Фиолент
1
Остались вдали курских пашен лохматая грива
И желтых подсолнухов спелые Солнцу поклоны,
И мы подошли к зазубренному краю обрыва
Смотреть, как внизу состязаются в рокоте волны.
История пишется. Дела до судеб ей мало.
И кроится лихо границами сшитая карта.
Но, все же, ты знаешь, как долго тебя я искала
В мелькании станций за окнами жестких плацкартов.
А в древней Тавриде полынь огорчает свиданья,
Колышется море - широкая, вязкая лента,
Тревожные искры из отзвуков древних преданий,
И ты говоришь о страданьях святого Климента.
И небо застыло в багряном закатном укоре,
И волосы треплют античные гордые ветры.
Несчастный святой, своей гибелью двигавший море!
А мы нашей жизнью не можем сместить километры.
На грани эпох неуютно. Листая страницы
Проносятся бури, века подгоняя быстрее.
Послушай, как жалобно стонут над волнами птицы,
В их криках печальный, как вечность, мотив Орестеи.
2
Орест
Пилад:
Небо темнеет: то гаснет лампада, но тлеет лучина.
Орест:
Стали короткими дни, это - дорога в Аид.
Пилад:
Друг, как тебя излечить от покой омрачающих мыслей?
Орест:
Лекарем будет мне смерть, но и в Аиде найдут
Вопли терзающих душу и рвущих рассудок Эриний.
Пилад:
Ты - лишь орудье богов, но я теперь о другом.
(Прежде, подумай - богини лишь разум мутят, но не небо!)
Как-то в портовой таверне я видел скопленье народа,
Там, на вино добывая, старик говорил небылицы,
Будто, плутая в морях, они дальних пределов достигли,
Где Аполлон, лишь взойдя, колесницу обратно направил,
После над морем закатные отблески трепетно гасли,
С ветром, как будто иголки под кожу десятками впились,
Перья узорные, с неба упав, становились водою.
Море поутру покрылось стеклянною ломкою коркой,
Им на беду, той же коркой оделся и стройный корабль.
Только смеялась толпа, заглушив окончанье рассказа,
Ну а старик, опьянев, не справляясь с бессвязностью речи,
Все говорил про край света и странное темное море,
Позже уснул...
Орест:
И к чему мне теперь эти бредни?
Мало ль бродяг забавляет народ у портовых причалов!
Пилад:
Но оглянись же вокруг! Может, и прав был старик?
Орест:
О чем ты? Край земли в тебе вызвал дрожь?
Счастливый! Мне и смерть - безразличный звук.
И черным волнам тело отдал бы,
Когда в Аду меня не ждала бы
Тень Клитемнестры.
Ты про богов твердишь и про божий суд,
Но я открою тайну, и ты поймешь:
Мой меч рассудком лишь направлялся,
И Аполлон не смеет вмешаться -
На небе боги!
И я в бреду кричу про Эриний вид,
Боюсь когтей кровавых, провалов ртов,
Но только в мифах мучат богини,
Мой ужас носит здешнее имя:
Память и совесть.
Да, я был прав, закону отдав свой меч.
Но знал закон, как в детстве ласкает мать?
И сон один - дворец за садами,
Журчит водой по стесанным камням
Смех Клитемнестры.
А та сестра, чья смерть разбудила месть,
И тот отец, с которым мой славный гнев:
От них мне в снах следов не осталось,
Напрасно к прошлому обращаюсь -
Только легенды.
Ты знаешь, сколько проклят злосчастный род,
За чьи дела я должен держать ответ?
Тандал, Пелопс, Атрей -вызывали
Людей презренье. Боги рыдали!
Я - их потомок.
И Агамемнон, воин и мой отец,
Но чист ли он от списка кровавых дел?
И мне, Атриду, стало по чести
В цепи из зла, проклятий и мести
Точку поставить!
Знаю, Пилад, не удастся сломить твою стойкую верность,
Но я один испытать силу рока направлен богами.
Дай мне исполнить их волю - предаться спасительной смерти.
Должен без следа исчезнуть последний потомок Тандала,
Чтоб никого не толкало на казни от рода проклятье!
Но что за плач моим мыслям так верно и жалобно вторит?
Пилад:
Это лишь чайки - их крик, близкую землю сулят.
3
Плач Ифигении
Лучше жертвой быть - в алтаре забиться,
Чем ножом владеть - непреклонной жрицей.
Ах, зачем, отец, ты делил с богами
Сумерки Трои!
Здесь суровый край: белый ветер с неба,
Далеко внизу бьет о скалы море,
Сколько волн пройдет до родной Эллады,
Даже не знаю.
Иногда вдали вижу белый парус,
Всем молюсь богам -о, не приближайся,
Здесь суров закон: доля чужеземцев -
Чрево Богини.
Поднимаю нож, судорогой вздрогнет,
Красной влагой кровь пропитает камень.
А потом в ночи давят сон их лица
Воплем Эриний.
Мной утрачен счет дней и лет прошедших,
Боги! Почему я не стала жертвой?
Плоть свою и кровь дать богам отведать -
Это мгновенье.
Не виню отца. Он в пылу не ведал,
Что за лань сразят огненные стрелы.
Вызвать гнев богов и их божью милость -
Участь героев.
Видела вдали зарево пожара,
Показалось мне - Троя догорала.
Только не нашла в изможденном сердце
Гордость победы.
Волею своей их толкнула в битву,
Кто вернулся в дом, кто лежит убитый?
Жив ли мой отец? И Ахилл прекрасный -
Лучший из смертных.
Слышу дальний стон женщин Илиона,
Берега размыть могут эти слезы.
Прелесть всех цариц, всех богов капризы
Стоят ли смерти?
Летом со степи дует ветер слабый,
В нем горчит полынь - запахом Эллады.
Сколько стадий плыть до родного дома,
Кто мне ответит?
Снилось, что войду в синее я море,
С рук, души, одежд смою капли крови.
В голоса подруг мой вплетется голос
Радостной песней.
Бородатый тавр в грубой грязной шкуре
День и ночь сидит у тяжелой двери.
Ах, зачем, отец ты мне выбрал жребий
Местью богини.
4
Тот плач был подхвачен и слышен средь птичьего гама,
Когда чайки крыльями бьют по соленому ветру.
И я - чужеземка - явилась к развалинам храма,
Как будто кому-то себя приготовила в жертву.
Крутые обрывы и гроты и синие дали,
И волны о скалы - с отчаяньем самоубийцы.
Суровые Тавры те камни в бессилье топтали:
Орест уводил по воде и богиню и жрицу.
Им к храму идти сорок мраморных стертых ступеней,
Ступать тяжело, извлекая из гнева злословье,
И в нишу пустую упасть, разбивая колени,
И сбрызнуть алтарь чьей-то первой попавшейся кровью...
Народы, отхлынув, низводят богов до Аида,
Ножа не боясь, на алтарь забираются козы.
Но камни твои у меня принимают, Таврида,
Бескровную жертву - годами копимые слезы.
И сумерки тихо рисуют узоры возврата,
Шуршит под ногами трава Гераклейского лета.
И мыс Фиолент в фиолетовых струях заката,
И ты напряженно глядишь в огонек сигареты.
Осколки времен собираются взглядом в картины,
Проходят часы, создавая из прошлого сети,
Года на года наплывают, плетя паутины,
И эта любовь - из каких она вышла столетий?
Созвездья привычно займут свое место по небу,
Цикады трещат, навивая на сны небылицы.
И я снова вижу жестокую таврскую Деву,
Что требует в жертву посмевших нарушить границы.
Остались вдали курских пашен лохматая грива
И желтых подсолнухов спелые Солнцу поклоны,
И мы подошли к зазубренному краю обрыва
Смотреть, как внизу состязаются в рокоте волны.
История пишется. Дела до судеб ей мало.
И кроится лихо границами сшитая карта.
Но, все же, ты знаешь, как долго тебя я искала
В мелькании станций за окнами жестких плацкартов.
А в древней Тавриде полынь огорчает свиданья,
Колышется море - широкая, вязкая лента,
Тревожные искры из отзвуков древних преданий,
И ты говоришь о страданьях святого Климента.
И небо застыло в багряном закатном укоре,
И волосы треплют античные гордые ветры.
Несчастный святой, своей гибелью двигавший море!
А мы нашей жизнью не можем сместить километры.
На грани эпох неуютно. Листая страницы
Проносятся бури, века подгоняя быстрее.
Послушай, как жалобно стонут над волнами птицы,
В их криках печальный, как вечность, мотив Орестеи.
2
Орест
Пилад:
Небо темнеет: то гаснет лампада, но тлеет лучина.
Орест:
Стали короткими дни, это - дорога в Аид.
Пилад:
Друг, как тебя излечить от покой омрачающих мыслей?
Орест:
Лекарем будет мне смерть, но и в Аиде найдут
Вопли терзающих душу и рвущих рассудок Эриний.
Пилад:
Ты - лишь орудье богов, но я теперь о другом.
(Прежде, подумай - богини лишь разум мутят, но не небо!)
Как-то в портовой таверне я видел скопленье народа,
Там, на вино добывая, старик говорил небылицы,
Будто, плутая в морях, они дальних пределов достигли,
Где Аполлон, лишь взойдя, колесницу обратно направил,
После над морем закатные отблески трепетно гасли,
С ветром, как будто иголки под кожу десятками впились,
Перья узорные, с неба упав, становились водою.
Море поутру покрылось стеклянною ломкою коркой,
Им на беду, той же коркой оделся и стройный корабль.
Только смеялась толпа, заглушив окончанье рассказа,
Ну а старик, опьянев, не справляясь с бессвязностью речи,
Все говорил про край света и странное темное море,
Позже уснул...
Орест:
И к чему мне теперь эти бредни?
Мало ль бродяг забавляет народ у портовых причалов!
Пилад:
Но оглянись же вокруг! Может, и прав был старик?
Орест:
О чем ты? Край земли в тебе вызвал дрожь?
Счастливый! Мне и смерть - безразличный звук.
И черным волнам тело отдал бы,
Когда в Аду меня не ждала бы
Тень Клитемнестры.
Ты про богов твердишь и про божий суд,
Но я открою тайну, и ты поймешь:
Мой меч рассудком лишь направлялся,
И Аполлон не смеет вмешаться -
На небе боги!
И я в бреду кричу про Эриний вид,
Боюсь когтей кровавых, провалов ртов,
Но только в мифах мучат богини,
Мой ужас носит здешнее имя:
Память и совесть.
Да, я был прав, закону отдав свой меч.
Но знал закон, как в детстве ласкает мать?
И сон один - дворец за садами,
Журчит водой по стесанным камням
Смех Клитемнестры.
А та сестра, чья смерть разбудила месть,
И тот отец, с которым мой славный гнев:
От них мне в снах следов не осталось,
Напрасно к прошлому обращаюсь -
Только легенды.
Ты знаешь, сколько проклят злосчастный род,
За чьи дела я должен держать ответ?
Тандал, Пелопс, Атрей -вызывали
Людей презренье. Боги рыдали!
Я - их потомок.
И Агамемнон, воин и мой отец,
Но чист ли он от списка кровавых дел?
И мне, Атриду, стало по чести
В цепи из зла, проклятий и мести
Точку поставить!
Знаю, Пилад, не удастся сломить твою стойкую верность,
Но я один испытать силу рока направлен богами.
Дай мне исполнить их волю - предаться спасительной смерти.
Должен без следа исчезнуть последний потомок Тандала,
Чтоб никого не толкало на казни от рода проклятье!
Но что за плач моим мыслям так верно и жалобно вторит?
Пилад:
Это лишь чайки - их крик, близкую землю сулят.
3
Плач Ифигении
Лучше жертвой быть - в алтаре забиться,
Чем ножом владеть - непреклонной жрицей.
Ах, зачем, отец, ты делил с богами
Сумерки Трои!
Здесь суровый край: белый ветер с неба,
Далеко внизу бьет о скалы море,
Сколько волн пройдет до родной Эллады,
Даже не знаю.
Иногда вдали вижу белый парус,
Всем молюсь богам -о, не приближайся,
Здесь суров закон: доля чужеземцев -
Чрево Богини.
Поднимаю нож, судорогой вздрогнет,
Красной влагой кровь пропитает камень.
А потом в ночи давят сон их лица
Воплем Эриний.
Мной утрачен счет дней и лет прошедших,
Боги! Почему я не стала жертвой?
Плоть свою и кровь дать богам отведать -
Это мгновенье.
Не виню отца. Он в пылу не ведал,
Что за лань сразят огненные стрелы.
Вызвать гнев богов и их божью милость -
Участь героев.
Видела вдали зарево пожара,
Показалось мне - Троя догорала.
Только не нашла в изможденном сердце
Гордость победы.
Волею своей их толкнула в битву,
Кто вернулся в дом, кто лежит убитый?
Жив ли мой отец? И Ахилл прекрасный -
Лучший из смертных.
Слышу дальний стон женщин Илиона,
Берега размыть могут эти слезы.
Прелесть всех цариц, всех богов капризы
Стоят ли смерти?
Летом со степи дует ветер слабый,
В нем горчит полынь - запахом Эллады.
Сколько стадий плыть до родного дома,
Кто мне ответит?
Снилось, что войду в синее я море,
С рук, души, одежд смою капли крови.
В голоса подруг мой вплетется голос
Радостной песней.
Бородатый тавр в грубой грязной шкуре
День и ночь сидит у тяжелой двери.
Ах, зачем, отец ты мне выбрал жребий
Местью богини.
4
Тот плач был подхвачен и слышен средь птичьего гама,
Когда чайки крыльями бьют по соленому ветру.
И я - чужеземка - явилась к развалинам храма,
Как будто кому-то себя приготовила в жертву.
Крутые обрывы и гроты и синие дали,
И волны о скалы - с отчаяньем самоубийцы.
Суровые Тавры те камни в бессилье топтали:
Орест уводил по воде и богиню и жрицу.
Им к храму идти сорок мраморных стертых ступеней,
Ступать тяжело, извлекая из гнева злословье,
И в нишу пустую упасть, разбивая колени,
И сбрызнуть алтарь чьей-то первой попавшейся кровью...
Народы, отхлынув, низводят богов до Аида,
Ножа не боясь, на алтарь забираются козы.
Но камни твои у меня принимают, Таврида,
Бескровную жертву - годами копимые слезы.
И сумерки тихо рисуют узоры возврата,
Шуршит под ногами трава Гераклейского лета.
И мыс Фиолент в фиолетовых струях заката,
И ты напряженно глядишь в огонек сигареты.
Осколки времен собираются взглядом в картины,
Проходят часы, создавая из прошлого сети,
Года на года наплывают, плетя паутины,
И эта любовь - из каких она вышла столетий?
Созвездья привычно займут свое место по небу,
Цикады трещат, навивая на сны небылицы.
И я снова вижу жестокую таврскую Деву,
Что требует в жертву посмевших нарушить границы.
Метки:
