Я в другом ракурсе
29.10.19г. ?Я в другом ракурсе?
После того, как, жизнь со мной сыграла и драму и трагифарс и после того, как я, многократно, описал, всё, что мог, в многочисленных философических трактатах, я, вдруг решил, несколько изменить оценку всего происшедшего со мной, за, уже, неполных 65 лет и немного под другим углом посмотреть на всю свою жизнь. Наверное, началось, с того, что, сам я, вылезать, из утробы своей мамочки, не хотел, как будто отлёживался перед последним прыжком в этот перевёрнутый мир и мамочку пришлось кесарить на поезде Москва –Баку. После чего помню годы жуткого дискомфорта, когда, ни с того, ни с сего, начинались спонтанные боли, откуда то, с нижней части туловища. Мамка хватала меня в охапку и бежала к врачу и так продолжалось довольно долго. Лечили меня, тогда, как помню, как от брюшного тифа, потом оказалось, что это был развивающийся полиомиелит и я довольно рано научился писать это необычное слово, я не успел до полной вакцинации от этого монстра, всего на несколько месяцев, По сравнению с другими, перенесшими эту тяжёлую болезнь, я отделался, просто, лёгким испугом. Иногда не мог удержать равновесие на брёвнышке, иногда не мог пробежать, как другие. Потом помню, блаженный запах переплётов детских книг, в магазине, на улице Ленина, у заведующей, тёти Мары. Потом тётя Мара заснула летаргическим сном и мы её, больше, почему то, не видели. Тогда мне было уже, около 5-ти лет. Потом помню, разноязыкий колодец внутреннего двора и вечно больную бабушку, которую, почему то, я очень обижал, за что, сейчас прошу у неё прощение и каюсь, думаю бабушка на небесах, уже, простила меня. Потом помню море, летом, когда собирались всей семьёй, или, даже. всем двором и шли туда и купались, прыгая в большие волны и лепили из песка фигуры девочек и выкапывали в песке большие ямы, глубиной до уровня морской воды, потом накрывали яму, тоненькими веточками, а сверху газеткой и присыпали всё это песочком, в уровень поверхности пляжа и жадно, глядели из укрытия, кто же туда упадёт, совершенно не опасаясь, что, этот, кто то, может сломать себе шею. Всё это делалось ради игры! Мне, потом сказали, что, чтобы, человек не делал, если, он это делает без злого умысла, то ничего плохого и произойти не может, наверное, это так, я в это верю. Во всяком случае, информации о несчастных случаях, в этой связи, мы не слышали не разу. И взрослые, к этому относились, довольно спокойно. А на диких пляжах, за городом, помню кусты диких золотистых фиников, плоды которых были меньше обычных ,их окультуренных сородичей, но вкусные, с них надо было снимать тоненькую кожицу. Корни этих низеньких кустиков, очень не глубокие, распространялись далеко, далеко от самого куста, иногда на десятки метров. С городского пляжа, домой, шли обычно, не спеша, около полу часа, выпивая у каждой квасной бочки, по несколько кружек, домой возвращались, все мокрые от жары, да и от выпитого и от полученной от моря свежести, не оставалось и следа, хоть опять иди на море. От всех детских воспоминаний, от улицы, где мы поначалу жили, выделялось особенно то, что рядом находилась керосинная лавка, обдававшая своим ни с чем не сравнимым запахом, всю округу, ещё касса и веранда летнего кинотеатра ?Родина?, а ещё, по ней, всегда, почему то, проходила похоронная процессия, с гремящим, скорбным, давящим, духовым оркестром, который всегда исполнял одного и того же Шопена. Приспосабливая себя к этой жизни, я кесарёный, никуда не мог себя приладить, и везде чувствовал определённый дискомфорт. В школе, а их у меня, было несколько, я тоже начинал, как герой, целыми днями, выписывая палочки, деревянной ручкой с пером, которую, то и дело, надо было макать в чернильницу. Каждый раз, испортив, очередной тетрадный лист в линейку и получив от матушки затрещину, я принимался за новый. В это же самое время, маленькая сестрёнка, желая поиграть со мной, постоянно щипала меня за руку и тут же кричала маме, что я, её, будто бы, бью, хотя мне было, совершенно, не до неё, и я получал дополнение к первой порции. После, подходила, успокаивая маму, тётя и гладя меня по голове, потчевала финиками, но уже большими и очень сладкими. Несмотря на всё, я, до 8-го класса, оставался круглым отличником, хотя, главная заслуга, такой успеваемости, была, конечно, мама. А потом, получив некую свободу от опеки, я, видимо, стал проявлять своё истинное и каждый раз начинал углубляться в тему, но, не рассчитанное на это, поточная система школьного образования, быстро отбрасывала меня назад. Я был тугодум и если мне позволяли дойти до сути, я потом догонял и даже перегонял всех, ко мне обращались за помощью все ускакавшие, в своё время, вперёд, без меня. С самого 1-го класса, учителями, я был, просто, обожаем. Девочкам, я, нравился, в общем, тоже. А, вот, мальчишки, относились. ко мне, по разному. Среди них, особенно выделялись те, которые обожали меня колотить. Сначала, меня били за то, что, меня любят девочки, потом, за то, что любят учителя и родители, затем, за то, что я, отличник, дальше за то, что, не очень похож на нерусского и ещё позже, за то, что я не очень похож на русского. По этим политическим перипетиям, можно было отслеживать географию школ, в которые закидывала меня судьба. А спасали меня, всегда, девчонки, хотя, от них, мне, тоже иногда доставалось тяжёлыми портфелями, с пеналами и чернильницами и тоже по голове. Но, почему то, от девочек, я эту грубость воспринимал, как лишнее доказательство любви и дружбы и ни смотря ни на что, мы с ними оставались в одной когорте, С мальчишками, там, было, всё по другому, это продолжалось. довольно долго, пока, наконец, я не вышел из себя и тоже не побил мальчишку, который оставался в одном классе 3 года, т. е. дважды оставался на второй год, на 2 головы выше меня. Я тогда, очень испугался за себя, потому, что, оттаскивали меня от него, тоже девчонки, а когда он очухался, девочки, просто закрыли меня собой и не дали ему подступится ко мне. Всё это напоминает мне, сейчас, какую то сводку, как с линии фронта, примерно, тоже самое, принесли мне 90-е,когда на меня нападали, аж четырежды, вот для чего меня столько раз пинали и испытывали, для чего то, это всё было? Может быть, для того, чтоб, находясь на грани исчезновения, ко мне и приходили те мысли, которые, в последствии всем будут только мешать? Но, вернёмся к милому детству. Сначала, у меня не было друзей, потому, что я отгонял всех, кто не разделял со мной, моего видения мира, потому, что, ощущал себя неким центром и предполагал, видимо, что у всех и мои глаза и мои уши и поэтому, мысли, отличные от моих, оценивались, либо, как враньё, либо, даже, как предательство. И если, кто то, говорил, что лист на дереве, не зелёный, а салатный, или, ещё хуже, желтоватый, он переставал быть моим другом. Потом, когда, я уже вышел из своего эгоцентризма и понял, что, сколько, людей, столько и мнений и каждое ценно, меня, тоже, не очень слушали. Все, почему то, считали меня, нудьгой, может быть, потому, что я, рано стал увлекаться и философией и психологией и религией и серьёзной музыкой? Именно, поэтому, меня позже, не стали приглашать в гости. Я, почему то, своими высказываниями, почти, всегда, портил всем, настроение, людям хотелось поотдыхать, а я напрягал, их, своими вопросами, которые, для меня, лично, были, способом познать, этот искажённый мир, как сделать так, чтобы выйдя из подворотни, не стать, для кого то неприемлемым. Но населению нашей страны, казалось, что я, просто пытаюсь выпендриться и от этого жизнь моя, ещё больше запутывалась. Меня никто не понимал. Один, лишь, папа, порой, приходил ко мне, после очередного своего приступа или криза, до которого, я, его доводил, своей упёртостью и говорил: ?Ты знаешь сын, я понял, ты, ведь оказался прав, извини, что я, тебя обругал, я был не прав.? Это дорогого стоило. Я тогда тоже извинялся перед ним и мы тонули в объятьях друг друга. Это был папа, который, как то сказал мне: Любимый, мой сын, если ты не изменишь своего характера ,то ты, ни с кем не сможешь ни жить ни работать? и это врезалось мне в память, как откровение, как напутствие небес и я, не на шутку, стал, ежедневно работать над собой, низвергая в себе да и для всего мира, расхожую мудрость, что характер человека, это его судьба. Это был папа, который читал мне, ещё юнцу, Мандельштама, от которого, я, абсолютно ничего не понимая, просто, уходил в параллельный мир, но перевести его на обычный человеческий язык, было, невозможно, это надо было слушать, как музыку, которая не нуждается ни в каком переводе. Тогда ,я и понял, что настоящая поэзия, это музыка. Это был папа, которого, мы с сестрёнкой могли защекотать до коликов, он очень боялся щекотки, но ради нас, любимых, он, как герой, по воскресеньям, отдавал себя на растерзание. Это было очень смешно и мы долго потом, хохотали, как ненормальные и никак не могли успокоиться. Ну да ладно, вернёмся к нашим баранам. И так, меня никто не понимал. Теперь, когда я вырос и окончательно повзрослел, вышел на пенсию, у меня, многое установилось по полочкам. Но и теперь, многим, наверное, кажутся смешными и мои потуги, своим творчеством, доказать, что то миру и эти мои студии для детей и взрослых и это моё желание, творчески скрасить одиночество моих студийцев-пенсионеров и это моё посещение литературного общества ?Южное Чертаново?. Ведь за это ничего не платят. Всё это видимо напоминает анекдот с бородой. Смешными, видимо, кажутся и мои, почти, тщетные поползновения, внести свой вклад в воспитание детей и внуков и только и слышишь, в основном от женщин: ?Да, чему ты можешь их научить?? И это, при том, что, у меня, три, только официальных образования, два, из которых высших, хотя главное в жизни, человек, постигает сам и ни одно образование это ему не даст. Поневоле вспомнишь Антона Павловича, который говорил, что хорошо бы воспитать женщину, которая, понимала бы свои ошибки, а то они думают, что, они, всегда правы. Смешон весь мир, видимо, в своих попытках, привести себя к свету. Смешон и я, тут же делясь своими высшими откровениями. Не поймут и не оценят, у каждого, ведь, свой путь, не тронь его. И куда ж, тогда, всё, это девать, чтоб не разорвало, простите?!Странными и непонятными, кажутся для всех, все мои намеренья, особенно желание, опубликовать, всё, что создано нами с Богом и, чтоб, хоть кому то это помогло. Не понятным для многих кажется и моя идея, воспитать в своих детях и внуках, прежде всего, человека-творца, а не функцию. Безумен я и в том, что, доказываю свою любовь всему человечеству, оно мне не верит, но моя любовь при мне, у меня её, никто не может отнять и она не требует никаких доказательств, что ж, буду ждать, у меня времени, целая вечность. Кощунственным, для многих, представляется и то, что, я, не выдерживая морального давления скучного, черно-белого, плоского мира, пытаюсь приукрашивать и изменять в своих рассказах, свою же реальность, в основном, чувственную, её часть, на манер магического реализма, хотя, у думающего и тонко-чувствующего человека, реализм, может быть, только таким. Это, потом, я узнал, что так же, как я, думали и Маркес и Герман Гессе. А люди, из за этой, моей склонности, называют меня обманщиком. Часто, я, остаюсь, для них, таковым, даже, когда, просто, искренне, пытаюсь донести, свои чувства и ощущения, которые, они у себя не находят . Вообще же, меня, частенько называют выпендрёжным бездельником параллельного мира. Когда же, я читаю свои, вернее наши с Богом, вирши, женщины называют меня романтиком, а мужчины, в основном, пошляком. Я, уже, как то, свыкся с мыслью, даже в своём окружении, остаться и непознанным и не признанным. Всему свой срок, всему свой час.
После того, как, жизнь со мной сыграла и драму и трагифарс и после того, как я, многократно, описал, всё, что мог, в многочисленных философических трактатах, я, вдруг решил, несколько изменить оценку всего происшедшего со мной, за, уже, неполных 65 лет и немного под другим углом посмотреть на всю свою жизнь. Наверное, началось, с того, что, сам я, вылезать, из утробы своей мамочки, не хотел, как будто отлёживался перед последним прыжком в этот перевёрнутый мир и мамочку пришлось кесарить на поезде Москва –Баку. После чего помню годы жуткого дискомфорта, когда, ни с того, ни с сего, начинались спонтанные боли, откуда то, с нижней части туловища. Мамка хватала меня в охапку и бежала к врачу и так продолжалось довольно долго. Лечили меня, тогда, как помню, как от брюшного тифа, потом оказалось, что это был развивающийся полиомиелит и я довольно рано научился писать это необычное слово, я не успел до полной вакцинации от этого монстра, всего на несколько месяцев, По сравнению с другими, перенесшими эту тяжёлую болезнь, я отделался, просто, лёгким испугом. Иногда не мог удержать равновесие на брёвнышке, иногда не мог пробежать, как другие. Потом помню, блаженный запах переплётов детских книг, в магазине, на улице Ленина, у заведующей, тёти Мары. Потом тётя Мара заснула летаргическим сном и мы её, больше, почему то, не видели. Тогда мне было уже, около 5-ти лет. Потом помню, разноязыкий колодец внутреннего двора и вечно больную бабушку, которую, почему то, я очень обижал, за что, сейчас прошу у неё прощение и каюсь, думаю бабушка на небесах, уже, простила меня. Потом помню море, летом, когда собирались всей семьёй, или, даже. всем двором и шли туда и купались, прыгая в большие волны и лепили из песка фигуры девочек и выкапывали в песке большие ямы, глубиной до уровня морской воды, потом накрывали яму, тоненькими веточками, а сверху газеткой и присыпали всё это песочком, в уровень поверхности пляжа и жадно, глядели из укрытия, кто же туда упадёт, совершенно не опасаясь, что, этот, кто то, может сломать себе шею. Всё это делалось ради игры! Мне, потом сказали, что, чтобы, человек не делал, если, он это делает без злого умысла, то ничего плохого и произойти не может, наверное, это так, я в это верю. Во всяком случае, информации о несчастных случаях, в этой связи, мы не слышали не разу. И взрослые, к этому относились, довольно спокойно. А на диких пляжах, за городом, помню кусты диких золотистых фиников, плоды которых были меньше обычных ,их окультуренных сородичей, но вкусные, с них надо было снимать тоненькую кожицу. Корни этих низеньких кустиков, очень не глубокие, распространялись далеко, далеко от самого куста, иногда на десятки метров. С городского пляжа, домой, шли обычно, не спеша, около полу часа, выпивая у каждой квасной бочки, по несколько кружек, домой возвращались, все мокрые от жары, да и от выпитого и от полученной от моря свежести, не оставалось и следа, хоть опять иди на море. От всех детских воспоминаний, от улицы, где мы поначалу жили, выделялось особенно то, что рядом находилась керосинная лавка, обдававшая своим ни с чем не сравнимым запахом, всю округу, ещё касса и веранда летнего кинотеатра ?Родина?, а ещё, по ней, всегда, почему то, проходила похоронная процессия, с гремящим, скорбным, давящим, духовым оркестром, который всегда исполнял одного и того же Шопена. Приспосабливая себя к этой жизни, я кесарёный, никуда не мог себя приладить, и везде чувствовал определённый дискомфорт. В школе, а их у меня, было несколько, я тоже начинал, как герой, целыми днями, выписывая палочки, деревянной ручкой с пером, которую, то и дело, надо было макать в чернильницу. Каждый раз, испортив, очередной тетрадный лист в линейку и получив от матушки затрещину, я принимался за новый. В это же самое время, маленькая сестрёнка, желая поиграть со мной, постоянно щипала меня за руку и тут же кричала маме, что я, её, будто бы, бью, хотя мне было, совершенно, не до неё, и я получал дополнение к первой порции. После, подходила, успокаивая маму, тётя и гладя меня по голове, потчевала финиками, но уже большими и очень сладкими. Несмотря на всё, я, до 8-го класса, оставался круглым отличником, хотя, главная заслуга, такой успеваемости, была, конечно, мама. А потом, получив некую свободу от опеки, я, видимо, стал проявлять своё истинное и каждый раз начинал углубляться в тему, но, не рассчитанное на это, поточная система школьного образования, быстро отбрасывала меня назад. Я был тугодум и если мне позволяли дойти до сути, я потом догонял и даже перегонял всех, ко мне обращались за помощью все ускакавшие, в своё время, вперёд, без меня. С самого 1-го класса, учителями, я был, просто, обожаем. Девочкам, я, нравился, в общем, тоже. А, вот, мальчишки, относились. ко мне, по разному. Среди них, особенно выделялись те, которые обожали меня колотить. Сначала, меня били за то, что, меня любят девочки, потом, за то, что любят учителя и родители, затем, за то, что я, отличник, дальше за то, что, не очень похож на нерусского и ещё позже, за то, что я не очень похож на русского. По этим политическим перипетиям, можно было отслеживать географию школ, в которые закидывала меня судьба. А спасали меня, всегда, девчонки, хотя, от них, мне, тоже иногда доставалось тяжёлыми портфелями, с пеналами и чернильницами и тоже по голове. Но, почему то, от девочек, я эту грубость воспринимал, как лишнее доказательство любви и дружбы и ни смотря ни на что, мы с ними оставались в одной когорте, С мальчишками, там, было, всё по другому, это продолжалось. довольно долго, пока, наконец, я не вышел из себя и тоже не побил мальчишку, который оставался в одном классе 3 года, т. е. дважды оставался на второй год, на 2 головы выше меня. Я тогда, очень испугался за себя, потому, что, оттаскивали меня от него, тоже девчонки, а когда он очухался, девочки, просто закрыли меня собой и не дали ему подступится ко мне. Всё это напоминает мне, сейчас, какую то сводку, как с линии фронта, примерно, тоже самое, принесли мне 90-е,когда на меня нападали, аж четырежды, вот для чего меня столько раз пинали и испытывали, для чего то, это всё было? Может быть, для того, чтоб, находясь на грани исчезновения, ко мне и приходили те мысли, которые, в последствии всем будут только мешать? Но, вернёмся к милому детству. Сначала, у меня не было друзей, потому, что я отгонял всех, кто не разделял со мной, моего видения мира, потому, что, ощущал себя неким центром и предполагал, видимо, что у всех и мои глаза и мои уши и поэтому, мысли, отличные от моих, оценивались, либо, как враньё, либо, даже, как предательство. И если, кто то, говорил, что лист на дереве, не зелёный, а салатный, или, ещё хуже, желтоватый, он переставал быть моим другом. Потом, когда, я уже вышел из своего эгоцентризма и понял, что, сколько, людей, столько и мнений и каждое ценно, меня, тоже, не очень слушали. Все, почему то, считали меня, нудьгой, может быть, потому, что я, рано стал увлекаться и философией и психологией и религией и серьёзной музыкой? Именно, поэтому, меня позже, не стали приглашать в гости. Я, почему то, своими высказываниями, почти, всегда, портил всем, настроение, людям хотелось поотдыхать, а я напрягал, их, своими вопросами, которые, для меня, лично, были, способом познать, этот искажённый мир, как сделать так, чтобы выйдя из подворотни, не стать, для кого то неприемлемым. Но населению нашей страны, казалось, что я, просто пытаюсь выпендриться и от этого жизнь моя, ещё больше запутывалась. Меня никто не понимал. Один, лишь, папа, порой, приходил ко мне, после очередного своего приступа или криза, до которого, я, его доводил, своей упёртостью и говорил: ?Ты знаешь сын, я понял, ты, ведь оказался прав, извини, что я, тебя обругал, я был не прав.? Это дорогого стоило. Я тогда тоже извинялся перед ним и мы тонули в объятьях друг друга. Это был папа, который, как то сказал мне: Любимый, мой сын, если ты не изменишь своего характера ,то ты, ни с кем не сможешь ни жить ни работать? и это врезалось мне в память, как откровение, как напутствие небес и я, не на шутку, стал, ежедневно работать над собой, низвергая в себе да и для всего мира, расхожую мудрость, что характер человека, это его судьба. Это был папа, который читал мне, ещё юнцу, Мандельштама, от которого, я, абсолютно ничего не понимая, просто, уходил в параллельный мир, но перевести его на обычный человеческий язык, было, невозможно, это надо было слушать, как музыку, которая не нуждается ни в каком переводе. Тогда ,я и понял, что настоящая поэзия, это музыка. Это был папа, которого, мы с сестрёнкой могли защекотать до коликов, он очень боялся щекотки, но ради нас, любимых, он, как герой, по воскресеньям, отдавал себя на растерзание. Это было очень смешно и мы долго потом, хохотали, как ненормальные и никак не могли успокоиться. Ну да ладно, вернёмся к нашим баранам. И так, меня никто не понимал. Теперь, когда я вырос и окончательно повзрослел, вышел на пенсию, у меня, многое установилось по полочкам. Но и теперь, многим, наверное, кажутся смешными и мои потуги, своим творчеством, доказать, что то миру и эти мои студии для детей и взрослых и это моё желание, творчески скрасить одиночество моих студийцев-пенсионеров и это моё посещение литературного общества ?Южное Чертаново?. Ведь за это ничего не платят. Всё это видимо напоминает анекдот с бородой. Смешными, видимо, кажутся и мои, почти, тщетные поползновения, внести свой вклад в воспитание детей и внуков и только и слышишь, в основном от женщин: ?Да, чему ты можешь их научить?? И это, при том, что, у меня, три, только официальных образования, два, из которых высших, хотя главное в жизни, человек, постигает сам и ни одно образование это ему не даст. Поневоле вспомнишь Антона Павловича, который говорил, что хорошо бы воспитать женщину, которая, понимала бы свои ошибки, а то они думают, что, они, всегда правы. Смешон весь мир, видимо, в своих попытках, привести себя к свету. Смешон и я, тут же делясь своими высшими откровениями. Не поймут и не оценят, у каждого, ведь, свой путь, не тронь его. И куда ж, тогда, всё, это девать, чтоб не разорвало, простите?!Странными и непонятными, кажутся для всех, все мои намеренья, особенно желание, опубликовать, всё, что создано нами с Богом и, чтоб, хоть кому то это помогло. Не понятным для многих кажется и моя идея, воспитать в своих детях и внуках, прежде всего, человека-творца, а не функцию. Безумен я и в том, что, доказываю свою любовь всему человечеству, оно мне не верит, но моя любовь при мне, у меня её, никто не может отнять и она не требует никаких доказательств, что ж, буду ждать, у меня времени, целая вечность. Кощунственным, для многих, представляется и то, что, я, не выдерживая морального давления скучного, черно-белого, плоского мира, пытаюсь приукрашивать и изменять в своих рассказах, свою же реальность, в основном, чувственную, её часть, на манер магического реализма, хотя, у думающего и тонко-чувствующего человека, реализм, может быть, только таким. Это, потом, я узнал, что так же, как я, думали и Маркес и Герман Гессе. А люди, из за этой, моей склонности, называют меня обманщиком. Часто, я, остаюсь, для них, таковым, даже, когда, просто, искренне, пытаюсь донести, свои чувства и ощущения, которые, они у себя не находят . Вообще же, меня, частенько называют выпендрёжным бездельником параллельного мира. Когда же, я читаю свои, вернее наши с Богом, вирши, женщины называют меня романтиком, а мужчины, в основном, пошляком. Я, уже, как то, свыкся с мыслью, даже в своём окружении, остаться и непознанным и не признанным. Всему свой срок, всему свой час.
Метки:
