Гл12. Влюбился Бекингем. Атос разговорился. Фрагм

...Порой Париж немыслимо бурлил
по случаю общественных событий.
Принцесс, будь те чувырлы из чувырл,
сплавляли за рубеж через ОВИР –
из браков мы не делаем открытий.

Мир сплетен, что внизу, что наверху,
уж если совпадал, то мог быть узким.
В тот год ещё у всех был на слуху
союз корон: английской и французской.

У браков династических свой круг
политикой в Европе ограничен.
Предлог для брака может быть циничен.
Когда Мария Медичи не вдруг

решила замуж дочь отдать за Карла
английского, судьба не предрекала,
казалось бы, последствий никаких…
У нас – невеста, а у вас – жених.

Но переезд невесты на халяву
как миссию почётную возглавил
министр Карла герцог Бекингем.
Надменный, в дипломатии корявый,
он думал, что такой абориген

как местный кардинал – ему не ровня,
что поп он и во Франции есть поп
и всё его могущество условно,
а речи – просто уксус иль сироп.

Стремился Лондон вновь в лице Парижа
союзником разжиться для войны
с испанцами, которые вольны
в Европе были хвастаться, что крыша

они для большинства земель и стран.
Филипп, их император – тот баран,
что в новые и в старые ворота,
не глядя, прётся – всех бодать охота!

Брак (или политический тандем)
с принцессой Генриеттою-Марией
задуман был (как средство от проблем),
как бы сейчас сказали, камарильей

из лондонских волков, лис и гиен,
которую возглавил Бекингем,
английский герцог, выбившись в премьеры.
Тщеславный лорд выстраивал карьеру

свою на том, чтоб сбить с испанцев спесь
и натравить на них, пусть и не весь,
но лучший цвет Европы, ради драки
за земли Нидерландов. Речь о благе

невесты, если шла, то не всерьёз.
Однако для французов встал вопрос,
как выдать замуж деву-католичку,
чтоб, не перерождаясь в еретичку,

она справляла в браке прежний культ.
Не дай Бог, протестанты вовлекут
принцессу в ересь, взяв её измором!
Министру сильной Франции, которым

в тот год стал кардинал де Ришелье,
совсем не улыбалась авантюра,
в которую тащил навеселе
лорд Бекингем – губа его не дура.

Как лорд ни ухитрялся, что есть сил,
прелат посланца быстро раскусил:
милорд, прикрывшись миссией эскорта,
повёл дела совсем иного сорта.

Отметим, забегая наперёд,
что мудрый кардинал, защитник трона,
дал лорду отворот и поворот.
Прелат был хитрый лис, а не ворона.

Милорд бы, как никто, имел навар
моральный от успеха в этом блице…
…Лорд внешне никогда не унывал
и обаял весь женский пол столицы.

Используя влиянье и свой вес,
во всю блистал посланник на досуге.
Ему, о чём весьма раздуты слухи,
кров предоставил герцог де Шеврез,
Мария де Шеврез – свои услуги…

Непревзойдённый дамский ухажёр,
атлет, красавец, пышущий здоровьем,
милорд на всех балах был не стажёр,
скорей, Амур – в делах любви не скромен.

Итак, Джордж Вильерс герцог Бекингем
средь нимф себя почувствовал сатиром.
Однако очень скоро некий крен
в своих пристрастьях всё же ощутИл он.

Однажды лорд дар речи потерял,
когда вдруг на балу увидел Анну:
глаза, как вишни, губы, как коралл,
и всё такое прочее, как манну

небесную, послал ему Господь
для самого большого искушенья.
Утратил под ногами лорд оплот,
мурашками покрылся сплошь он, шельма –
настолько у него взыграла плоть.

Не зря ему по-дружески граф Холланд,
при всём том, что Париж – гламурный город,
советовал вниманье обратить
на королеву Анну и продлить

тем самым эйфорию от Парижа.
Теперь лорд сам мечтал сойтись поближе
с испанкой – вызвать страсть иль можно лишь
поднять романом с Анной свой престиж.
* * *
Хотя Атос слыл молчуном со стажем,
Атоса Шарль пытался не впервой
всерьёз разговорить. Товарищ старший
пил больше, но общительно-живой

гасконец был готов поить и дальше.
Шанс выпал в разговоре тет-а-тет,
как если б при удачном репортаже,
из друга что-то выудить на свет.

Атос шутил, но вид имел угрюмый:
– Коль посвятить трактат людским сердцам,
есть многое на свете, друг мой юный,
что и не снилось нашим мудрецам.

Есть рост у сорняка, как и у злака.
А то, что завязалась с кем-то драка,
не повод ведь для вывода, что враг –
досадно получивший жизнь мудак.

Спросили вы не просто так, однако,
за что я ненавидел Каюзака
до встречи с ним у стен монастыря.
Любых гвардейцев, как ненастье, я

всегда воспринимал на горизонте.
– Был Каюзак противен вам вдвойне,
как будто дело в личной с ним войне…
– Хотите предысторию? Извольте.

Притом, что их Величество король
не столь авторитетен для гвардейцев,
как шеф их, красный герцог, всяко дельце,
которое творит их чёрный рой,

проходит под эгидой кардинала.
Их тактика нахальна и строга:
гвардейцы заклеймят вас, как врага,
коль против вы раскроете хлебало.

Беснуются гвардейцы каждый день,
коль кто-то негатива бросит тень
на образ кардинала. Короля же
они не чтят по собственной же блажи.

Сидел с одним знакомым скрипачом
я как-то в кабаке, и угощал он
меня, поскольку был я худощавым,
намазанным икрою калачом.

Икра была, я помню, как сейчас,
чернее, чем гвардейские мундиры.
А красная – как мантии окрас
их пламенного шефа. Все мудилы,

каких в Париже знаю из дворян,
служили, служат в роте кардинала.
Само собою, по глухим дворам
я счёты до кровавого финала

со многим из них сводил не раз.
Поскольку на затылке нету глаз,
не видел я, что за моей спиною
и за колонной, словно за стеною,

сидел с каким-то штатским Каюзак.
– Один?! И не привёл с собою свору,
чтоб поскорей затеять с вами ссору?!
– Возможно, там сидел он просто так –

друг друга не касались мы взаимно.
Но мой всегда к гвардейцам счёт велик!
Сам о гвардейцах и о шефе их
завёл я речь, не то чтобы наивно –

наоборот, жалел, что нет вокруг
меня ни одного кардиналиста.
– Вот так вот, – я сказал, – как мелких мух,
съест мушкетёр гвардейцев-скандалистов.

С икрою чёрной заглотнул я хлеб
и тостом завершил процесс жеванья:
– За то, чтобы в теченье пары лет
сбылось моё заветное желанье.

Забавной мне казалось то игрой
и я сказал о недруге заклятом:
– А этот хлебец с красною икрой
я съем, как съел бы нашего прелата.

– Как Каюзак терпел-то всё?! –Ах, да!
Как выяснилось позже, с Каюзаком
был кредитор. Смирен, как никогда,
гвардеец тосты слышал, но, под страхом

обидеть кредитора, сделал вид,
что только лишь ему вникать способен.
Испортил я гвардейцу аппетит.
Могу представить, как же был он злобен…

В игру включился пьяненький скрипач:
– Кого-то съесть? Да нет таких задач,
с которыми не справились бы… мы бы.
Лишить кого-то чести или нимба

есть шанс, не применяя вовсе шпаг,
посредством исключительно лишь смеха.
И кое-кто добился уж успеха.
Когда-то кардиналу в пух и прах

мечту его любовную небрежно
разбили так, что злоба, неизбежно
любви придав характер нелюбви,
коснулась и свидетелей, увы,

того невероятного позора,
из коего не выйти без потерь…
В ужасном гневе вылетел за дверь
прелат от королевы… Просто ссора

едва ли довела бы до надзора,
которому подвергнута теперь
бедняжка королева. Очень скоро
подверглась травле, словно дикий зверь,

подруга королевы – герцогиня
Мария де Шеврез. Чуть что, махина
сил государства волей Ришелье
из хохотушки сделает желе…

Развеяв всё моё недоуменье
по поводу его несвязных фраз,
скрипач мне рассказал, с каким волненьем
играл на скрипке, словно в первый раз,

он в Лувре сарабанду для прелата.
Смешно одет, прелат скакал, как шут,
не зная, что тайком его пасут.
Придворных скрипачей, считай, плеяда,

но этот удостоился один
участия в посмешище секретном,
по силе оскорбленья, несусветном,
как верный и серьёзный господин.

Скрипач не знал, какая невезуха
ждала его, поскольку Каюзак
(а поскандалить он – большой мастак)
настроил на прослушку оба уха.

Возник он, как из воздуха, столь злой,
что музыкант попахивать стал калом.
– А ну-ка, сударь, встаньте! Марш за мной –
я сам сейчас сведу вас с кардиналом!

– Позвольте, сударь! – встрял я тут как тут. –
Ведь это ж, коль не поняли, не скрою,
я, в силу мне лишь свойственных причуд,
сравнил прелата с красною икрою.

А вас, вот лично вас, я тоже вслух,
сравнил с козявкой из семейства мух.
Но если дворянин вы, а не муха,
я срежу слишком длинные два уха,

что лишний груз для вашей головы,
и вам же их скормлю, чтоб с голодухи
вы не таскались по чужим столам
и ужин не срывали господам!

– Дуэль была, конечно, самоцелью?
– Да, но в тот вечер был я очень пьян,
повёл себя отчасти, как буян,
и кончилось всё дракой, не дуэлью.

Разняли нас, когда, по горло сыт
общеньем с агрессивным Каюзаком
(а он был мною всё-таки избит),
я убедился, что скрипач мой, раком

проворно пятясь, выход отыскал.
Я Каюзака мордою таскал
усердно по столешнице за то, что
сказал он фи моим икричным тостам,

ещё за то, что, будто б поделом,
расквасил кулаком нос музыканту,
ну и за то, что раньше, чем к закату,
мне обещал смешать меня с дерьмом…