ЕФИМ. Глава 1

ЕФИМ

Поэма

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Авдей Архипыч – помещик
Аксиния Николаевна – жена помещика
Евдокия – ?белая? стряпуха (крепостная),
Обслуживала помещика и его жену.

Федот – конюх, (крепостной)
Глафира ?низкая? стряпуха (крепостная),
Жена Федота.
Ефим (крепостной) приёмный сын
Федота и Глафиры.

Семья ФоминЫх:
Пантелей (крепостной)
Агафья, жена Пантелея (крепостная),
Архип их сын (крепостной),
Пелагея дочь (крепостная),

Батюшка Протас – местный церковный
священник.

Ефросиния (крепостная) жительница
села ГорОшенки.
Мать и отец Ефросинии.
Подруги Ефросинии

Баянист.
Жители села.

ПРОЛОГ

Не долгий и не краткий мой рассказ,
Поведать вам историю о прошлом,
На три часа здесь будет пересказ,
Поэма о любви, а не о пошлом.
История сия меня томит,
Печальная развязка ждёт героя,
Мне сердце за него моё болит,
От вас, читатель, этого не скрою.
Уж не хотелось это мне писать,
Но я в сердцах запечатлеть обязан,
И я не смог с собою совладать,
Мне Музой этот стих, как луч, указан.
Она не раз нашептывала мне,
Историю сею, как тяжкий образ,
И я теперь уже созрел вполне,
И вот для рифмы сладкой весь я собран.
Заставить вас читать не в силах я,
Но рифма будет всем моя понятна,
Смогу я описать, всё не тая
Хоть мыслю я, бывает, и невнятно.
История - не выдумка, не блажь,
Почти две сотни лет с тех пор минуло,
Увидите вы тех времён мираж,
В меня, что Муза красочно вдохнула.
Коль страсти вам совсем не по душе,
Любовь, измена, крепостнОе право,
В строкАх вы скуку видите уже?
Возьмите-ка мобильник свой, что справа.
Найдёте вы в нём радость и тик-ток,
И жизнь без топора, без корки хлеба,
Кальяна сизо-серенький дымок,
И вид прекрасный с супернебоскрёба.
Гламурных дев и блёстки на щеках
В поэме этой блеклой не найдёте,
Купание в бассейнах в лепестках,
Увы, друзья, об этом не прочтёте.
Крестьянская здесь жизнь во всей красе,
Здесь пАрабки, помещики, стряпухи,
На праздник каша с маслом на овсе,
И панские здесь тайные утехи.
Мне модный критик скажет всё, как есть:
?Ну, тема эта ветхая, былая,
Старинных книг об этом всём не счесть,
Совсем другая жизнь теперь, лихая.
Никто теперь не бредит стариной,
Ушла та жизнь в те прошлые столетия,
Ты наше время рифмой обустрой,
И наших будней опиши соцветия.
Читать сие, уж скучно, даже мне,
Что было там, и так кругом все знают,
А ты всё прЕдан давней старине,
И многих твой посыл не удивляет.
Ты опиши убийство и грабёж,
Полковников продажных, матерщину,
Читателя тем самым привлечёшь,
Иль ловеласа - жаркого мужчину.
Открой ты шоу-бизнеса секрет,
Конечно, чтобы с примесью разврата,
Читатель должен страстью быть согрет,
Иль некого шпиона-дипломата.
Любовь на крайний случай опиши,
Не лишь бы с кем, а с инопланетянкой,
Рождением ребёнка заверши,
Чтоб стала эта тема всем загадкой.
Быть может, хоть тогда начнут читать,
Твою ни кем не прошеную лирику,
И в высшем свете будут обсуждать,
Тебя, ну как великого сатирика!"

Но я старинным веяньем дышу,
Всего мне ближе страсть и боль людская,
Сквозь призму лет на всё это гляжу
И думаю всё тягостно, вздыхая.
Ужель так люди жили в старину?
Плели обУвку, ветхую из лыка,
Я в прошлое на миг лишь загляну,
Тогда Россией правил царь – владыка.
В то время правил Александр Второй,
Земля ему пусть будет мягким пухом,
Не будет он фигурой ключевой,
Сейчас о нём уж много ходит слухов.
Но я слегка вас речью утомил,
Пора бы мне нАчать писать поэму
На чтенье я вас в гости пригласил,
И хочется открыть мне эту тему.
Тем более и Муза заждалАсь,
Напротив села милая подруга,
Ко мне она с утра уже рвалАсь
В письме она лишь только близорука.
Но в рифме ей, уж право, равных нет,
Словцом она играть, во всю горазда,
А я мир вижу только из газет,
И этим ошибаюсь очень часто.
Диктуй же, Муза, речи мне свои
Записывать я буду за тобою,
И правду от меня не утаи,
Но только не спеши, и с прямотою.

Глава первая

В селении далёком у реки,
Где роща холм красивый огибает,
Где красочно синеют васильки,
Где пчёлы мёд цветочный собирают,
Помещичье угодье там стоит,
Великий дом из брёвен сложен ладно,
Пёс Рыжий дом тот верно сторожит,
И дом отделан этот очень знатно.
Фундамент на полметра высоты
Уложен был из камня однорядно,
Уж нЕ было богаче красоты,
В округе было многим то понятно.
Ступени к дому добрые вели,
И поручни с резьбою грандиозной,
Они моё вниманье привлекли,
Имели вид колосьев грациозных.
Большие окна с крученой резьбой,
Окрашенные краской снежно-белой,
И ставни вид имели неплохой,
Со вкусом были сделаны и с мерой.
По фронту дома было три окна,
Широк был дом и важностью своею,
И крыша с черепицы сложенА,
Что слышу я от Музы, то и вею.
С других сторон ещё по два окна,
Балкон имелся с мощными опорами,
Под крышей формы резаной волна,
И любоваться можно здесь просторами.
Виднелось сверху дома две трубы,
С одной из них шёл дым едва заметный,
Ну что тут скажешь, всё без похвальбы,
Богатый дом, и модный, и отменный.
В том доме жил помещик средних лет,
Авдей Архипыч со своей супругой,
Он жизнью и судьбой был обогрет,
И чем-то, он похож был на бульдога.
Свисали щёки важно у него,
Багрянцем всё лицо его горело,
Имел Архипыч чинное брюшкО,
Медлительность в нём царская парила.
Всегда спокоен, важен, горделив,
Нерасторопен, словно утка в жире,
Ни где, ни в чём, ни как нетороплив,
И жил всю жизнь свою в ленивом мире.
Имение досталось от отцов,
Он с важностью хозяйской управлялся,
Закасывать не мог он рукавов,
За лёгкую работу только брался.

Жена его, Аксинья Николаевна,
Помещичьего рода.
Красавицею писаной была,
В одном лишь не додала ей природа,
За двадцать брака лет - не родила.
И к бабкам повитухам обращались.
В крещенские гадали на свече,
И банькою горячей насыщались,
И плакалась Авдею на плече.
Потом они с проблемой этой свыклись,
Ну, нЕ дал Бог – зачем кого винить?
И барскими делами пообвыклись,
И начали без деток дальше жить.
Что было там, правдиво я не знаю,
Как Муза мне диктует, так пишу,
Подробностей таких я избегаю,
И вешать не хочу я вам лапшу.
В Аксиньи ли была во всём проблема,
Или Авдей был семечками слаб,
Иль Муза в чём-то может, здесь незрима,
Но я всего лишь слова глупый раб.
Лезть в дебри тех столетий не пристало,
Я просто здесь описываю быт,
А Муза ничего не сообщала
Поэтому, сей факт здесь тонко скрыт.
Я сам здесь раб, подвержен дикой спешке,
За Музой надо шустро успевать,
Как на доске, подобен слабой пешке,
Ферзём мечтаю я в дальнейшем стать.
Она ко мне сегодня благосклонна,
Диктует строки лихо, невпопад
В хорошем настроеньи несомненно
Молва её течёт, как водопад.
Аксинья с тех пор давних обозлилась,
И стала как-то более груба,
На всех в округе тошно оскорбилась,
И речи недержания слабА.
Кричала на супруга, на стряпуху,
На крепостных помощников своих,
С соседями общалась очень сухо,
И не было людей дорогих.
Стряпуху по щеке могла ударить,
И конюха Федота оскорбить,
Без Умолку могла и тараторить,
Со злости и кувшин могла разбить.
Никто на нрав её не обижался,
Все знали, обозлило что её,
Авдей в её причуды не совался,
И в доме было славное житьё.
Ещё жила в том доме Евдокия,
Стряпуха, что варила им харчи,
Авдей с супругой жил как в эйфории,
Обычные времён тех богачи.
Всех постояльцев тамошнего дома,
Я чинно, своенравно описал,
Уж простенькая вышла аксиома,
Лишь часть хорошей жизни показал.
В избИще этой, как мы с вами знаем,
Три человека жили не таясь,
Их быт и нравы молча почитаем
Быть может, про себя и матерясь.
Авдей Архипыч, Аксинья Николаевна,
Стряпуха Евдокия, вот и всё,
А нравятся, не нравятся хозяева,
Посмотрим, что судьба им принесёт.

Я описал лишь часть той жизни барской,
Которая и слАдка, и легка,
А нрав Авдея был уж верно царский,
Корона его важно великА.
Но вам, читатель, я открою тайну,
Авдей жены боялся, как огня,
Аксиния была необычайно,
Скандально до стервозности вредна.
Архипыч выполнял распоряжения,
Ну что тут скажешь – Аксинья ведь жена,
И нет в том никакого прегрешения,
Она ведь шея, ну а он ?глава?.
Теперь я расскажу с большим желанием,
Что на подвОрке значилось у них,
С широким и благим очарованием,
Построек здесь не видно дорогих.
Гумно великой высоты стояло,
Складировали сено и зерно,
Пшеницы, и мешков муки немало,
В сарае было том припасено.
Коровник рядом, в стойле три коровы,
Конюшня тут же, добрых два коня,
Окрас у них коричнево-бордовый
Стояли к сену, морды прислоня.
В свинарнике три жирных свиноматки,
И дюжина молоденьких свиней,
Тут бегая, визжали за оградкой,
Присматривал за ними Пантелей,
И банька деревенская стояла,
Видать из свежих брёвен сложенА,
Пригожестью своею удивляла,
Соломой свежей, крыша сведена.
Уложены дрова у стенок баньки,
Колодка рядом и топор торчал,
Подвешены на стенке чьи-то санки,
И кот лениво в уголке дремал.
Тут куры, гуси по двору ходили,
Телеги две стояло у стены,
Авдей с женой кругом руководили,
При этом, не сгибая здесь спины.
Имел Авдей Архипыч и делянку,
Свой лес имел, гектаров семь земли,
Помещику положено по рангу,
И царские серебрены рубли.
В пяти верстах от этого жилища,
Там мельница стояла у реки,
То ихнее строение для пищи,
Трудились там, на пана мужики.
Хозяином там был Авдей, понятно,
Зерно молол он многим за рубли,
Копить любому деньги так отрадно,
Коль дома он, а мельница вдали.
Кто ж были эти, добрые все люди,
Которые трудились на него,
Но Музу здесь, я верю, не осудят,
Коль веданье её уж великО.

На территории барского подворка,
Поодаль от конюшни, семь шагов,
Левее и пониже от пригорка,
Крыжовника, где ряд растёт кустов,
Убогий дом стоял, не то лачужка,
Не то сарай из чёрных досок сбит,
Прости читатель – это развалюшка,
Но Муза описать мне всё велит.
Размером походил он на избушку,
Лишь маленькое, серое окно,
Внутри имел одну лишь комнатушку,
И печь в жилище, как заведено.

Всё были это люди крепостные,
Семь парабков в лачужке жили той,
Платил им пан деньжата батравые,
И подчевал их кашею густой.
ТрудИлися шесть дней они исправно,
А на седьмой - молиться в церковь шли,
И пОлбу они ели очень славно
Места своей работы берегли.
Другой ведь жизни батракИ не знали,
Детей рожали, старых берегли,
Взрослели и старели, умирали,
И долгие года сей жизни шли.
Трудились на Авдея неустанно,
Карман их ветхий был всё также пуст,
И будущее видели туманно,
И в дУшах их порой бывала грусть.
Пахали зЕмлю и дрова рубили,
Коней с утра вели на водопой,
Коров четыре раза в день доили,
И осенью варили суп грибной.
Картошку и садили, и копали,
А летом часто шли на сенокос,
Помещика карман приумножали,
И в барский дом не сунули свой нос.
Зерно, ячмень, пшеницу, рапс садили,
Мололи, обрабатывали, жгли,
Сушили, колотили, молотили,
За ягодами в лес с лукошком шли.
Окапывали яблони и груши,
Муку возили с паном продавать,
Свиней соломой обжигали туши,
Зимой в лачужке время коротать.
И яблоки мочили, и капусту,
Сушили себе нА зиму грибы,
Аксинья не давала всем им спуску,
Считала так, что все они глупЫ.
Все барские приказы выполняли,
Народ простой – ведь батраки они,
С помещиком в конфликты не вступали,
Попробуй-ка, возьми что измени.
Бывали случаи в других селениях,
Батрак против помещика восстал,
Стоял потом он долго на коленях,
И тридцать плёток хлёстких получал.
Не сжалился над ним лихой помещик,
С позором выгнал с бАза, навсегда,
И остальных, тем самым взял он в клЕщи,
И панска воля здесь была тверда.
Бродил тот крепостной по всем селениям,
Никто его не брал потом в рабы,
Не буду сотрясать я вас сомнениям,
Он умер тихо – рок такой судьбы.

(баз - двор, устаревшее)

Теперь велит мне Муза по порядку,
Всех парабков Авдея описать,
ЖилОсь им так, не то чтобы уж сладко,
О лучшем, всё же нечего мечтать.
Федот там, конюх, жил с женой Глафирой,
Стряпухой Глаша ?низкою? была,
Не будь, читатель, ты к словам придирой,
Она еду варила и пекла.
В тяжёлое то время и лихое,
Помещики имели двух стряпух,
Стряпуха ?белая?, то место золотое,
Стряпуха ?тёмная?, для парабатских рук.
К тому же, и коров она доила,
В лачужке печь топила до утра,
И птицу всю домашнюю кормила,
ПростА была и вовсе нехитра.
Домашний женский труд довольно тяжкий,
За всеми в хате вымой, прибери,
И вымыть все крестьянские рубашки,
Всех пОдчивать едой, в день раза три.
Детей Федот с Глафирой не имели,
Был маленький, но умер год прожив,
Потом они уж больше не хотели,
Не ведаю, в чём этот был мотив.
Лет двадцать ранее, жили вместе с ними,
Жена и муж, будь пухом им земля,
Простыми они были и благими,
Муж умер первый, супруга опослЯ.
Мальчонка пяти лет от них остался,
Батьки его Ефимом нарекли,
К Глафире он любовью отозвался,
Федот и Глаша ребёнка обрели.
Ефимушку воспитывали чинно,
Уж, как родного – Бог всему судья,
Не били, не ругали беспричинно,
Такая вот у них была семья.
Обычным рос мальчонкою Ефимка,
Болел он как-то часто по весне,
И было заболел он даже ?свинкой?,
Да всякого могло быть в старине.
Лечили и любили, как родного,
И ночи с ним не спали до зари,
Работали на пана до седьмого,
До пота, как известно, хоть умри.
Ефимка рос, хороший был мальчонка,
Но как-то от природы слишком хил,
Справлялся он с домашней работёнкой,
И нравом, и характером был мил.
УдИть на речку спозоранку бегал,
За ягодами в панский лес ходил,
Нырял он в речку здешнюю с разбега,
Конём как править, лихо изучил.
Навоз грузил, полол свеклу, картофель,
Дрова на зИму вскладчину рубил,
Из глины он учился делать кафель.
И мамку с папкой, как родных, любил.
Года летели птицею крылатой,
Окреп он, вырос, хлопец хоть куда,
И нЕ был он пока ещё женатый,
И весел, и шутлив был завсегда.

?Коней на переправе не меняют?,
Я вкратце описал Ефима жизнь,
Но долг мне мой, увы, не изменяет,
Описывать как есть без укоризн.
Ефимий будет главным здесь героем,
Читатель, догадался верно ты?
В дальнейшем всё, что будет, я не скрою,
И жизнь, и боль, и низость черноты.
Эпической поэму звать не сложно,
Здесь нет ни героизма, ни высот,
Но жизнь порой бывает так истошна,
В ней каверзный мерцает поворот.
Прелюдия всё это лишь к поэме,
Надолго я вас здесь не задержу,
Я тонко подведу вас к страшной теме,
И ложью я здесь вовсе не грешу.
Здесь фабула и ход событий дерзких,
Цепляться будут друг за друга враз,
Событий будет очень много мерзких,
Но я открою жизнь всю напоказ.

В лачужку Муза вновь меня толкает,
Чтоб в хижине жильцов всех описал,
Она себя молчаньем не терзает,
И быт, чтоб я красиво рассказал.
Теперь, как мы все знаем, в доме этом
Ефим, Глафира жили и Федот,
Коль был бы я совсем дрянным поэтом,
Не смог бы я найти всех рифм и нот.
Болтушка мне и в этом подсказала,
Ещё четыре жили крепостных,
Она ведь безошибочно считала,
Семья ещё жилА здесь ФоминЫх.
Пантелей:
Мужик высокий, крепкий, кучерявый,
Землю пахал, мешки с мукой таскал,
Имел он цвет лица всегда бордовый,
С женой Агафьей вместе проживал.
Их сын Архип и дочка Пелагея,
Ютились все под крышею одной,
Родились там же, с годами все взрослея,
Судьбы они не ведали другой.
Для них всех пан Авдей был благодетель,
Молились они робко на него,
Притом, при всём, ещё и работадатель
Жилось им всё ж у пана нелегко.
Архип с отцом на мельнице трудились,
И ездили с Федотом на покос,
В воскресный день говели и молились,
Гружёными возили сена воз.
СетЯми рыбу из реки таскали,
На ярмарку гусей везли, свиней,
Снопы на поле с бабами вязали,
Поили и кормили лошадей.
Коров в луга зелёные водили,
А сами лес валили у реки,
И деток в церкви маленьких крестили,
И барские трясли половики.
И женщины в труде не отставали,
Трудились крепостные, как могли,
Без лжи скажу – бывало и пахали,
Овсяные варили кисели.
И вымя у коров у барских мыли,
Сыры варили пану и себе,
Мужей своих и деток обшивали,
И рады были жизни и судьбе.

В селе порой хлопот не провернуться,
Зимою лишь от части, благодать,
Спокойствию в морозы улыбнуться,
Иль на лежанке сладостно поспать.
Скотина и зимой ухода хочет,
Попробуй накорми, и всем нарежь,
Лишь курица яйцо нести не хочет,
Похлёбку себе сваришь иль кулеш.
Зимой в лачужке сидя вышивали,
На прОдаж ткали здесь половики,
У лампы керосиновой скучали,
Для ловли гнули рыбные крючки.
Потом весна в Россию приходила,
Опять мужик с кобылкой шёл в поля,
Помещику во всём нужна раб сила,
Батрачные платил он опосля.
Батрачные - то слёзы, а не деньги.
Всю жизнь семья могла копить на дом,
Во всём уж были крохотны расценки,
В душе смеялся пан над мужиком.
В семье порой сапог купить не смели,
В плетёных лАптях хАживали все,
А если пару всё же заимели,
Обувке были рады, как красе.
Надеть их мог на праздник только батька,
И то бывало, только раз в году,
А сын просил: ?Ну дай, померить, тятька?,
Ещё пример я грустный приведу.
От барина мужик весьма зависим,
Надумал вдруг мужик купить земли,
То барин тут же купчую завысит,
Чтоб деньги мужика свести в нули.
Мужик опять к помещику привязан,
Своей земли и хаты личной нет,
До смерти жить он в парабках обязан,
А пан всегда одет, обут, согрет.
Авдей Архипыч барин был не глупый,
Он нужное число людей держал,
Зачем кормить кого-то миской супа?
Иль просто, чтоб работник проживал.
Четыре мужика в лачужке жили,
И бабы русских три – таков оплот,
Не бились, не ругались, не тужили,
И было дел у них невпроворот.
Ну что сказать, бывало и повздорят,
Уж Муза мне диктует всё, как есть,
И шутками себя же подзадорят,
И ?горькую? любили, и поесть.
И песни пели грустные, бывало,
Ох, как затянут, аж душа болит!
Судьба их вместе тяжкая сближала,
Поймёт поэму тот, кто жизнью бит.

Сюжет задуман мною здесь третичный,
Где ложь? Где правда? Вам не разобрать,
Конец поэмы вижу я трагичный,
Вам фабулу мою не разгадать.
Любовь здесь будет скоро – погодите,
Изнеженные чувства двух сердец,
Имейте вы терпенье и прочтите,
Лишь первой здесь главы идёт конец.
Себя сравнить я с Пушкиным не смею,
Он гений поэтических высот,
Но всё ж себя надеждой сладкой грею,
Что стих мой принесёт хоть малый плод.
А коль моя поэма всё же сгинет,
Средь тусклой и убогой мишуры,
Идею Муза новую подкинет,
Пусть даже песни все мои старЫ.
Очей я ваших, жаль, увы, не вижу,
В глазах чужих я многое прочту,
Я сам себя порою ненавижу,
И скрытым быть для многих предпочту.
Коль речь моя вас всех очаровала,
Сомненья червь пусть ум ваш не грызёт,
Читайте всё, что Муза мне сказала.
Она меня к главе второй ведёт.
События открою поэтапно,
И времени у вас не отниму,
Тем более, что рифма аккуратна,
Я предан стихотворному ярму.
А если нет в душе у вас терпения,
И лёгкой поэтической волны,
Зачем читать мои стихотворения,
Таких, как вы, уж верно пол страны.

К главе второй я с миром выхожу,
У строк своих вас силой не держу.