Вид из окна
***
Вид из окна — он вечно новый,
и завтра будет всё другим –
рисунок неба, лист кленовый,
стрижей стремглавые круги,
и силуэт в окне напротив,
и луж испуганная рябь,
автомобиль на повороте –
всё то же, да не то, и впрямь!
Ты приглядись – другие лики,
прислушайся – акцент иной,
но улетучатся улики,
о, всё не вечно под луной.
Но если набираешь ворох,
и отзываешься собой
на каждый вздох, и звук, и шорох,
на каждый проблеск голубой –
то можешь просто у окошка
стоять, и жизнь сама придёт
и наберёт тебе лукошко,
что у другого украдёт,
где будут маленькие тайны,
обрывки крохотных щедрот,
и дымка молодости дальней,
и незнакомый поворот,
и утоленье вечной жажды,
как в капле – небо и земля...
О, ничего не будет дважды,
всё повторяется с нуля.
Мой день, прощальной укоризной
тебе исчезнуть без следа,
и лишь в стихе моём капризном
запечатлеться навсегда.
***
Вечерами у окна
я люблю сидеть одна.
Небу, кажется, видна там
вся душа моя до дна.
Как в подзорную трубу
вижу всю мою судьбу,
всё, что было, есть и будет,
что несу я на горбу.
Вижу мамины глаза,
руки папины, и за
ними ясно проступают
прежней жизни голоса.
Вижу словно во хмелю
лица всех, кого люблю,
за кого в ночи беззвёздной
слёзно Господа молю.
Но пока ты не в гробу –
продолжай свою судьбу,
продираясь сквозь преграды,
невозвраты и табу...
По ночам луна в окне,
а душа моя в огне.
Пусть горят, вовек не гаснут
все любимые во мне.
***
?
Летняя лень моя, лютня июля,
песня без слов и мечта ни о ком…
Скрыт за вуалью оконного тюля
мир, что покуда со мной не знаком.
?
Знаю, недолго продлиться истоме,
скоро развеется облачко нег.
Снова разрушится карточный домик,
замок воздушный растает как снег.
?
Звёздные искорки неба ночного –
будто бы ангелы курят во тьме…
Завтра откроется занавес снова –
мир, наконец, улыбнётся и мне.
***
С утра спешить с блестящими глазами
к окошку, как к цветному витражу.
И мир навстречу от восторга замер...
Мой мир мираж и я в нём ворожу.
Но жизнь идёт и листья облетают,
цветной узор пургой заволокло.
И стёклышки как льдинки тают, тают...
Я вижу мир сквозь тусклое стекло.
Там Бог грозит как беспощадный опер,
любовь – мишень, планета – это тир,
и кажется, что мир от страха обмер.
Я здесь живу... не трогайте мой мир!
Слезами землю провожает лето,
перекрывая прежние пути,
перетекая постепенно в Лету...
Бежит вода и вброд не перейти.
Всю ночь собаки за окошком выли...
Жизнь не впервые нам даёт под дых.
Взгляну в окно с утра – а мир мой вымер.
Лишь шум дождя на улицах пустых.
***
Голубь стучится клювом в окно.
Я насыпаю птице пшено.
Так вот и я, тетеря,
стучалась в закрытые двери.
Крыльями билась в чужое окно,
но тем, кто внутри, было всё равно.
Билась, теряла перья,
силы, года, доверье.
Но никто не открыл.
Иль не хватило крыл?
***
Я еле отскребла балкон
от голубиного помёта,
отныне объявляя: вон! -
исчадьям клёкота и лёта.
Но вдруг, нарушив — мой-не мой -
стерильность обновлённых полок,
влетел нахально, как домой,
лохматый странноватый голубь.
Я налетела, как гроза,
руками замахав: ?А ну, мол!?
А он глядел в мои глаза
и улетать совсем не думал.
Какого вам ещё рожна!
Но... что-то было в нём такое,
что я за крошками пошла,
насыпав щедрою рукою.
Он был калекой: без ноги.
С боков повыдернуты перья.
Он ел доверчиво с руки,
как будто знал меня издревле.
И вдруг всплыло, стуча в виски:
романс, как сизый голубочек
всё стонет, стонет от тоски,
что улетел его дружочек.
Я отзывалась на него
какой-то нотой одинокой
и понимала, как никто,
своей душою одноногой.
***
Лишь проснёшься – окно умытое
окунает нас в гущу счастья.
Восхитительные события,
что сегодня с тобой случатся…
Ну а если всё те же ролики
нам на бис отыграет утро, –
что же, будем и в них героями,
это, может быть, даже мудро.
Это значит, зла не предвидится,
день обжит и знаком на ощупь,
и не будет, на что обидеться...
Это, может быть, даже проще.
Всё проверено. Мин тут не было.
Можешь дальше шагать свободно.
Ну а если захочешь небыли –
в книгах этого сколь угодно.
Или сердце считать ударами,
в неизвестном паря полёте,
или – всё не спеша, по-старому...
По-любому мы не в пролёте.
***
По стёклам мокрым течёт непрерывно вода...
Сентябрь, ненастье…
Какое счастье, что мне не надо идти никуда.
Какое счастье.
На крыше деревце, кажется, ветер порвёт –
так худосочно.
Но стойко держится, и мне пример подаёт –
растёт без почвы.
А в лужах голуби, и им дожди нипочём.
Подброшу хлеба.
Ах, осень, всё открывает своим ключом,
ключом от неба.
Она хозяйка в этом городе-терему,
умоет листья,
затеет с ними детскую кутерьму,
раскрасит кистью.
Пока ещё не вымела всё из углов
души подчистую,
пока не беден ещё мой улов из слов –
не протестую.
Пока дожди, и ветер, и слёзы из глаз,
пока в любви я...
О, лишь не пустошь, не безлюдь и не коллапс,
не энтропия.
Окно
Окно выходит в белые деревья.
Е.Евтушенко
А у меня оно выходит в май,
в зелёный свежий шелестящий рай.
Напоминая разом лес и сад,
мои миры расцветшие висят.
И ветка, как большой пушистый зверь,
в балконную заглядывает дверь.
Волной листвяной плещет у окна,
и от неё вся комната темна,
но чем темней от лип и тополей,
тем на душе и чище, и светлей.
Прощаю темень, семени труху
за зелень, сор, без коего стиху
не вырасти, за веток перестук
взамен руки, что не протянет друг.
Прощаю скрип и шорох по ночам
за этот свет божественный очам,
за этот ветра пробежавший ток,
похожий так на детский лопоток,
за то, что несмотря на жуть и мрак
распада, что не видывал Ламарк,
сквозь смрад и срам нам брезжит по утрам
природы чистый осиянный храм.
***
Читатель мой, советчик, врач,
в ответ хотя бы мне аукни.
Искала б днём с огнём, хоть плачь,
но от огня остались угли.
Уставший к вечеру денёк
прилёг, не вымолив отсрочки.
Вид на помойку как намёк,
где кончат жизнь живые строчки.
А где ж им быть потом ещё?
Забыты, выплюнуты, жалки,
от жарких душ и мокрых щёк –
прямым путём к дворовой свалке.
Как ни крути и ни крои,
альбомы, письма, посвященья,
слова в невысохшей крови –
в одно стекают помещенье.
Дожди легко их смоют след.
Бросаю, как бутылку в море...
Вдруг кто-то через сотню лет
прочтёт мою любовь и горе.
***
Дерево заглядывает в окна
с чисто человеческой тоской.
Ветви мокнут и под солнцем сохнут,
что-то шелестят мне день-деньской.
Дерево бормочет и пророчит,
сладко убаюкивает в ночь.
То ли от меня чего-то хочет,
то ли просто хочет мне помочь.
***
Акацию срубило ТСЖ.
Будь проклята Светлана Николавна,
которая, как ясно мне уже,
была в сиём деянье славном главной.
Я ей сказала, жаль, не все слова,
что надо бы, крича у аппарата.
Но что ей это дерево – дрова! –
достойной ученице Герострата.
Оно живое было. И цвело
его худое чахленькое тело
неброско и застенчиво, светло.
Оно летело, пело, шелестело.
Беспомощны отчаянье и гнев.
Не вызвать совесть в дворнике-дебиле.
Была моя акация в окне.
И вот её средь бела дня убили.
***
Гляжу с балкона: в ряд автомобили.
Бензина вонь и след от колеса.
И нет деревьев, что меня любили,
заглядывая в окна, как в глаза.
Напротив дом – нескромный соглядатай,
мне неуютно от его окон.
Дымит юнец патлатый и поддатый,
уставившись в упор на мой балкон.
Опять тоска-кручина посетила.
В дыму тумана не видать пути.
И в поисках хоть тени позитива
пытаюсь утешение найти.
А может, в этих окнах кто-то,
кто не похож на идиота,
а настоящий человек
и станет другом мне навек.
А вон на том автомобиле
приедут те, кто не забыли,
надежду выхватив из тьмы,
и скажут: здравствуй, вот и мы!
Унылые пеньки от спила
деревьев, что я так любила...
Но по весне на них ростки
взойдут, и робкие мостки
проложат к прошлому живому,
что отрезалось по живому.
***
?Твой светлый образ бродит по земле.
?Он освещает жизнь мою во мгле,
?как дом, что вырос посреди аллей
?и смотрит на меня глазами окон.
?Я догадалась — то не просто дом,
?он кем-то Высшим послан и ведом,
?я чувствую, склонившись над листом,
?как он косит в окно фонарным оком.?
?Бессонница, весна ль тому виной,
?что всё это случается со мной...
?Ну что ты беспокоишься, родной, –
?мне хочется сказать как человеку.
?Я помню, я люблю тебя и жду,
?с тех пор как ты в двухтысячном году
?отбыл на новогоднюю звезду,
?а я вдруг отошла другому веку.?
?Я возле дома этого брожу.
?Я кладбище в душе своей ношу.
?Но никогда его не ворошу,
?чтоб не тревожить сон родных и милых.
?Им плохо, если плачу я о них,
?когда я вызываю их из книг,
?когда я к ним взываю каждый миг
?и вижу, что помочь они не в силах.?
?О как же нужно холить и беречь
?любую из земных недолгих встреч,
?как музыку, впитать родную речь,
?запомнить насмерть жилочку любую,
?и этим жить, и это пить и петь,
?вобрать в себя и на себя надеть,
?чтобы за вами в светлое лететь,
?а не в мученьях корчиться вслепую!?
***
Человек на балконе напротив
на меня неотрывно глядит.
И он мне не противен, напротив,
это даже мне чуточку льстит.
Силуэт его, чист и опрятен,
моим взглядом смущённым согрет.
Я не знала, что он так приятен –
дым отечества и сигарет.
Знаю, пищу даю для пародий...
Ведь не птица, чтоб в небе парить.
Человек на балконе напротив
снова вышел на миг покурить.
Эта поза, скрещённые руки,
затуманенный дымкою взор...
На балкона спасательном круге
я плыву в необъятный простор.
И казалось, что утро прекрасно.
Ну и что же, что всё не сбылось.
В этой жизни, прошедшей напрасно,
много есть ещё белых полос.
Человек на балконе напротив,
словно спущенный кем-то с небес...
Ничего не имею я против,
даже если послал его бес.
Я своей доверяю природе,
это просто, светло и легко...
Человек на балконе напротив,
он ещё от меня далеко.
В неслучайность возникшего пазла
мне хотелось поверить всерьёз...
Расстояние так безопасно –
ни морщинок не вино, ни слёз.
***
Просветы между облаками,
как будто бы сквозные раны.
Просвет меж нашими руками...
А встретиться давно пора нам.
Как я хочу опять проснуться,
уткнувшись в тёплую ключицу...
Но до тебя не дотянуться,
и нашей встречи не случится.
Всю жизнь мою пересекают
просветы, прочерки, пробелы...
Жизнь в жизнь твою перетекает,
чернея на экране белом.
А время лечит и увечит,
как будто бинт, присохший к ранке.
Гляжу в окно. Ещё не вечер.
И вижу небо в чёрной рамке.
***
наш город которого в сущности больше нет
который остался на контурной карте лет
кукушка в часах разевает голодный клюв
мне нечем кормить тебя птица уйди молю
всё пожрала кукушка лет больше нет
любимые души взирают с иных планет
рассвет в окне заливается краской стыда
за то, что не вытянет в небо наш день уже никогда
***
Нет тебя, нет… повторяю вновь.
И всё никак не пойму –
кому же тогда – моя любовь?
И сама я тогда – кому?
Значит, верный ответ – не быть,
если кругом одна.
И в полнолуние – волком выть
в чёрный квадрат окна.
Значит каштан не случайно жёлт,
листья его гниют.
И с тех пор, когда ты ушёл –
птицы мне не поют.
Но прилетала ко мне в окно
птица в одно из утр.
Помню её на боку пятно,
пёрышек перламутр...
Всюду со мною рук твоих шёлк,
шелест незримых крыл,
как далеко бы ты ни ушёл,
что бы кто ни говорил.
***
Просыпаясь, угадать пытаюсь:
что там за окном? Какое небо? -
постепенно обрывая завязь
с тем, что в снах нащупывала слепо...
Я как та царица Прозерпина,
что в подземном царстве колдовала,
жизнь свою прошедшую лепила,
а потом наутро забывала.
Чудеса случаются на свете.
Ты случился некогда со мною...
Хорошо, что ты не видишь, светел,
мировую эту паранойю.
***
Читаю книги и пишу стихи,
гуляю по кладбищенским дорогам.
И дни летят, прозрачны и легки...
Я рада им, как радуются крохам.
Прекрасен неба солнечный окрас.
Как занавес, отдёрну утром штору.
Что жизнь покажет мне на этот раз?
Что выглянет из ящика пандоры?
И лишь тебя здесь нет который год…
И в то же время ты со мною, светел.
Кот Шрёдингера и Чеширский кот –
нельзя сказать, есть или нет на свете.
Всё зыблется, двоится и плывёт,
то да – то нет, то верю – то не верю…
То из окна как будто кто зовёт,
то в тишине поскрипывают двери.
И кажется – душе, а не уму,
что ты одна среди своих видений,
и до тебя нет дела никому,
кроме далёкой незабвенной тени.
***
Где-то эту видела картину –
замершую в сумерках квартиру
и на стульях красное сукно.
Лампа на столе в ночи горела,
женщина стояла и смотрела
в тёмное пустынное окно.
Кажется, у Ридера Марселя...
Шторы там тяжёлые висели...
Женщина стояла у окна.
На столе расставленные блюда…
Видно, как она тоскует люто.
Видно, будет ужинать одна...
У меня другая обстановка.
Не с такой причёскою головка.
Но тоска такая же, как там,
как в далёком позапрошлом веке,
об ушедшем в полночь человеке,
и тоску я эту не отдам.
Дезориентирована в мире,
я брожу одна в пустой квартире,
маятник на стенке гулко бьёт...
Под спиной горошина бессонниц,
в сотый раз слова твои мусоля,
как принцессе, спать мне не даёт.
А с портрета вижу твои губы...
Ну чего переживаешь, глупый,
ты со мной, и значит, я живу.
Я тебя воссоздаю по крохам,
по картинам, песням и эпохам,
ты моё живое дежавю.
Собираю снова по осколкам,
по кассетам, снимкам, книжным полкам,
нашей жизни розовый узор.
Женщина у Ридера Марселя,
как и я, забыла про веселье,
в тьму окна впечатывая взор.
***
Наряды сбросив старомодные,
стоят деревья-оборванцы,
а листья с лицами свободными
танцуют медленные танцы.
Мне жить с души моей питомцами,
покуда не покинут сами,
и породниться с незнакомцами,
и повстречаться с мертвецами.
И буду я читать романчики,
глядеть, как в окна лезут птицы,
а также солнечные зайчики,
мои домашние любимцы.
***
И не считаю я грехом,
чтоб выпить по одной...
Мне рюмка словно микрофон
иль кубок наградной.
Я с нею хорошо смотрюсь
на фоне алых губ.
На радость выменяю грусть,
коль Бог на это скуп.
И Баратынский пил один
до утренней зари.
Не дожил, правда, до седин
и умер в сорок три…
Но я не буду умирать,
хотя горит нутро.
Ах, где-то тут моя тетрадь
и верное перо.
Дано: стихи, тоска, вино...
И надо доказать,
что стоит жить, смотреть в окно,
и мыслить, и писать.
***
И тихо теплится окно,
чуть освещая жизнь,
что положила под сукно,
сказав ей: отвяжись.
Но даже в холоде и мгле
найдётся уголёк,
и будет снова на земле
светиться огонёк.
Светай, светай в моём окне,
пусть разойдётся тьма.
Как глубоко ты нужен мне –
не знала я сама.
И трубка пусть заворожит,
молчание поправ,
и доказав, что дальше – жизнь,
что был Шекспир не прав.
Вид из окна — он вечно новый,
и завтра будет всё другим –
рисунок неба, лист кленовый,
стрижей стремглавые круги,
и силуэт в окне напротив,
и луж испуганная рябь,
автомобиль на повороте –
всё то же, да не то, и впрямь!
Ты приглядись – другие лики,
прислушайся – акцент иной,
но улетучатся улики,
о, всё не вечно под луной.
Но если набираешь ворох,
и отзываешься собой
на каждый вздох, и звук, и шорох,
на каждый проблеск голубой –
то можешь просто у окошка
стоять, и жизнь сама придёт
и наберёт тебе лукошко,
что у другого украдёт,
где будут маленькие тайны,
обрывки крохотных щедрот,
и дымка молодости дальней,
и незнакомый поворот,
и утоленье вечной жажды,
как в капле – небо и земля...
О, ничего не будет дважды,
всё повторяется с нуля.
Мой день, прощальной укоризной
тебе исчезнуть без следа,
и лишь в стихе моём капризном
запечатлеться навсегда.
***
Вечерами у окна
я люблю сидеть одна.
Небу, кажется, видна там
вся душа моя до дна.
Как в подзорную трубу
вижу всю мою судьбу,
всё, что было, есть и будет,
что несу я на горбу.
Вижу мамины глаза,
руки папины, и за
ними ясно проступают
прежней жизни голоса.
Вижу словно во хмелю
лица всех, кого люблю,
за кого в ночи беззвёздной
слёзно Господа молю.
Но пока ты не в гробу –
продолжай свою судьбу,
продираясь сквозь преграды,
невозвраты и табу...
По ночам луна в окне,
а душа моя в огне.
Пусть горят, вовек не гаснут
все любимые во мне.
***
?
Летняя лень моя, лютня июля,
песня без слов и мечта ни о ком…
Скрыт за вуалью оконного тюля
мир, что покуда со мной не знаком.
?
Знаю, недолго продлиться истоме,
скоро развеется облачко нег.
Снова разрушится карточный домик,
замок воздушный растает как снег.
?
Звёздные искорки неба ночного –
будто бы ангелы курят во тьме…
Завтра откроется занавес снова –
мир, наконец, улыбнётся и мне.
***
С утра спешить с блестящими глазами
к окошку, как к цветному витражу.
И мир навстречу от восторга замер...
Мой мир мираж и я в нём ворожу.
Но жизнь идёт и листья облетают,
цветной узор пургой заволокло.
И стёклышки как льдинки тают, тают...
Я вижу мир сквозь тусклое стекло.
Там Бог грозит как беспощадный опер,
любовь – мишень, планета – это тир,
и кажется, что мир от страха обмер.
Я здесь живу... не трогайте мой мир!
Слезами землю провожает лето,
перекрывая прежние пути,
перетекая постепенно в Лету...
Бежит вода и вброд не перейти.
Всю ночь собаки за окошком выли...
Жизнь не впервые нам даёт под дых.
Взгляну в окно с утра – а мир мой вымер.
Лишь шум дождя на улицах пустых.
***
Голубь стучится клювом в окно.
Я насыпаю птице пшено.
Так вот и я, тетеря,
стучалась в закрытые двери.
Крыльями билась в чужое окно,
но тем, кто внутри, было всё равно.
Билась, теряла перья,
силы, года, доверье.
Но никто не открыл.
Иль не хватило крыл?
***
Я еле отскребла балкон
от голубиного помёта,
отныне объявляя: вон! -
исчадьям клёкота и лёта.
Но вдруг, нарушив — мой-не мой -
стерильность обновлённых полок,
влетел нахально, как домой,
лохматый странноватый голубь.
Я налетела, как гроза,
руками замахав: ?А ну, мол!?
А он глядел в мои глаза
и улетать совсем не думал.
Какого вам ещё рожна!
Но... что-то было в нём такое,
что я за крошками пошла,
насыпав щедрою рукою.
Он был калекой: без ноги.
С боков повыдернуты перья.
Он ел доверчиво с руки,
как будто знал меня издревле.
И вдруг всплыло, стуча в виски:
романс, как сизый голубочек
всё стонет, стонет от тоски,
что улетел его дружочек.
Я отзывалась на него
какой-то нотой одинокой
и понимала, как никто,
своей душою одноногой.
***
Лишь проснёшься – окно умытое
окунает нас в гущу счастья.
Восхитительные события,
что сегодня с тобой случатся…
Ну а если всё те же ролики
нам на бис отыграет утро, –
что же, будем и в них героями,
это, может быть, даже мудро.
Это значит, зла не предвидится,
день обжит и знаком на ощупь,
и не будет, на что обидеться...
Это, может быть, даже проще.
Всё проверено. Мин тут не было.
Можешь дальше шагать свободно.
Ну а если захочешь небыли –
в книгах этого сколь угодно.
Или сердце считать ударами,
в неизвестном паря полёте,
или – всё не спеша, по-старому...
По-любому мы не в пролёте.
***
По стёклам мокрым течёт непрерывно вода...
Сентябрь, ненастье…
Какое счастье, что мне не надо идти никуда.
Какое счастье.
На крыше деревце, кажется, ветер порвёт –
так худосочно.
Но стойко держится, и мне пример подаёт –
растёт без почвы.
А в лужах голуби, и им дожди нипочём.
Подброшу хлеба.
Ах, осень, всё открывает своим ключом,
ключом от неба.
Она хозяйка в этом городе-терему,
умоет листья,
затеет с ними детскую кутерьму,
раскрасит кистью.
Пока ещё не вымела всё из углов
души подчистую,
пока не беден ещё мой улов из слов –
не протестую.
Пока дожди, и ветер, и слёзы из глаз,
пока в любви я...
О, лишь не пустошь, не безлюдь и не коллапс,
не энтропия.
Окно
Окно выходит в белые деревья.
Е.Евтушенко
А у меня оно выходит в май,
в зелёный свежий шелестящий рай.
Напоминая разом лес и сад,
мои миры расцветшие висят.
И ветка, как большой пушистый зверь,
в балконную заглядывает дверь.
Волной листвяной плещет у окна,
и от неё вся комната темна,
но чем темней от лип и тополей,
тем на душе и чище, и светлей.
Прощаю темень, семени труху
за зелень, сор, без коего стиху
не вырасти, за веток перестук
взамен руки, что не протянет друг.
Прощаю скрип и шорох по ночам
за этот свет божественный очам,
за этот ветра пробежавший ток,
похожий так на детский лопоток,
за то, что несмотря на жуть и мрак
распада, что не видывал Ламарк,
сквозь смрад и срам нам брезжит по утрам
природы чистый осиянный храм.
***
Читатель мой, советчик, врач,
в ответ хотя бы мне аукни.
Искала б днём с огнём, хоть плачь,
но от огня остались угли.
Уставший к вечеру денёк
прилёг, не вымолив отсрочки.
Вид на помойку как намёк,
где кончат жизнь живые строчки.
А где ж им быть потом ещё?
Забыты, выплюнуты, жалки,
от жарких душ и мокрых щёк –
прямым путём к дворовой свалке.
Как ни крути и ни крои,
альбомы, письма, посвященья,
слова в невысохшей крови –
в одно стекают помещенье.
Дожди легко их смоют след.
Бросаю, как бутылку в море...
Вдруг кто-то через сотню лет
прочтёт мою любовь и горе.
***
Дерево заглядывает в окна
с чисто человеческой тоской.
Ветви мокнут и под солнцем сохнут,
что-то шелестят мне день-деньской.
Дерево бормочет и пророчит,
сладко убаюкивает в ночь.
То ли от меня чего-то хочет,
то ли просто хочет мне помочь.
***
Акацию срубило ТСЖ.
Будь проклята Светлана Николавна,
которая, как ясно мне уже,
была в сиём деянье славном главной.
Я ей сказала, жаль, не все слова,
что надо бы, крича у аппарата.
Но что ей это дерево – дрова! –
достойной ученице Герострата.
Оно живое было. И цвело
его худое чахленькое тело
неброско и застенчиво, светло.
Оно летело, пело, шелестело.
Беспомощны отчаянье и гнев.
Не вызвать совесть в дворнике-дебиле.
Была моя акация в окне.
И вот её средь бела дня убили.
***
Гляжу с балкона: в ряд автомобили.
Бензина вонь и след от колеса.
И нет деревьев, что меня любили,
заглядывая в окна, как в глаза.
Напротив дом – нескромный соглядатай,
мне неуютно от его окон.
Дымит юнец патлатый и поддатый,
уставившись в упор на мой балкон.
Опять тоска-кручина посетила.
В дыму тумана не видать пути.
И в поисках хоть тени позитива
пытаюсь утешение найти.
А может, в этих окнах кто-то,
кто не похож на идиота,
а настоящий человек
и станет другом мне навек.
А вон на том автомобиле
приедут те, кто не забыли,
надежду выхватив из тьмы,
и скажут: здравствуй, вот и мы!
Унылые пеньки от спила
деревьев, что я так любила...
Но по весне на них ростки
взойдут, и робкие мостки
проложат к прошлому живому,
что отрезалось по живому.
***
?Твой светлый образ бродит по земле.
?Он освещает жизнь мою во мгле,
?как дом, что вырос посреди аллей
?и смотрит на меня глазами окон.
?Я догадалась — то не просто дом,
?он кем-то Высшим послан и ведом,
?я чувствую, склонившись над листом,
?как он косит в окно фонарным оком.?
?Бессонница, весна ль тому виной,
?что всё это случается со мной...
?Ну что ты беспокоишься, родной, –
?мне хочется сказать как человеку.
?Я помню, я люблю тебя и жду,
?с тех пор как ты в двухтысячном году
?отбыл на новогоднюю звезду,
?а я вдруг отошла другому веку.?
?Я возле дома этого брожу.
?Я кладбище в душе своей ношу.
?Но никогда его не ворошу,
?чтоб не тревожить сон родных и милых.
?Им плохо, если плачу я о них,
?когда я вызываю их из книг,
?когда я к ним взываю каждый миг
?и вижу, что помочь они не в силах.?
?О как же нужно холить и беречь
?любую из земных недолгих встреч,
?как музыку, впитать родную речь,
?запомнить насмерть жилочку любую,
?и этим жить, и это пить и петь,
?вобрать в себя и на себя надеть,
?чтобы за вами в светлое лететь,
?а не в мученьях корчиться вслепую!?
***
Человек на балконе напротив
на меня неотрывно глядит.
И он мне не противен, напротив,
это даже мне чуточку льстит.
Силуэт его, чист и опрятен,
моим взглядом смущённым согрет.
Я не знала, что он так приятен –
дым отечества и сигарет.
Знаю, пищу даю для пародий...
Ведь не птица, чтоб в небе парить.
Человек на балконе напротив
снова вышел на миг покурить.
Эта поза, скрещённые руки,
затуманенный дымкою взор...
На балкона спасательном круге
я плыву в необъятный простор.
И казалось, что утро прекрасно.
Ну и что же, что всё не сбылось.
В этой жизни, прошедшей напрасно,
много есть ещё белых полос.
Человек на балконе напротив,
словно спущенный кем-то с небес...
Ничего не имею я против,
даже если послал его бес.
Я своей доверяю природе,
это просто, светло и легко...
Человек на балконе напротив,
он ещё от меня далеко.
В неслучайность возникшего пазла
мне хотелось поверить всерьёз...
Расстояние так безопасно –
ни морщинок не вино, ни слёз.
***
Просветы между облаками,
как будто бы сквозные раны.
Просвет меж нашими руками...
А встретиться давно пора нам.
Как я хочу опять проснуться,
уткнувшись в тёплую ключицу...
Но до тебя не дотянуться,
и нашей встречи не случится.
Всю жизнь мою пересекают
просветы, прочерки, пробелы...
Жизнь в жизнь твою перетекает,
чернея на экране белом.
А время лечит и увечит,
как будто бинт, присохший к ранке.
Гляжу в окно. Ещё не вечер.
И вижу небо в чёрной рамке.
***
наш город которого в сущности больше нет
который остался на контурной карте лет
кукушка в часах разевает голодный клюв
мне нечем кормить тебя птица уйди молю
всё пожрала кукушка лет больше нет
любимые души взирают с иных планет
рассвет в окне заливается краской стыда
за то, что не вытянет в небо наш день уже никогда
***
Нет тебя, нет… повторяю вновь.
И всё никак не пойму –
кому же тогда – моя любовь?
И сама я тогда – кому?
Значит, верный ответ – не быть,
если кругом одна.
И в полнолуние – волком выть
в чёрный квадрат окна.
Значит каштан не случайно жёлт,
листья его гниют.
И с тех пор, когда ты ушёл –
птицы мне не поют.
Но прилетала ко мне в окно
птица в одно из утр.
Помню её на боку пятно,
пёрышек перламутр...
Всюду со мною рук твоих шёлк,
шелест незримых крыл,
как далеко бы ты ни ушёл,
что бы кто ни говорил.
***
Просыпаясь, угадать пытаюсь:
что там за окном? Какое небо? -
постепенно обрывая завязь
с тем, что в снах нащупывала слепо...
Я как та царица Прозерпина,
что в подземном царстве колдовала,
жизнь свою прошедшую лепила,
а потом наутро забывала.
Чудеса случаются на свете.
Ты случился некогда со мною...
Хорошо, что ты не видишь, светел,
мировую эту паранойю.
***
Читаю книги и пишу стихи,
гуляю по кладбищенским дорогам.
И дни летят, прозрачны и легки...
Я рада им, как радуются крохам.
Прекрасен неба солнечный окрас.
Как занавес, отдёрну утром штору.
Что жизнь покажет мне на этот раз?
Что выглянет из ящика пандоры?
И лишь тебя здесь нет который год…
И в то же время ты со мною, светел.
Кот Шрёдингера и Чеширский кот –
нельзя сказать, есть или нет на свете.
Всё зыблется, двоится и плывёт,
то да – то нет, то верю – то не верю…
То из окна как будто кто зовёт,
то в тишине поскрипывают двери.
И кажется – душе, а не уму,
что ты одна среди своих видений,
и до тебя нет дела никому,
кроме далёкой незабвенной тени.
***
Где-то эту видела картину –
замершую в сумерках квартиру
и на стульях красное сукно.
Лампа на столе в ночи горела,
женщина стояла и смотрела
в тёмное пустынное окно.
Кажется, у Ридера Марселя...
Шторы там тяжёлые висели...
Женщина стояла у окна.
На столе расставленные блюда…
Видно, как она тоскует люто.
Видно, будет ужинать одна...
У меня другая обстановка.
Не с такой причёскою головка.
Но тоска такая же, как там,
как в далёком позапрошлом веке,
об ушедшем в полночь человеке,
и тоску я эту не отдам.
Дезориентирована в мире,
я брожу одна в пустой квартире,
маятник на стенке гулко бьёт...
Под спиной горошина бессонниц,
в сотый раз слова твои мусоля,
как принцессе, спать мне не даёт.
А с портрета вижу твои губы...
Ну чего переживаешь, глупый,
ты со мной, и значит, я живу.
Я тебя воссоздаю по крохам,
по картинам, песням и эпохам,
ты моё живое дежавю.
Собираю снова по осколкам,
по кассетам, снимкам, книжным полкам,
нашей жизни розовый узор.
Женщина у Ридера Марселя,
как и я, забыла про веселье,
в тьму окна впечатывая взор.
***
Наряды сбросив старомодные,
стоят деревья-оборванцы,
а листья с лицами свободными
танцуют медленные танцы.
Мне жить с души моей питомцами,
покуда не покинут сами,
и породниться с незнакомцами,
и повстречаться с мертвецами.
И буду я читать романчики,
глядеть, как в окна лезут птицы,
а также солнечные зайчики,
мои домашние любимцы.
***
И не считаю я грехом,
чтоб выпить по одной...
Мне рюмка словно микрофон
иль кубок наградной.
Я с нею хорошо смотрюсь
на фоне алых губ.
На радость выменяю грусть,
коль Бог на это скуп.
И Баратынский пил один
до утренней зари.
Не дожил, правда, до седин
и умер в сорок три…
Но я не буду умирать,
хотя горит нутро.
Ах, где-то тут моя тетрадь
и верное перо.
Дано: стихи, тоска, вино...
И надо доказать,
что стоит жить, смотреть в окно,
и мыслить, и писать.
***
И тихо теплится окно,
чуть освещая жизнь,
что положила под сукно,
сказав ей: отвяжись.
Но даже в холоде и мгле
найдётся уголёк,
и будет снова на земле
светиться огонёк.
Светай, светай в моём окне,
пусть разойдётся тьма.
Как глубоко ты нужен мне –
не знала я сама.
И трубка пусть заворожит,
молчание поправ,
и доказав, что дальше – жизнь,
что был Шекспир не прав.
Метки:
