Wystan Auden. the best
Уистен Хью Оден (Wystan Hugh Auden. 1907-1973).
*Дом престарелых
Всё предельно, у каждого своя,
ситуация старения кости.
Элита одета, прилично ведёт себя,
передвигаясь с одной тростью.
Ловкие читают книгу от и до конца,
или воспроизводят медленные движения,
декламируя легкие сонаты в виде чтеца,
о плотской Свободе их духа и проклятия.
Умные хмурятся от того, что произошло,
так как это им неприятно.
Они плетутся на колясках, их большинство
и терпят это всё многократно.
Во главе идут терапевты очень терпимые,
затем одиночки, бормочущие в Лимбе,
наконец недееспособные и неизлечимые,
как непредусмотрительные.
Они невыразимые и безупречные,
обильно потеют, но не запятнают себя.
Одна связь объединяет их всех навечно,
появившись, у них было всё наперекосяк.
На этот момент мы замечаем,
что ожидать от их поколения,
оно бледнеет по назначениям
в номерных, частных палатах.
Там они уложены по совести,
как непопулярный багаж.
Когда в метро, я один вскорости,
пересматриваю её вояж
в роскоши своего расцвета,
её визит в выходной по вызову,
была нехорошая работа,
мнимая радость, что выживу.
Холодно желать ей успокоиться,
или безболезненного Успения.
Молись, я знаю, она молится.
Бог, Природа прервут её земное старение.
Old People's Home
All are limitory, but each has her own
nuance of damage. The elite can dress and decent themselves,
are ambulant with a single stick, adroit
to read a book all through, or play the slow movements of
easy sonatas. (Yet, perhaps their very
carnal freedom is their spirit's bane: intelligent
of what has happened and why, they are obnoxious
to a glum beyond tears.) Then come those on wheels, the average
majority, who endure T.V. and, led by
lenient therapists, do community-singing, then
the loners, muttering in Limbo, and last
the terminally incompetent, as improvident,
unspeakable, impeccable as the plants
they parody. (Plants may sweat profusely but never
sully themselves.) One tie, though, unites them: all
appeared when the world, though much was awry there, was more
spacious, more comely to look at, it's Old Ones
with an audience and secular station. Then a child,
in dismay with Mamma, could refuge with Gran
to be revalued and told a story. As of now,
we all know what to expect, but their generation
is the first to fade like this, not at home but assigned
to a numbered frequent ward, stowed out of conscience
as unpopular luggage.
As I ride the subway
to spend half-an-hour with one, I revisage
who she was in the pomp and sumpture of her hey-day,
when week-end visits were a presumptive joy,
not a good work. Am I cold to wish for a speedy
painless dormition, pray, as I know she prays,
that God or Nature will abrupt her earthly function?
*Ночная почта
Ночная почта, пересекает границу,
приносит чек и перевод почтовый.
Письма богатым и бедным лицам,
в магазин на углу и девушкам фартовым.
Мимо валунов и вересковой пустоты,
сгребая через плечо белый пар,
шумно фыркает, спускаясь с высоты,
в тихие мили наклонённых ветром трав.
Птицы головы начинают крутить,
когда почта приближается.
В хуторе она никого не хочет будить,
но кувшин в спальне тихонько качается.
Смотрят из-за кустов на её
лица из вагонов, у них пустые взгляды.
Овчарки не могут повернуть курс её,
они дремлют, скрестив лапы.
Её освежает рассвет очень рано,
на восходе она спускается к Глазго, где буры,
к буксирам, визжащим по поляне кранов,
к печам похожие на гигантские шахматные фигуры.
Её ждёт в долинах у озер Шотландия.
Мужчины жаждут всегда новостей,
счета, повестки, приглашения,
чтоб ворошить запасы вестей.
Благодарственные письма, от банков,
письма радости от мальчика и девочки
и многозначительных родственников,
а также приложения где денежки.
Робкие и любовные признания,
сплетни, сплетни всех народов.
Новости косвенные и финансовые,
письма праздничные и о разводах.
Нацарапанные на полях буквы с лицами.
От тёток, дядей и кузенов письма,
письма в Шотландию и с юга Франции,
соболезнования и претензии.
Написано на бумаге любого оттенка,
розовый, фиолетовый, белый и голубой.
Холод и официоз, излияние сердца,
умный, глупый, короткий, тупой.
Напечатано или написано скверно.
Ещё все спят и видят монстров во снах,
или дружеского чаепития под оркестр.
Спит рабочий Глазго, в Эдинбурге монах.
Спят в Абердине и мечтают во снах.
Вот скоро проснусь и буду ждать письма
и не услышу стук почтальона в дверях.
Без оживления смысла.
Никто не может ощущать себя забытым!
Night Mail
This is the night mail crossing the Border,
Bringing the cheque and the postal order,
Letters for the rich, letters for the poor,
The shop at the corner, the girl next door.
Pulling up Beattock, a steady climb:
The gradient's against her, but she's on time.
Past cotton-grass and moorland boulder
Shovelling white steam over her shoulder,
Snorting noisily as she passes
Silent miles of wind-bent grasses.
Birds turn their heads as she approaches,
Stare from bushes at her blank-faced coaches.
Sheep-dogs cannot turn her course;
They slumber on with paws across.
In the farm she passes no one wakes,
But a jug in a bedroom gently shakes.
Dawn freshens, Her climb is done.
Down towards Glasgow she descends,
Towards the steam tugs yelping down a glade of cranes
Towards the fields of apparatus, the furnaces
Set on the dark plain like gigantic chessmen.
All Scotland waits for her:
In dark glens, beside pale-green lochs
Men long for news.
Letters of thanks, letters from banks,
Letters of joy from girl and boy,
Receipted bills and invitations
To inspect new stock or to visit relations,
And applications for situations,
And timid lovers' declarations,
And gossip, gossip from all the nations,
News circumstantial, news financial,
Letters with holiday snaps to enlarge in,
Letters with faces scrawled on the margin,
Letters from uncles, cousins, and aunts,
Letters to Scotland from the South of France,
Letters of condolence to Highlands and Lowlands
Written on paper of every hue,
The pink, the violet, the white and the blue,
The chatty, the catty, the boring, the adoring,
The cold and official and the heart's outpouring,
Clever, stupid, short and long,
The typed and the printed and the spelt all wrong.
Thousands are still asleep,
Dreaming of terrifying monsters
Or of friendly tea beside the band in Cranston's or Crawford's:
Asleep in working Glasgow, asleep in well-set Edinburgh,
Asleep in granite Aberdeen,
They continue their dreams,
But shall wake soon and hope for letters,
And none will hear the postman's knock
Without a quickening of the heart,
For who can bear to feel himself forgotten?
*Здесь простая война
Здесь простая война, как памятники.
Телефон разговаривает с мужчиной сам.
Флаги на карте показывают, войска отправлены.
Мальчик разносит молоко в мисках. Есть план
Люди испытывают страх в своей жизни,
кто жаждет ночью, а кто спозаранок.
Можно потеряться и скучать по жене
в отличие от идеи, умереть слишком рано.
Идеи могут быть верными,
даже если люди умирают,
мы видим много лиц ежедневно,
одна ложь их объединяет.
Карты точно располагают
и указывают на места им,
где жизнь сейчас злая.
Бухенвальд. Дахау. Нанкин.
Here War Is Simple
Here war is simple like a monument:
A telephone is speaking to a man;
Flags on a map assert that troops were sent;
A boy brings milk in bowls. There is a plan
For living men in terror of their lives,
Who thirst at nine who were to thirst at noon,
And can be lost and are, and miss their wives,
And, unlike an idea, can die too soon.
But ideas can be true although men die,
And we can watch a thousand faces
Made active by one lie:
And maps can really point to places
Where life is evil now:
Nanking. Dachau.
*Скажи мне правду о любви
Говорят любовь — это маленький друг,
кто-то говорит, что это птица,
или, что заставляет мир крутиться.
Другие говорят, что это абсурд.
Я спросил об этом соседа,
который будто бы что-то знал,
его жена рассердилась до бреда,
он кивнул ей, что ничего не сказал.
Это похоже на пару пижам,
или на ветчину в трезвом отеле,
может напоминает запах лам,
или запах покоя на самом деле.
Колючая изгородь, как живой бурьян,
или мягкая, как пух самой гаги.
Может острая, или гладкая по краям?
Правду о любви мне скажи.
Книги истории об этом знают,
в загадочных заметках.
Эту старую тему сопровождают
на Трансатлантических лодках.
Я нашел тему о самоубийствах
и видел, как это нацарапано
на железнодорожных вагонах
и в архивах запрятано.
Похоже на вой голодного эльзасца,
или бум оркестра гарнизона.
Это есть первоклассная имитация
на пиле, или на Grand пиано.
Его песни на вечеринках гуртом кричат.
Ему нравятся только классические арии.
Это закончится, когда все замолчат.
Скажи мне правду о любви.
Я заглянул в парк, но это не там.
Я попробовал Темзу в Мейденхеде,
не знаю, что сказал тюльпан,
на Брайтон в бодрящем воздухе .
Я не знаю, что пел там дрозд,
это был не курятник, где курица,
под кроватью клюёт просо.
Это притягивает необычные лица?
Он проводит время на скачках,
у него на деньги взгляды свои,
он обычно держит заначки,
на качелях всегда тошнит.
В нём много патриотизма,
его истории очень вульгарны.
Любовь доводит до идиотизма,
её трагедии всегда забавны.
Она не предупреждая приходит,
так же, как я ковыряюсь в носу.
Стукнет утром в дверь и бродит,
туда, сюда отмеряя версту.
Это походит на смену погоды,
её вид вежлив, груб, или, или
изменяет жизнь и невзгоды.
Расскажи мне правду о любви.
O Tell Me The Truth About Love
Some say love's a little boy,
And some say it's a bird,
Some say it makes the world go around,
Some say that's absurd,
And when I asked the man next-door,
Who looked as if he knew,
His wife got very cross indeed,
And said it wouldn't do.
Does it look like a pair of pyjamas,
Or the ham in a temperance hotel?
Does its odour remind one of llamas,
Or has it a comforting smell?
Is it prickly to touch as a hedge is,
Or soft as eiderdown fluff?
Is it sharp or quite smooth at the edges?
O tell me the truth about love.
Our history books refer to it
In cryptic little notes,
It's quite a common topic on
The Transatlantic boats;
I've found the subject mentioned in
Accounts of suicides,
And even seen it scribbled on
The backs of railway guides.
Does it howl like a hungry Alsatian,
Or boom like a military band?
Could one give a first-rate imitation
On a saw or a Steinway Grand?
Is its singing at parties a riot?
Does it only like Classical stuff?
Will it stop when one wants to be quiet?
O tell me the truth about love.
I looked inside the summer-house;
It wasn't over there;
I tried the Thames at Maidenhead,
And Brighton's bracing air.
I don't know what the blackbird sang,
Or what the tulip said;
But it wasn't in the chicken-run,
Or underneath the bed.
Can it pull extraordinary faces?
Is it usually sick on a swing?
Does it spend all its time at the races,
or fiddling with pieces of string?
Has it views of its own about money?
Does it think Patriotism enough?
Are its stories vulgar but funny?
O tell me the truth about love.
When it comes, will it come without warning
Just as I'm picking my nose?
Will it knock on my door in the morning,
Or tread in the bus on my toes?
Will it come like a change in the weather?
Will its greeting be courteous or rough?
Will it alter my life altogether?
O tell me the truth about love.
*Ты здесь?
Любовники имеют теорию свою,
о разнице быть между болью,
или оставаться с любовью одному.
Во сне видим дорогую плоть и кость.
Это будоражит чувства, проснёшься под час,
проявляется собственная видимость.
Нарцисс не любит неизведанных вершин.
Он не видит в озере свой образ,
пока не остаётся совсем один.
Ребёнок, огонь, водопад, камни,
затевают злой балаган.
Вселенная есть нечто над нами.
Пожилые, Пруст и его творчество,
видят любовь, как обман,
больше любви, больше одиночества.
Мы должны извлечь из этого уроки.
Любовник желает сделать что-то своё.
Возможно, мы никогда не были одиноки.
Are You There?
Each lover has some theory of his own
About the difference between the ache
Of being with his love, and being alone:
Why what, when dreaming, is dear flesh and bone
That really stirs the senses, when awake,
Appears a simulacrum of his own.
Narcissus disbelieves in the unknown;
He cannot join his image in the lake
So long as he assumes he is alone.
The child, the waterfall, the fire, the stone,
Are always up to mischief, though, and take
The universe for granted as their own.
The elderly, like Proust, are always prone
To think of love as a subjective fake;
The more they love, the more they feel alone.
Whatever view we hold, it must be shown
Why every lover has a wish to make
Some kind of otherness his own:
Perhaps, in fact, we never are alone.
*Для чего так просто
От чего так легко,
мысль мала и коротка,
всё хорошее прошло,
между нами лишь строка.
Для меня это просто,
от моего упорства.
Кто, с кем может идти
расскажет их постель.
Как я и ты,
вернём поцелуй в колыбель.
Данные предоставлены,
чувства напряжены.
Судьба не может опоздать.
Речь нельзя переписать.
Ни одно слово не забыть.
Сказал в начале быть,
о сердце, ради сердца,
по сердцу, для сердца.
For What As Easy
For what as easy
For what thought small,
For what is well
Because between,
To you simply
From me I mean.
Who goes with who
The bedclothes say,
As I and you
Go kissed away,
The data given,
The senses even.
Fate is not late,
Nor the speech rewritten,
Nor one word forgotten,
Said at the start
About heart,
By heart, for heart.
*В другое время
Мы, как и любые беглецы,
которых невозможно сосчитать,
словно бесчисленные цветы,
всех зверей тоже нельзя знать.
Мы сегодня в этом мире живем.
Многие забыли, что есть они
и хотят сказать об этом потом,
потерявшись где-то в истории.
Кланяясь грации старого мира
к флагу в надлежащей стране,
бормочу на волнах эфира,
про Их и Наших, о тебе и обо мне.
Время не останется, как сейчас.
Когда ты ещё талантлив дерзать,
если окажется, что ты неправ,
то уже нет смысла существовать.
Многие умирают от горя, когда нет сил.
Одиноких, умирающих не должно быть.
В ложь никто не верил и не любил.
В другое время, другая жизнь, чтобы жить.
Another Time
For us like any other fugitive,
Like the numberless flowers that cannot number
And all the beasts that need not remember,
It is today in which we live.
So many try to say Not Now,
So many have forgotten how
To say I Am, and would be
Lost, if they could, in history.
Bowing, for instance, with such old-world grace
To a proper flag in a proper place,
Muttering like ancients as they stump upstairs
Of Mine and His or Ours and Theirs.
Just as if time were what they used to will
When it was gifted with possession still,
Just as if they were wrong
In no more wishing to belong.
No wonder then so many die of grief,
So many are so lonely as they die;
No one has yet believed or liked a lie,
Another time has other lives to live.
*У меня нет пистолета, но я могу плюнуть.
Тридцать дюймов от носа,
это моя граница, личная,
дальше неизвестная трасса,
то есть частная вотчина.
Незнакомец, протри глаза.
Я призываю тебя побрататься.
Остерегайся столкновения.
У меня нет пистолета, но я могу плеваться.
I Have No Gun,But I Can Spit
Some thirty inches from my nose
The frontier of my Person goes,
And all the untilled air between
Is private pagus or demesne.
Stranger, unless with bedroom eyes
I beckon you to fraternize,
Beware of rudely crossing it:
I have no gun, but I can spit.
*Леди плачет на распутье
Плачет девушка на распутье,
любовь свою встретить хочет,
с ястребом на своей перчатке,
в сумерках со сворой гончих.
Подкупи птиц, что на ветках,
пусть они до утра онемеют.
Жгучее солнце на небесах
придёт ночь, уже вечереет.
Ночи без звёзд странствий,
успокаивают ветер зимний.
Беги от ужаса впереди,
оставь сожаления позади.
Беги, пока не услышишь океан,
он постоянно шумит.
Глубокий и горький стакан,
ты должен его осушить.
Исчерпай терпение под водой,
в подземельях этих морей,
найди там ключ золотой,
среди затонувших кораблей.
Дави на край света и плати,
за ужас с поцелуями безвозмездно.
Гнилой мост сам пройди,
качающийся над бездной.
Там старый замок стоит,
по мраморной лестнице иди,
поднимись, исследуй вид,
открой дверь взаперти.
Висят в тишине бального зала,
опасные, прошлые сомнения.
Сдуй паутину с зеркала,
чтоб увидеть наконец себя.
Засунь руку за обшивку и
открой свою дверцу.
Найдите там нож и воткни
в своё фальшивое сердце.
Lady Weeping at the Crossroads
Lady, weeping at the crossroads,
Would you meet your love
In the twilight with his greyhounds,
And the hawk on his glove?
Bribe the birds then on the branches,
Bribe them to be dumb,
Stare the hot sun out of heaven
That the night may come.
Starless are the nights of travel,
Bleak the winter wind;
Run with terror all before you
And regret behind.
Run until you hear the ocean's
Everlasting cry;
Deep though it may be and bitter
You must drink it dry,
Wear out patience in the lowest
Dungeons of the sea,
Searching through the stranded shipwrecks
For the golden key,
Push on to the world's end, pay the
Dread guard with a kiss,
Cross the rotten bridge that totters
Over the abyss.
There stands the deserted castle
Ready to explore;
Enter, climb the marble staircase,
Open the locked door.
Cross the silent ballroom,
Doubt and danger past;
Blow the cobwebs from the mirror
See yourself at last.
Put your hand behind the wainscot,
You have done your part;
Find the penknife there and plunge it
Into your false heart.
*Лунная красавица
Это лунная красавица.
Красота не имеет исторического пути.
Полная и ранняя она нравится,
а позже у неё другие особенности.
У неё был любовник без сомнения,
но это уже совсем другое.
Это как сон, сохраняет время.
Днём время не находит покоя.
У времени на высоте свои признаки,
пульс сердца меняется тут.
Там преследуют призраки,
потеряешься, они найдут.
Такого не было никогда,
призраки хотят это изменить.
Призрак в своём духе всегда,
пока думаешь о нём, ему быть.
Любовь не может быть рядом.
Печаль о нём не держи,
с его бесконечным взглядом
сладкое здесь, живи!
This Lunar Beauty
This lunar beauty
Has no history
Is complete and early,
If beauty later
Bear any feature
It had a lover
And is another.
This like a dream
Keeps other time
And daytime is
The loss of this,
For time is inches
And the heart's changes
Where ghost has haunted
Lost and wanted.
But this was never
A ghost's endeavor
Nor finished this,
Was ghost at ease,
And till it pass
Love shall not near
The sweetness here
Nor sorrow take
His endless look.
*Блюз беженцев
Говоришь, в этом городе миллионы душ живут везде.
Некоторые в особняках, кто-то живёт в норе,
но тут нет места для нас мой милый, нигде.
Когда-то и у нас была справедливая страна.
Загляни в атлас она там была.
Мы не можем идти своей дорогой туда.
Старый тис на погосте в деревне у сарая,
весной расцветает заново, природа такая.
Старые паспорта не могут это сделать, дорогая.
Консул стукнул по столу и произнёс:
?Если у тебя нет паспорта, ты официально мёртв?.
Но мы живы, мой милый, мы живы ещё.
Пришёл в комитет, предложили сесть на стул
и вежливо попросили зайти в следующем году.
Нам некуда идти сегодня, будем жить на ходу.
Мне показалось, я в небе услышал гром.
То был Гитлер над Европой, говорящий: ?Все вон?.
Мы были у него на уме дорогая, это был Он!
Я увидел пуделя в куртке на застёжке,
видел, как дверь открылась кошке,
но они не были немецкими евреями понарошку.
Я шёл лесом, птицы на деревьях сидели,
у них нет политиков, они свободно пели.
Моя дорогая, они человеческим родом не были.
Во сне я видел здание в тысячу этажей,
с тысячей окон и тысячей дверей,
ни одна из них не была ни твоей, ни моей.
Я стоял на равнине среди снега и льда.
Тысячи воинов маршировали туда и сюда.
Моя дорогая, я потерял себя и тебя.
Refugee Blues
Say this city has ten million souls,
Some are living in mansions, some are living in holes:
Yet there's no place for us, my dear, yet there's no place for us.
Once we had a country and we thought it fair,
Look in the atlas and you'll find it there:
We cannot go there now, my dear, we cannot go there now.
In the village churchyard there grows an old yew,
Every spring it blossoms anew:
Old passports can't do that, my dear, old passports can't do that.
The consul banged the table and said,
"If you've got no passport you're officially dead":
But we are still alive, my dear, but we are still alive.
Went to a committee; they offered me a chair;
Asked me politely to return next year:
But where shall we go to-day, my dear, but where shall we go to-day?
Came to a public meeting; the speaker got up and said;
"If we let them in, they will steal our daily bread":
He was talking of you and me, my dear, he was talking of you and me.
Thought I heard the thunder rumbling in the sky;
It was Hitler over Europe, saying, "They must die":
O we were in his mind, my dear, O we were in his mind.
Saw a poodle in a jacket fastened with a pin,
Saw a door opened and a cat let in:
But they weren't German Jews, my dear, but they weren't German Jews.
Went down the harbour and stood upon the quay,
Saw the fish swimming as if they were free:
Only ten feet away, my dear, only ten feet away.
Walked through a wood, saw the birds in the trees;
They had no politicians and sang at their ease:
They weren't the human race, my dear, they weren't the human race.
Dreamed I saw a building with a thousand floors,
A thousand windows and a thousand doors:
Not one of them was ours, my dear, not one of them was ours.
Stood on a great plain in the falling snow;
Ten thousand soldiers marched to and fro:
Looking for you and me, my dear, looking for you and me.
*Колыбельная.
Прильни ко мне любовь моя,
на коварной руке поспи.
Долго лихорадил огонь тебя,
невинность твоей красоты.
Вдумайся дитя, это смерть
доказывает эфемерность.
Встречай на руках рассвет,
соблюдая закономерность.
Пусть повинность смертельна,
для меня красота совершенна.
У души и тела нет границы.
Когда влюблённые лежат,
их терпимые, заклятые лица
обычно в обмороке дрожат.
Видение смерти, посыл Венеры,
сострадания неимоверные,
любовь и надежду хранит Вера,
вызывая абстрактное озарение.
Отшельник в горах, на леднике
плотский экстаз не имеет нигде.
Уверенность и верность была
с ударом часов полуночи,
как вибрацию колокола,
поднимают безумцы.
Скучный педантичный крик,
каждого фартинга стоимости,
карты предвещают интриг,
надо платить, но с этой ночи,
нет шепота, нет мыслей,
поцелуй и взгляд зависли.
Красота в полночь умирает.
Пусть дует ветер рассвета,
сонно наши головы мечтают,
день ожидает шоу и банкета.
Чтобы сердце благословить,
надо найти мир смертных.
Днём лучше жажду утолить,
не дать силам делать жертвы.
Ночи обид позволяют пройти,
наблюдения в каждой любви.
Lullaby
Lay your sleeping head, my love,
Human on my faithless arm;
Time and fevers burn away
Individual beauty from
Thoughtful children, and the grave
Proves the child ephemeral:
But in my arms till break of day
Let the living creature lie,
Mortal, guilty, but to me
The entirely beautiful.
Soul and body have no bounds:
To lovers as they lie upon
Her tolerant enchanted slope
In their ordinary swoon,
Grave the vision Venus sends
Of supernatural sympathy,
Universal love and hope;
While an abstract insight wakes
Among the glaciers and the rocks
The hermit's carnal ecstasy.
Certainty, fidelity
On the stroke of midnight pass
Like vibrations of a bell,
And fashionable madmen raise
Their pedantic boring cry:
Every farthing of the cost,
All the dreadful cards foretell,
Shall be paid, but from this night
Not a whisper, not a thought,
Not a kiss nor look be lost.
Beauty, midnight, vision dies:
Let the winds of dawn that blow
Softly round your dreaming head
Such a day of welcome show
Eye and knocking heart may bless.
Find the mortal world enough;
Noons of dryness see you fed
By the involuntary powers,
Nights of insult let you pass
Watched by every human love.
*Музей изобразительных искусств. Брейгель.
Старые Мастера не ошибались никогда.
Они страдали, им было всё равно,
они не зависели от времени всегда,
даже если кто-то ел, или открывал окно,
или шёл вперед. Невозможно это позабыть,
как пожилые люди трепетно ожидают крах,
чудесного рождения, которого могло не быть,
а дети, чтоб не случилось, катались на коньках,
на опушке леса, или где-то на пруду.
Они никогда не забывали про то,
что муки идут своим чередом, а в углу,
всегда есть неприятное место,
где гуляют собаки и лошадь мучительно,
царапает о дерево свою спину язвительно.
Например, у Брейгеля в Икаре: всё обернулось так,
что во время катастрофы ни пахарь, садовник, рыбак,
возможно и слышали всплеск, чей-то крик,
но для них это было неважным провалом.
Сияло жгучее солнце, именно в этот миг,
исчезали в зеленой пучине ноги Икара.
Вода, изысканный корабль спокоен на волнах,
с которого должно быть, кто-то и видал,
как с неба падал мальчик. Судьба терпела крах,
который никого не взволновал.
Musee des Beaux Arts. Bregel
About suffering they were never wrong,
The old Masters: how well they understood
Its human position: how it takes place
While someone else is eating or opening a window or just walking dully along;
How, when the aged are reverently, passionately waiting
For the miraculous birth, there always must be
Children who did not specially want it to happen, skating
On a pond at the edge of the wood:
They never forgot
That even the dreadful martyrdom must run its course
Anyhow in a corner, some untidy spot
Where the dogs go on with their doggy life and the torturer's horse
Scratches its innocent behind on a tree.
In Breughel's Icarus, for instance: how everything turns away
Quite leisurely from the disaster; the ploughman may
Have heard the splash, the forsaken cry,
But for him it was not an important failure; the sun shone
As it had to on the white legs disappearing into the green
Water, and the expensive delicate ship that must have seen
Something amazing, a boy falling out of the sky,
Had somewhere to get to and sailed calmly on.
*Памяти У.Б.Йейтса
Он умер, когда были зимние метели.
Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,
а снег закрыл лицо известных статуй
и градусник тонул во рту истекших суток.
Мы доверяли и слышали прогноз погоды,
день его смерти был темный и холодный,
далекий от болезни и от скверных слов,
от стаи волков и вечнозеленых лесов.
Речушка текла вдоль набережной.
Плачь скорби продолжался набожный.
Смерть поэта скрывалась от его стихов,
то был его последний день, он был таков.
День медсестер, сплетен и слухов,
все части тела его восстали духом,
пустота заполнила всю площадь рассудка,
безмолвие поглотило окрестностей промежутки.
Потоки чувств текли в поклонников зов,
теперь он разбросан среди ста городов.
И полностью отдан незнакомым привязанностям,
чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным,
по чужому кодексу совести. Так слова покойника
перевариваются в живых кишках спокойненько.
Но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,
где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.
Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,
ведь каждый в клетке самого себя, почти обрёл свободу.
Многие будут думать об этом дне,
как каждый думает о своей судьбе.
С любым прогнозом согласимся пригодным.
Его день смерти был мрачным и холодным.
In Memory of W. B. Yeats
He disappeared in the dead of winter:
The brooks were frozen, the airports almost deserted,
And snow disfigured the public statues;
The mercury sank in the mouth of the dying day.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
Far from his illness
The wolves ran on through the evergreen forests,
The peasant river was untempted by the fashionable quays;
By mourning tongues
The death of the poet was kept from his poems.
But for him it was his last afternoon as himself,
An afternoon of nurses and rumours;
The provinces of his body revolted,
The squares of his mind were empty,
Silence invaded the suburbs,
The current of his feeling failed; he became his admirers.
Now he is scattered among a hundred cities
And wholly given over to unfamiliar affections,
To find his happiness in another kind of wood
And be punished under a foreign code of conscience.
The words of a dead man
Are modified in the guts of the living.
But in the importance and noise of to-morrow
When the brokers are roaring like beasts on the floor of the
Bourse,
And the poor have the sufferings to which they are fairly
accustomed,
And each in the cell of himself is almost convinced of his
freedom,
A few thousand will think of this day
As one thinks of a day when one did something slightly unusual.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
*Неизвестный гражданин
(Этот мраморный монумент
воздвигнут за счет государства
в честь ХС/07/М/378)
О нём в бюро статистики нашли немного:
он тот, на кого никто не подал жалобы.
Все отчеты о его поведении гласили строго,
что в старомодном смысле он был праведник.
Он служил Большому Сообществу и всегда был годен,
ушёл однажды в отставку, лишь на время войны.
Всю жизнь работал на фабрике, никогда не был уволен
и был доволен своим работодателем, Fudge Motors Inc.
Он не был странным и не разносил заразы.
По мнению психологов он был даже очень популярен
и заплатил все взносы в наши профсоюзы,
среди друзей любил выпить. Вот такой был парень.
Пресса утверждает, он читал газету каждый день
и реагировал на рекламу во всех отношениях.
Он был полностью застрахован от всех проблем,
лечился, но был здоров без исключений.
Для полноценной жизни и современного успеха,
о преимуществах рассрочки он был осведомлён.
Он имел всё необходимое для модного человека:
машину, холодильник, кондишн и магнитофон.
Общественные исследователи довольны весьма,
что он всегда придерживался правильного мнения,
был мир, он был за мир и воевал, когда была война.
Он был женат, имел несколько детей для населения.
По словам демографа это было свойственно его поколению.
Учителя сообщают, что он был во всём примерным учеником.
Был ли он свободен? Был ли он счастлив? Вопрос сомнения.
Если бы что-то было не так, мы бы точно услышали о том.
The unknown citizen
(To JS/07/M/378
This Marble Monument
Is Erected by the State)
He was found by the Bureau of Statistics to be
One against whom there was no official complaint,
And all the reports on his conduct agree
That, in the modern sense of an old-fashioned word he was a saint,
For in everything he did he served the Greater Community
Except for the War till the day he retired
He worked in a factory and never got fired,
But satisfied his employers, Fudge Motors Inc.
Yet he wasn't a scab or odd in his views,
For his Union reports that he paid his dues,
(Our report on his Union shows it was sound)
And our Social Psychology workers found
That he was popular with his mates and liked a drink
The Press are convinced that he bought a paper every day
And that his reactions to advertisements were normal in every way
Policies taken out in his name prove that he was fully insured
And his Health-card shows he was once in hospital but left it cured.
Both Producers Research and High-Grade Living declare
He was fully sensible to advantages of the Instalment Plan
And had everything necessary to the Modern Man,
A phonograph, a radio, a car and a frigidaire.
Our researchers into Public Opinion are content
That he held the proper opinions for the time of year-
When there was peace, he was for peace; when there was war he went.
He was married and added children to the population
Which our Eugenist says was the right number for a parent of his generation,
And our teachers report that he never interfered with their education.
Was he free? Was he happy? The question is absurd-
Had anything been wrong, we should certainly have heard.
*Что это за звук?
Что за звук, волнует слух?
В долине барабанный стук,
это алые, родные, солдаты.
Идут солдаты, аты-баты.
Что за свет, который вижу,
на расстоянии ярко, ясно?
Лишь солнце на их оружии,
как они шагают страстно!
Что они делают со снаряжением?
Что они делают в раннее время?
Это их обычные маневры в движении,
или может быть, предупреждение.
Почему они сошли с дороги внизу?
Почему вдруг закружились в это время?
Возможно изменили приказ и потому,
ты сейчас стоишь на коленях.
Почему они не остановились, доктора позвать?
Разве они не придержали коней?
Ведь никто из них не ранен, кто может знать,
нет такой силы их сильней.
Куда ты идешь? Останься со мной тут!
Были клятвы, которые ты дал обманом?
Нет, я обещал любить тебя, но годы идут
и я должен уйти, нежданно.
Сломался замок, открылась дверь
и ворота скрипят визжа.
Их ботинки тяжелые на полу теперь,
у них уже загорелись глаза.
O What Is That Sound?
O what is that sound which so thrills the ear
Down in the valley drumming, drumming?
Only the scarlet soldiers, dear,
The soldiers coming.
O what is that light I see flashing so clear
Over the distance brightly, brightly?
Only the sun on their weapons, dear,
As they step lightly.
O what are they doing with all that gear,
What are they doing this morning, morning?
Only their usual manoeuvres, dear,
Or perhaps a warning.
O why have they left the road down there,
Why are they suddenly wheeling, wheeling?
Perhaps a change in their orders, dear,
Why are you kneeling?
O haven't they stopped for the doctor's care,
Haven't they reined their horses, horses?
Why, they are none of them wounded, dear,
None of these forces.
O where are you going? Stay with me here!
Were the vows you swore deceiving, deceiving?
No, I promised to love you, dear,
But I must be leaving.
O it's broken the lock and splintered the door,
O it's the gate where they're turning, turning;
Their boots are heavy on the floor
And their eyes are burning.
*Жертва
Взгляд был утерян, опустошён,
слезы из глаз текли ручьём,
треснула судьба и падала вниз,
с зимнего неба, как тихий каприз.
Любовь, её украли и захоронили,
под камнем в полночь, на могиле.
Ограбленное сердце умоляло тело,
забыть проклятия, что оно терпело.
Лицо краснело от злостного стыда,
сказать стало нечего больше тогда.
Была мерзкая ложь с которой солдат,
использовал и бросил её без утрат.
Eyes look into the well
Eyes look into the well,
Tears run down from the eye;
The tower cracked and fell
From the quiet winter sky.
Under a midnight stone
Love was buried by thieves;
The robbed heart begs for a bone,
The damned rustle like leaves.
Face down in the flooded brook
With nothing more to say.
Lies One the soldiers took,
And spoiled and threw away.
*Похоронный блюз
Остановите часы, телефон отключите,
собачке кость бросьте и помолчите.
Без рояля, под барабанный стук,
несите гроб, за ним скорбящие идут.
Пусть самолёт над вашей головой,
напишет в небесах, что он живой,
а лебедь в бабочку на шее спрячет грусть,
гаишники в перчатках чёрных будут пусть.
Он для меня был Север, Запад, Юг, Восток,
моя рабочая неделя, уикенд и воздуха глоток.
Он был мой полдень, вечер, речь моя и песня.
Я думал, любовь продлится вечно. Ошибся я.
Погасли звёзды, весь небосклон померк,
луна исчезла, не видно солнца фейерверк.
Слей океан, подними в лесу, что брошено,
ибо теперь повсюду нет ничего хорошего.
Funeral blues
Stop all the clocks, cut off the telephone.
Prevent the dog from barking with a juicy bone,
Silence the pianos and with muffled drum
Bring out the coffin, let the mourners come.
Let aeroplanes circle moaning overhead
Scribbling in the sky the message He is Dead,
Put cr;pe bows round the white necks of the public doves,
Let the traffic policemen wear black cotton gloves.
He was my North, my South, my East and West,
My working week and my Sunday rest
My noon, my midnight, my talk, my song;
I thought that love would last forever, I was wrong.
The stars are not wanted now; put out every one,
Pack up the moon and dismantle the sun.
Pour away the ocean and sweep up the wood;
For nothing now can ever come to any good.
*Рыба в спокойном озере
Рыба в спокойном озере,
в блестящем цвете роится.
Лебедь в небе морозном,
белоснежный кружится.
Лев великий тихо гуляет,
по своей саванне невинной.
По закону времени исчезают,
лев, лебедь, рыба, иные,
на волнах временного отлива.
Мы до последних своих дней
будем рыдать и петь,
пока не свихнётся сознанье
и Дьявол не станет иметь.
И как только доброта иссякнет,
перестанет появляться удача,
а любовь исчезнет для всяких,
тех кто летит, плывёт и скачет,
назад оглянись без зависти.
Память о безумных фразах,
как твист мимолетно прошёл,
но ты моя лебединая фаза,
я счастлив, что тебя лишь нашёл.
Ты мой подарок величия,
чем природа меня наградила,
моя мужская гордость,
ночная, прелестная дива,
подарившая мне влюбленность.
Fish in the Unruffled Lakes
Fish in the unruffled lakes
Their swarming colours wear,
Swans in the winter air
A white perfection have,
And the great lion walks
Through his innocent grove;
Lion, fish and swan
Act, and are gone
Upon Time’s toppling wave.
We, till shadowed days are done,
We must weep and sing
Duty’s conscious wrong,
The Devil in the clock,
The goodness carefully worn
For atonement or for luck;
We must lose our loves,
On each beast and bird that moves
Turn an envious look.
Sighs for folly done and said
Twist our narrow days,
But I must bless, I must praise
That you, my swan, who have
All gifts that to the swan
Impulsive Nature gave,
The majesty and pride,
Last night should add
Your voluntary love.
*несовместимость
Вот где-то я лечу, а ты идешь,
но нет переживаний прежних, наших.
Вот дома ты кричишь или орешь
и крыльями взволнованными машешь.
Все чуждо в доме, каждому жильцу,
тут даже не по себе предметам,
давно гримасы гуляют по лицу
и все покорно мучаются этим.
И чем же их сейчас соединить:
характером, судьбой детей, деньгами,
ведь между ними существует нить,
ее обычно трудно описать словами.
А пустота души не хочет больше ждать,
и независимо от обязательств в браке,
дверной глазок не в состоянии узнать,
когда один к другому движется во мраке.
Incompatibility
That's where I 'm flying , and you go in,
but there is no previous experience.
Here at home , or are you shouting yelling
and wings excited swing.
All the alien in the house , each tenant ,
there is not even on their own subjects ,
walk for a long time grimace on the face
and all this meekly suffer .
And what is it now to connect :
character, the fate of children , money ,
because between them there is a thread
it is usually difficult to describe in words .
And the emptiness of the soul does not want to wait
and regardless of the obligations of marriage ,
peephole unable to learn, those flag,
when one moves to another in the dark .
!
*Дом престарелых
Всё предельно, у каждого своя,
ситуация старения кости.
Элита одета, прилично ведёт себя,
передвигаясь с одной тростью.
Ловкие читают книгу от и до конца,
или воспроизводят медленные движения,
декламируя легкие сонаты в виде чтеца,
о плотской Свободе их духа и проклятия.
Умные хмурятся от того, что произошло,
так как это им неприятно.
Они плетутся на колясках, их большинство
и терпят это всё многократно.
Во главе идут терапевты очень терпимые,
затем одиночки, бормочущие в Лимбе,
наконец недееспособные и неизлечимые,
как непредусмотрительные.
Они невыразимые и безупречные,
обильно потеют, но не запятнают себя.
Одна связь объединяет их всех навечно,
появившись, у них было всё наперекосяк.
На этот момент мы замечаем,
что ожидать от их поколения,
оно бледнеет по назначениям
в номерных, частных палатах.
Там они уложены по совести,
как непопулярный багаж.
Когда в метро, я один вскорости,
пересматриваю её вояж
в роскоши своего расцвета,
её визит в выходной по вызову,
была нехорошая работа,
мнимая радость, что выживу.
Холодно желать ей успокоиться,
или безболезненного Успения.
Молись, я знаю, она молится.
Бог, Природа прервут её земное старение.
Old People's Home
All are limitory, but each has her own
nuance of damage. The elite can dress and decent themselves,
are ambulant with a single stick, adroit
to read a book all through, or play the slow movements of
easy sonatas. (Yet, perhaps their very
carnal freedom is their spirit's bane: intelligent
of what has happened and why, they are obnoxious
to a glum beyond tears.) Then come those on wheels, the average
majority, who endure T.V. and, led by
lenient therapists, do community-singing, then
the loners, muttering in Limbo, and last
the terminally incompetent, as improvident,
unspeakable, impeccable as the plants
they parody. (Plants may sweat profusely but never
sully themselves.) One tie, though, unites them: all
appeared when the world, though much was awry there, was more
spacious, more comely to look at, it's Old Ones
with an audience and secular station. Then a child,
in dismay with Mamma, could refuge with Gran
to be revalued and told a story. As of now,
we all know what to expect, but their generation
is the first to fade like this, not at home but assigned
to a numbered frequent ward, stowed out of conscience
as unpopular luggage.
As I ride the subway
to spend half-an-hour with one, I revisage
who she was in the pomp and sumpture of her hey-day,
when week-end visits were a presumptive joy,
not a good work. Am I cold to wish for a speedy
painless dormition, pray, as I know she prays,
that God or Nature will abrupt her earthly function?
*Ночная почта
Ночная почта, пересекает границу,
приносит чек и перевод почтовый.
Письма богатым и бедным лицам,
в магазин на углу и девушкам фартовым.
Мимо валунов и вересковой пустоты,
сгребая через плечо белый пар,
шумно фыркает, спускаясь с высоты,
в тихие мили наклонённых ветром трав.
Птицы головы начинают крутить,
когда почта приближается.
В хуторе она никого не хочет будить,
но кувшин в спальне тихонько качается.
Смотрят из-за кустов на её
лица из вагонов, у них пустые взгляды.
Овчарки не могут повернуть курс её,
они дремлют, скрестив лапы.
Её освежает рассвет очень рано,
на восходе она спускается к Глазго, где буры,
к буксирам, визжащим по поляне кранов,
к печам похожие на гигантские шахматные фигуры.
Её ждёт в долинах у озер Шотландия.
Мужчины жаждут всегда новостей,
счета, повестки, приглашения,
чтоб ворошить запасы вестей.
Благодарственные письма, от банков,
письма радости от мальчика и девочки
и многозначительных родственников,
а также приложения где денежки.
Робкие и любовные признания,
сплетни, сплетни всех народов.
Новости косвенные и финансовые,
письма праздничные и о разводах.
Нацарапанные на полях буквы с лицами.
От тёток, дядей и кузенов письма,
письма в Шотландию и с юга Франции,
соболезнования и претензии.
Написано на бумаге любого оттенка,
розовый, фиолетовый, белый и голубой.
Холод и официоз, излияние сердца,
умный, глупый, короткий, тупой.
Напечатано или написано скверно.
Ещё все спят и видят монстров во снах,
или дружеского чаепития под оркестр.
Спит рабочий Глазго, в Эдинбурге монах.
Спят в Абердине и мечтают во снах.
Вот скоро проснусь и буду ждать письма
и не услышу стук почтальона в дверях.
Без оживления смысла.
Никто не может ощущать себя забытым!
Night Mail
This is the night mail crossing the Border,
Bringing the cheque and the postal order,
Letters for the rich, letters for the poor,
The shop at the corner, the girl next door.
Pulling up Beattock, a steady climb:
The gradient's against her, but she's on time.
Past cotton-grass and moorland boulder
Shovelling white steam over her shoulder,
Snorting noisily as she passes
Silent miles of wind-bent grasses.
Birds turn their heads as she approaches,
Stare from bushes at her blank-faced coaches.
Sheep-dogs cannot turn her course;
They slumber on with paws across.
In the farm she passes no one wakes,
But a jug in a bedroom gently shakes.
Dawn freshens, Her climb is done.
Down towards Glasgow she descends,
Towards the steam tugs yelping down a glade of cranes
Towards the fields of apparatus, the furnaces
Set on the dark plain like gigantic chessmen.
All Scotland waits for her:
In dark glens, beside pale-green lochs
Men long for news.
Letters of thanks, letters from banks,
Letters of joy from girl and boy,
Receipted bills and invitations
To inspect new stock or to visit relations,
And applications for situations,
And timid lovers' declarations,
And gossip, gossip from all the nations,
News circumstantial, news financial,
Letters with holiday snaps to enlarge in,
Letters with faces scrawled on the margin,
Letters from uncles, cousins, and aunts,
Letters to Scotland from the South of France,
Letters of condolence to Highlands and Lowlands
Written on paper of every hue,
The pink, the violet, the white and the blue,
The chatty, the catty, the boring, the adoring,
The cold and official and the heart's outpouring,
Clever, stupid, short and long,
The typed and the printed and the spelt all wrong.
Thousands are still asleep,
Dreaming of terrifying monsters
Or of friendly tea beside the band in Cranston's or Crawford's:
Asleep in working Glasgow, asleep in well-set Edinburgh,
Asleep in granite Aberdeen,
They continue their dreams,
But shall wake soon and hope for letters,
And none will hear the postman's knock
Without a quickening of the heart,
For who can bear to feel himself forgotten?
*Здесь простая война
Здесь простая война, как памятники.
Телефон разговаривает с мужчиной сам.
Флаги на карте показывают, войска отправлены.
Мальчик разносит молоко в мисках. Есть план
Люди испытывают страх в своей жизни,
кто жаждет ночью, а кто спозаранок.
Можно потеряться и скучать по жене
в отличие от идеи, умереть слишком рано.
Идеи могут быть верными,
даже если люди умирают,
мы видим много лиц ежедневно,
одна ложь их объединяет.
Карты точно располагают
и указывают на места им,
где жизнь сейчас злая.
Бухенвальд. Дахау. Нанкин.
Here War Is Simple
Here war is simple like a monument:
A telephone is speaking to a man;
Flags on a map assert that troops were sent;
A boy brings milk in bowls. There is a plan
For living men in terror of their lives,
Who thirst at nine who were to thirst at noon,
And can be lost and are, and miss their wives,
And, unlike an idea, can die too soon.
But ideas can be true although men die,
And we can watch a thousand faces
Made active by one lie:
And maps can really point to places
Where life is evil now:
Nanking. Dachau.
*Скажи мне правду о любви
Говорят любовь — это маленький друг,
кто-то говорит, что это птица,
или, что заставляет мир крутиться.
Другие говорят, что это абсурд.
Я спросил об этом соседа,
который будто бы что-то знал,
его жена рассердилась до бреда,
он кивнул ей, что ничего не сказал.
Это похоже на пару пижам,
или на ветчину в трезвом отеле,
может напоминает запах лам,
или запах покоя на самом деле.
Колючая изгородь, как живой бурьян,
или мягкая, как пух самой гаги.
Может острая, или гладкая по краям?
Правду о любви мне скажи.
Книги истории об этом знают,
в загадочных заметках.
Эту старую тему сопровождают
на Трансатлантических лодках.
Я нашел тему о самоубийствах
и видел, как это нацарапано
на железнодорожных вагонах
и в архивах запрятано.
Похоже на вой голодного эльзасца,
или бум оркестра гарнизона.
Это есть первоклассная имитация
на пиле, или на Grand пиано.
Его песни на вечеринках гуртом кричат.
Ему нравятся только классические арии.
Это закончится, когда все замолчат.
Скажи мне правду о любви.
Я заглянул в парк, но это не там.
Я попробовал Темзу в Мейденхеде,
не знаю, что сказал тюльпан,
на Брайтон в бодрящем воздухе .
Я не знаю, что пел там дрозд,
это был не курятник, где курица,
под кроватью клюёт просо.
Это притягивает необычные лица?
Он проводит время на скачках,
у него на деньги взгляды свои,
он обычно держит заначки,
на качелях всегда тошнит.
В нём много патриотизма,
его истории очень вульгарны.
Любовь доводит до идиотизма,
её трагедии всегда забавны.
Она не предупреждая приходит,
так же, как я ковыряюсь в носу.
Стукнет утром в дверь и бродит,
туда, сюда отмеряя версту.
Это походит на смену погоды,
её вид вежлив, груб, или, или
изменяет жизнь и невзгоды.
Расскажи мне правду о любви.
O Tell Me The Truth About Love
Some say love's a little boy,
And some say it's a bird,
Some say it makes the world go around,
Some say that's absurd,
And when I asked the man next-door,
Who looked as if he knew,
His wife got very cross indeed,
And said it wouldn't do.
Does it look like a pair of pyjamas,
Or the ham in a temperance hotel?
Does its odour remind one of llamas,
Or has it a comforting smell?
Is it prickly to touch as a hedge is,
Or soft as eiderdown fluff?
Is it sharp or quite smooth at the edges?
O tell me the truth about love.
Our history books refer to it
In cryptic little notes,
It's quite a common topic on
The Transatlantic boats;
I've found the subject mentioned in
Accounts of suicides,
And even seen it scribbled on
The backs of railway guides.
Does it howl like a hungry Alsatian,
Or boom like a military band?
Could one give a first-rate imitation
On a saw or a Steinway Grand?
Is its singing at parties a riot?
Does it only like Classical stuff?
Will it stop when one wants to be quiet?
O tell me the truth about love.
I looked inside the summer-house;
It wasn't over there;
I tried the Thames at Maidenhead,
And Brighton's bracing air.
I don't know what the blackbird sang,
Or what the tulip said;
But it wasn't in the chicken-run,
Or underneath the bed.
Can it pull extraordinary faces?
Is it usually sick on a swing?
Does it spend all its time at the races,
or fiddling with pieces of string?
Has it views of its own about money?
Does it think Patriotism enough?
Are its stories vulgar but funny?
O tell me the truth about love.
When it comes, will it come without warning
Just as I'm picking my nose?
Will it knock on my door in the morning,
Or tread in the bus on my toes?
Will it come like a change in the weather?
Will its greeting be courteous or rough?
Will it alter my life altogether?
O tell me the truth about love.
*Ты здесь?
Любовники имеют теорию свою,
о разнице быть между болью,
или оставаться с любовью одному.
Во сне видим дорогую плоть и кость.
Это будоражит чувства, проснёшься под час,
проявляется собственная видимость.
Нарцисс не любит неизведанных вершин.
Он не видит в озере свой образ,
пока не остаётся совсем один.
Ребёнок, огонь, водопад, камни,
затевают злой балаган.
Вселенная есть нечто над нами.
Пожилые, Пруст и его творчество,
видят любовь, как обман,
больше любви, больше одиночества.
Мы должны извлечь из этого уроки.
Любовник желает сделать что-то своё.
Возможно, мы никогда не были одиноки.
Are You There?
Each lover has some theory of his own
About the difference between the ache
Of being with his love, and being alone:
Why what, when dreaming, is dear flesh and bone
That really stirs the senses, when awake,
Appears a simulacrum of his own.
Narcissus disbelieves in the unknown;
He cannot join his image in the lake
So long as he assumes he is alone.
The child, the waterfall, the fire, the stone,
Are always up to mischief, though, and take
The universe for granted as their own.
The elderly, like Proust, are always prone
To think of love as a subjective fake;
The more they love, the more they feel alone.
Whatever view we hold, it must be shown
Why every lover has a wish to make
Some kind of otherness his own:
Perhaps, in fact, we never are alone.
*Для чего так просто
От чего так легко,
мысль мала и коротка,
всё хорошее прошло,
между нами лишь строка.
Для меня это просто,
от моего упорства.
Кто, с кем может идти
расскажет их постель.
Как я и ты,
вернём поцелуй в колыбель.
Данные предоставлены,
чувства напряжены.
Судьба не может опоздать.
Речь нельзя переписать.
Ни одно слово не забыть.
Сказал в начале быть,
о сердце, ради сердца,
по сердцу, для сердца.
For What As Easy
For what as easy
For what thought small,
For what is well
Because between,
To you simply
From me I mean.
Who goes with who
The bedclothes say,
As I and you
Go kissed away,
The data given,
The senses even.
Fate is not late,
Nor the speech rewritten,
Nor one word forgotten,
Said at the start
About heart,
By heart, for heart.
*В другое время
Мы, как и любые беглецы,
которых невозможно сосчитать,
словно бесчисленные цветы,
всех зверей тоже нельзя знать.
Мы сегодня в этом мире живем.
Многие забыли, что есть они
и хотят сказать об этом потом,
потерявшись где-то в истории.
Кланяясь грации старого мира
к флагу в надлежащей стране,
бормочу на волнах эфира,
про Их и Наших, о тебе и обо мне.
Время не останется, как сейчас.
Когда ты ещё талантлив дерзать,
если окажется, что ты неправ,
то уже нет смысла существовать.
Многие умирают от горя, когда нет сил.
Одиноких, умирающих не должно быть.
В ложь никто не верил и не любил.
В другое время, другая жизнь, чтобы жить.
Another Time
For us like any other fugitive,
Like the numberless flowers that cannot number
And all the beasts that need not remember,
It is today in which we live.
So many try to say Not Now,
So many have forgotten how
To say I Am, and would be
Lost, if they could, in history.
Bowing, for instance, with such old-world grace
To a proper flag in a proper place,
Muttering like ancients as they stump upstairs
Of Mine and His or Ours and Theirs.
Just as if time were what they used to will
When it was gifted with possession still,
Just as if they were wrong
In no more wishing to belong.
No wonder then so many die of grief,
So many are so lonely as they die;
No one has yet believed or liked a lie,
Another time has other lives to live.
*У меня нет пистолета, но я могу плюнуть.
Тридцать дюймов от носа,
это моя граница, личная,
дальше неизвестная трасса,
то есть частная вотчина.
Незнакомец, протри глаза.
Я призываю тебя побрататься.
Остерегайся столкновения.
У меня нет пистолета, но я могу плеваться.
I Have No Gun,But I Can Spit
Some thirty inches from my nose
The frontier of my Person goes,
And all the untilled air between
Is private pagus or demesne.
Stranger, unless with bedroom eyes
I beckon you to fraternize,
Beware of rudely crossing it:
I have no gun, but I can spit.
*Леди плачет на распутье
Плачет девушка на распутье,
любовь свою встретить хочет,
с ястребом на своей перчатке,
в сумерках со сворой гончих.
Подкупи птиц, что на ветках,
пусть они до утра онемеют.
Жгучее солнце на небесах
придёт ночь, уже вечереет.
Ночи без звёзд странствий,
успокаивают ветер зимний.
Беги от ужаса впереди,
оставь сожаления позади.
Беги, пока не услышишь океан,
он постоянно шумит.
Глубокий и горький стакан,
ты должен его осушить.
Исчерпай терпение под водой,
в подземельях этих морей,
найди там ключ золотой,
среди затонувших кораблей.
Дави на край света и плати,
за ужас с поцелуями безвозмездно.
Гнилой мост сам пройди,
качающийся над бездной.
Там старый замок стоит,
по мраморной лестнице иди,
поднимись, исследуй вид,
открой дверь взаперти.
Висят в тишине бального зала,
опасные, прошлые сомнения.
Сдуй паутину с зеркала,
чтоб увидеть наконец себя.
Засунь руку за обшивку и
открой свою дверцу.
Найдите там нож и воткни
в своё фальшивое сердце.
Lady Weeping at the Crossroads
Lady, weeping at the crossroads,
Would you meet your love
In the twilight with his greyhounds,
And the hawk on his glove?
Bribe the birds then on the branches,
Bribe them to be dumb,
Stare the hot sun out of heaven
That the night may come.
Starless are the nights of travel,
Bleak the winter wind;
Run with terror all before you
And regret behind.
Run until you hear the ocean's
Everlasting cry;
Deep though it may be and bitter
You must drink it dry,
Wear out patience in the lowest
Dungeons of the sea,
Searching through the stranded shipwrecks
For the golden key,
Push on to the world's end, pay the
Dread guard with a kiss,
Cross the rotten bridge that totters
Over the abyss.
There stands the deserted castle
Ready to explore;
Enter, climb the marble staircase,
Open the locked door.
Cross the silent ballroom,
Doubt and danger past;
Blow the cobwebs from the mirror
See yourself at last.
Put your hand behind the wainscot,
You have done your part;
Find the penknife there and plunge it
Into your false heart.
*Лунная красавица
Это лунная красавица.
Красота не имеет исторического пути.
Полная и ранняя она нравится,
а позже у неё другие особенности.
У неё был любовник без сомнения,
но это уже совсем другое.
Это как сон, сохраняет время.
Днём время не находит покоя.
У времени на высоте свои признаки,
пульс сердца меняется тут.
Там преследуют призраки,
потеряешься, они найдут.
Такого не было никогда,
призраки хотят это изменить.
Призрак в своём духе всегда,
пока думаешь о нём, ему быть.
Любовь не может быть рядом.
Печаль о нём не держи,
с его бесконечным взглядом
сладкое здесь, живи!
This Lunar Beauty
This lunar beauty
Has no history
Is complete and early,
If beauty later
Bear any feature
It had a lover
And is another.
This like a dream
Keeps other time
And daytime is
The loss of this,
For time is inches
And the heart's changes
Where ghost has haunted
Lost and wanted.
But this was never
A ghost's endeavor
Nor finished this,
Was ghost at ease,
And till it pass
Love shall not near
The sweetness here
Nor sorrow take
His endless look.
*Блюз беженцев
Говоришь, в этом городе миллионы душ живут везде.
Некоторые в особняках, кто-то живёт в норе,
но тут нет места для нас мой милый, нигде.
Когда-то и у нас была справедливая страна.
Загляни в атлас она там была.
Мы не можем идти своей дорогой туда.
Старый тис на погосте в деревне у сарая,
весной расцветает заново, природа такая.
Старые паспорта не могут это сделать, дорогая.
Консул стукнул по столу и произнёс:
?Если у тебя нет паспорта, ты официально мёртв?.
Но мы живы, мой милый, мы живы ещё.
Пришёл в комитет, предложили сесть на стул
и вежливо попросили зайти в следующем году.
Нам некуда идти сегодня, будем жить на ходу.
Мне показалось, я в небе услышал гром.
То был Гитлер над Европой, говорящий: ?Все вон?.
Мы были у него на уме дорогая, это был Он!
Я увидел пуделя в куртке на застёжке,
видел, как дверь открылась кошке,
но они не были немецкими евреями понарошку.
Я шёл лесом, птицы на деревьях сидели,
у них нет политиков, они свободно пели.
Моя дорогая, они человеческим родом не были.
Во сне я видел здание в тысячу этажей,
с тысячей окон и тысячей дверей,
ни одна из них не была ни твоей, ни моей.
Я стоял на равнине среди снега и льда.
Тысячи воинов маршировали туда и сюда.
Моя дорогая, я потерял себя и тебя.
Refugee Blues
Say this city has ten million souls,
Some are living in mansions, some are living in holes:
Yet there's no place for us, my dear, yet there's no place for us.
Once we had a country and we thought it fair,
Look in the atlas and you'll find it there:
We cannot go there now, my dear, we cannot go there now.
In the village churchyard there grows an old yew,
Every spring it blossoms anew:
Old passports can't do that, my dear, old passports can't do that.
The consul banged the table and said,
"If you've got no passport you're officially dead":
But we are still alive, my dear, but we are still alive.
Went to a committee; they offered me a chair;
Asked me politely to return next year:
But where shall we go to-day, my dear, but where shall we go to-day?
Came to a public meeting; the speaker got up and said;
"If we let them in, they will steal our daily bread":
He was talking of you and me, my dear, he was talking of you and me.
Thought I heard the thunder rumbling in the sky;
It was Hitler over Europe, saying, "They must die":
O we were in his mind, my dear, O we were in his mind.
Saw a poodle in a jacket fastened with a pin,
Saw a door opened and a cat let in:
But they weren't German Jews, my dear, but they weren't German Jews.
Went down the harbour and stood upon the quay,
Saw the fish swimming as if they were free:
Only ten feet away, my dear, only ten feet away.
Walked through a wood, saw the birds in the trees;
They had no politicians and sang at their ease:
They weren't the human race, my dear, they weren't the human race.
Dreamed I saw a building with a thousand floors,
A thousand windows and a thousand doors:
Not one of them was ours, my dear, not one of them was ours.
Stood on a great plain in the falling snow;
Ten thousand soldiers marched to and fro:
Looking for you and me, my dear, looking for you and me.
*Колыбельная.
Прильни ко мне любовь моя,
на коварной руке поспи.
Долго лихорадил огонь тебя,
невинность твоей красоты.
Вдумайся дитя, это смерть
доказывает эфемерность.
Встречай на руках рассвет,
соблюдая закономерность.
Пусть повинность смертельна,
для меня красота совершенна.
У души и тела нет границы.
Когда влюблённые лежат,
их терпимые, заклятые лица
обычно в обмороке дрожат.
Видение смерти, посыл Венеры,
сострадания неимоверные,
любовь и надежду хранит Вера,
вызывая абстрактное озарение.
Отшельник в горах, на леднике
плотский экстаз не имеет нигде.
Уверенность и верность была
с ударом часов полуночи,
как вибрацию колокола,
поднимают безумцы.
Скучный педантичный крик,
каждого фартинга стоимости,
карты предвещают интриг,
надо платить, но с этой ночи,
нет шепота, нет мыслей,
поцелуй и взгляд зависли.
Красота в полночь умирает.
Пусть дует ветер рассвета,
сонно наши головы мечтают,
день ожидает шоу и банкета.
Чтобы сердце благословить,
надо найти мир смертных.
Днём лучше жажду утолить,
не дать силам делать жертвы.
Ночи обид позволяют пройти,
наблюдения в каждой любви.
Lullaby
Lay your sleeping head, my love,
Human on my faithless arm;
Time and fevers burn away
Individual beauty from
Thoughtful children, and the grave
Proves the child ephemeral:
But in my arms till break of day
Let the living creature lie,
Mortal, guilty, but to me
The entirely beautiful.
Soul and body have no bounds:
To lovers as they lie upon
Her tolerant enchanted slope
In their ordinary swoon,
Grave the vision Venus sends
Of supernatural sympathy,
Universal love and hope;
While an abstract insight wakes
Among the glaciers and the rocks
The hermit's carnal ecstasy.
Certainty, fidelity
On the stroke of midnight pass
Like vibrations of a bell,
And fashionable madmen raise
Their pedantic boring cry:
Every farthing of the cost,
All the dreadful cards foretell,
Shall be paid, but from this night
Not a whisper, not a thought,
Not a kiss nor look be lost.
Beauty, midnight, vision dies:
Let the winds of dawn that blow
Softly round your dreaming head
Such a day of welcome show
Eye and knocking heart may bless.
Find the mortal world enough;
Noons of dryness see you fed
By the involuntary powers,
Nights of insult let you pass
Watched by every human love.
*Музей изобразительных искусств. Брейгель.
Старые Мастера не ошибались никогда.
Они страдали, им было всё равно,
они не зависели от времени всегда,
даже если кто-то ел, или открывал окно,
или шёл вперед. Невозможно это позабыть,
как пожилые люди трепетно ожидают крах,
чудесного рождения, которого могло не быть,
а дети, чтоб не случилось, катались на коньках,
на опушке леса, или где-то на пруду.
Они никогда не забывали про то,
что муки идут своим чередом, а в углу,
всегда есть неприятное место,
где гуляют собаки и лошадь мучительно,
царапает о дерево свою спину язвительно.
Например, у Брейгеля в Икаре: всё обернулось так,
что во время катастрофы ни пахарь, садовник, рыбак,
возможно и слышали всплеск, чей-то крик,
но для них это было неважным провалом.
Сияло жгучее солнце, именно в этот миг,
исчезали в зеленой пучине ноги Икара.
Вода, изысканный корабль спокоен на волнах,
с которого должно быть, кто-то и видал,
как с неба падал мальчик. Судьба терпела крах,
который никого не взволновал.
Musee des Beaux Arts. Bregel
About suffering they were never wrong,
The old Masters: how well they understood
Its human position: how it takes place
While someone else is eating or opening a window or just walking dully along;
How, when the aged are reverently, passionately waiting
For the miraculous birth, there always must be
Children who did not specially want it to happen, skating
On a pond at the edge of the wood:
They never forgot
That even the dreadful martyrdom must run its course
Anyhow in a corner, some untidy spot
Where the dogs go on with their doggy life and the torturer's horse
Scratches its innocent behind on a tree.
In Breughel's Icarus, for instance: how everything turns away
Quite leisurely from the disaster; the ploughman may
Have heard the splash, the forsaken cry,
But for him it was not an important failure; the sun shone
As it had to on the white legs disappearing into the green
Water, and the expensive delicate ship that must have seen
Something amazing, a boy falling out of the sky,
Had somewhere to get to and sailed calmly on.
*Памяти У.Б.Йейтса
Он умер, когда были зимние метели.
Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,
а снег закрыл лицо известных статуй
и градусник тонул во рту истекших суток.
Мы доверяли и слышали прогноз погоды,
день его смерти был темный и холодный,
далекий от болезни и от скверных слов,
от стаи волков и вечнозеленых лесов.
Речушка текла вдоль набережной.
Плачь скорби продолжался набожный.
Смерть поэта скрывалась от его стихов,
то был его последний день, он был таков.
День медсестер, сплетен и слухов,
все части тела его восстали духом,
пустота заполнила всю площадь рассудка,
безмолвие поглотило окрестностей промежутки.
Потоки чувств текли в поклонников зов,
теперь он разбросан среди ста городов.
И полностью отдан незнакомым привязанностям,
чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным,
по чужому кодексу совести. Так слова покойника
перевариваются в живых кишках спокойненько.
Но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,
где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.
Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,
ведь каждый в клетке самого себя, почти обрёл свободу.
Многие будут думать об этом дне,
как каждый думает о своей судьбе.
С любым прогнозом согласимся пригодным.
Его день смерти был мрачным и холодным.
In Memory of W. B. Yeats
He disappeared in the dead of winter:
The brooks were frozen, the airports almost deserted,
And snow disfigured the public statues;
The mercury sank in the mouth of the dying day.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
Far from his illness
The wolves ran on through the evergreen forests,
The peasant river was untempted by the fashionable quays;
By mourning tongues
The death of the poet was kept from his poems.
But for him it was his last afternoon as himself,
An afternoon of nurses and rumours;
The provinces of his body revolted,
The squares of his mind were empty,
Silence invaded the suburbs,
The current of his feeling failed; he became his admirers.
Now he is scattered among a hundred cities
And wholly given over to unfamiliar affections,
To find his happiness in another kind of wood
And be punished under a foreign code of conscience.
The words of a dead man
Are modified in the guts of the living.
But in the importance and noise of to-morrow
When the brokers are roaring like beasts on the floor of the
Bourse,
And the poor have the sufferings to which they are fairly
accustomed,
And each in the cell of himself is almost convinced of his
freedom,
A few thousand will think of this day
As one thinks of a day when one did something slightly unusual.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
*Неизвестный гражданин
(Этот мраморный монумент
воздвигнут за счет государства
в честь ХС/07/М/378)
О нём в бюро статистики нашли немного:
он тот, на кого никто не подал жалобы.
Все отчеты о его поведении гласили строго,
что в старомодном смысле он был праведник.
Он служил Большому Сообществу и всегда был годен,
ушёл однажды в отставку, лишь на время войны.
Всю жизнь работал на фабрике, никогда не был уволен
и был доволен своим работодателем, Fudge Motors Inc.
Он не был странным и не разносил заразы.
По мнению психологов он был даже очень популярен
и заплатил все взносы в наши профсоюзы,
среди друзей любил выпить. Вот такой был парень.
Пресса утверждает, он читал газету каждый день
и реагировал на рекламу во всех отношениях.
Он был полностью застрахован от всех проблем,
лечился, но был здоров без исключений.
Для полноценной жизни и современного успеха,
о преимуществах рассрочки он был осведомлён.
Он имел всё необходимое для модного человека:
машину, холодильник, кондишн и магнитофон.
Общественные исследователи довольны весьма,
что он всегда придерживался правильного мнения,
был мир, он был за мир и воевал, когда была война.
Он был женат, имел несколько детей для населения.
По словам демографа это было свойственно его поколению.
Учителя сообщают, что он был во всём примерным учеником.
Был ли он свободен? Был ли он счастлив? Вопрос сомнения.
Если бы что-то было не так, мы бы точно услышали о том.
The unknown citizen
(To JS/07/M/378
This Marble Monument
Is Erected by the State)
He was found by the Bureau of Statistics to be
One against whom there was no official complaint,
And all the reports on his conduct agree
That, in the modern sense of an old-fashioned word he was a saint,
For in everything he did he served the Greater Community
Except for the War till the day he retired
He worked in a factory and never got fired,
But satisfied his employers, Fudge Motors Inc.
Yet he wasn't a scab or odd in his views,
For his Union reports that he paid his dues,
(Our report on his Union shows it was sound)
And our Social Psychology workers found
That he was popular with his mates and liked a drink
The Press are convinced that he bought a paper every day
And that his reactions to advertisements were normal in every way
Policies taken out in his name prove that he was fully insured
And his Health-card shows he was once in hospital but left it cured.
Both Producers Research and High-Grade Living declare
He was fully sensible to advantages of the Instalment Plan
And had everything necessary to the Modern Man,
A phonograph, a radio, a car and a frigidaire.
Our researchers into Public Opinion are content
That he held the proper opinions for the time of year-
When there was peace, he was for peace; when there was war he went.
He was married and added children to the population
Which our Eugenist says was the right number for a parent of his generation,
And our teachers report that he never interfered with their education.
Was he free? Was he happy? The question is absurd-
Had anything been wrong, we should certainly have heard.
*Что это за звук?
Что за звук, волнует слух?
В долине барабанный стук,
это алые, родные, солдаты.
Идут солдаты, аты-баты.
Что за свет, который вижу,
на расстоянии ярко, ясно?
Лишь солнце на их оружии,
как они шагают страстно!
Что они делают со снаряжением?
Что они делают в раннее время?
Это их обычные маневры в движении,
или может быть, предупреждение.
Почему они сошли с дороги внизу?
Почему вдруг закружились в это время?
Возможно изменили приказ и потому,
ты сейчас стоишь на коленях.
Почему они не остановились, доктора позвать?
Разве они не придержали коней?
Ведь никто из них не ранен, кто может знать,
нет такой силы их сильней.
Куда ты идешь? Останься со мной тут!
Были клятвы, которые ты дал обманом?
Нет, я обещал любить тебя, но годы идут
и я должен уйти, нежданно.
Сломался замок, открылась дверь
и ворота скрипят визжа.
Их ботинки тяжелые на полу теперь,
у них уже загорелись глаза.
O What Is That Sound?
O what is that sound which so thrills the ear
Down in the valley drumming, drumming?
Only the scarlet soldiers, dear,
The soldiers coming.
O what is that light I see flashing so clear
Over the distance brightly, brightly?
Only the sun on their weapons, dear,
As they step lightly.
O what are they doing with all that gear,
What are they doing this morning, morning?
Only their usual manoeuvres, dear,
Or perhaps a warning.
O why have they left the road down there,
Why are they suddenly wheeling, wheeling?
Perhaps a change in their orders, dear,
Why are you kneeling?
O haven't they stopped for the doctor's care,
Haven't they reined their horses, horses?
Why, they are none of them wounded, dear,
None of these forces.
O where are you going? Stay with me here!
Were the vows you swore deceiving, deceiving?
No, I promised to love you, dear,
But I must be leaving.
O it's broken the lock and splintered the door,
O it's the gate where they're turning, turning;
Their boots are heavy on the floor
And their eyes are burning.
*Жертва
Взгляд был утерян, опустошён,
слезы из глаз текли ручьём,
треснула судьба и падала вниз,
с зимнего неба, как тихий каприз.
Любовь, её украли и захоронили,
под камнем в полночь, на могиле.
Ограбленное сердце умоляло тело,
забыть проклятия, что оно терпело.
Лицо краснело от злостного стыда,
сказать стало нечего больше тогда.
Была мерзкая ложь с которой солдат,
использовал и бросил её без утрат.
Eyes look into the well
Eyes look into the well,
Tears run down from the eye;
The tower cracked and fell
From the quiet winter sky.
Under a midnight stone
Love was buried by thieves;
The robbed heart begs for a bone,
The damned rustle like leaves.
Face down in the flooded brook
With nothing more to say.
Lies One the soldiers took,
And spoiled and threw away.
*Похоронный блюз
Остановите часы, телефон отключите,
собачке кость бросьте и помолчите.
Без рояля, под барабанный стук,
несите гроб, за ним скорбящие идут.
Пусть самолёт над вашей головой,
напишет в небесах, что он живой,
а лебедь в бабочку на шее спрячет грусть,
гаишники в перчатках чёрных будут пусть.
Он для меня был Север, Запад, Юг, Восток,
моя рабочая неделя, уикенд и воздуха глоток.
Он был мой полдень, вечер, речь моя и песня.
Я думал, любовь продлится вечно. Ошибся я.
Погасли звёзды, весь небосклон померк,
луна исчезла, не видно солнца фейерверк.
Слей океан, подними в лесу, что брошено,
ибо теперь повсюду нет ничего хорошего.
Funeral blues
Stop all the clocks, cut off the telephone.
Prevent the dog from barking with a juicy bone,
Silence the pianos and with muffled drum
Bring out the coffin, let the mourners come.
Let aeroplanes circle moaning overhead
Scribbling in the sky the message He is Dead,
Put cr;pe bows round the white necks of the public doves,
Let the traffic policemen wear black cotton gloves.
He was my North, my South, my East and West,
My working week and my Sunday rest
My noon, my midnight, my talk, my song;
I thought that love would last forever, I was wrong.
The stars are not wanted now; put out every one,
Pack up the moon and dismantle the sun.
Pour away the ocean and sweep up the wood;
For nothing now can ever come to any good.
*Рыба в спокойном озере
Рыба в спокойном озере,
в блестящем цвете роится.
Лебедь в небе морозном,
белоснежный кружится.
Лев великий тихо гуляет,
по своей саванне невинной.
По закону времени исчезают,
лев, лебедь, рыба, иные,
на волнах временного отлива.
Мы до последних своих дней
будем рыдать и петь,
пока не свихнётся сознанье
и Дьявол не станет иметь.
И как только доброта иссякнет,
перестанет появляться удача,
а любовь исчезнет для всяких,
тех кто летит, плывёт и скачет,
назад оглянись без зависти.
Память о безумных фразах,
как твист мимолетно прошёл,
но ты моя лебединая фаза,
я счастлив, что тебя лишь нашёл.
Ты мой подарок величия,
чем природа меня наградила,
моя мужская гордость,
ночная, прелестная дива,
подарившая мне влюбленность.
Fish in the Unruffled Lakes
Fish in the unruffled lakes
Their swarming colours wear,
Swans in the winter air
A white perfection have,
And the great lion walks
Through his innocent grove;
Lion, fish and swan
Act, and are gone
Upon Time’s toppling wave.
We, till shadowed days are done,
We must weep and sing
Duty’s conscious wrong,
The Devil in the clock,
The goodness carefully worn
For atonement or for luck;
We must lose our loves,
On each beast and bird that moves
Turn an envious look.
Sighs for folly done and said
Twist our narrow days,
But I must bless, I must praise
That you, my swan, who have
All gifts that to the swan
Impulsive Nature gave,
The majesty and pride,
Last night should add
Your voluntary love.
*несовместимость
Вот где-то я лечу, а ты идешь,
но нет переживаний прежних, наших.
Вот дома ты кричишь или орешь
и крыльями взволнованными машешь.
Все чуждо в доме, каждому жильцу,
тут даже не по себе предметам,
давно гримасы гуляют по лицу
и все покорно мучаются этим.
И чем же их сейчас соединить:
характером, судьбой детей, деньгами,
ведь между ними существует нить,
ее обычно трудно описать словами.
А пустота души не хочет больше ждать,
и независимо от обязательств в браке,
дверной глазок не в состоянии узнать,
когда один к другому движется во мраке.
Incompatibility
That's where I 'm flying , and you go in,
but there is no previous experience.
Here at home , or are you shouting yelling
and wings excited swing.
All the alien in the house , each tenant ,
there is not even on their own subjects ,
walk for a long time grimace on the face
and all this meekly suffer .
And what is it now to connect :
character, the fate of children , money ,
because between them there is a thread
it is usually difficult to describe in words .
And the emptiness of the soul does not want to wait
and regardless of the obligations of marriage ,
peephole unable to learn, those flag,
when one moves to another in the dark .
!
Метки:
