морщины-21
МОРЩИНЫ
Привыкай, поэт, к морщинам,\к седине...\Расхмурь чело.\Говорят, что для мужчины\не смертельно это зло. Глеб Горбовский 1973 Улыбка в зеркале
Принять спокойно первые морщины, Как золотистый отблеск на листве. Почувствовать, что следствие с причиной Находятся в трагическом родстве. Татьяна Кузовлева 1981.
Простираясь с небес, её мягко коснулась рука.\Кто там? Старец седой: борода, паутинки морщинок.\И припала душа к позабытым отцовским ногам.\И погладил Отец душу грешную блудного сына. Сергей Нохрин ?Уральская новь? 2003, №16 Поминки
Пусть сеть морщин, как в зеркале правдивом,\Запечатлится в памяти у всех,\Часы фиксируют тайком, неторопливо,\Украденный у вечности успех. Уильям Шекспир. Перевод Андрея Кузнецова Сонеты\77\Как прелесть вянет - зеркало покажет,
Смеющийся изредка избегает ранних морщин.\ Так что пасмурный день нам будет к лицу, подруга.\ Одевайся нарядно. Пойдём смотреть на мужчин,\ Пока они все не перебьют друг друга. Ольга Сульчинская Vernitskii Literature 2004 КОНЕЦ ИМПЕРИИ
Соломенная шляпка затеняла\Ее лицо. Хранили все черты\Печать уже разрушенной немало,\Но все еще приметной красоты.\Был облик полон юной чистоты,\Но юность от безвременной кручины\Уже оделась в частые морщины. Уильям Шекспир. Перевод В. Левика ЖАЛОБЫ ВЛЮБЛЕННОЙ
БОРИС НАРЦИССОВ (1905-1982)
МОЗГ
Мозг
1
В прозрачных массах есть очарованье,
И льдистый полированный кристалл
Есть некий путь к сверхсмысленной нирване
И некий новый выход и провал.
Таится в человеческой природе
Дилемма: сказка или будней гнет.
А выход здесь равняется свободе:
Пускай в провал, но все-таки – полет.
Полез в стремительную неизвестность:
Глаза впиваются в стеклянный шар.
И шар, непроницаемый и тесный,
Теперь источник несомненных чар.
Зеленое – колышется и тонет.
Прозрачное – всплывает из глубин.
Смотрел ли ты средь камышей в затоне
В глаза подкравшихся ундин?
2
И шар другой, налитый туго светом.
Морщинистый от пятен и от гор.
Плывет и тянет за собою сети –
Гипнотизирующий, лунный взор.
И бедные лунатики не властны
Над чем-то посторонним – над собой –
И сладострастью хладному причастны,
Впивая свет зелено-голубой.
БОРИС НАРЦИССОВ (1905-1982)
МОЗГ
3
Двадцатый век не любит бутафорий:
Стекло есть кальций-натрий силикат.
Луна – планета лавовых нагорий.
И действие есть поле и разряд.
Но если сказка – расписные ножны.
То знание – отточенный клинок –
Запретное нам делает возможным
И губит нас, как неизбежный рок.
И я нашел прозрачный и бездонный.
Морщинистый, налитый светом шар.
Лучами нервов густо оплетенный,
Одетый кровью в тепловатый пар.
Вонзи в свой мозг, как лезвие ланцета,
В себя восставь упорный, острый взгляд:
Ты выйдешь в волны голубого света,
И эти волны челн твой застремят.
И ты узнаешь дикое паденье
В безмерную свободу пустоты.
И, раз вкусив от древа наслажденья,
Вернуться к жизни не захочешь ты.
* * *
Андрей Дементьев ?Спасибо за то, что ты есть? 2014
?Вот и всё… Уже вещи собраны…?
Вот и всё… Уже вещи собраны.
Посидим на прощанье, мать.
И молчат ее руки добрые,
Хоть о многом хотят сказать.
Руки мамы… Люблю их с детства.
Где б дорога моя ни шла —
Никуда мне от них не деться,
От душистого их тепла.
Руки мамы. В морщинках, в родинках.
Сколько вынесли вы, любя…
С этих рук я увидел Родину,
Так похожую на тебя.
ВАРЛАМ ШАЛАМОВ 1940–1956 СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ?КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ?
Картограф[74]
Картограф выбрался на гору,
Ночные звезды шевеля, —
На высоту свою, с которой
Чужою выглядит земля.
Картограф горы ловит в клетку,
Он землю ловко захлестнет
Географическою сеткой
Меридианов и широт.
Затем, чтобы магнитным ухом
Прослушать внутренность земли,
Ей распороть бурами брюхо,
Сюда разведчики пришли.
Придут небритые мужчины
На этот меченый простор,
Чтоб стали резкими морщины
На потемневших лицах гор.
Он у ветров тайги учился
Деревьям косы заплетать,
Он мясом с птицами делился
И ястребов учил летать.
Он у ручьев в грозу с дороги
Большие камни убирал,
Чтоб не сломать о камни ноги
Ручьям, бегущим возле скал.
Он добирался до истоков,
Где открывает ключ реку,
Чтобы она лилась потоком
И к морю вынесла строку.
Земля поставлена на карту
И перестала быть землей,
Она лежит на школьной парте
Не узнаваемая мной.
Волна к волне: какое сходство морщин на лбу. Познав предательство, сиротство, молю судьбу: Избавь меня от лютой стужи и от простуд. Мой берег с каждым часом ;же: приливы тут. Уже совсем не видно солнца, ну что ж, тогда: У осени, на самом донце мои года. По старой памяти печали затмят нытьё. Осины острыми плечами стряхнут шитьё Листвы узорной. Всё прошло бы, но впереди – Лежат снега, стоят сугробы, зима в груди. | Владислав Старикан 2013 Ж Ё Л Т Ы Й ПРОФИЛЬ СЕНТЯБРЯ\ Маме моей посвящается...КНИГА СТИХОВ
Марина Цветаева (1892-1941)
Стихотворения 1921–1941 гг
Хвала времени
Вере Аренской
Беженская мостовая!
Гикнуло — и понеслось
Опрометями колес.
Время! Я не поспеваю.
В летописях и в лобзаньях
Пойманное… но песка
Струечкою шелестя…
Время, ты меня обманешь!
Стрелками часов, морщин
Рытвинами — и Америк
Новшествами… — Пуст кувшин! —
Время, ты меня обмеришь!
Время, ты меня предашь!
Блудною женой — обнову
Выронишь… — ?Хоть час да наш!?
— Поезда с тобой иного
Следования!.. —
Ибо мимо родилась
Времени! Вотще и всуе
Ратуешь! Калиф на час:
Время! Я тебя миную.
10 мая 1923
ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940-1996) Собрание сочинений 2005
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне.
Зеркальце там не слыхало ни о какой царевне.
Речка тоже рябит; а земля в морщинах -
и думать забыла, поди, о своих мужчинах.
Там – одни пацаны. А от кого рожают,
знают лишь те, которые их сажают,
либо – никто, либо – в углу иконы.
И весною пахать выходят одни законы.
Езжай в деревню, подруга. В поле, тем паче в роще
в землю смотреть и одеваться проще.
Там у тебя одной на сто верст помада,
но вынимать ее все равно не надо.
Знаешь, лучше стареть там, где верста маячит,
где красота ничего не значит
или значит не молодость, титьку, семя,
потому что природа вообще все время.
Это, как знать, даст побороть унылость.
И леса там тоже шумят, что уже случилось
все, и притом – не раз. И сумма
случившегося есть источник шума.
Лучше стареть в деревне. Даже живя отдельной
жизнью, там различишь нательный
крестик в драной березке, в стебле пастушьей сумки,
в том, что порхает всего лишь сутки.
И я приеду к тебе. В этом ?и я приеду?
усмотри не свою, но этих вещей победу,
ибо земле, как той простыне, понятен
язык не столько любви, сколько выбоин, впадин, вмятин.
Или пусть не приеду. Любая из этих рытвин,
либо воды в колодезе привкус бритвин,
прутья обочины, хаос кочек -
все-таки я: то, чего не хочешь.
Езжай в деревню, подруга. Знаешь, дурнея, лица
лишь подтверждают, что можно слиться
разными способами; их – бездны,
и нам, дорогая, не все известны.
Знаешь, пейзаж – то, чего не знаешь.
Помни об этом, когда там судьбе пеняешь.
Когда-нибудь, в серую краску уставясь взглядом,
ты узнаешь себя. И серую краску рядом.
1992
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ (1891-1938)
Новые стихотворения (1930 – 1937)
Сегодня можно снять декалькомани,
Мизинец окунув в Москву-реку,
С разбойника Кремля. Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни:
Хоть проса им насыпать, хоть овса…
А в недорослях кто? Иван Великий —
Великовозрастная колокольня —
Стоит себе еще болван болваном
Который век. Его бы за границу,
Чтоб доучился… Да куда там! Стыдно!
Река Москва в четырехтрубном дыме
И перед нами весь раскрытый город:
Купальщики-заводы и сады
Замоскворецкие. Не так ли,
Откинув палисандровую крышку
Огромного концертного рояля,
Мы проникаем в звучное нутро?
Белогвардейцы, вы его видали?
Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!
Мне кажется, как всякое другое,
Ты, время, незаконно. Как мальчишка
За взрослыми в морщинистую воду,
Я, кажется, в грядущее вхожу,
И, кажется, его я не увижу…
Уж я не выйду в ногу с молодежью
На разлинованные стадионы,
Разбуженный повесткой мотоцикла,
Я на рассвете не вскочу с постели,
В стеклянные дворцы на курьих ножках
Я даже тенью легкой не войду.
Мне с каждым днем дышать все тяжелее,
А между тем нельзя повременить…
И рождены для наслажденья бегом
Лишь сердце человека и коня.
И Фауста бес – сухой и моложавый —
Вновь старику кидается в ребро
И подбивает взять почасно ялик,
Или махнуть на Воробьевы горы,
Иль на трамвае охлестнуть Москву.
Ей некогда. Она сегодня в няньках.
Все мечется. На сорок тысяч люлек
Она одна – и пряжа на руках.
25 июня – август 1931
* * *
Как эта земля затяжная
слепа! Как старушечья память.
И лампочка чуть живая.
И в бликах соленая наледь.
Иди, ничего не касаясь,
ребенок, подросток, мужчина.
И осень, как ранняя старость,
во влажных морщинах.
Брошенной стройки мимо,
платоновского котлована.
Встанет зима, мой Мио,
с койки. И выпадет манна.
Хватит с лихвой и лихом
всем по любви и вере.
Студентам портвейна в тихом
бульварном сквере.
А тебе выходить на площадь,
где в сумерках обледенелых
торгуют с лотка наощупь
зрелостью яблок спелых. Наталья Полякова НОВЫЙ БЕРЕГ 2013 Семь стихотворений
Я РАСТЯНУСЬ НА МОСТОВОЙ…
Я растянусь на мостовой,
Где едут черные машины,
И улиц хищные морщины
Ползут, как ящеры, за мной.
И чей-то красный револьвер
Подарит боли торопливой.
Так дарит даме некрасивой
Цветок поспешный кавалер.
А из дырявой головы
Текли кудрявые закаты,
И скорой яви полуады
Усладой стали для живых.
Отвергну все из ничего,
ведь все возможное — возможно.
И улыбается прохожий
Убийству тела моего.
Как скоростной аттракцион
Шоссе моих хрящей и нервов.
существ старательные черви
Следят за мной со всех сторон.
Но тронь меня, я убегу
ногами молодого бога.
И зря за мною по дороге
Устроят громкую пальбу.
Я душу голую скребу,
Целуя в губы злую бабу.
Я стану болью в кубе, дабы
Разбить на кубики судьбу… Алина Витухновская ДЕТИ РА 2017 ЦИКЛ Вавилонская хохлома
1993
Е. Витковский
Из французских поэтов
Жак Брель
(1929–1978)
Идиотские годы
Идиотские годы — это двадцать цветков,
Это в брюхе голодном сатанинские муки,
Это ясные мысли молодцов-новичков,
Что отмоется сердце, если вымоешь руки.
Пожираешь глазами, а живот подождет,
Насмотреться важнее для сердец новичков,
Ибо сердце покуда не томит и не жмет,
А глаза точно поле, в них без счета цветков,
Всюду запах люцерны ясным днем, и во мраке
Барабан неумелый — это шалость и жалость.
Уж как вышло, так вышло, все неважно ничуть,
И до койки дойти бы, так немного осталось,
И так просто бывает заснуть
В бараке.
Идиотские годы — это тридцать цветков,
Это возраст, в который намечается брюхо,
Намечается брюхо и подавленность духа,
Сердце ноет порою, видно, возраст таков,
И глаза тяжелеют, и немного-то надо,
Только изредка глянешь на часы на руке,
Потому что мужчины на тридцатом цветке
Счет обратный заводят, это даже отрада.
Старики умирают, забываются драки.
Если Бог не позволил, ну так, значит, не хочет.
Утешайся под вечер сладострастной игрой,
Ибо женское сердце — это то, что щекочет.
Да взгрустнется, бывает, порой,
О военном бараке.
Идиотские годы — шесть десятков цветков.
Это значит, что брюхо и подвинуть-то тяжко,
Что ни день, то отсрочка, что ни день, то поблажка.
И неможется сердцу под железом оков,
И глаза пересохли, в них слезы ни единой,
И глаза осторожны: без очков ни на шаг,
Все на свете неважно, все на свете не так,
Отдохнуть бы, не думать: каждый путь слишком длинный,
Все любови былые лишь болезни да враки.
Появилось терпенье, отступили соблазны.
На старушках морщинки: умилительный вид.
Ну а те, что моложе, хлопотливы, развязны
От войны же всегда защитит
Тот, кто нынче в бараке.
Драгоценные годы — во веки веков
Возлежать, упокоясь под собственным брюхом,
Не тревожась нимало ни сердцем, ни духом,
Только руки крест-накрест и доски с боков,
И глаза наконец-то недвижно открыты,
Но смотреть на себя ни к чему, ни к чему.
Видишь, вот в небесах облака позабыты,
То на солнце посмотришь, то глянешь во тьму.
Драгоценные годы — за адом привычным,
Вслед за долгим кошмаром житейских сует
Снова малым ребенком явиться на свет,
Под землею устроясь во чреве привычном,
Драгоценные годы — как сладко заснуть
Здесь, в последнем бараке.
Е. Витковский
Из поэтов Нидерландов
Адриан Роланд Холст
(1888–1976)
Зима у моря
Глава третья
I
Святыня ль потайная
глаголет нам сейчас,
стеная, проклиная?
Какие письмена
увещевают нас?
Беззвезден свод небесный,
лишь сетует волна,
стуча о берег тесный.
II
Забытое ветрило,
увижусь ли с тобой?
Тоска заговорила,
мир сумрачен, угрюм —
лишь яростный прибой
грохочет спозаранок, —
волны заморской шум,
жилец морских трублянок.
III
Уже давно в просторе
расколоты ладьи,
о прошлом грезят море,
светило, небосвод,
почия в забытьи, —
но вестью о пожаре
из мертвых стран плывет
дождь раскаленной гари.
IV
Довременью подобен
грядущего росток,
от облачных сугробин
покров небесный сер,
не светится восток,
лицо земли в морщинах.
Каноны древних вер
покоятся в лощинах.
V
Скитается по странам
неясная молва,
но сердце, зовам странным
ответствуя, поймет,
едва сравнив слова,
что, пусть они несхожи,
но сердце и народ
рекут одно и то же.
VI
Слова о горе многом,
что ни один народ
не будет вспомнен богом,
котел времен бурлит,
опять война грядет,
черед грозе и грому:
здесь жажду утолит
одна тоска по дому.
Е. Витковский
Из поэтов Германии
Кристиан Моргенштерн
(1871–1914)
Из обращенного ко Христу
От Матфея, 4;8
Смотрел с горы высокой Иисус,
И рек, — был мыслей ход Его таков:
Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,
Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,
Коль стану сорняком средь сорняков,
Коль стану человеком средь толпы.
Зрю дом и пашню, женщину, дитя,
Добротворения высокий дар,
И жизнь, и смерть проходят предо Мной;
А ныне день Мой мечется, летя
Пожаром, чтобы вновь зажечь пожар,
Чтоб воспылал в конце весь круг земной —
Ты, подлинно объемля Небеса,
Не будь к мольбе о разъясненьи глух,
Я — это Ты; кто даст надежный знак,
Что Ты и Я — одно, что это так:
Открой Мои земные очеса,
На все, что суть Отец, и Сын, и Дух!
Отец, и Сын, и Дух! И все — одно!
Ты — человек, Ты равен всем иным?
Но это значит — Ты и червь, и дым,
И не Творец Ты, но земная тварь:
Нет, царство Неба не Тебе дано,
И разве что среди людей — Ты царь!
О дай свободу Мне, Я слишком слаб,
Творенью не сули неторный путь:
И алчу Я, и жажду отдохнуть
От бремени, что на меня легло…
Пусть послужу как человек, как раб,
Пусть буду человеком… Тяжело
Пал Иисус, зарывшись головой
В сухие терния, и так лежал
Как в судороге, и терзал траву,
А сумрак наплывал, и приближал
Грядущий день, являя наяву
Дня мирового холод мировой —
И остужал чело… Он встал с земли,
С лица морщины горькие сошли,
Глаза светлее стали. И тогда,
Стерпеть не в силах детского стыда,
Вздохнул, смеясь и плача наконец:
Прости Меня, мой Сын и мой Отец!
Е. Витковский
Из поэтов Португалии
Франсиско Родригес Лобо
(1591?–1621)
Тёмная ночь
Ночь, темная, но явная врагиня
Всего, в чем жизнь моя и в чем свобода,
Пришла — теперь меня до света мучь.
Созвездия, чело твое морщиня,
Пророчат злое, глядя с небосвода —
И сколь недобротворен каждый луч
В разрывах бурых туч, —
О, как царишь ты люто!
Будь проклята минута,
Что мне открыла твой манящий лик, —
О, как я не постиг,
Что ты громадой темной
Меня замкнешь в ловушке вероломной.
Души моей властительница, Ночь,
Ты мне была настолько дорога,
Что Солнце ввергнуть я мечтал в пучины, —
Коль скоро в силах ты любви помочь,
Зачем во мне ты обрела врага
И мне теперь отмщаешь без причины,
Моей взалкав кончины,
Предназначаешь тьму
Рассудку моему,
Опутать хочешь мрежами обманов, —
Но вдруг, сама отпрянув,
Не совладав с судьбой,
В рассвет спешишь виновною рабой.
Я столько раз молил повозку Феба
Не возлетать поутру к синей бездне, —
Чтоб мне помедлить в обществе твоем;
Я часто заклинал дневное небо
От полюса до полюса: ?Исчезни!? —
Скорее пусть ночным небытием
Затмится окоем!
Бывало, каждый день я
Ждал твоего явленья,
Рожденья тьмы из-за дневной межи.
Праматерь всякой лжи!
Я посылаю ныне
Проклятие тебе, моей врагине!
Воистину — вконец лишен ума
Тот, кто способен верить от хандры,
Что ты пространна, выспренна, алмазна;
Чем оделить людей могла бы тьма
Помимо лжи, одетой до поры
Прикрасами Протеева соблазна?
Черна и безобразна,
Угрюмство в мир лия,
Царишь: ворожея,
Усталости не знающая пряха
Страдания и страха, —
Ты, в ком во все года
Плодятся только злоба и вражда!
Изящества, красоты и приятства
В тебе теряют благостную силу, —
И трудно сквозь тебя познать весьма
Садов цветущих дивное богатство,
Хрусталь реки, чей блеск — упрек светилу,
Равно как зелень поля и холма:
Ты сумрачна, нема,
В тебе — тоска, забота.
И множатся без счета
Смущенье, страх, томление, беда;
Нам даст сия чреда
Постигнуть поневоле:
Ты — худший ужас, данный нам в юдоли.
Нет мира для зверей и нет для птах,
Тем паче нет для пастухов, для стад —
Они, забившись в угол самый дальний,
Не пребывают в сладостных мечтах —
Но в хижинах, в пещерах, в гнездах спят:
Нет в жизни часа горше и печальней,
Чем час опочивальни.
Ты светлые дела
Преисполняешь зла, —
О да, добро ты сотворить способна,
Но лишь тому подобно,
Как нищих горемык
От жизни избавляет смертный миг.
Ночь, темная, враждебная и злая,
Тебе хулу произнести желая,
Я тоже зло творю —
Тем, что о зле столь долго говорю
Привыкай, поэт, к морщинам,\к седине...\Расхмурь чело.\Говорят, что для мужчины\не смертельно это зло. Глеб Горбовский 1973 Улыбка в зеркале
Принять спокойно первые морщины, Как золотистый отблеск на листве. Почувствовать, что следствие с причиной Находятся в трагическом родстве. Татьяна Кузовлева 1981.
Простираясь с небес, её мягко коснулась рука.\Кто там? Старец седой: борода, паутинки морщинок.\И припала душа к позабытым отцовским ногам.\И погладил Отец душу грешную блудного сына. Сергей Нохрин ?Уральская новь? 2003, №16 Поминки
Пусть сеть морщин, как в зеркале правдивом,\Запечатлится в памяти у всех,\Часы фиксируют тайком, неторопливо,\Украденный у вечности успех. Уильям Шекспир. Перевод Андрея Кузнецова Сонеты\77\Как прелесть вянет - зеркало покажет,
Смеющийся изредка избегает ранних морщин.\ Так что пасмурный день нам будет к лицу, подруга.\ Одевайся нарядно. Пойдём смотреть на мужчин,\ Пока они все не перебьют друг друга. Ольга Сульчинская Vernitskii Literature 2004 КОНЕЦ ИМПЕРИИ
Соломенная шляпка затеняла\Ее лицо. Хранили все черты\Печать уже разрушенной немало,\Но все еще приметной красоты.\Был облик полон юной чистоты,\Но юность от безвременной кручины\Уже оделась в частые морщины. Уильям Шекспир. Перевод В. Левика ЖАЛОБЫ ВЛЮБЛЕННОЙ
БОРИС НАРЦИССОВ (1905-1982)
МОЗГ
Мозг
1
В прозрачных массах есть очарованье,
И льдистый полированный кристалл
Есть некий путь к сверхсмысленной нирване
И некий новый выход и провал.
Таится в человеческой природе
Дилемма: сказка или будней гнет.
А выход здесь равняется свободе:
Пускай в провал, но все-таки – полет.
Полез в стремительную неизвестность:
Глаза впиваются в стеклянный шар.
И шар, непроницаемый и тесный,
Теперь источник несомненных чар.
Зеленое – колышется и тонет.
Прозрачное – всплывает из глубин.
Смотрел ли ты средь камышей в затоне
В глаза подкравшихся ундин?
2
И шар другой, налитый туго светом.
Морщинистый от пятен и от гор.
Плывет и тянет за собою сети –
Гипнотизирующий, лунный взор.
И бедные лунатики не властны
Над чем-то посторонним – над собой –
И сладострастью хладному причастны,
Впивая свет зелено-голубой.
БОРИС НАРЦИССОВ (1905-1982)
МОЗГ
3
Двадцатый век не любит бутафорий:
Стекло есть кальций-натрий силикат.
Луна – планета лавовых нагорий.
И действие есть поле и разряд.
Но если сказка – расписные ножны.
То знание – отточенный клинок –
Запретное нам делает возможным
И губит нас, как неизбежный рок.
И я нашел прозрачный и бездонный.
Морщинистый, налитый светом шар.
Лучами нервов густо оплетенный,
Одетый кровью в тепловатый пар.
Вонзи в свой мозг, как лезвие ланцета,
В себя восставь упорный, острый взгляд:
Ты выйдешь в волны голубого света,
И эти волны челн твой застремят.
И ты узнаешь дикое паденье
В безмерную свободу пустоты.
И, раз вкусив от древа наслажденья,
Вернуться к жизни не захочешь ты.
* * *
Андрей Дементьев ?Спасибо за то, что ты есть? 2014
?Вот и всё… Уже вещи собраны…?
Вот и всё… Уже вещи собраны.
Посидим на прощанье, мать.
И молчат ее руки добрые,
Хоть о многом хотят сказать.
Руки мамы… Люблю их с детства.
Где б дорога моя ни шла —
Никуда мне от них не деться,
От душистого их тепла.
Руки мамы. В морщинках, в родинках.
Сколько вынесли вы, любя…
С этих рук я увидел Родину,
Так похожую на тебя.
ВАРЛАМ ШАЛАМОВ 1940–1956 СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ?КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ?
Картограф[74]
Картограф выбрался на гору,
Ночные звезды шевеля, —
На высоту свою, с которой
Чужою выглядит земля.
Картограф горы ловит в клетку,
Он землю ловко захлестнет
Географическою сеткой
Меридианов и широт.
Затем, чтобы магнитным ухом
Прослушать внутренность земли,
Ей распороть бурами брюхо,
Сюда разведчики пришли.
Придут небритые мужчины
На этот меченый простор,
Чтоб стали резкими морщины
На потемневших лицах гор.
Он у ветров тайги учился
Деревьям косы заплетать,
Он мясом с птицами делился
И ястребов учил летать.
Он у ручьев в грозу с дороги
Большие камни убирал,
Чтоб не сломать о камни ноги
Ручьям, бегущим возле скал.
Он добирался до истоков,
Где открывает ключ реку,
Чтобы она лилась потоком
И к морю вынесла строку.
Земля поставлена на карту
И перестала быть землей,
Она лежит на школьной парте
Не узнаваемая мной.
Волна к волне: какое сходство морщин на лбу. Познав предательство, сиротство, молю судьбу: Избавь меня от лютой стужи и от простуд. Мой берег с каждым часом ;же: приливы тут. Уже совсем не видно солнца, ну что ж, тогда: У осени, на самом донце мои года. По старой памяти печали затмят нытьё. Осины острыми плечами стряхнут шитьё Листвы узорной. Всё прошло бы, но впереди – Лежат снега, стоят сугробы, зима в груди. | Владислав Старикан 2013 Ж Ё Л Т Ы Й ПРОФИЛЬ СЕНТЯБРЯ\ Маме моей посвящается...КНИГА СТИХОВ
Марина Цветаева (1892-1941)
Стихотворения 1921–1941 гг
Хвала времени
Вере Аренской
Беженская мостовая!
Гикнуло — и понеслось
Опрометями колес.
Время! Я не поспеваю.
В летописях и в лобзаньях
Пойманное… но песка
Струечкою шелестя…
Время, ты меня обманешь!
Стрелками часов, морщин
Рытвинами — и Америк
Новшествами… — Пуст кувшин! —
Время, ты меня обмеришь!
Время, ты меня предашь!
Блудною женой — обнову
Выронишь… — ?Хоть час да наш!?
— Поезда с тобой иного
Следования!.. —
Ибо мимо родилась
Времени! Вотще и всуе
Ратуешь! Калиф на час:
Время! Я тебя миную.
10 мая 1923
ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940-1996) Собрание сочинений 2005
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне.
Зеркальце там не слыхало ни о какой царевне.
Речка тоже рябит; а земля в морщинах -
и думать забыла, поди, о своих мужчинах.
Там – одни пацаны. А от кого рожают,
знают лишь те, которые их сажают,
либо – никто, либо – в углу иконы.
И весною пахать выходят одни законы.
Езжай в деревню, подруга. В поле, тем паче в роще
в землю смотреть и одеваться проще.
Там у тебя одной на сто верст помада,
но вынимать ее все равно не надо.
Знаешь, лучше стареть там, где верста маячит,
где красота ничего не значит
или значит не молодость, титьку, семя,
потому что природа вообще все время.
Это, как знать, даст побороть унылость.
И леса там тоже шумят, что уже случилось
все, и притом – не раз. И сумма
случившегося есть источник шума.
Лучше стареть в деревне. Даже живя отдельной
жизнью, там различишь нательный
крестик в драной березке, в стебле пастушьей сумки,
в том, что порхает всего лишь сутки.
И я приеду к тебе. В этом ?и я приеду?
усмотри не свою, но этих вещей победу,
ибо земле, как той простыне, понятен
язык не столько любви, сколько выбоин, впадин, вмятин.
Или пусть не приеду. Любая из этих рытвин,
либо воды в колодезе привкус бритвин,
прутья обочины, хаос кочек -
все-таки я: то, чего не хочешь.
Езжай в деревню, подруга. Знаешь, дурнея, лица
лишь подтверждают, что можно слиться
разными способами; их – бездны,
и нам, дорогая, не все известны.
Знаешь, пейзаж – то, чего не знаешь.
Помни об этом, когда там судьбе пеняешь.
Когда-нибудь, в серую краску уставясь взглядом,
ты узнаешь себя. И серую краску рядом.
1992
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ (1891-1938)
Новые стихотворения (1930 – 1937)
Сегодня можно снять декалькомани,
Мизинец окунув в Москву-реку,
С разбойника Кремля. Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни:
Хоть проса им насыпать, хоть овса…
А в недорослях кто? Иван Великий —
Великовозрастная колокольня —
Стоит себе еще болван болваном
Который век. Его бы за границу,
Чтоб доучился… Да куда там! Стыдно!
Река Москва в четырехтрубном дыме
И перед нами весь раскрытый город:
Купальщики-заводы и сады
Замоскворецкие. Не так ли,
Откинув палисандровую крышку
Огромного концертного рояля,
Мы проникаем в звучное нутро?
Белогвардейцы, вы его видали?
Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!
Мне кажется, как всякое другое,
Ты, время, незаконно. Как мальчишка
За взрослыми в морщинистую воду,
Я, кажется, в грядущее вхожу,
И, кажется, его я не увижу…
Уж я не выйду в ногу с молодежью
На разлинованные стадионы,
Разбуженный повесткой мотоцикла,
Я на рассвете не вскочу с постели,
В стеклянные дворцы на курьих ножках
Я даже тенью легкой не войду.
Мне с каждым днем дышать все тяжелее,
А между тем нельзя повременить…
И рождены для наслажденья бегом
Лишь сердце человека и коня.
И Фауста бес – сухой и моложавый —
Вновь старику кидается в ребро
И подбивает взять почасно ялик,
Или махнуть на Воробьевы горы,
Иль на трамвае охлестнуть Москву.
Ей некогда. Она сегодня в няньках.
Все мечется. На сорок тысяч люлек
Она одна – и пряжа на руках.
25 июня – август 1931
* * *
Как эта земля затяжная
слепа! Как старушечья память.
И лампочка чуть живая.
И в бликах соленая наледь.
Иди, ничего не касаясь,
ребенок, подросток, мужчина.
И осень, как ранняя старость,
во влажных морщинах.
Брошенной стройки мимо,
платоновского котлована.
Встанет зима, мой Мио,
с койки. И выпадет манна.
Хватит с лихвой и лихом
всем по любви и вере.
Студентам портвейна в тихом
бульварном сквере.
А тебе выходить на площадь,
где в сумерках обледенелых
торгуют с лотка наощупь
зрелостью яблок спелых. Наталья Полякова НОВЫЙ БЕРЕГ 2013 Семь стихотворений
Я РАСТЯНУСЬ НА МОСТОВОЙ…
Я растянусь на мостовой,
Где едут черные машины,
И улиц хищные морщины
Ползут, как ящеры, за мной.
И чей-то красный револьвер
Подарит боли торопливой.
Так дарит даме некрасивой
Цветок поспешный кавалер.
А из дырявой головы
Текли кудрявые закаты,
И скорой яви полуады
Усладой стали для живых.
Отвергну все из ничего,
ведь все возможное — возможно.
И улыбается прохожий
Убийству тела моего.
Как скоростной аттракцион
Шоссе моих хрящей и нервов.
существ старательные черви
Следят за мной со всех сторон.
Но тронь меня, я убегу
ногами молодого бога.
И зря за мною по дороге
Устроят громкую пальбу.
Я душу голую скребу,
Целуя в губы злую бабу.
Я стану болью в кубе, дабы
Разбить на кубики судьбу… Алина Витухновская ДЕТИ РА 2017 ЦИКЛ Вавилонская хохлома
1993
Е. Витковский
Из французских поэтов
Жак Брель
(1929–1978)
Идиотские годы
Идиотские годы — это двадцать цветков,
Это в брюхе голодном сатанинские муки,
Это ясные мысли молодцов-новичков,
Что отмоется сердце, если вымоешь руки.
Пожираешь глазами, а живот подождет,
Насмотреться важнее для сердец новичков,
Ибо сердце покуда не томит и не жмет,
А глаза точно поле, в них без счета цветков,
Всюду запах люцерны ясным днем, и во мраке
Барабан неумелый — это шалость и жалость.
Уж как вышло, так вышло, все неважно ничуть,
И до койки дойти бы, так немного осталось,
И так просто бывает заснуть
В бараке.
Идиотские годы — это тридцать цветков,
Это возраст, в который намечается брюхо,
Намечается брюхо и подавленность духа,
Сердце ноет порою, видно, возраст таков,
И глаза тяжелеют, и немного-то надо,
Только изредка глянешь на часы на руке,
Потому что мужчины на тридцатом цветке
Счет обратный заводят, это даже отрада.
Старики умирают, забываются драки.
Если Бог не позволил, ну так, значит, не хочет.
Утешайся под вечер сладострастной игрой,
Ибо женское сердце — это то, что щекочет.
Да взгрустнется, бывает, порой,
О военном бараке.
Идиотские годы — шесть десятков цветков.
Это значит, что брюхо и подвинуть-то тяжко,
Что ни день, то отсрочка, что ни день, то поблажка.
И неможется сердцу под железом оков,
И глаза пересохли, в них слезы ни единой,
И глаза осторожны: без очков ни на шаг,
Все на свете неважно, все на свете не так,
Отдохнуть бы, не думать: каждый путь слишком длинный,
Все любови былые лишь болезни да враки.
Появилось терпенье, отступили соблазны.
На старушках морщинки: умилительный вид.
Ну а те, что моложе, хлопотливы, развязны
От войны же всегда защитит
Тот, кто нынче в бараке.
Драгоценные годы — во веки веков
Возлежать, упокоясь под собственным брюхом,
Не тревожась нимало ни сердцем, ни духом,
Только руки крест-накрест и доски с боков,
И глаза наконец-то недвижно открыты,
Но смотреть на себя ни к чему, ни к чему.
Видишь, вот в небесах облака позабыты,
То на солнце посмотришь, то глянешь во тьму.
Драгоценные годы — за адом привычным,
Вслед за долгим кошмаром житейских сует
Снова малым ребенком явиться на свет,
Под землею устроясь во чреве привычном,
Драгоценные годы — как сладко заснуть
Здесь, в последнем бараке.
Е. Витковский
Из поэтов Нидерландов
Адриан Роланд Холст
(1888–1976)
Зима у моря
Глава третья
I
Святыня ль потайная
глаголет нам сейчас,
стеная, проклиная?
Какие письмена
увещевают нас?
Беззвезден свод небесный,
лишь сетует волна,
стуча о берег тесный.
II
Забытое ветрило,
увижусь ли с тобой?
Тоска заговорила,
мир сумрачен, угрюм —
лишь яростный прибой
грохочет спозаранок, —
волны заморской шум,
жилец морских трублянок.
III
Уже давно в просторе
расколоты ладьи,
о прошлом грезят море,
светило, небосвод,
почия в забытьи, —
но вестью о пожаре
из мертвых стран плывет
дождь раскаленной гари.
IV
Довременью подобен
грядущего росток,
от облачных сугробин
покров небесный сер,
не светится восток,
лицо земли в морщинах.
Каноны древних вер
покоятся в лощинах.
V
Скитается по странам
неясная молва,
но сердце, зовам странным
ответствуя, поймет,
едва сравнив слова,
что, пусть они несхожи,
но сердце и народ
рекут одно и то же.
VI
Слова о горе многом,
что ни один народ
не будет вспомнен богом,
котел времен бурлит,
опять война грядет,
черед грозе и грому:
здесь жажду утолит
одна тоска по дому.
Е. Витковский
Из поэтов Германии
Кристиан Моргенштерн
(1871–1914)
Из обращенного ко Христу
От Матфея, 4;8
Смотрел с горы высокой Иисус,
И рек, — был мыслей ход Его таков:
Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,
Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,
Коль стану сорняком средь сорняков,
Коль стану человеком средь толпы.
Зрю дом и пашню, женщину, дитя,
Добротворения высокий дар,
И жизнь, и смерть проходят предо Мной;
А ныне день Мой мечется, летя
Пожаром, чтобы вновь зажечь пожар,
Чтоб воспылал в конце весь круг земной —
Ты, подлинно объемля Небеса,
Не будь к мольбе о разъясненьи глух,
Я — это Ты; кто даст надежный знак,
Что Ты и Я — одно, что это так:
Открой Мои земные очеса,
На все, что суть Отец, и Сын, и Дух!
Отец, и Сын, и Дух! И все — одно!
Ты — человек, Ты равен всем иным?
Но это значит — Ты и червь, и дым,
И не Творец Ты, но земная тварь:
Нет, царство Неба не Тебе дано,
И разве что среди людей — Ты царь!
О дай свободу Мне, Я слишком слаб,
Творенью не сули неторный путь:
И алчу Я, и жажду отдохнуть
От бремени, что на меня легло…
Пусть послужу как человек, как раб,
Пусть буду человеком… Тяжело
Пал Иисус, зарывшись головой
В сухие терния, и так лежал
Как в судороге, и терзал траву,
А сумрак наплывал, и приближал
Грядущий день, являя наяву
Дня мирового холод мировой —
И остужал чело… Он встал с земли,
С лица морщины горькие сошли,
Глаза светлее стали. И тогда,
Стерпеть не в силах детского стыда,
Вздохнул, смеясь и плача наконец:
Прости Меня, мой Сын и мой Отец!
Е. Витковский
Из поэтов Португалии
Франсиско Родригес Лобо
(1591?–1621)
Тёмная ночь
Ночь, темная, но явная врагиня
Всего, в чем жизнь моя и в чем свобода,
Пришла — теперь меня до света мучь.
Созвездия, чело твое морщиня,
Пророчат злое, глядя с небосвода —
И сколь недобротворен каждый луч
В разрывах бурых туч, —
О, как царишь ты люто!
Будь проклята минута,
Что мне открыла твой манящий лик, —
О, как я не постиг,
Что ты громадой темной
Меня замкнешь в ловушке вероломной.
Души моей властительница, Ночь,
Ты мне была настолько дорога,
Что Солнце ввергнуть я мечтал в пучины, —
Коль скоро в силах ты любви помочь,
Зачем во мне ты обрела врага
И мне теперь отмщаешь без причины,
Моей взалкав кончины,
Предназначаешь тьму
Рассудку моему,
Опутать хочешь мрежами обманов, —
Но вдруг, сама отпрянув,
Не совладав с судьбой,
В рассвет спешишь виновною рабой.
Я столько раз молил повозку Феба
Не возлетать поутру к синей бездне, —
Чтоб мне помедлить в обществе твоем;
Я часто заклинал дневное небо
От полюса до полюса: ?Исчезни!? —
Скорее пусть ночным небытием
Затмится окоем!
Бывало, каждый день я
Ждал твоего явленья,
Рожденья тьмы из-за дневной межи.
Праматерь всякой лжи!
Я посылаю ныне
Проклятие тебе, моей врагине!
Воистину — вконец лишен ума
Тот, кто способен верить от хандры,
Что ты пространна, выспренна, алмазна;
Чем оделить людей могла бы тьма
Помимо лжи, одетой до поры
Прикрасами Протеева соблазна?
Черна и безобразна,
Угрюмство в мир лия,
Царишь: ворожея,
Усталости не знающая пряха
Страдания и страха, —
Ты, в ком во все года
Плодятся только злоба и вражда!
Изящества, красоты и приятства
В тебе теряют благостную силу, —
И трудно сквозь тебя познать весьма
Садов цветущих дивное богатство,
Хрусталь реки, чей блеск — упрек светилу,
Равно как зелень поля и холма:
Ты сумрачна, нема,
В тебе — тоска, забота.
И множатся без счета
Смущенье, страх, томление, беда;
Нам даст сия чреда
Постигнуть поневоле:
Ты — худший ужас, данный нам в юдоли.
Нет мира для зверей и нет для птах,
Тем паче нет для пастухов, для стад —
Они, забившись в угол самый дальний,
Не пребывают в сладостных мечтах —
Но в хижинах, в пещерах, в гнездах спят:
Нет в жизни часа горше и печальней,
Чем час опочивальни.
Ты светлые дела
Преисполняешь зла, —
О да, добро ты сотворить способна,
Но лишь тому подобно,
Как нищих горемык
От жизни избавляет смертный миг.
Ночь, темная, враждебная и злая,
Тебе хулу произнести желая,
Я тоже зло творю —
Тем, что о зле столь долго говорю
Метки:
