Мамочка моя, Риммочка...
Мама родилась в самый разгар северного лета, 21 июля. В это время, кроме обязательного сенокоса и заготовки корма для коровы, бычка и овец, молодая семья строила новый дом, и моя бабушка Марина помогала своему мужу при строительстве, и даже сама корила (очищала кору) бревна для стен, имея уже внушительный живот, в котором мама ожидала последние денечки до появления на свет божий.
Когда мама родилась, и настала необходимость окрестить ребенка, возникло неожиданное препятствие – священник отказался крестить младенца под именем Римма – не нашёл такого имени в святцах. Как уж потом разрешился этот вопрос с поиском имени, мама не рассказывала, да и не знала, скорей всего, но благополучно носила имя Римма с рождения до самого последнего земного часа. Вместе с отчеством - Евгеньевна - имя получилось очень звучное и яркое, и мама была вполне довольна своим именем – Римма Евгеньевна. Родные называли маму Риммой, редко – Римкой, а младшая сестричка Нина, когда сердилась на старшую сестренку, называла ее Римача.
В семье Шишкиных Марины Михайловны и Евгения Васильевича, моих бабушки и дедушки, всего родилось четверо детей: Иван -1925 года рождения, Лидия – 1930, Римма -1935, Нина – 1938. Кроме того, у бабушки от первого брака был сын Федор, 1919 года рождения, впоследствии ставший морским офицером, во время войны защищавший Кронштадт. Нина, младшая, в 5 лет умерла от менингита, а брат Иван пропал без вести во время Великой Отечественной войны. Мама вспоминала, что семья получила от него только одно письмо с фронта, в котором он писал, что завтра в бой. Видимо, в этом бою он и погиб. Из нынешних публикаций о войне нам стало известно, что пехотные дивизии, брошенные в атаку во время боев с фашистами, погибали почти целиком. Так, видимо, и случилось с Иваном, восемнадцатилетним пареньком, не успевшим вкусить радости любви и и толком понюхать пороху военных будней.
Мамино деревенское детство было наполнено крестьянской работой, хотя и не было голодным. Семья всегда имела основательное хозяйство: корову, бычка, овец, кур, а на огороде кроме обязательной картошки, всегда росли сладкая репа и морковь, лук, капуста, свекла. Рядом с домом разросся внушительный малинник, собирать ягоды в котором можно было только по разрешению взрослых, и не для собственного лакомства, а для заготовки варенья на зиму. Лесные грибы и ягоды тоже серьезно дополняли семейный стол: волчухи (соленые грибы) были на столе практически каждый день, а ягоды (в основном, брусника) украшали пироги в выходные дни и праздники. К тому же толченая брусника, разведенная водой и посыпанная домашним толокном, была не только вкусным, но и полезным кушаньем, а мама любила это яство до конца своих дней, только толокно уже покупала, конечно, в магазине.
Мамины родители были глубоко верующими людьми, и когда в двадцатые годы прошлого столетия церковь в их деревне, на Спасском, закрыли, дедушка Евгений по выходным и церковным праздникам ходил в церковь в деревню Шолоша, за десять километров и даже пел там в церковном хоре, стоя на клиросе. Я помню, что в горнице, в красивом старинном буфете, на полочке, всегда стояла бутылка со святой водой и лежали беленькие просвирки. Водой этой пользовались от разных напастей и болезней, и ведь помогала она! Был такой случай: простыла я во время катания на мотоцикле холодной, тёмной августовской ночью, и на том месте, что пониже спины, ?сели? несколько фурункулов. Боль была сильнейшая, а ночью, вдобавок, поднялась температура. Мама, увидев моё состояние, разбудила дедушку. Тот, взглянув на меня не очень добрым взглядом (нечего по ночам разъезжать на мотоциклах!), не разговаривая, взял из русской печки уголёк, почертил мои ?чирьи?, что-то пошептал, велел выпить святой воды и я…о чудо! – уснула. Утром никакой боли уже не было, а через пару дней всё подсохло, и я забыла об этих болячках.
Дедушка был человек строгий, старинной закалки, и детей своих воспитывал в строгости и в работе. Это уже потом нам, своим внукам, он позволял и пошалить, и побаловаться. Правда, когда я начинала болтать за обедом или смеяться-расхохатывать – вечно кто-нибудь меня смешил, - он только говорил: ?Девка, уймись!? Однажды всё-таки чем-то я его разозлила, и он, что называется, ?перевернул? матерное словцо в мой адрес. В нашей семье матом никто не ругался, и это было для меня так обидно, что я со слезами убежала на поветь и горько зарыдала, притулившись там около кучи сена. Через какое-то время дедушка поднялся ко мне на поветь и, протягивая горсть сочной малины, сказал: ?Не обижайся, девка!? При этом тяжело вздохнул: ?Эх, паря…? Это ?эх, паря? дедушка говорил в минуты какого-то огорчения и сожаления, выражая этим вздохом с присказкой свою заботу или тревогу, а в тот момент, наверное, пожалел меня и повинился таким образом передо мной. Папы моего к этому времени уже не стало, и дедушка корил себя, что обидел меня, сироту. До сих пор при воспоминании об этом сжимается моё сердце. А малина была очень вкусная!
Когда мама родилась, и настала необходимость окрестить ребенка, возникло неожиданное препятствие – священник отказался крестить младенца под именем Римма – не нашёл такого имени в святцах. Как уж потом разрешился этот вопрос с поиском имени, мама не рассказывала, да и не знала, скорей всего, но благополучно носила имя Римма с рождения до самого последнего земного часа. Вместе с отчеством - Евгеньевна - имя получилось очень звучное и яркое, и мама была вполне довольна своим именем – Римма Евгеньевна. Родные называли маму Риммой, редко – Римкой, а младшая сестричка Нина, когда сердилась на старшую сестренку, называла ее Римача.
В семье Шишкиных Марины Михайловны и Евгения Васильевича, моих бабушки и дедушки, всего родилось четверо детей: Иван -1925 года рождения, Лидия – 1930, Римма -1935, Нина – 1938. Кроме того, у бабушки от первого брака был сын Федор, 1919 года рождения, впоследствии ставший морским офицером, во время войны защищавший Кронштадт. Нина, младшая, в 5 лет умерла от менингита, а брат Иван пропал без вести во время Великой Отечественной войны. Мама вспоминала, что семья получила от него только одно письмо с фронта, в котором он писал, что завтра в бой. Видимо, в этом бою он и погиб. Из нынешних публикаций о войне нам стало известно, что пехотные дивизии, брошенные в атаку во время боев с фашистами, погибали почти целиком. Так, видимо, и случилось с Иваном, восемнадцатилетним пареньком, не успевшим вкусить радости любви и и толком понюхать пороху военных будней.
Мамино деревенское детство было наполнено крестьянской работой, хотя и не было голодным. Семья всегда имела основательное хозяйство: корову, бычка, овец, кур, а на огороде кроме обязательной картошки, всегда росли сладкая репа и морковь, лук, капуста, свекла. Рядом с домом разросся внушительный малинник, собирать ягоды в котором можно было только по разрешению взрослых, и не для собственного лакомства, а для заготовки варенья на зиму. Лесные грибы и ягоды тоже серьезно дополняли семейный стол: волчухи (соленые грибы) были на столе практически каждый день, а ягоды (в основном, брусника) украшали пироги в выходные дни и праздники. К тому же толченая брусника, разведенная водой и посыпанная домашним толокном, была не только вкусным, но и полезным кушаньем, а мама любила это яство до конца своих дней, только толокно уже покупала, конечно, в магазине.
Мамины родители были глубоко верующими людьми, и когда в двадцатые годы прошлого столетия церковь в их деревне, на Спасском, закрыли, дедушка Евгений по выходным и церковным праздникам ходил в церковь в деревню Шолоша, за десять километров и даже пел там в церковном хоре, стоя на клиросе. Я помню, что в горнице, в красивом старинном буфете, на полочке, всегда стояла бутылка со святой водой и лежали беленькие просвирки. Водой этой пользовались от разных напастей и болезней, и ведь помогала она! Был такой случай: простыла я во время катания на мотоцикле холодной, тёмной августовской ночью, и на том месте, что пониже спины, ?сели? несколько фурункулов. Боль была сильнейшая, а ночью, вдобавок, поднялась температура. Мама, увидев моё состояние, разбудила дедушку. Тот, взглянув на меня не очень добрым взглядом (нечего по ночам разъезжать на мотоциклах!), не разговаривая, взял из русской печки уголёк, почертил мои ?чирьи?, что-то пошептал, велел выпить святой воды и я…о чудо! – уснула. Утром никакой боли уже не было, а через пару дней всё подсохло, и я забыла об этих болячках.
Дедушка был человек строгий, старинной закалки, и детей своих воспитывал в строгости и в работе. Это уже потом нам, своим внукам, он позволял и пошалить, и побаловаться. Правда, когда я начинала болтать за обедом или смеяться-расхохатывать – вечно кто-нибудь меня смешил, - он только говорил: ?Девка, уймись!? Однажды всё-таки чем-то я его разозлила, и он, что называется, ?перевернул? матерное словцо в мой адрес. В нашей семье матом никто не ругался, и это было для меня так обидно, что я со слезами убежала на поветь и горько зарыдала, притулившись там около кучи сена. Через какое-то время дедушка поднялся ко мне на поветь и, протягивая горсть сочной малины, сказал: ?Не обижайся, девка!? При этом тяжело вздохнул: ?Эх, паря…? Это ?эх, паря? дедушка говорил в минуты какого-то огорчения и сожаления, выражая этим вздохом с присказкой свою заботу или тревогу, а в тот момент, наверное, пожалел меня и повинился таким образом передо мной. Папы моего к этому времени уже не стало, и дедушка корил себя, что обидел меня, сироту. До сих пор при воспоминании об этом сжимается моё сердце. А малина была очень вкусная!
Метки:
