Проводник
Дневник Шелеста
19.01
Мы были последними пассажирами трамвая в эту ночь и, облюбовав заднюю площадку, бились рёбрами и локтями о поручень под окном. Ожидая с минуты на минуту услышать: ?В депо?, я сомневался, что мы дотянем до поворота — металический корпус поскрипывал, бросался вперёд рывками, лампы мигали, подолгу оставляя нас в темноте, зато снаружи щедро — истерично — рассыпались искры и, скатываясь по стеклу, гасли в облепленных снегом ветках и проводах. Рельсы терялись в сумраке, залёгшем там, где улица резко ныряла вниз.
— Похоже на рентген лёгких с метастазами, — выдал Шорох, на секунду вытащив правый наушник. — Их так и называют: ?снежок?. Недавно узнал. Буря в груди. Звучит волнующе, а на деле — мерзость.
— Спасибо, — искренне сказал я, приглушив плеер. — Любопытный факт.
Исток мрачных ассоциаций не составлял для меня тайны: в прошедшем году родня Шороха принялась скоропостижно и массово вымирать, однако ни к кому из свежих покойников Шорох не был привязан — его волновали лишь собственная смертность и дурная наследственность — так что я с наслаждением проникся заколдованной бесприютностью, исполненным самолюбования отчаянием, поверил, что мы потеряны, что нам некуда и незачем ехать, что мы остались одни во всём мире, поэтому вздрогнул, обнаружив, что за нами следует другой трамвай — то отставая метра на три, то прижимаясь вплотную. Ни номер маршрута, ни стекло водительской кабины рассмотреть не удалось, будто наш преследователь состоял из густой темноты, не считая матовой желтизны фар, похожих на пару немигающих глаз.
Готов поклясться: трамвай, в котором ехали мы, издал судорожный вздох.
Наблюдать за преследователем было жутко и приятно. Он не нуждался в водителе, электричестве, рельсах; в его плавном движении по заметённому снегом склону была зловещая торжественность, намерение, воля.
Я перевёл взгляд на своего спутника — как раз вовремя, чтобы заметить улыбку мечтательную и удовлетворённую, я бы даже сказал, сладострастную.
— Что, понравился адский трамвайчик? — ухмыльнулся я.
Шорох фыркнул.
— Ещё бы. Это же выходец, верней, выползец с изнанки — охотник, преследователь, проводник, собиратель тех, кому пора.
Я выключил плеер — за всхлипами нашего трамвая разбирать слова было и так нелегко.
— Днём его не увидишь, но если уж он сел на хвост, то следует за добычей неотступно, караулит ночами, — продолжал Шорох, не заметив, что я бесцеремонно выдернул у него наушник. — Трамвай, за которым идёт проводник, сначала ощущает смутную тревогу, потом смертную тоску и в последние часы — панику. Чуешь, наш уже на финальной стадии?
— Жуть какая, — выдохнул я с восхищением.
— Не жуть. Конечно, трамвай переживает несколько неприятных недель, но ведь до них он просто железка, — Шорох саданул кулаком по стене, я невольно поморщился, — и вообще ничего не переживает!
— По-твоему, неделька терзаний пробуждает самосознание? Почему нет. А что потом?
— Когда трамвай совсем готов, проводник забирает его, — Шорох пожал плечами. — На изнанку, на ту сторону, в город, который прячется под этим, видимым.
— Там ему лучше?
— Без понятия, я там не был, — замкнулся Шорох.
?Ты постоянно одной ногой не здесь, — подумал я, — но если и не там, то где??. Стало ещё страшней и веселей, ибо Шорох — как водится, в чёрном, с маниакально блестящими глазами — вполне сошёл бы за охотника и проводника. Может, он был рядом все эти годы только ради того, чтобы сейчас запугать меня и препроводить, тёпленького, на ту сторону? Было бы забавно.
Однако порядочного трамвая из меня не вышло: смутная тревога никак не перерастала в смертную тоску, ужаса перед неизвестностью я не испытывал, зато проснулось жгучее любопытство естествоиспытателя.
— Слушай, а как проводник забирает добычу? Хватает за рога и тащит?
— Скорей поглощает и тащит.
— А вместе с нами поглотит? — я чуть не подпрыгивал на месте.
— Боюсь, мы для этого слишком... — Шорох зажмурился, подбирая слово. — Антропоморфные.
— А проводник его просто обволочёт, или там, под фарами, пасть откроется?
— Не знаю, а это важно?
— Конечно, важно! Я хочу это видеть!
Мне ведь всегда интересно не ЧТО происходит, а КАК.
— ТРАМВАЙ СЛЕДУЕТ В ДЕПО!
За помехами мы скорей догадались о смысле объявления, чем услышали его. Нас вновь мотнуло, трамвай дёрнулся, остановился и весь как-то сжался. Двери открылись, в них потянуло влагой и холодом. Из кабины показался водитель в оранжевой жилетке и с ломом в руках.
— Молодые люди, вылазим!
— Нет такого слова! — отозвался я.
Обычно я очень вежливый и покладистый — признанный хам у нас Шорох, но в определённых ситуациях приходится являть миру истинное лицо.
— Чтоб вас тут не было, когда вернусь!
Мой суровый, но отнюдь не враждебно настроенный собеседник отправился переводить стрелки, а Шорох вцепился мне в рукав. Было от чего: за окном не осталось ни улицы, ни деревьев, ни снега, ни неба — всё заслонил преследователь. Уже ни сантиметра не разделяло его и добычу, но он продолжал расти, потому что приближался. Я замер, предвкушая, что прямо сейчас увижу нечто, чего никогда в жизни не видел, и до меня не сразу дошло, что звук, идущий слева, это голос: — ?Пойдём отсюда?.
Я не двинулся, Шорох сгрёб меня за шиворот и потащил.
Должно быть, он забыл, что у трамваев старого образца имеются ступени — или у меня запутались ноги, потому что смотрел я только в заднее стекло, боясь пропустить самое интересное: так или иначе, мы потеряли равновесие и рухнули в коричневую жижу.
?Прощай, новая куртка?, — подумал я.
— Плеер! Плеер в луже? — тряс меня Шорох.
— В кармане, что ему сделается!
Я успокоил своего музыкально-зависимого товарища машинально, через секунду опомнился, оглянулся — никакого трамвая поблизости не было. Закончивший работу водитель застыл с открытым ртом и ломом в руках.
— Забрал! Правда забрал! — торжествующе заржал Шорох, а потом резко умолк.
Я встал, помог подняться ему, осведомился:
— Ты чего сник?
— Прости, мне так стыдно, не знаю, что на меня нашло, такой шанс...
Тут стало ясно, что пришла моя очередь играть в ответственного человека, посему я утащил Шороха с проезжей части и воззвал к тому, что заменяет нам разум:
— Отставить самобичевание. Вдруг проводник не мог забрать добычу с нами внутри? Зачем длить агонию готового к переходу трамвая? А если мог? Я вовсе не мечтаю утратить антропоморфность и превратиться в поручень или огнетушитель.
Шорох повеселел — или просто сделал вид, что поверил мне. А я, не попавший контрабандой в город, который прячется под видимым, не разобравшийся, как именно проводник забирал своего подопечного? Я утешился наличием собственного проводника, не подозревающего о масштабе моих запросов и глубине моего доверия, но регулярно подкармливающего меня бесполезными знаниями и не менее бесполезными чудесами.
Я утешился, но твёрдо решил, что в следующий раз, болтаясь у заднего стекла и ежесекундно стукаясь о поручень, я кивну чёрной тени как старому знакомому. Я не стану мешать, я выйду на первой же остановке. Поглажу забрызганный трамвайный бок: — ?Не бойся, это не конец. Для тебя всё только начинается?.
А ещё — я буду смотреть в оба. И ничего не пропущу.
19.01
Мы были последними пассажирами трамвая в эту ночь и, облюбовав заднюю площадку, бились рёбрами и локтями о поручень под окном. Ожидая с минуты на минуту услышать: ?В депо?, я сомневался, что мы дотянем до поворота — металический корпус поскрипывал, бросался вперёд рывками, лампы мигали, подолгу оставляя нас в темноте, зато снаружи щедро — истерично — рассыпались искры и, скатываясь по стеклу, гасли в облепленных снегом ветках и проводах. Рельсы терялись в сумраке, залёгшем там, где улица резко ныряла вниз.
— Похоже на рентген лёгких с метастазами, — выдал Шорох, на секунду вытащив правый наушник. — Их так и называют: ?снежок?. Недавно узнал. Буря в груди. Звучит волнующе, а на деле — мерзость.
— Спасибо, — искренне сказал я, приглушив плеер. — Любопытный факт.
Исток мрачных ассоциаций не составлял для меня тайны: в прошедшем году родня Шороха принялась скоропостижно и массово вымирать, однако ни к кому из свежих покойников Шорох не был привязан — его волновали лишь собственная смертность и дурная наследственность — так что я с наслаждением проникся заколдованной бесприютностью, исполненным самолюбования отчаянием, поверил, что мы потеряны, что нам некуда и незачем ехать, что мы остались одни во всём мире, поэтому вздрогнул, обнаружив, что за нами следует другой трамвай — то отставая метра на три, то прижимаясь вплотную. Ни номер маршрута, ни стекло водительской кабины рассмотреть не удалось, будто наш преследователь состоял из густой темноты, не считая матовой желтизны фар, похожих на пару немигающих глаз.
Готов поклясться: трамвай, в котором ехали мы, издал судорожный вздох.
Наблюдать за преследователем было жутко и приятно. Он не нуждался в водителе, электричестве, рельсах; в его плавном движении по заметённому снегом склону была зловещая торжественность, намерение, воля.
Я перевёл взгляд на своего спутника — как раз вовремя, чтобы заметить улыбку мечтательную и удовлетворённую, я бы даже сказал, сладострастную.
— Что, понравился адский трамвайчик? — ухмыльнулся я.
Шорох фыркнул.
— Ещё бы. Это же выходец, верней, выползец с изнанки — охотник, преследователь, проводник, собиратель тех, кому пора.
Я выключил плеер — за всхлипами нашего трамвая разбирать слова было и так нелегко.
— Днём его не увидишь, но если уж он сел на хвост, то следует за добычей неотступно, караулит ночами, — продолжал Шорох, не заметив, что я бесцеремонно выдернул у него наушник. — Трамвай, за которым идёт проводник, сначала ощущает смутную тревогу, потом смертную тоску и в последние часы — панику. Чуешь, наш уже на финальной стадии?
— Жуть какая, — выдохнул я с восхищением.
— Не жуть. Конечно, трамвай переживает несколько неприятных недель, но ведь до них он просто железка, — Шорох саданул кулаком по стене, я невольно поморщился, — и вообще ничего не переживает!
— По-твоему, неделька терзаний пробуждает самосознание? Почему нет. А что потом?
— Когда трамвай совсем готов, проводник забирает его, — Шорох пожал плечами. — На изнанку, на ту сторону, в город, который прячется под этим, видимым.
— Там ему лучше?
— Без понятия, я там не был, — замкнулся Шорох.
?Ты постоянно одной ногой не здесь, — подумал я, — но если и не там, то где??. Стало ещё страшней и веселей, ибо Шорох — как водится, в чёрном, с маниакально блестящими глазами — вполне сошёл бы за охотника и проводника. Может, он был рядом все эти годы только ради того, чтобы сейчас запугать меня и препроводить, тёпленького, на ту сторону? Было бы забавно.
Однако порядочного трамвая из меня не вышло: смутная тревога никак не перерастала в смертную тоску, ужаса перед неизвестностью я не испытывал, зато проснулось жгучее любопытство естествоиспытателя.
— Слушай, а как проводник забирает добычу? Хватает за рога и тащит?
— Скорей поглощает и тащит.
— А вместе с нами поглотит? — я чуть не подпрыгивал на месте.
— Боюсь, мы для этого слишком... — Шорох зажмурился, подбирая слово. — Антропоморфные.
— А проводник его просто обволочёт, или там, под фарами, пасть откроется?
— Не знаю, а это важно?
— Конечно, важно! Я хочу это видеть!
Мне ведь всегда интересно не ЧТО происходит, а КАК.
— ТРАМВАЙ СЛЕДУЕТ В ДЕПО!
За помехами мы скорей догадались о смысле объявления, чем услышали его. Нас вновь мотнуло, трамвай дёрнулся, остановился и весь как-то сжался. Двери открылись, в них потянуло влагой и холодом. Из кабины показался водитель в оранжевой жилетке и с ломом в руках.
— Молодые люди, вылазим!
— Нет такого слова! — отозвался я.
Обычно я очень вежливый и покладистый — признанный хам у нас Шорох, но в определённых ситуациях приходится являть миру истинное лицо.
— Чтоб вас тут не было, когда вернусь!
Мой суровый, но отнюдь не враждебно настроенный собеседник отправился переводить стрелки, а Шорох вцепился мне в рукав. Было от чего: за окном не осталось ни улицы, ни деревьев, ни снега, ни неба — всё заслонил преследователь. Уже ни сантиметра не разделяло его и добычу, но он продолжал расти, потому что приближался. Я замер, предвкушая, что прямо сейчас увижу нечто, чего никогда в жизни не видел, и до меня не сразу дошло, что звук, идущий слева, это голос: — ?Пойдём отсюда?.
Я не двинулся, Шорох сгрёб меня за шиворот и потащил.
Должно быть, он забыл, что у трамваев старого образца имеются ступени — или у меня запутались ноги, потому что смотрел я только в заднее стекло, боясь пропустить самое интересное: так или иначе, мы потеряли равновесие и рухнули в коричневую жижу.
?Прощай, новая куртка?, — подумал я.
— Плеер! Плеер в луже? — тряс меня Шорох.
— В кармане, что ему сделается!
Я успокоил своего музыкально-зависимого товарища машинально, через секунду опомнился, оглянулся — никакого трамвая поблизости не было. Закончивший работу водитель застыл с открытым ртом и ломом в руках.
— Забрал! Правда забрал! — торжествующе заржал Шорох, а потом резко умолк.
Я встал, помог подняться ему, осведомился:
— Ты чего сник?
— Прости, мне так стыдно, не знаю, что на меня нашло, такой шанс...
Тут стало ясно, что пришла моя очередь играть в ответственного человека, посему я утащил Шороха с проезжей части и воззвал к тому, что заменяет нам разум:
— Отставить самобичевание. Вдруг проводник не мог забрать добычу с нами внутри? Зачем длить агонию готового к переходу трамвая? А если мог? Я вовсе не мечтаю утратить антропоморфность и превратиться в поручень или огнетушитель.
Шорох повеселел — или просто сделал вид, что поверил мне. А я, не попавший контрабандой в город, который прячется под видимым, не разобравшийся, как именно проводник забирал своего подопечного? Я утешился наличием собственного проводника, не подозревающего о масштабе моих запросов и глубине моего доверия, но регулярно подкармливающего меня бесполезными знаниями и не менее бесполезными чудесами.
Я утешился, но твёрдо решил, что в следующий раз, болтаясь у заднего стекла и ежесекундно стукаясь о поручень, я кивну чёрной тени как старому знакомому. Я не стану мешать, я выйду на первой же остановке. Поглажу забрызганный трамвайный бок: — ?Не бойся, это не конец. Для тебя всё только начинается?.
А ещё — я буду смотреть в оба. И ничего не пропущу.
Метки:
