в долi,
але його забираю я.
А третя сказала, — а ось менi бабки абсолютно не по хую,
ви не подумайте, що я така сука,
просто сто штук це грошi все-таки, але його я теж любила,
вiн навiть парфуми мо? випив,
тому вiн залишиться менi.
; ось вони сидiли над його тiлом
i дiлили його мiж собою,
тому що ? багато причин триматись за близьких нам людей,
тому що так чи iнакше любов — це командна гра,
тому, врештi-решт, що бiльше за смерть
кожен iз нас бо?ться
опинитися
сам на сам
зi сво?м
життям.
Михаил Светлов
Про что пишут современные поэты?
Современные поэты пишут про скрывающуюся, прихотливую
субстанцию своего страха; сатана поэзии смазывает
сажей замки на дверях, и ты сидишь со своими страхами
и пишешь про это стихи, стих за стихом, стих за стихом,
вот такое впечатление
остаётся
от современной
поэзии.
При этом есть отдельные социальные группы, которые мало
интересуются
субстанцией страха. Я имею в виду средний бизнес.
Демоны его нала,
которые поднимают с колен
республику,
зная лишь двух настоящих друзей —
друга Стечкина
и друга Макарова.
Поэты не знают о любви ничего,
любовь — это желание иметь детей после дефолта.
Кто видел солнечные небоскрёбы в центре, тот меня поймёт.
В одном из них жил Марат,
который тянул
трубу через Кавказ,
и дотянул её уже до границы.
Ну, и всё было хорошо —
благословение со стороны московского патриархата,
и крышевание со стороны областной администрации,
и три женщины, которых он любил и удерживал,
то бишь жена, любовница и ещё одна женщина, с которой он
трахался,
одним словом — интенсивная личная жизнь.
Но что ему не давало покоя — это его сны,
в которых он выползал на горячие поля Андалузии
и сидел на белом песке,
напевая —
о, Андалузия, женщина
с её кровью,
твоя чёрная кровь,
чернее нефти Месопотамии.
О, Андалузия тишины,
Андалузия страсти,
я твой пёс, Андалузия,
твой беспонтовый бродяга.
Но все три женщины говорили ему — Марат, йобана в рот,
Марат,
в стране, Марат, бардак, возьми кредит, разрули с растаможкой,
кровь, Марат, кровь в твоей трубе, кровь на твоих пиджаках.
Но, засыпая, он в сотый раз повторял:
Твои чёрные волосы,
длиннее коридоров Рейхстага,
длиннее очереди в Мостисках,
длиннее, чем фамилии венгерских депутатов.
И тот, кто был на окружной в районе ростовской трассы,
знает этот частный сектор. В одном из этих коттеджей
и жила третья женщина Марата,
там он
и забухал.
Что-то в нём сломалось, он взял таки этот
кредит и приехал к своей третьей
женщине
с кейсом
бабла.
Вот, — сказал со злостью, — сто штук, мой кредит,
мои пароходы и порты.
И уже после этого забухал.
Возможно, в нём тоже
отозвалась субстанция страха, потому что он пил
день, потом пил ещё один день, потом снова пил,
выпил духи сальвадор дали,
повторяя всё время — моя Андалузия, моя Гренада.
Потом в коттедже они делили его тело.
Мне, — сказала жена, — по хую бабки,
мне нужен он, я забираю его.
Нет, — сказала любовница, — мне тоже по хую бабки,
тем более, что я была в доле,
но его забираю я.
А третья сказала, — а вот мне бабки абсолютно не по хую,
вы не подумайте, что я такая сука,
просто сто штук это всё-таки деньги, но его я тоже любила,
он даже выпил мои духи,
поэтому он остаётся мне.
И вот они сидели над его телом
и делили его между собой,
потому что есть много причин держаться за близких людей,
потому что, так или иначе, любовь — это командная игра,
потому что, в конце концов, больше смерти
каждый из нас боится
оказаться
один на один
со своей
жизнью.
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Возвращаюсь туда,
Где троллейбусы ходят
И люди,
Запылиться боясь,
На себя надевают чехлы.
Скоро ванну приму.
Скоро стану подвержен простуде.
Мне горячую землю
Заменят асфальт и полы.
Вот иду я Москвой
В полинявшей от солнца рубахе,
Загорелый, худой
И, конечно, усталый чуть-чуть.
А в глазах еще степь,
Еще крыльев ленивые взмахи,
Двести верст горизонта
И ветер, толкающий в грудь.
Захожу я в метро,
И с соседкой сосед зашептался:
Острый запах полыни,
Наверно, донесся до них.
Этот ветер вчера
У меня в волосах заплутался
И до самой Москвы
В волосах притаился моих.
Да, вчера ведь еще
Я пылился на знойной дороге,
А потом самолет
Над страной обгонял облака…
И обнимет жена,
И руками всплеснет на пороге:
— Ну-ка, сбрасывай все
Да детишек не трогай пока!
Среди хрупких вещей
Я сначала такой неуклюжий,
Отряхнуться боюсь,
Видно, только сейчас подмели…
На московский паркет
Упадают шерстинки верблюжьи,
И пшеничная ость,
И комочки целинной земли.
1957
ДАВИД САМОЙЛОВ (1920-1990) Избр. произв в 2 т. 1989 Т. 1
Голоса за холмами (1981-1985)
II
Все тянет меня к Подмосковью.
Я связан с ним детством и кровью.
Вы слышали дудку коровью
Когда-нибудь на заре?
Конечно, романтика стада
Уже устаревшею стала.
И — да! — остается нас мало,
Кто слыхивал выхлест кнута.
Эпоха настала не та.
Теперь уже слогом Гомера
Опишут купанье коней.
Но будет нарушена мера
У нас в отысканье корней.
РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1932-1994)
?ВСЕРЬЕЗ? (сборник 1970)
Письмо московскому снегу
От тебя я неблизко.
За далями.
За морями.
Влажно дышит залив.
Чайки
душное лето пророчат…
Ты пришли мне сюда
белый лист подмосковной поляны
и на нем напиши
птичьей вязью
хоть несколько строчек…
Ты сейчас в двух шагах,
в двух вершках,
в сантиметре от дома.
Напиши о метелях,
о ветре,
буранах и бурях.
И спокойно лежи.
Так спокойно —
как будто недолго.
Будто бы навсегда.
И весны в этом веке
не будет…
Снег,
дружище,
товарищ.
Надежда моя
и обуза.
Ты не хочешь мне зла.
Ты меня предавать не захочешь…
Спелый снег!
Ты хрустишь на зубах,
будто мякоть арбуза!
И уходишь сквозь пальцы.
Уходишь.
Уходишь.
Уходишь…
Как смешно и бездарно,
что людям тобою грозили!
Я тяну к тебе руки,
но это пока бесполезно…
Снег,
снежище,
снежатина.
Белое чудо
России.
Не забудь обо мне.
Не забудь.
Похрусти до приезда.
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
СОРОК ЗВОНКИХ КАПЕЛЕЙ…
Сорок звонких капелей,
Сорок зимних метелей,
Сорок черных осенних ночей,
Сорок радужных летних дождей.
Сорок лет.
Сорок раз предвкушал я весну.
Сорок лет.
Сорок раз отходила природа ко сну.
Сорок лет.
Не жалею ли я, что их сорок уже, а не двадцать?
Нет.
Предлагайте мне двадцать. Или даже семнадцать.
Соблазняйте!
Не буду меняться.
Если завтра машина задавит в московском бензинном чаду,
Если сам я, схватившись за сердце, подкошенный, упаду,
Если в поле февральском во время метели застыну,
Если вор в переулке сунет ножик отточенный в спину,
Если (сотни дорожек на тот не заманчивый свет)…
Мне не страшно. Вернее, не очень уж страшно:
Было.
Прожито.
Выпито.
Сорок ненастных и солнечных лет!
Конечно,
Когда пожилому, в сущности, человеку
Предлагают снова семнадцатилетний возраст,
Очень трудно не соблазниться.
Но меня не обманешь.
В семнадцать лет передо мной лежало
Мое собственное туманное будущее.
Оно зависело, в равной степени, от меня
И от сцепления миллионов не зависящих от меня
Случайностей и обстоятельств.
Семнадцать лет — ни одного написанного стихотворения.
Семнадцать лет — в будущее, которого я не знаю,
Уводят тысячи разнообразных дорог.
(А вдруг я не попаду на эту
На единственную, правильную, мою?)
Я мог бы стать хорошим колхозным бригадиром.
А потом меня, возможно, выдвинули бы в председатели.
Но из-за горячности и обостренного чувства справедливости
Я не очень долго задержался бы на этом посту
(Будущее тонет в туманной дымке).
Я мог бы стать помощником мастера цеха
(Как раз в семнадцать я защитил соответствующий диплом),
До поста директора завода мне, конечно, никогда бы не дорасти,
Помешали б стихи, которые я все-таки, по-видимому, писал бы
И которые охотно помещала бы цеховая стенная газета.
Да и просто не хватило бы технического и административного таланта.
Не хочу я сказать ничего плохого
Про тысячи разных и нужных людям дорог.
Но что же делать, если мне теперь полюбилась
Та, на которую я так счастливо попал
И по которой пройдено сорок,
Сорок все-таки лет.
Все пути хороши.
Но спросите у шахматиста,
Когда он выигрывает на международном турнире,
С трудом, упорно, но все-таки выигрывает
Партию, которая и решает все, —
Спросите,
Согласится ли он переиграть ее снова, сначала?
Партия выиграна (или выигрывается),
Смешно и бессмысленно рисковать.
Единственно,
Для чего стоило бы вернуться в минувшие годы, —
Чтобы не сделать несколько досадных, постыдных ошибок
В отношении с людьми,
В отношениях с вещами,
В отношениях с самим собой.
Но кто мне скажет, что, исправляя эти ошибки,
Я не наделаю новых,
Еще грубее и хуже?
Сорок лет.
Футболист сказал бы: середина второго тайма.
Игра, как говорится, сделана.
С решающим счетом в нашу пользу.
Будущее, которое представлялось тревожной тайной,
Осуществилось и наступило. Чего же больше?
Но послушайте,
В том-то и дело, что в этой игре нипочем
Не бывает выигрышного, победного счета.
На каждый успех
Жизнь немедленно отвечает равняющим счет мячом:
Время бросить табак,
Сердце бьется не так,
Нету сна — порошок,
Боль в ноге — посошок, —
Это в наши, мой друг, в беззащитные наши ворота.
Вся задача лишь в том,
Чтобы с поля уйти, накидавши побольше мячей.
В сетку времени,
В сетку проклятую века.
Вот скончался бездельник.
Ноль — ноль.
Нет позорнее этой ?ничьей?,
Дант не зря посылал несодеявших в самое чертово пекло.
Несодеявших — в ад. Несодеявших — в ад!
Сорок звонких мячей. О, достоинство быть человеком.
40:40 — мне так представляется
Нынешний мой результат.
Извините меня. Я отнюдь не футбольный болельщик.
Просто ради наглядности.
И потом действительно — вторая половина игры.
О, приветствую вас,
Побежденные мною и меня победившие вещи,
Стихи, поэмы, туманные реки, женщины,
Океаны, звезды,
Сердец человеческих пламенные костры!
?Сорок — сорок?. Железное время, не жди поблажки.
Пятьдесят? Пятьдесят.
Шестьдесят? Шестьдесят!
Впрочем, что я? До этого не дойдет.
Отцветает сирень. Осыпаются наземь ромашки.
Желтых листьев кружится медленный водоворот.
Время голову красит чем-то зимним, спокойным, белым.
Что ж,
Спокойное сердце
Вернее и четче стучит.
Умереть за Россию. Вот чего я пока что не сделал.
Умереть за Россию.
Это мне, вероятно, еще предстоит!
1964
ДАВИД САМОЙЛОВ (1920-1990) Избр. произв в 2 т. 1989 Т. 1
Голоса за холмами (1981-1985)
Шарманщик
Шарманщик гуляет по свету.
Бредет по московским дворам.
Шарманочка музыку эту
Играет с грехом пополам.
Шарманщик встает спозаранку
И трудится до темноты.
?Шарманка моя, лихоманка!? —
И тут заедает лады.
?На улице ветер, ненастье.
А ты, мой органчик, играй.
А ты из коробочки счастье
Скорее достань, попугай!?
За счастье свое горожанка
Заплатит последний пятак.
?Шарманка моя, лихоманка,
Играй свою музыку так:
Таратам, таратам, таратам,
Таратам, таратам, тара…
С моим попугаем хохлатым
Стою посредине двора.
Шарманка, шарманка, шарманка
Меня довела до беды.
Шарманка моя, лихоманка…? —
И тут заедает лады.
Потом, после осени трудной,
Когда на бульварах черно,
Сидит он в подвале на Трубной,
Дает попугаю зерно.
За чашкой горячего чая
Сидит, молчалив и устал.
Ведь, счастье другим отдавая,
Он счастья себе не достал.
Яна Токарева Журнал СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ 2011 ЦИКЛ Campus Memories
то нередкое в чём мягки
снять как снять перчатку с руки
и оставить с красной строки
то нечастое в чём тверды
и чисты как чисты пруды
состояние из воды
1
Топоним, распространённый среди московских автомобилистов: участок Полярной улицы, где одновременно с резким понижением рельефа движение из трёхрядного вдруг становится двухрядным.
2
Место теракта 31 августа 2004 года.
3
Всё хуже и хуже (ит.).
* * *
Владимир Салимон Из стихов 2008 г
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2008
Москва – столица нашей родины.
И, несмотря на все подробности,
на буераки и колдобины,
охватывает чувство гордости.
И чувство значимости собственной.
И важности происходящего
не только в сфере производственной
внутри звена руководящего.
Снежок поскрипывает весело.
Во тьме ночной моя красавица,
явившись, плащ в дверях повесила,
а говорила – впредь не явится.
КСЕНИЯ НЕКРАСОВА (1912—1958)
НА ПЕРЕПУТЬЕ
Я иду со станции в колхоз…
Белая стоит зима…
На березовых сучках
птички красные сидят.
И вдруг —
в овчинной на сборках шубе,
в холостяных обшитых рукавицах,
снег взметая подолом юбки,
выступила навстречу мне
женщина из-за берез,
и я сказала ?здравствуйте!? ей.
и она сказала ?здравствуйте!? мне.
— Ходила за рассадой я в теплицы,
да зря, видать…
А вы чьи будете?
— Я? Я из Москвы.—
И тишина упала между нами.
В молчанье мы до птичника дошли,—
вдоль окон куры восседали,
и в красных фесках головы склоняли
задумчивые петухи.
— Капусты новый сорт
выращиваю я,—
скапала спутница моя.
На перекрестке трех троп дороги
разошлись.
— Счастливо вам дойти!—
колхозница простилась
и в сторону свою пошла.
Шел белый снег
на синие равнины.
Москву, пора писать стихотворения.\Осенняя пора на чашечке весов.\Домой пора домой в шестое измерение,\Где властвует иной ход мыслей и часов. Виктор Третьяков БАРДЫ РУ Париж
Москва моя - виденье сна,\Родная рожа и зазноба.\Гляжу из поезда окна,\Как ты врастаешь в кость поэта,\И снова мы с тобой до гроба\В июльском таинстве рассвета. Артем Тасалов 2008 Вечерний Гондольер. 160 номер На стыках прыгает вагон,
Моя Москва не сад, не сталь,\ А злой комарик у виска.\ Ключом исходит чай турецкий,\ Разломлен плавленый сырок,\ Сквозь занавеску свет нерезкий,\ Сквозь форточку сквозняк сырой.\ Молоки блеклые селедки –\ Солено лакомство соседки. Константин Бандуровский ДНИ И ТРУДЫ
Москва моя, дощечка восковая,\ стихи идут по первому снежку,\ тоска моя, которой не скрываю,\ но не приставлю к бледному виску.\ И проступают водяные знаки,\ и просыхает ото слез листок,\ и что ни ночь уходят вагонзаки\ с Казанского вокзала на восток. \ Наталья Горбаневская Из сборника ?ТРИ ТЕТРАДИ СТИХОТВОРЕНИЙ? 1996 (1972-1973)
Мы въезжаем, мы въезжаем - неспроста и не вдруг - \по асфальтовой дорожке неминуемой \в заколдованный круг из рук и разлук, \с сотворенья Москвы именуемый. Булат Окуджава 1957 Арбат беру с собою - без него я ни на шаг, -
ДАВИД САМОЙЛОВ (1920-1990) Избр. произв в 2 т. 1989 Т. 1
Залив (1978-1981)
Ревность
Я влюблен. Мне пятнадцать. Она холодна.
Я, отвергнутый, к ней не иду на рожденье.
Жить мне невмоготу. Испиваю до дна
Нелюбовь, одиночество и униженье.
За дворами сгорает заря на Москве.
Наблюдает пожар каланча на Сущевке.
Опускается сумрак. Как при волшебстве,
Фонарей зажигаются длинные четки.
Во Втором Самотечном пустынно. Туда
Лишь бродячие псы совершают набеги.
Но над снегом горит высоко, как звезда,
Золотое окошко, висящее в небе.
Там она. Там на тюле ее силуэт.
Там счастливый соперник ликует за чаем.
Я взбешен со всей силой пятнадцати лет.
Я в отчаянье. Но и жесток и отчаян.
Образ сладостной мести мерещится мне.
Громкой славой увенчанный, в час неурочный,
Я въезжаю в столицу на белом коне.
Предо мной переулок Второй Самотечный.
Открываются окна. Сияет луна.
Я проехал задумчив и взора не кинул.
Вслед мне в позднем раскаянье плачет она.
А соперник растерянный чай опрокинул.
Нет! Тогда я не стану врага попирать,
Ибо мы не злопамятны и горделивы.
Лишь одною печалью могу покарать:
Будь счастлива, любимая! Будьте счастливы!
Сергей Жадан
Из книг ?Марадона? и ?Баллады о войне и восстановлении?
Михаил Светлов
Про що пишуть сучаснi поети?
Сучаснi поети пишуть про зникаючу, примхливу
субстанцiю свого страху; сатана поезi? змазу?
сажею замки на дверях, i ти сидиш зi сво?ми страхами
i пишеш про це вiршi, вiрш за вiршем,
ось таке враження
лиша?ться
вiд сучасно?
поезi?.
Натомiсть ? окремi соцiальнi групи, якi мало цiкавляться
субстанцi?ю страху. Я маю на увазi середнiй бiзнес.
Демони чорного налу,
якi пiдiймають iз колiн
республiку,
знаючи лише двох справжнiх друзiв —
друга Ст?чкiна
i друга Макарова.
Поети не знають про любов нiчого,
любов — це бажання мати дiтей пiсля дефолту.
Хто бачив сонячнi хмарочоси в центрi, той мене зрозумi?.
В одному з них жив Марат,
який тягнув
трубу через Кавказ,
i дотягував ?? вже до кордону.
Ну, i все було добре —
благословення з боку московського патрiархату
i кришування з боку обласно? адмiнiстрацi?,
i три жiнки, яких вiн любив i утримував,
себто дружина, коханка i ще одна жiнка, з якою вiн трахався,
одним словом — iнтенсивне особисте життя.
Але що йому не давало спокою — це його сни,
в яких вiн виповзав на пекучi поля Андалузi?
i сидiв на бiлому пiску,
наспiвуючи —
о, Андалузi?, жiнко
з чорною кров’ю,
ця твоя чорна кров,
чорнiша за нафту Месопотамi?.
О, Андалузi? тишi,
Андалузi? пристрастi,
я твiй пес, Андалузi?,
твiй безпонтовий бродяга.
Але всi три жiнки говорили йому — Марат, йобана в рот, Марат,
в кра?нi, Марат, бардак, вiзьми кредит, розрули з розтаможкою,
кров, Марат, кров у тво?й трубi, кров на тво?х пiджаках.
Але, засинаючи, вiн усоте повторював:
Тво? чорне-чорне волосся,
довше за коридори Рейхстагу,
довше за чергу на Мостиськах,
довше за прiзвища угорських депутатiв.
; хто був на окружнiй в районi ростовсько? траси,
той зна? цей приватний сектор. В одному з тих котеджiв
i жила третя жiнка Марата,
там вiн
i забухав.
Щось у ньому зламалось, вiн взяв таки цей
кредит, i при?хав до сво?? третьо?
жiнки
з валiзою
бабла.
Ось, — сказав зi злiстю, — сто штук, мiй кредит,
мо? пароплави й порти.
; вже пiсля цього забухав.
Можливо, в ньому теж
озвалася субстанцiя страху, тому що вiн пив
день, потiм пив ще один день, потiм знову пив,
випив парфуми сальвадор далi,
все повторюючи — моя Андалузiя, моя Гренада.
Потiм у котеджi вони дiлили його тiло.
Менi, — сказала дружина, — по хую бабки,
менi потрiбен вiн, я забираю його.
Нi, — сказала коханка, — менi теж по хую бабки,
тим бiльше я була в долi,
але його забираю я.
А третя сказала, — а ось менi бабки абсолютно не по хую,
ви не подумайте, що я така сука,
просто сто штук це грошi все-таки, але його я теж любила,
вiн навiть парфуми мо? випив,
тому вiн залишиться менi.
; ось вони сидiли над його тiлом
i дiлили його мiж собою,
тому що ? багато причин триматись за близьких нам людей,
тому що так чи iнакше любов — це командна гра,
тому, врештi-решт, що бiльше за смерть
кожен iз нас бо?ться
опинитися
сам на сам
зi сво?м
життям.
Михаил Светлов
Про что пишут современные поэты?
Современные поэты пишут про скрывающуюся, прихотливую
субстанцию своего страха; сатана поэзии смазывает
сажей замки на дверях, и ты сидишь со своими страхами
и пишешь про это стихи, стих за стихом, стих за стихом,
вот такое впечатление
остаётся
от современной
поэзии.
При этом есть отдельные социальные группы, которые мало
интересуются
субстанцией страха. Я имею в виду средний бизнес.
Демоны его нала,
которые поднимают с колен
республику,
зная лишь двух настоящих друзей —
друга Стечкина
и друга Макарова.
Поэты не знают о любви ничего,
любовь — это желание иметь детей после дефолта.
Кто видел солнечные небоскрёбы в центре, тот меня поймёт.
В одном из них жил Марат,
который тянул
трубу через Кавказ,
и дотянул её уже до границы.
Ну, и всё было хорошо —
благословение со стороны московского патриархата,
и крышевание со стороны областной администрации,
и три женщины, которых он любил и удерживал,
то бишь жена, любовница и ещё одна женщина, с которой он
трахался,
одним словом — интенсивная личная жизнь.
Но что ему не давало покоя — это его сны,
в которых он выползал на горячие поля Андалузии
и сидел на белом песке,
напевая —
о, Андалузия, женщина
с её кровью,
твоя чёрная кровь,
чернее нефти Месопотамии.
О, Андалузия тишины,
Андалузия страсти,
я твой пёс, Андалузия,
твой беспонтовый бродяга.
Но все три женщины говорили ему — Марат, йобана в рот,
Марат,
в стране, Марат, бардак, возьми кредит, разрули с растаможкой,
кровь, Марат, кровь в твоей трубе, кровь на твоих пиджаках.
Но, засыпая, он в сотый раз повторял:
Твои чёрные волосы,
длиннее коридоров Рейхстага,
длиннее очереди в Мостисках,
длиннее, чем фамилии венгерских депутатов.
И тот, кто был на окружной в районе ростовской трассы,
знает этот частный сектор. В одном из этих коттеджей
и жила третья женщина Марата,
там он
и забухал.
Что-то в нём сломалось, он взял таки этот
кредит и приехал к своей третьей
женщине
с кейсом
бабла.
Вот, — сказал со злостью, — сто штук, мой кредит,
мои пароходы и порты.
И уже после этого забухал.
Возможно, в нём тоже
отозвалась субстанция страха, потому что он пил
день, потом пил ещё один день, потом снова пил,
выпил духи сальвадор дали,
повторяя всё время — моя Андалузия, моя Гренада.
Потом в коттедже они делили его тело.
Мне, — сказала жена, — по хую бабки,
мне нужен он, я забираю его.
Нет, — сказала любовница, — мне тоже по хую бабки,
тем более, что я была в доле,
но его забираю я.
А третья сказала, — а вот мне бабки абсолютно не по хую,
вы не подумайте, что я такая сука,
просто сто штук это всё-таки деньги, но его я тоже любила,
он даже выпил мои духи,
поэтому он остаётся мне.
И вот они сидели над его телом
и делили его между собой,
потому что есть много причин держаться за близких людей,
потому что, так или иначе, любовь — это командная игра,
потому что, в конце концов, больше смерти
каждый из нас боится
оказаться
один на один
со своей
жизнью.
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Возвращаюсь туда,
Где троллейбусы ходят
И люди,
Запылиться боясь,
На себя надевают чехлы.
Скоро ванну приму.
Скоро стану подвержен простуде.
Мне горячую землю
Заменят асфальт и полы.
Вот иду я Москвой
В полинявшей от солнца рубахе,
Загорелый, худой
И, конечно, усталый чуть-чуть.
А в глазах еще степь,
Еще крыльев ленивые взмахи,
Двести верст горизонта
И ветер, толкающий в грудь.
Захожу я в метро,
И с соседкой сосед зашептался:
Острый запах полыни,
Наверно, донесся до них.
Этот ветер вчера
У меня в волосах заплутался
И до самой Москвы
В волосах притаился моих.
Да, вчера ведь еще
Я пылился на знойной дороге,
А потом самолет
Над страной обгонял облака…
И обнимет жена,
И руками всплеснет на пороге:
— Ну-ка, сбрасывай все
Да детишек не трогай пока!
Среди хрупких вещей
Я сначала такой неуклюжий,
Отряхнуться боюсь,
Видно, только сейчас подмели…
На московский паркет
Упадают шерстинки верблюжьи,
И пшеничная ость,
И комочки целинной земли.
1957
ДАВИД САМОЙЛОВ (1920-1990) Избр. произв в 2 т. 1989 Т. 1
Голоса за холмами (1981-1985)
II
Все тянет меня к Подмосковью.
Я связан с ним детством и кровью.
Вы слышали дудку коровью
Когда-нибудь на заре?
Конечно, романтика стада
Уже устаревшею стала.
И — да! — остается нас мало,
Кто слыхивал выхлест кнута.
Эпоха настала не та.
Теперь уже слогом Гомера
Опишут купанье коней.
Но будет нарушена мера
У нас в отысканье корней.
РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1932-1994)
?ВСЕРЬЕЗ? (сборник 1970)
Письмо московскому снегу
От тебя я неблизко.
За далями.
За морями.
Влажно дышит залив.
Чайки
душное лето пророчат…
Ты пришли мне сюда
белый лист подмосковной поляны
и на нем напиши
птичьей вязью
хоть несколько строчек…
Ты сейчас в двух шагах,
в двух вершках,
в сантиметре от дома.
Напиши о метелях,
о ветре,
буранах и бурях.
И спокойно лежи.
Так спокойно —
как будто недолго.
Будто бы навсегда.
И весны в этом веке
не будет…
Снег,
дружище,
товарищ.
Надежда моя
и обуза.
Ты не хочешь мне зла.
Ты меня предавать не захочешь…
Спелый снег!
Ты хрустишь на зубах,
будто мякоть арбуза!
И уходишь сквозь пальцы.
Уходишь.
Уходишь.
Уходишь…
Как смешно и бездарно,
что людям тобою грозили!
Я тяну к тебе руки,
но это пока бесполезно…
Снег,
снежище,
снежатина.
Белое чудо
России.
Не забудь обо мне.
Не забудь.
Похрусти до приезда.
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
СОРОК ЗВОНКИХ КАПЕЛЕЙ…
Сорок звонких капелей,
Сорок зимних метелей,
Сорок черных осенних ночей,
Сорок радужных летних дождей.
Сорок лет.
Сорок раз предвкушал я весну.
Сорок лет.
Сорок раз отходила природа ко сну.
Сорок лет.
Не жалею ли я, что их сорок уже, а не двадцать?
Нет.
Предлагайте мне двадцать. Или даже семнадцать.
Соблазняйте!
Не буду меняться.
Если завтра машина задавит в московском бензинном чаду,
Если сам я, схватившись за сердце, подкошенный, упаду,
Если в поле февральском во время метели застыну,
Если вор в переулке сунет ножик отточенный в спину,
Если (сотни дорожек на тот не заманчивый свет)…
Мне не страшно. Вернее, не очень уж страшно:
Было.
Прожито.
Выпито.
Сорок ненастных и солнечных лет!
Конечно,
Когда пожилому, в сущности, человеку
Предлагают снова семнадцатилетний возраст,
Очень трудно не соблазниться.
Но меня не обманешь.
В семнадцать лет передо мной лежало
Мое собственное туманное будущее.
Оно зависело, в равной степени, от меня
И от сцепления миллионов не зависящих от меня
Случайностей и обстоятельств.
Семнадцать лет — ни одного написанного стихотворения.
Семнадцать лет — в будущее, которого я не знаю,
Уводят тысячи разнообразных дорог.
(А вдруг я не попаду на эту
На единственную, правильную, мою?)
Я мог бы стать хорошим колхозным бригадиром.
А потом меня, возможно, выдвинули бы в председатели.
Но из-за горячности и обостренного чувства справедливости
Я не очень долго задержался бы на этом посту
(Будущее тонет в туманной дымке).
Я мог бы стать помощником мастера цеха
(Как раз в семнадцать я защитил соответствующий диплом),
До поста директора завода мне, конечно, никогда бы не дорасти,
Помешали б стихи, которые я все-таки, по-видимому, писал бы
И которые охотно помещала бы цеховая стенная газета.
Да и просто не хватило бы технического и административного таланта.
Не хочу я сказать ничего плохого
Про тысячи разных и нужных людям дорог.
Но что же делать, если мне теперь полюбилась
Та, на которую я так счастливо попал
И по которой пройдено сорок,
Сорок все-таки лет.
Все пути хороши.
Но спросите у шахматиста,
Когда он выигрывает на международном турнире,
С трудом, упорно, но все-таки выигрывает
Партию, которая и решает все, —
Спросите,
Согласится ли он переиграть ее снова, сначала?
Партия выиграна (или выигрывается),
Смешно и бессмысленно рисковать.
Единственно,
Для чего стоило бы вернуться в минувшие годы, —
Чтобы не сделать несколько досадных, постыдных ошибок
В отношении с людьми,
В отношениях с вещами,
В отношениях с самим собой.
Но кто мне скажет, что, исправляя эти ошибки,
Я не наделаю новых,
Еще грубее и хуже?
Сорок лет.
Футболист сказал бы: середина второго тайма.
Игра, как говорится, сделана.
С решающим счетом в нашу пользу.
Будущее, которое представлялось тревожной тайной,
Осуществилось и наступило. Чего же больше?
Но послушайте,
В том-то и дело, что в этой игре нипочем
Не бывает выигрышного, победного счета.
На каждый успех
Жизнь немедленно отвечает равняющим счет мячом:
Время бросить табак,
Сердце бьется не так,
Нету сна — порошок,
Боль в ноге — посошок, —
Это в наши, мой друг, в беззащитные наши ворота.
Вся задача лишь в том,
Чтобы с поля уйти, накидавши побольше мячей.
В сетку времени,
В сетку проклятую века.
Вот скончался бездельник.
Ноль — ноль.
Нет позорнее этой ?ничьей?,
Дант не зря посылал несодеявших в самое чертово пекло.
Несодеявших — в ад. Несодеявших — в ад!
Сорок звонких мячей. О, достоинство быть человеком.
40:40 — мне так представляется
Нынешний мой результат.
Извините меня. Я отнюдь не футбольный болельщик.
Просто ради наглядности.
И потом действительно — вторая половина игры.
О, приветствую вас,
Побежденные мною и меня победившие вещи,
Стихи, поэмы, туманные реки, женщины,
Океаны, звезды,
Сердец человеческих пламенные костры!
?Сорок — сорок?. Железное время, не жди поблажки.
Пятьдесят? Пятьдесят.
Шестьдесят? Шестьдесят!
Впрочем, что я? До этого не дойдет.
Отцветает сирень. Осыпаются наземь ромашки.
Желтых листьев кружится медленный водоворот.
Время голову красит чем-то зимним, спокойным, белым.
Что ж,
Спокойное сердце
Вернее и четче стучит.
Умереть за Россию. Вот чего я пока что не сделал.
Умереть за Россию.
Это мне, вероятно, еще предстоит!
1964
ДАВИД САМОЙЛОВ (1920-1990) Избр. произв в 2 т. 1989 Т. 1
Голоса за холмами (1981-1985)
Шарманщик
Шарманщик гуляет по свету.
Бредет по московским дворам.
Шарманочка музыку эту
Играет с грехом пополам.
Шарманщик встает спозаранку
И трудится до темноты.
?Шарманка моя, лихоманка!? —
И тут заедает лады.
?На улице ветер, ненастье.
А ты, мой органчик, играй.
А ты из коробочки счастье
Скорее достань, попугай!?
За счастье свое горожанка
Заплатит последний пятак.
?Шарманка моя, лихоманка,
Играй свою музыку так:
Таратам, таратам, таратам,
Таратам, таратам, тара…
С моим попугаем хохлатым
Стою посредине двора.
Шарманка, шарманка, шарманка
Меня довела до беды.
Шарманка моя, лихоманка…? —
И тут заедает лады.
Потом, после осени трудной,
Когда на бульварах черно,
Сидит он в подвале на Трубной,
Дает попугаю зерно.
За чашкой горячего чая
Сидит, молчалив и устал.
Ведь, счастье другим отдавая,
Он счастья себе не достал.
Яна Токарева Журнал СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ 2011 ЦИКЛ Campus Memories
то нередкое в чём мягки
снять как снять перчатку с руки
и оставить с красной строки
то нечастое в чём тверды
и чисты как чисты пруды
состояние из воды
1
Топоним, распространённый среди московских автомобилистов: участок Полярной улицы, где одновременно с резким понижением рельефа движение из трёхрядного вдруг становится двухрядным.
2
Место теракта 31 августа 2004 года.
3
Всё хуже и хуже (ит.).
* * *
Владимир Салимон Из стихов 2008 г
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2008
Москва – столица нашей родины.
И, несмотря на все подробности,
на буераки и колдобины,
охватывает чувство гордости.
И чувство значимости собственной.
И важности происходящего
не только в сфере производственной
внутри звена руководящего.
Снежок поскрипывает весело.
Во тьме ночной моя красавица,
явившись, плащ в дверях повесила,
а говорила – впредь не явится.
КСЕНИЯ НЕКРАСОВА (1912—1958)
НА ПЕРЕПУТЬЕ
Я иду со станции в колхоз…
Белая стоит зима…
На березовых сучках
птички красные сидят.
И вдруг —
в овчинной на сборках шубе,
в холостяных обшитых рукавицах,
снег взметая подолом юбки,
выступила навстречу мне
женщина из-за берез,
и я сказала ?здравствуйте!? ей.
и она сказала ?здравствуйте!? мне.
— Ходила за рассадой я в теплицы,
да зря, видать…
А вы чьи будете?
— Я? Я из Москвы.—
И тишина упала между нами.
В молчанье мы до птичника дошли,—
вдоль окон куры восседали,
и в красных фесках головы склоняли
задумчивые петухи.
— Капусты новый сорт
выращиваю я,—
скапала спутница моя.
На перекрестке трех троп дороги
разошлись.
— Счастливо вам дойти!—
колхозница простилась
и в сторону свою пошла.
Шел белый снег
на синие равнины.
Метки:
