Песнь эпическая
1.
Мы слышали Его шаги. Мы слышали Его шаги. Когда рассветало небо над лесом: сосновым, берёзовым, еловым, осиновым — мы слышали Его шаги.
В тайных коморках сердца, бессловесного сердца, раздавались звуки Его шагов.
Как будто солнце шло с Востока на Запад и там садилось: погружалось во тьму — но однажды снова поднялось и пошло с Запада на Восток. И застыло на вершине небесной горы, освещая все бесконечные стороны: земли и моря, океаны и острова, степи и горные хребты, низменности и холмы.
И вот пришла женщина, одетая в чёрное и одетая в белое; одетая в чёрное и белое. Она говорила о Том, Который идёт с Востока на Запад и с Запада на Восток. Они не простят мне этих слов. Но останутся те, которые слышат Его шаги.
Они говорят, что не было нашей победы во вселенской войне, межпланетной войне, межгалактической войне. Они говорят нам: замолчите. Мы тысячи лет молчали и теперь мы молчим. Тысячи лет мы молчали, но победили в этой войне, и молчим об этом. Мы слушаем Его шаги.
2.
Эта война была кровавой и бескровной, самой кровавой и бескровной за всю историю мироздания. Мы проливали кровь и не чувствовали боли, мы отдавали жизни за красное, мы поднимали глаза к небу и видели пятиконечные звёзды. Сквозь дымные облака, пыльные, серые, красные облака мы видели пробивающиеся лучи, как первые ласточки весны — первые лучи сквозь осязаемо плотные облака. У нас не осталось ничего: ни одежды, ни вещей, чтоб положить в заплечный мешок. Обнажённый человек на голом поле. Вывернутом наизнанку поле. В этой земле даже черви не копошатся.
Пришла женщина с чёрным покрывалом в руках, имя этой женщины было: Ночь; она покрыла поле и обнажённого человека на нём. Последнее сбросил с себя человек, остался совсем налегке: два килограмма жёлтых костей, рёбра сломались под грузом земли, в лобной кости чернеет пролом, а пальцы по-прежнему что-то сжимают, дотронешься — и рассыплются в прах.
3.
Стоя на могильном кургане, на степном оборонном кургане, на природном холме, на возведённом холме — словно каменное изваяние — мы прислушивались к звукам в степи: мы слышали Его шаги.
Скоро ли Царь придёт и поднимет нашу землю над морями и океанами? Скоро ли поднимет нашу землю со дна прозрачного озера? Скоро ли поднимет нашу землю со дна гиблого болота? Океаны и моря, озёра и болота, реки и ручьи — все готовы отхлынуть, уйти, расступиться — лишь бы дать Ему светлый и чистый путь. Вселенные и галактики, планеты и звёзды, кометы и метеориты — все готовы отхлынуть, уйти, расступиться, лишь бы дать Ему светлый и чистый путь. Млечный путь.
Пришла женщина и начала говорить и петь. Она говорила и пела, словно первая птица весны. Она говорила: те, которые не простят мне этих слов—они услышат, придут, притекут бестелесными пальцами по земле, тени ползают по земле, по всей земле ползают тени, и негде от них укрыться. Вот если бы Он пришёл сразу со всех сторон, и встало бы солнце в самой верхней точке, тогда бы, возможно, тени умирали в самый момент своего рождения. Но не стоит желать того, чему ещё не время свершиться.
Они говорят: вы должны молчать. Если вы живые, то оставим вам глаза: можете смотреть во все стороны и видеть болезненную красоту и восхитительное разрушение. Вот просветлевшие облака на тёмном небе. Вот уходит в бесконечность вселенная степенных седых холмов. Седые холмы —старцы —певцы — Бояны —идут степенно, поют протяжно —и радость становится му’кой, а му’ка рождает радость. Словно мука’, из которой пекут белый и чёрный хлеб.
Женщина, одетая в белое и одетая в чёрное.
4.
Где же наши войска? Где же наши солдаты? Вот они стоят, плечом к плечу —братья — братья —не отличишь друг от друга —высокие —стройные —хвойные —вся Тайга — наше войско: какая злая воля обернула их в деревья? Деревья — мертвецы —сколько мертвецов готовы стать под наше знамя —белое, синее, красное знамя, красный флаг, красный стяг? Развевается на ветру наше знамя, резкие порывы треплют наше знамя, ураган раздирает вклочья наше знамя. Швеи-мастерицы сшивают наше знамя. Пришла женщина и принесла белое полотно. Белое погребальное полотно.
Они говорят нам: спите. Тогда вы точно будете молчать.
Я с детства слышу эту музыку, с детства, но никак не могла её высказать. И вот теперь музыка облекается в слова, в тугие, плотные, тяжёлые слова, слова утяжеляют музыку, дают бестелесной душе тугую плоть.
В раскатах грома мы слышали Его шаги. Слышали, но не могли никому рассказать, ибо нам был отдан приказ молчать.
5.
Но пришла женщина в белом платье, явилась среди уцелевших деревьев, и сказала: бойтесь мёртвых слов, ибо они умеют мстить тому, кто потревожит их покой.
Вы только подумайте: сколько тысяч лет я спала? Сколько тысяч лет я спала в хрустальном гробу, завёрнутая в белое покрывало? И надо мной склонялись братья: могучие дубы, кудрявые клёны, высокие тополя, суровые кедры; и надо мной склонялись сёстры: стройные берёзы, трепещущие осины, красноствольные сосны, лохматые ели. А через дыру в земле в один и тот же час светило солнце.
Гулкие звуки отдавались в земле всё громче и громче. И каждый из нас прикладывал ухо к земле, украдкой её целуя.
Но нет ничего, нет ничего, всё потонуло в серой мгле.
6.
Правда ли, что Город был побеждён городами?
Раньше у слов был адресат. Теперь слова разлетаются, словно мыльные пузыри: оболочка переливается, а внутри – пустота.
Звучала речь: Городу и Миру. И значит, нужно сказать про Город, то есть про Рим.
Город, Город, Всегород, притянул к себе страну и даже другие страны. Словно магнит на твоей главной площади, там, где Лобное место. Искусственные цветы здесь как будто живые. Словно волшебство оживляет их. Кто-то огромный лежит под землёй, сердце его – под Кремлём, а голова – в Замоскворечье. Но кровь его отравлена: тёмная вода, – ручьи его отравлены: мёртвая вода. Иногда он пытается освободиться и медленно поводит затёкшими конечностями.
Здесь можно слышать тысячи колоколов, но здесь не слышно Его шагов.
7.
На Севере ещё сохранились огромные деревянные дома, где раньше жили крестьянские семьи: мужья и жёны, отцы и матери, сыновья и дочери, тести и тёщи, свёкоры и свекрови, шурины и золовки, зятья и невестки. Все те, которых называли: Род. А на первом этаже, в хлеву, помещались животные: быки и коровы, жеребцы и кобылы, бараны и овцы, козлы и козы, боровы и свиньи, петухи и куры, селезни и утки, гуси и гусыни. И этот Ковчег плыл по волнам бескрайнего русского Севера.
Белые волны, Белое море, Беловодье. Белые глаза, чудь белоглазая. Белое небо низко нависло над заводью. Ночью слетает к подушке спящего мальчика белый ангел.
И женщина в белом пришла и села на край обрыва; она распустила волосы и развязала пояс. Она шептала чуть слышно: на Море-Окиане, на острове Буяне лежит камень Алатырь, растёт дуб мокрецкий, под ним — меч молодецкий. Заря-Заряница, красная девица, пришла и села, пряла и пела, путы развязала и так сказала: да будет слово моё крепко, и лепко. Ключ, замок, аминь.
8.
Синяя река разделяет город надвое. Вечное деление на две половины: когда же мы снова станем едины – как душа и плоть? Как гром и молния? Как лес и степь? Как умершие и живые?
А они говорят: забудьте. Про всё забудьте. Вот Сон-трава—усните; вот Плакун-трава—восплачьте. А мы им говорим: вот Разрыв-трава—разорвём ваши оковы; вот Одолень-трава—одолеем вас в честной битве.
А они говорят: вспомните, вспомните. Плыло кровавое облако в солнечном мареве. Вы сами себя хоронили и даже оставляли непогребёнными – так для чего пенять на других? То, что нужно забыть – забудьте, а этого забыть мы вам не позволим. Ибо мы – защитники вашего смирения, поборники вашей кротости. Ибо тому, кто не умеет двух слов связать, лучше молчать.
И мы замолкаем, но в воцарившейся тишине мы ещё отчётливей слышим Его шаги.
Но поднимается человек с огненными глазами и с пеною на устах начинает говорить: Мечта человечества – рана, которая вечно болит и кровоточит. Не могут её исцелить ни просвещение, ни обряды, ни труд бедняков, ни развлеченья богатых. Но можно на время забыть о ней, заглушив ещё большей болью и муками совести: этот путь – для сильных и для бесстрашных. Ибо как может человек, который помнит райские кущи, молочные реки-кисельные берега, теперь хоть на минуту забыться?
9.
Но почему же растут на земле добрые и сорные травы? Земля всем даёт пищу и воду, не разбирает, кто есть кто, все для неё – родные дети. Но вот начинает одна трава воевать против другой: вытесняет её, закрывает ей путь к солнцу, вынуждает её жить вечно согнутой или засохнуть. Так происходит борьба за территорию, за простор, за вольную волю.
Мы тоже искали красный цветок, мы тоже верили в то, что если сегодня – терпеть, то завтра настанет день, когда солнце застынет в зените и остановится время. Но мы не готовы были проливать невинную кровь – и за это они пригвоздили многих из нас к деревьям.
Пришла женщина в чёрном – чёрная лебедь – Дева Обида всплеснула крылами – воскликнула: Стойте! Куда вы – брат на брата – оглохли что ли – ветер, ветер все заглушает звуки.
Белый снег виднее на чёрном. Красная кровь виднее на белом. Некому искупить. Некому выкупить.
И когда скрипел под ногами снег, когда коченело тело, а мысли становились бессонными и невесомыми – мы слышали Его шаги.
10.
Но разве некому искупить? Разве некому выкупить? А как же тот, который молился перед смертью: Господи, дай мне ещё хоть раз понюхать краюху хлеба да погладить по голове малютку сына.
А потом он сказал, сказал, когда уже умер: запомните, мы победили в этой войне! Мёртвые храбрецы всегда побеждают трусов, оставшихся в живых. Для нас солнце уже не зайдёт. А на груди у меня имя моё. Я не возьму его с собой, но и вам не отдам. Словно в шкатулку, запрячу его в необозначенную могилу на сотни лет. Сколько нас там будет спать в обнимку?
Жаворонок, пропой панихиду. Заря, окропи нас росой.
11.
Шли орды – с юга – с востока – заполняли рынки, улицы, метро – шли орды – простите нас, а мы вас простили – обнимем друг друга, братья – как-никак в одной стране живём – уже не в одной.
Ткани золотые привозили, расшитые золотом ткани, говорили: солнце пропускает свои лучи через наши ткани. Нет, это золото из рудников, от которого слепнут боящиеся золота. Разве мало золота в нашей земле? Разве житницы – не наши клады? Разве поля пшеницы – не наши прииски? Сколько золота в нашей земле? Столько, что каждый считает себя нищим.
Придите, придите к нам, мы всех обнимем! Братья – нищие братья – рады привечать гостей – незваный гость хуже татарина. Татары шли, ковылю жгли. Вместо пшеницы ковыль развевается. Развеял ветер наше золото, наше счастье развеял. Буйный ветер в поле, Соловей-Разбойник. В Русском поле. Посмотри под рукой – видишь, пыль поднимается?
Тяжело ходить стреноженной лошади по полю. На лугу вокруг неё растут с тяжёлыми головками, нанизанными на тонкий стебель, колокольчики; маслянистые лепестки жёлтых купавок отливают медью и мёдом; белая кашка пушистая выбеливает пространство, размывает буйные краски луга; слитые в одно существо из двух, брат и сестра или жених и невеста – неизвестно – остались лишь имена: Иван-да-Марья; боязливые фиалки прячутся в тень, прижимаясь к земле.
Приходит вольный цыган с вольной песней, он распутывает лошадь – и та с весёлым ржанием убегает в степь.
12.
Братья дождались, пока богатырь уснёт, и разрубили его на мелкие части. А сами забрали его добычу и пришли к Отцу со словами: Мы победили в этой войне.
– Разве не вы были дворниками и привратниками – расчищали дорогу врагу и открывали ворота?
– Нет, это были не мы, это тебе приснилось. Может, в какой-то другой земле в Южном полушарии, где всё перевёрнуто вверх ногами. А мы искусством своим добывали победу в этой войне.
– Но где же ваш брат? Разве он не участвовал в этой войне?
– Брат наш упал на землю и сам себя разрубил на мелкие части, так что вовек не подняться ему.
Но вот в пространство между небом и землёю, туда, где под ветром склоняется ковыль в лучах заката, прилетает чёрно-белая птица, появляется женщина-птица. По всей земле, когда-то единой земле, по всей потрескавшейся от жары и предательства чёрной, серой, бурой земле она собирает части богатыря. Она складывает их в нужном порядке и прыскает мёртвой водой. И вот он лежит на земле, огромный, неподвижный, с открытыми бессмысленными глазами, которые проглатывают облака. И так бы, кажется, оставить его – пусть будет экспонатом в музее. Но женщина прыскает его живой водой. И вот он моргает, медленно шевелит рукой, потом другой, потом ступнями, и вот – встаёт. И правая нога его стоит на Белом море, а левая подпирает Гималаи.
13.
Но снова кто-то выходит на площадь – священнодействует – с книгой в руке – упала с неба огромная книга – в ней обо всём на свете – Голубиная книга – такая, в красной обложке – её написал такой – с окладистой бородой – ещё на школьной стене висел над доской – нет, не в Красном углу – хотя как будто в Красном углу. Потом ещё висел другой, но этот уже совсем не тот, о нём и говорить не принято в приличном обществе.
Да мало ли кто там висел. Да мало ли кто писал книги, в которых сказано обо всём на свете. Евангелия от Маркса. Да мало ли кто.
Лилипуты натянули верёвочку, и великан об неё споткнулся.
И появилось другое лицо. В сигаретном дыму лицо. Змеится призраком, нечёткие очертания. Ядовитая улыбка на губах. Нарочитая тоска в глазах. Называет себя поэтом. Называет себя другим, а впрочем обычным человеком. В каждом человеке есть немного поэта, особенно в эпоху перелома. Сколько же боли может вместить человеческое сердце, сочувствия к братьям, маленьким, раздавленным большой Эпохой?
Вот он пришёл, новый певец земли Русской, в одежде плакальщицы пришёл справлять весёлую тризну.
Глядит с иконы печальный последний русский Царь. Слёзы текут по щекам: разворовали всё. Странная эта неоскудеваемая чаша: сколько из неё ни возьмёшь, всё останется в преизбытке – соблазнять потомков на повторные преступления.
14.
– Ты воспой, птица Стратим, старинную нашу песню!
– Я бы и рада воспеть, да голоса нет докричаться во все уголки великой Руси.
– А ты призови себе на подмогу четыре ветра, пускай разносят слова старинной нашей песни во все уголки великой Руси!
– Я бы и рада призвать на подмогу четыре ветра, да они не слушаются приказов. Вольные ветры сами себе господа.
– А мы тогда приклоним головы наши к земле и услышим слова старинной нашей песни.
– Кто приклонит головы к земле, тот услышит слова старинной нашей песни, а иные пускай себе живут как вольные ветры.
Мы слышали Его шаги. Мы слышали Его шаги. Когда рассветало небо над лесом: сосновым, берёзовым, еловым, осиновым — мы слышали Его шаги.
В тайных коморках сердца, бессловесного сердца, раздавались звуки Его шагов.
Как будто солнце шло с Востока на Запад и там садилось: погружалось во тьму — но однажды снова поднялось и пошло с Запада на Восток. И застыло на вершине небесной горы, освещая все бесконечные стороны: земли и моря, океаны и острова, степи и горные хребты, низменности и холмы.
И вот пришла женщина, одетая в чёрное и одетая в белое; одетая в чёрное и белое. Она говорила о Том, Который идёт с Востока на Запад и с Запада на Восток. Они не простят мне этих слов. Но останутся те, которые слышат Его шаги.
Они говорят, что не было нашей победы во вселенской войне, межпланетной войне, межгалактической войне. Они говорят нам: замолчите. Мы тысячи лет молчали и теперь мы молчим. Тысячи лет мы молчали, но победили в этой войне, и молчим об этом. Мы слушаем Его шаги.
2.
Эта война была кровавой и бескровной, самой кровавой и бескровной за всю историю мироздания. Мы проливали кровь и не чувствовали боли, мы отдавали жизни за красное, мы поднимали глаза к небу и видели пятиконечные звёзды. Сквозь дымные облака, пыльные, серые, красные облака мы видели пробивающиеся лучи, как первые ласточки весны — первые лучи сквозь осязаемо плотные облака. У нас не осталось ничего: ни одежды, ни вещей, чтоб положить в заплечный мешок. Обнажённый человек на голом поле. Вывернутом наизнанку поле. В этой земле даже черви не копошатся.
Пришла женщина с чёрным покрывалом в руках, имя этой женщины было: Ночь; она покрыла поле и обнажённого человека на нём. Последнее сбросил с себя человек, остался совсем налегке: два килограмма жёлтых костей, рёбра сломались под грузом земли, в лобной кости чернеет пролом, а пальцы по-прежнему что-то сжимают, дотронешься — и рассыплются в прах.
3.
Стоя на могильном кургане, на степном оборонном кургане, на природном холме, на возведённом холме — словно каменное изваяние — мы прислушивались к звукам в степи: мы слышали Его шаги.
Скоро ли Царь придёт и поднимет нашу землю над морями и океанами? Скоро ли поднимет нашу землю со дна прозрачного озера? Скоро ли поднимет нашу землю со дна гиблого болота? Океаны и моря, озёра и болота, реки и ручьи — все готовы отхлынуть, уйти, расступиться — лишь бы дать Ему светлый и чистый путь. Вселенные и галактики, планеты и звёзды, кометы и метеориты — все готовы отхлынуть, уйти, расступиться, лишь бы дать Ему светлый и чистый путь. Млечный путь.
Пришла женщина и начала говорить и петь. Она говорила и пела, словно первая птица весны. Она говорила: те, которые не простят мне этих слов—они услышат, придут, притекут бестелесными пальцами по земле, тени ползают по земле, по всей земле ползают тени, и негде от них укрыться. Вот если бы Он пришёл сразу со всех сторон, и встало бы солнце в самой верхней точке, тогда бы, возможно, тени умирали в самый момент своего рождения. Но не стоит желать того, чему ещё не время свершиться.
Они говорят: вы должны молчать. Если вы живые, то оставим вам глаза: можете смотреть во все стороны и видеть болезненную красоту и восхитительное разрушение. Вот просветлевшие облака на тёмном небе. Вот уходит в бесконечность вселенная степенных седых холмов. Седые холмы —старцы —певцы — Бояны —идут степенно, поют протяжно —и радость становится му’кой, а му’ка рождает радость. Словно мука’, из которой пекут белый и чёрный хлеб.
Женщина, одетая в белое и одетая в чёрное.
4.
Где же наши войска? Где же наши солдаты? Вот они стоят, плечом к плечу —братья — братья —не отличишь друг от друга —высокие —стройные —хвойные —вся Тайга — наше войско: какая злая воля обернула их в деревья? Деревья — мертвецы —сколько мертвецов готовы стать под наше знамя —белое, синее, красное знамя, красный флаг, красный стяг? Развевается на ветру наше знамя, резкие порывы треплют наше знамя, ураган раздирает вклочья наше знамя. Швеи-мастерицы сшивают наше знамя. Пришла женщина и принесла белое полотно. Белое погребальное полотно.
Они говорят нам: спите. Тогда вы точно будете молчать.
Я с детства слышу эту музыку, с детства, но никак не могла её высказать. И вот теперь музыка облекается в слова, в тугие, плотные, тяжёлые слова, слова утяжеляют музыку, дают бестелесной душе тугую плоть.
В раскатах грома мы слышали Его шаги. Слышали, но не могли никому рассказать, ибо нам был отдан приказ молчать.
5.
Но пришла женщина в белом платье, явилась среди уцелевших деревьев, и сказала: бойтесь мёртвых слов, ибо они умеют мстить тому, кто потревожит их покой.
Вы только подумайте: сколько тысяч лет я спала? Сколько тысяч лет я спала в хрустальном гробу, завёрнутая в белое покрывало? И надо мной склонялись братья: могучие дубы, кудрявые клёны, высокие тополя, суровые кедры; и надо мной склонялись сёстры: стройные берёзы, трепещущие осины, красноствольные сосны, лохматые ели. А через дыру в земле в один и тот же час светило солнце.
Гулкие звуки отдавались в земле всё громче и громче. И каждый из нас прикладывал ухо к земле, украдкой её целуя.
Но нет ничего, нет ничего, всё потонуло в серой мгле.
6.
Правда ли, что Город был побеждён городами?
Раньше у слов был адресат. Теперь слова разлетаются, словно мыльные пузыри: оболочка переливается, а внутри – пустота.
Звучала речь: Городу и Миру. И значит, нужно сказать про Город, то есть про Рим.
Город, Город, Всегород, притянул к себе страну и даже другие страны. Словно магнит на твоей главной площади, там, где Лобное место. Искусственные цветы здесь как будто живые. Словно волшебство оживляет их. Кто-то огромный лежит под землёй, сердце его – под Кремлём, а голова – в Замоскворечье. Но кровь его отравлена: тёмная вода, – ручьи его отравлены: мёртвая вода. Иногда он пытается освободиться и медленно поводит затёкшими конечностями.
Здесь можно слышать тысячи колоколов, но здесь не слышно Его шагов.
7.
На Севере ещё сохранились огромные деревянные дома, где раньше жили крестьянские семьи: мужья и жёны, отцы и матери, сыновья и дочери, тести и тёщи, свёкоры и свекрови, шурины и золовки, зятья и невестки. Все те, которых называли: Род. А на первом этаже, в хлеву, помещались животные: быки и коровы, жеребцы и кобылы, бараны и овцы, козлы и козы, боровы и свиньи, петухи и куры, селезни и утки, гуси и гусыни. И этот Ковчег плыл по волнам бескрайнего русского Севера.
Белые волны, Белое море, Беловодье. Белые глаза, чудь белоглазая. Белое небо низко нависло над заводью. Ночью слетает к подушке спящего мальчика белый ангел.
И женщина в белом пришла и села на край обрыва; она распустила волосы и развязала пояс. Она шептала чуть слышно: на Море-Окиане, на острове Буяне лежит камень Алатырь, растёт дуб мокрецкий, под ним — меч молодецкий. Заря-Заряница, красная девица, пришла и села, пряла и пела, путы развязала и так сказала: да будет слово моё крепко, и лепко. Ключ, замок, аминь.
8.
Синяя река разделяет город надвое. Вечное деление на две половины: когда же мы снова станем едины – как душа и плоть? Как гром и молния? Как лес и степь? Как умершие и живые?
А они говорят: забудьте. Про всё забудьте. Вот Сон-трава—усните; вот Плакун-трава—восплачьте. А мы им говорим: вот Разрыв-трава—разорвём ваши оковы; вот Одолень-трава—одолеем вас в честной битве.
А они говорят: вспомните, вспомните. Плыло кровавое облако в солнечном мареве. Вы сами себя хоронили и даже оставляли непогребёнными – так для чего пенять на других? То, что нужно забыть – забудьте, а этого забыть мы вам не позволим. Ибо мы – защитники вашего смирения, поборники вашей кротости. Ибо тому, кто не умеет двух слов связать, лучше молчать.
И мы замолкаем, но в воцарившейся тишине мы ещё отчётливей слышим Его шаги.
Но поднимается человек с огненными глазами и с пеною на устах начинает говорить: Мечта человечества – рана, которая вечно болит и кровоточит. Не могут её исцелить ни просвещение, ни обряды, ни труд бедняков, ни развлеченья богатых. Но можно на время забыть о ней, заглушив ещё большей болью и муками совести: этот путь – для сильных и для бесстрашных. Ибо как может человек, который помнит райские кущи, молочные реки-кисельные берега, теперь хоть на минуту забыться?
9.
Но почему же растут на земле добрые и сорные травы? Земля всем даёт пищу и воду, не разбирает, кто есть кто, все для неё – родные дети. Но вот начинает одна трава воевать против другой: вытесняет её, закрывает ей путь к солнцу, вынуждает её жить вечно согнутой или засохнуть. Так происходит борьба за территорию, за простор, за вольную волю.
Мы тоже искали красный цветок, мы тоже верили в то, что если сегодня – терпеть, то завтра настанет день, когда солнце застынет в зените и остановится время. Но мы не готовы были проливать невинную кровь – и за это они пригвоздили многих из нас к деревьям.
Пришла женщина в чёрном – чёрная лебедь – Дева Обида всплеснула крылами – воскликнула: Стойте! Куда вы – брат на брата – оглохли что ли – ветер, ветер все заглушает звуки.
Белый снег виднее на чёрном. Красная кровь виднее на белом. Некому искупить. Некому выкупить.
И когда скрипел под ногами снег, когда коченело тело, а мысли становились бессонными и невесомыми – мы слышали Его шаги.
10.
Но разве некому искупить? Разве некому выкупить? А как же тот, который молился перед смертью: Господи, дай мне ещё хоть раз понюхать краюху хлеба да погладить по голове малютку сына.
А потом он сказал, сказал, когда уже умер: запомните, мы победили в этой войне! Мёртвые храбрецы всегда побеждают трусов, оставшихся в живых. Для нас солнце уже не зайдёт. А на груди у меня имя моё. Я не возьму его с собой, но и вам не отдам. Словно в шкатулку, запрячу его в необозначенную могилу на сотни лет. Сколько нас там будет спать в обнимку?
Жаворонок, пропой панихиду. Заря, окропи нас росой.
11.
Шли орды – с юга – с востока – заполняли рынки, улицы, метро – шли орды – простите нас, а мы вас простили – обнимем друг друга, братья – как-никак в одной стране живём – уже не в одной.
Ткани золотые привозили, расшитые золотом ткани, говорили: солнце пропускает свои лучи через наши ткани. Нет, это золото из рудников, от которого слепнут боящиеся золота. Разве мало золота в нашей земле? Разве житницы – не наши клады? Разве поля пшеницы – не наши прииски? Сколько золота в нашей земле? Столько, что каждый считает себя нищим.
Придите, придите к нам, мы всех обнимем! Братья – нищие братья – рады привечать гостей – незваный гость хуже татарина. Татары шли, ковылю жгли. Вместо пшеницы ковыль развевается. Развеял ветер наше золото, наше счастье развеял. Буйный ветер в поле, Соловей-Разбойник. В Русском поле. Посмотри под рукой – видишь, пыль поднимается?
Тяжело ходить стреноженной лошади по полю. На лугу вокруг неё растут с тяжёлыми головками, нанизанными на тонкий стебель, колокольчики; маслянистые лепестки жёлтых купавок отливают медью и мёдом; белая кашка пушистая выбеливает пространство, размывает буйные краски луга; слитые в одно существо из двух, брат и сестра или жених и невеста – неизвестно – остались лишь имена: Иван-да-Марья; боязливые фиалки прячутся в тень, прижимаясь к земле.
Приходит вольный цыган с вольной песней, он распутывает лошадь – и та с весёлым ржанием убегает в степь.
12.
Братья дождались, пока богатырь уснёт, и разрубили его на мелкие части. А сами забрали его добычу и пришли к Отцу со словами: Мы победили в этой войне.
– Разве не вы были дворниками и привратниками – расчищали дорогу врагу и открывали ворота?
– Нет, это были не мы, это тебе приснилось. Может, в какой-то другой земле в Южном полушарии, где всё перевёрнуто вверх ногами. А мы искусством своим добывали победу в этой войне.
– Но где же ваш брат? Разве он не участвовал в этой войне?
– Брат наш упал на землю и сам себя разрубил на мелкие части, так что вовек не подняться ему.
Но вот в пространство между небом и землёю, туда, где под ветром склоняется ковыль в лучах заката, прилетает чёрно-белая птица, появляется женщина-птица. По всей земле, когда-то единой земле, по всей потрескавшейся от жары и предательства чёрной, серой, бурой земле она собирает части богатыря. Она складывает их в нужном порядке и прыскает мёртвой водой. И вот он лежит на земле, огромный, неподвижный, с открытыми бессмысленными глазами, которые проглатывают облака. И так бы, кажется, оставить его – пусть будет экспонатом в музее. Но женщина прыскает его живой водой. И вот он моргает, медленно шевелит рукой, потом другой, потом ступнями, и вот – встаёт. И правая нога его стоит на Белом море, а левая подпирает Гималаи.
13.
Но снова кто-то выходит на площадь – священнодействует – с книгой в руке – упала с неба огромная книга – в ней обо всём на свете – Голубиная книга – такая, в красной обложке – её написал такой – с окладистой бородой – ещё на школьной стене висел над доской – нет, не в Красном углу – хотя как будто в Красном углу. Потом ещё висел другой, но этот уже совсем не тот, о нём и говорить не принято в приличном обществе.
Да мало ли кто там висел. Да мало ли кто писал книги, в которых сказано обо всём на свете. Евангелия от Маркса. Да мало ли кто.
Лилипуты натянули верёвочку, и великан об неё споткнулся.
И появилось другое лицо. В сигаретном дыму лицо. Змеится призраком, нечёткие очертания. Ядовитая улыбка на губах. Нарочитая тоска в глазах. Называет себя поэтом. Называет себя другим, а впрочем обычным человеком. В каждом человеке есть немного поэта, особенно в эпоху перелома. Сколько же боли может вместить человеческое сердце, сочувствия к братьям, маленьким, раздавленным большой Эпохой?
Вот он пришёл, новый певец земли Русской, в одежде плакальщицы пришёл справлять весёлую тризну.
Глядит с иконы печальный последний русский Царь. Слёзы текут по щекам: разворовали всё. Странная эта неоскудеваемая чаша: сколько из неё ни возьмёшь, всё останется в преизбытке – соблазнять потомков на повторные преступления.
14.
– Ты воспой, птица Стратим, старинную нашу песню!
– Я бы и рада воспеть, да голоса нет докричаться во все уголки великой Руси.
– А ты призови себе на подмогу четыре ветра, пускай разносят слова старинной нашей песни во все уголки великой Руси!
– Я бы и рада призвать на подмогу четыре ветра, да они не слушаются приказов. Вольные ветры сами себе господа.
– А мы тогда приклоним головы наши к земле и услышим слова старинной нашей песни.
– Кто приклонит головы к земле, тот услышит слова старинной нашей песни, а иные пускай себе живут как вольные ветры.
Метки:
