4-я книга стихи белокурого бестии
СТИХИ БЕЛОКУРОГО БЕСТИИ
МИСТИЦИЗМ
Не признаю я тягот судеб. Секу тоску ухмылкой рта,
Как говорю молчащим судьям: "Екклесиаст, умнейший сука,
Писал об этом неспроста! Все суета. Все суета".
Всю муку чувствуя, осунувшись, душа завыла у креста!
Уйди, ненужная тревога. Душа, сама себя уйми,
И прокляни бездушье бога и человеческие тьмы!
Здесь вечно жаждут кровь пророка. И тихо, на кресте
высоком,
Живи средь общей кутерьмы.
Еще я тихий, словно ветер, в дыму закатного луча.
Но быть и мне на грешном свете, где целый мир за палача,
Достойным плахи и меча!
ЯРОСТЬ
И пусть я все непримирим к тому, что с сизых облак -
Свет ведь!
Как всасывают кровь зарниц и дышат яростные ветви
Деревьев, брезжащих во мгле!
Я, запевала в дошлом хоре кустов, задвигавшихся крон.
Кусты, деревья - меланхолики, высасывающие кровь,
Жизнь - проходит. Скоро может и ей отзвенеть.
Глянь, другая топочет за ней. Но - прогоркло!
Велика Земля. Дорога. Для меня она на пока.
Для меня, как огонь для руки. И такая же для других.
Дорогая для дорогих!
ОЩУЩЕНИЕ
Я ощущаю безысходность моих разрывных, жадных слов.
Их явность, злую безусловность в непризнавании азов.
Имею блажь к другому полу. К Уэмбли строгому плато.
И волочу тоску, как полы раскрепощенного пальто.
ПЕСНЯ
О, милосердие! О, совесть! Куда Вы? Душу подминать?
Я смысл ее не понимал. Я понимал свою особенность.
Гляжу настойчиво, внимательно, как вырубленный обелиск.
И сам уже не понимаю, кого хотел я одарить и чем...
СЕТЬ
Солнце светит в зрачки человеку. Нелюдимейше. Ихтиозаврово.
Одноногие елки бульвара, как вкопанные пеликаны.
В летний вечер, опутанный сетью жары, заплывает закатное тихое зарево,
Словно в сонную бухту белуга, скребя по волнам плавниками.
Убежав от аллей принаряженных, как с бала мученик,
Я свободно дышу. Вижу я, как белугу отбросив,
Якорями судов у причала легко взбаламучены,
Облипают гранит парапета ракушки отбросов.
Я в белужьи, заляпанные вашим калом глаза, реву.
Милицейскими фраками буду задержан я за руку!
Штраф гони, гуманист. Но уже всею жизнью оплачено.
И петлею отчаянья горло души перехвачено...
Исчез волкодав серединки уживчивой? Нет! Затаился в развилках.
В зубах его крест. Зубы - крест. Эротичны и постны Пилаты.
Далеко от Аддис-Абебы до моря, жующего нефть в сатанинских разливах.
Монмартр, булевар склеротичны в своих постулатах:
Щадить наши жизни!
Забыв о тебе, обо мне даже краем не вспомнят.
Мигнут маяки преисподней. Нам вытянут жилы.
И выдадут людям обыденным вексели, с помпой,
На жизнь, чтобы эти скоты наслаждались, надеялись, жили!
Будь же вечер обоймой заката прострелен навылет.
На секунду - умри, пропечен, загорел и обветрен.
Не порвать ваши сети, гниющая прорва, не выплыть.
Бьюсь об лбы недоносков, как белая рыба об берег!
У ПОБЛЕКШИХ КУСТОВ
Осень горька, как хинин.
Деревья в аллеях мокрые,
И волосы пляшут у них
Красными осьминогами.
Ясно. Холодновато.
Бей заря, наподобье клинка!
Словно кровью намокшая вата,
На груди у небес облака.
СНЕЖИНКА
Берег в гальку и щебень закутан.
На ладони - снежинки пушок.
Вдета красная нитка заката
Полумесяцу прямо в ушко.
Для чего мне пирушки, нажива,
Если - брошена с синих высот -
На ладонь примостилась снежинка
И, тепло поглощая, ползет.
СЛОВНО ШЛЮХА
Таланты бесценные и графоманы
Вселенную бешено зарифмовали.
Она же стыдится, от зверства косея.
А рифмы текут, словно мутное семя...
Уже темны глаза поручика.
Их блестками росы накрой.
Уже, как воды в ручейках,
Шипя, на волю рвется кровь.
Все звезды вымерли, как люди.
И извивается в просвет,
В руке, подобием гадюки,
Его дуэльный пистолет.
Невыносимость пошлых морд,
Канонов, маршей бравурных...
Он умер!? Был так молод.
Он сам того хотел. И правильно.
Пора понять, поэт не псина.
А ты не слышал, свесив чуб.
Но лучше, если пена с пива,
Чем с задыхающихся губ.
Довольно по миру петлял.
Эй, барышень кумир,
Висит голодная петля,
Как пропуск в высший мир.
Что человеце? Моль,
В сюртук заправленная.
Он умер!? Был так молод.
Он сам того хотел. И правильно.
Титан, взметался аммоналом!
Но вновь душе заторы.
Квартирка коммунальная -
Не остров на Азорах.
Он бы еще смолол!
Но вдруг вцепился в браунинг...
Он умер!? Был так молод.
Он сам того хотел. И правильно.
Их знают и помнят. А как же без страха,
Не признанный светом ни сверху, ни снизу,
В слепой очередности жалкий писака
Подходит к петле, к пистолету, к карнизу?
Он думает, бедный, какое событие!
Он горд, что явился участником драмы...
Вот так, ежедневно, в банальных соитиях,
Сливаются гении и рифмодралы.
Послушайте: ангелы, мцыри, мессии,
Вселенная - место для кровосмесительства,
Где душу шахуя, танцуя на ней,
Пиит, словно шлюха, блюет на панель...
БЕЗВРЕМЕНЬЕ
Бойня идет от границ до границ.
В крике исходит планета.
Пустые коробки из-под яиц,
Как кольчуги белого цвета.
А где-то в раю возлежит "базарком",
Не движет губами синими.
Страницы брошюр покрыты жирком,
Прижались друг к другу гусынями.
Я сыт. Я книжный прах отрину.
Идеям всем - удар носка!..
И пусть сосет мою отчизну
Дурной учености тоска!
15.2.1989 г.
ГУЛЯЩАЯ
Гляжу, как шагает кокотка:
сиятельная походка,
да алый волнующий рот.
И с нею слащавый урод.
Чуть сбоку, разинувший зев,
прохожий мелькнул, ошалев.
А я, пожимая плечами,
смотрю на нее сверху вниз.
Как звать ее, величавую?
Прохожий ответил: "Жизнь".
Девчоночка фу ты, ну ты!
Красавица. Первый сорт!
Она повернулась круто
и плюнула мне в лицо.
Я дома крушу посуду,
я в ярости; ведь повсюду
хорошие люди, паскудой
оплеванные стоят.
Вбегая в дворец ли, в клоповник,
как будто к чумным в карантин,
смеется. А с нею любовник,
слащавый богатый кретин.
Идут, где дымят заводы,
где люди и их заботы,
где платят за кровь и за пот.
Забот никаких не надо.
Забота одна - зарплата
и нету других забот.
А рядом, являя оплошность,
иные, спеша на Парнас,
вопят: почему плюешься?
Зачем ненавидишь нас?
Я руки ввысь простираю
и к ней головы кивок.
Всю жизнь по лицу растираю
подаренный ею плевок.
И пусть ухмыляясь картинно,
свободу ведя под уздцы,
над нами хохочут кретины,
бездарности и подлецы,
насильники и наглецы!
Такая девчонка противная.
ВЫДОХ
Уже закат, ссутулившись,
померкнул в листьях заживо.
Пойду по тихим улицам
сквозь сумерки озябшие,
где рваные талоны
мёл ветер по земле
И мокрыми ладонями
одежду пачкал мне.
На сердце этом лапы чьи?
Не отвечали. Мялись.
В домах сияли лампочки,
плясали и смеялись.
О чем молва галдела?
Не знаю. В звездной стыни
одна луна глядела
в мои зрачки пустые.
В холодный холм оденусь,
и душу - прочь. За шиворот.
Ей очень жить хотелось,
но мне не разрешили...
20.4.1978 г.
ЧЕЛОВЕК
Рощи - разодранные гардины.
Осень - пейзаж из разгулов, раздоров.
Ну же, сползайте краски с картины,
Пусть остаются пятна разводов.
Пусть лизоблюдства миссионеры
В скучном довольстве, в славе погрязли.
Я презираю сытых и серых.
Я за горящие, красные краски.
Я бесконечно плевал на ржанье
Рож, захламивших земные просторы.
Нынче повсюду правят, нажравшись,
Не флибустьеры, а филистёры.
На фиг мне ваши хвала и ругань.
Вы разукрашены, да без тайны.
Мы никогда не поймем друг друга.
Я - человечен, а вы - бездарны.
Боже мой, как вы спокойны, противны!
В мед вашей сытости строф моих деготь.
Краски сползли, обезглавив картину.
Холст - это пятна кровоподтеков.
ГНИЛОЙ ЗУБ
Как я хочу упрочиться
На положенье мухи.
То вы, мои пророчества,
Бессилие и мука.
Ах вы, мои нежданные,
Блистающие крылья.
Уже глаза нежадные,
Что было, раздарили.
Увы, глаза нежадные
Уже не верят чуду.
Меня, слепого, граждане
Изгнали отовсюду.
И вот я в день сияющий,
В тоске и укоризне
Заныл, как зуб в зияющей
И скользкой пасти жизни.
Хрустящ, как облигация,
Зуб лезет боком впалым.
И время раздвигается
Невидимым пеналом.
В чьем чреве горы варятся
Деяний бестолковых,
И нам на шеи валятся
Из бывших дней, из новых.
Так повесть завершается
Неумно и потешно.
Так чудо совершается
Бесшумно и поспешно.
И повесть, опорочена,
Все буквами лучилась;
Как я хотел упрочиться,
И как не получилось.
СТЕНА
Уже Вийон коленце отколол.
Попа зарезал, выпотрошил сало.
Прославившиеся - на что нам слава?
Да и подумать - слава от кого?!
Другой, воспевший блузы и наган,
Жил рядом с быдлом; хорошо там? Нуко-ся.
Не вынес общей бучи. Ухмыльнулся
и к стенке вышел. Гений, как-никак.
Последний день бессмысленно-тягуч.
Мерцайте четче, каски и пилотки.
С щербатых стен сползают и текут
по тротуару красные полоски.
Все в дырах стены. Подошли. Затем
недоуменно глядя: где же пуля? -
стояли мы. Глаза в издевке щуря,
теперь и я стою у этих стен.
Вы ночью понесете в туалет
свое мясцо - как льдинки вам за фалды! -
застывшие, немые дуэлянты
с погончиками и без эполет.
КАПКАН
Как в капкан залетев, обнажает тапир
свои зубы - за нас, за двоих!
Круговая порука тупиц,
я в оковах твоих.
В ночь, обратно!
но на волю уже не попасть.
Нам обоим пропасть,
"хищник" - брат мой.
Зарычи горячо, отрешенно
за себя, за меня!
По тебе тосковала решетка.
Как по мне голосила земля!
СОБАЧИЙ ДЕКАДАНС
А в памяти один из дней осенних:
Мелькала в небе молнии указка.
Я был в гостях... Собака трет ошейник
Матерчатый, весь в липких красных красках,
О дверь балкона. Я глядел на гранки
Бумаги нотной. Музыка лила бы!
И тут полилося из тонкой ранки
У горла, прямо на пол, возле лапы
Собаки. Правой лапы или левой,
Не помню. Жизнь дыханье затаила.
Тут был бы лев, я думаю, и лев в вой!
Собака, почему ты не скулила,
А лишь глядела. Бог мой, вот решенным
Был взгляд. Струились капли, как по кабелям.
Но тлело в темном взгляде отрешенном
Внимание к текущим, теплым каплям.
Послушай пес, ты жизнь свою прожил как
Обычный пес, ты мчался за ограды.
Стекали капли темные, в прожилках,
Похожие на сок из винограда.
Не выученный ни теплом, ни криком,
Ты лужу, что цвела по полу щами,
Стал жадно пить, своим дрожащим ликом
По полу проводя, сквозя ушами.
А я гляжу. Глазам своим не верю.
Зрачки овчарки кружат, бесноваты.
Паркет, улитый кровью, рядом с дверью...
А это - кровь... Кусочки красной ваты...
МОЖНО
Как? Можно мелодии чувствовать, а после живое губить?
Ведь жизнь, это вечное чудо смеяться, надеяться, быть!
Мне жутко! И я среди боен. Мне тоже грубить и лупить!
Но чего же я глупо так болен великою болью - любить!
И верно, поэтому ходит по голому сердцу война.
И белые груди под хохот наружу выносит весна.
ГРЯЗЬ
Неблагодарные, никчемные, любители еды и хрустальных ваз,
Вы - люди? Говорю отчетливо: "Я ненавижу вас!"
Не претендую на первоисточник. И в ус не дую.
На книги, деньги, прибыльные "точки" - не претендую.
Выходит дерзко и неверно. Тут слог не мой. Но говорить!
И вам последнее дарить канализациями скверны!
Мне надобно просить пощады. Но у кого? У вас?!
Душа, как в ребрах что - пошаливает.
Ваша жизнь - грязь!
ПОСЛУШАЙ
Послушай, жизнь, так призрачно и тихо!
Я весь, как мягкокожая душа,
Дрожу, как золотая паутинка,
В твои глаза впиваясь и дыша.
Я понимаю, это безрассудство
За будущее явственно ступать.
Вам сердце? Я разденусь и разуюсь.
Я не заплачу. Вырежьте опять.
А я один. И сердце лишь одно.
Но изнывает сердце боревое,
Хрипящее, безумно-болевое,
Как красный круг, как жаждет течь оно!
ВСТРЕЧА
Будь, что желание Господа есть.
Я не перечу и я не предтеча.
Нечего пить мне и нечего есть.
Вот и настала последняя сеча,
Как предвещал. Знать, оказана честь.
Горло словами седыми калеча,
Холод врывается. Холода весть
Сердца коснулась. Приятная встреча.
Был бы пророком, спокойно взирая
На сотворение нового Рая,
Было бы легче. А так, хоть в петлю!
Только я выдержу смерть на морозе
И обескровлю лицо мафиози
Тем, что последнюю сечу стерплю.
КРЫЛА
Неудачи преследуют душу мою.
То одно, то другое, и все невпопад.
Я хочу осиянности, - вижу змею,
Чешую обреченности, солнца распад.
Видеть холод и светлого яда струю?
Неужели судьба мне поставила пат?
Но не мат же! И новую песню свою
Я спою, не сдаваясь судьбе, как Синдбад,
Что циклопа увидев, глаза не закрыл.
За спиной у меня шум разросшихся крыл,
Уносящих меня в бесконечность.
Если слишком печали и скорби иной,
Ты борись, как Синдбад, ты не хнычь и не ной,
А с достоинством выдержи вечность!
ВМЕСТЕ
Шагают, довольнее Креза,
Колонны удачных людей.
Глаза холоднее железа,
А губы еще холодней.
Такими их сделал Создатель,
Избавив от сна и забот.
Но ветер, мой старый приятель,
Любого проныру забьет.
Трясет он оконные прутья,
Разбрызгав по улицам грязь,
И мокрыми пальцами крутит
Стальные подшипники глаз.
Я сам поквитаюсь со всеми,
А после хоть в пропасть, хоть в рай.
Стыдись же, удачное семя,
И молча меня озирай.
Ты, вещей рукою ведомо,
Невидимо будешь со мной
Всегда, на работе и дома.
И перед раскрытой землей.
10.1.1993 г.
ПРАВДА
Пусть времени изогнутые лопасти
Еще свистят, как роковой свинец.
В моих глазах, раскрытых, словно пропасти,
Вселенная нашла себе конец.
Сам бог, надев застиранную робу,
Вздохнул разок, судьбу свою кляня,
И скучно, как на теплую амебу,
Сквозь лупу солнца смотрит на меня.
Колышется земля, сырая тина,
Дырявый зеленеющий лоскут.
А правда, как под дождичком картина,
Где краски во все стороны текут.
Давай, Всевышний! Жми на всю баранку!
Не растворяйся в мировом жулье!..
Я, вывернутый жизнью наизнанку,
Сплошное кровеносное желе...
13.2.1989 г.
ПРИЗЫВЫ
Эй, ленивец, шевели же тушей!
На бульвар, покинув спальню-грот.
Слиток солнца жжет глаза и души.
Золотоискатели - вперед!
Пусть стремит ракета свой полет.
Шум ее приборов станет глуше.
Хватит дрыхнуть! Хватит бить баклуши!
Жизнь на геометрию плюет!
Полыхнем по небу душ огнем
И решетки страха отогнем
И мечта не будет больше пленной.
Нам уже не смогут помешать
Воздухом свободы всласть дышать
Всякие законники Вселенной!
1985 г.
ОСТРОВ
Что уголь зашипев, глаза свои излив на
Манящие соски, мой остов грабь-ка мир!
Как непорочное зачатие стекают струйки ливня.
И листья на траве - разодранными тряпками.
Взмок остров, - Океан, накрой его леса зеленою лавиною,
Пусть, всасывая соль, стоит в волнах убого.
Фисташки звезд непрочные сорвав, лови, на юг
Направив струги волн, ко мне почувствуй похоть!
Лучами солнца мыли труп. Как в охре износили. Ванны
Лучей стекают. Вы ко мне? Ко мне - за иском.
Забился в мокрый угол, под скамью, комочек мяса изнасилованный,
Руками мотов испохаблен и затискан.
1982 г.
РИНГ
Жизнь - упоительная схватка!
Я напрягаюсь, как бурлак.
Свистит боксерскою перчаткой
Планета, сжатая в кулак.
На рану положу заплатку.
Еще немало будет благ.
И кровь, блестящая, как лак,
Льет в жертвоприношений кадку.
Те, кто в верхах, орут в грозу,
Всем, окопавшимся внизу:
"Вперед! Победа - в наступленье!"
А гибель разных там людей
Во имя призрачных идей,
Так это разве преступленье?
1986 г.
Я И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ
Вам, современники, потомки,
Я раскрываю свой секрет:
Вы все плебеи и подонки!
А я - единственный Поэт!
Олимпу, Иегове, Будде,
Я брошу, выи не клоня:
"Вы, те, кто были, есть и будут,
Дрянь, недостойная меня!
Я - человек! Душа, поэтому
Перед паскудами не мнись.
Политиканы и поэты,
Меня увидев, шляпы - вниз!
Я высморкался вами, сопли,
Настоенные на крови,
Я запрещу, чтоб зрили солнце
Сухие, серые кроты!
Я - горд. Но выйду к палачу я.
Руби, чудовище, Марат!
И может, что-то вы почувствуете,
Когда я стану умирать.
КИШЛАК
Душа - это вечная жажда
Простора, а мир - кишлак,
Где правят державные граждане.
Душа, доставай кинжал!
Я ненавистью преисполнен
К обыденному, всему!
Я знаю: свет - преисподняя.
Я предпочитаю тьму!
ГОЛОС
Я верую: роскошно,
С видухой молотка,
С души снимают кожу,
Как сливки с молока.
Пахнет не маем.
Дожди блюдут вранье.
А кто и как снимает,
Мне нынче все равно!
Но красным истекают
Не души, а тела.
Откуда ты, такая,
Что кровью истекла?
Ведь за окном не стужа,
А солнце и луна...
Как бы баранья туша
Душа оголена.
Ведь для тебя, дерзающей,
Идущей на таран,
Любой, бразды держащий,
Убийца и тиран!
И в том, что ты, затейница,
Исходишь на крюке,
Виновны все системы
И здесь и вдалеке!
Вы душу не увидали.
Душа хотела петь.
Она - индивидуальна!
Подсовывают конспект!
Листайте, проходимцы.
Не буду мелочен.
Живой и невредимой
Бояться незачем!
Без гимна, без причастия,
Вельможа, жлоб
Каиновы печати
На белый лоб!
Смешны? Да, смехотворны
Усмешки на устах.
Но ропщут стихотворцы,
Что не сумели так!
Их тоже усмиряют
Тираны, ярлыки...
Поэты умирают
Не от своей руки!
АНАТОМУ
Ты - резв. И тайну прояснишь.
Ведь копошась в крови неистово,
Ты ненароком уяснишь
Себе какую-нибудь истину.
Но истины всегда убоги!
Нервирует в ходу рука
Анатома, играет в покер,
А я сыграю в дурака!
Посмейся же над ним и ты.
И нож зажав в немытых лапах,
Исследуй. С фонарем иди
В дымящиеся штольни клапанов
Моего здорового сердца...
Стою. Куда мне до галантных
Пижонов. Бледный, жмусь к стене,
И словно дьяволы в халатах
Врачи слетаются ко мне.
Болтает душу, точно щепку
В ручье. Чадит их виадук.
Под руки взяли, что-то шепчут.
Зачем они меня ведут
К стеклянным дверцам? Разуверясь
Во всем, во всем, я сгоряча
Слежу, как рот закрыли дверцы,
Зубами стекол скрежеща.
Я по полу шагаю быстро,
Спешу легонько, напрямик.
Как перед скальпелем убийцы
Все нитки тела напряглись!
ВБРАСЫВАНИЕ
Не верю дьяволу и богу.
И в день нежданно-голубой,
Как хоккеист, прижатый к борту,
Я вскину плечи над собой.
Они уже повсюду, боссы,
Которые не юнь мою,
А боль целуют, но не бойся.
Я перед ними устою!
И замечая неуклюже
Кому поесть, кому - пропеть,
Я буду мокрою уключиной
Под веслышком судьбы скрипеть.
ПТИЦЫ
Я в узкой комнате живу.
Но буду, день представится,
Без дома, без пристанища,
Подобно "вечному жиду",
Ходить, умен не по летам,
Меж чурками капризными.
И снова голуби взлетят
Над мокрыми карнизами.
Ты солнце, как цветок, сорви
Душа. Вдыхай, тихоня.
Они меня не гонят!
Я белых птиц кормлю с руки.
НАСТРОЕНИЕ
На девичьи ножки глазея,
Забыв о грядущем конце -
В хорошем такой же, как все я !
В плохом я такой же, как все!
Ошибка. Сплошная оплошность.
Ведь я за безумца слыву.
Я выйду на Красную площадь
И пеплом посыплю главу!
На площади белой, повсюду
Асфальтом кровавя башку,
Я, господи, каяться буду!
Слезами булыжник прожгу!
Влечу в чью-то дикую стаю,
Что надо, мотая на ус.
Статейки пописывать стану.
Потом кандидатом наук
Стану вдруг!
Звоночки, знакомства - в натуре,
И к розам, минуя шипы.
Понравлюсь тогда, может быть,
Нажравшейся номенклатуре?
Лишь после, мечты кабы эти
Да в явь, словно солнце, лучась
В отдельном своем кабинете
Я буду сидеть и скучать.
Поклонник воззваний и долга,
Чту шефов. Блюду свою честь.
...Все было бы так, кабы только
Я не был таков, каков есть!
1975 г.
НЕУДАЧНИК
Руль солнца и колеса трав
и гула мощного раскат.
То скорость нужную набрав
душа врезается в асфальт.
Мальчишка горд был и крылат.
Судьба смирила буйный нрав.
Лежит разбитый самокат,
а рядом, брюки изорвав
и слез с лица сбивая рой
в грязи валяется "герой".
Судьбы когтиста лапа.
Он кинул в драку дух и плоть.
Хотел каменья побороть,
тупица и растяпа!
1986 г.
ТИХИЙ
Ценю я стол свой письменный и презираю троны.
Склоняюсь над тетрадкою, а цезарь пусть кутит.
В тела ввинтили головы, как лампочки в патроны,
артерии пульсируют и током кровь гудит.
Асфальт взбивают туфлями роскошные матроны.
Он, словно шерсть матрасная, взвивается, пылит.
Как гулко и раскатисто грохочут фаэтоны.
Колесами изрезаны, красны ладони плит.
Деревья обветшалые не вынесли простуды,
и листья желто-алые разбрызганы повсюду.
Ну, здравствуй осень мощная в любови, во хмелю.
Дыши на стекла грязные. Мчи улицей пустою
молодушкою страстною под облака фатою.
Шуми, души помощница, как я сейчас шумлю!
1985 г.
НА БЕРЕГУ
Безупречная музыка слова
Бизнесмена, увы, не манит.
Каждой буквы звенящей магнит
Своего поджидает улова.
Лишь дразнящие запахи плова.
Лишь касания сучек и гнид.
Что с того, что я не знаменит,
Кто читал, восклицали: "Как клево!".
Люд неверящий, словно Фома,
У меня не сонеты - "фирма!"
В золотых ободочках и гранках.
Ну, а прочим любителям драм:
Прислоните странички ко ртам,
И губами почмокайте в ранках.
1993 г.
СТРОФЫ
(медитации)
Уважая бесконечность, дух беспечный окрыляя,
Да и что есть дух, никто ведь не ощупывал его,
Я сжигаю слов мясистость, крылья духа опаляя
И невидимые силы озираю далеко.
Что свободные светила увидали в черном мраке?
Он немного освещенный мощной удалью Творца,
Натыкается на звезды, и горящие коряги
Распадаются на части под кувалдой кузнеца.
Жили радужные искры в очумевшем небосводе.
И теперь, меня коснувшись, заиграли на дуде.
Так светила золотые, обреченные свободе,
Не желают поклоняться угасающей звезде.
Оперенье слов цветисто, как кузнечное горнило.
Я не знаю, что за грубость нарушает мой закал.
Солнце в небе понимает: человек или горилла,
Подправляя слов огромность, израсходуют запал.
Образцы соленой влаги, озаряемые светом,
Разметали по вселенной грузных мыслей океан.
И напутственные Словом, или иначе, Заветом,
Для гориллы оставляют переполненный стакан.
Почему удары грома, очень схожие с кувалдой,
Пробивают алый сумрак и судьбу мою куют.
И стихи снуют повсюду, пахнут розой и лавандой,
И навозом золотистым. Ничего себе уют.
Ненавязчивы идеи, если рыбы молодые,
Навевая сон на пляже, где под тентом спит червяк,
Направляются беспечно в мозга сети кровяные.
Ну а если нету мозга, получается никак.
Спит горилла на постели, разметав седую шкуру.
Рыбы дремлют на безводье, червь забился под асфальт.
Я уже не понимаю, может спьяну, может сдуру,
Попадаю в необъятность всяких Критов или Мальт.
Здравствуй пенистое море, остров, падающий в небо,
Оставляющий акулам только отсвет на волнах,
Улыбающийся звездам безупречного Эреба,
Что и сам плывет по небу на барашках и волах.
Облака, они без звука, только шерстью выделяя
Слизь, похожую на ливень, зарождающийся вдруг,
На меня взирают кротко, крылья духа обрамляя.
Он назло им не сдается, бесконечен и упруг.
До чего мне надоели человеческие игры:
То война вживляет пули в вещей похоти живот,
То безумие вселенной ополаскивает икры
Страстной космоса красотке, что Венерою слывет.
Хороша полоска света бесконтрольного заката.
Ну а может врут законы и тогда я прав вдвойне.
Опуская плечи ниже, ухожу из-под наката
Строф, всплывающих из мрака и стремящихся ко мне.
23.5.1994 г.
ЛЕСТНИЦА
Жизнь - процесс показательный.
Зала земли тесна.
Розовый, ровный отсвет заката
Ярок и холоден, как тесак.
Холоден штык привинченный.
Холоден гвалт. Добили
Судьи, но бог мой, как вычурны
Эти убийцы, дебилы
С галстуками и без них.
Чурки, отъели рожи.
Меня растоптать вы можете,
Но надо мной возник
Облик души поруганной!
Олух, ору истошно.
Жизнь! Подруга!
Я - растоптан!
Руки мои распахнуты
Над мантиями и париками.
Гадам на поругание
Не покидай распятого!
К жизни приставлена лесенка.
Помилуй и защити.
Я - солнечная слезинка,
Смахни ее со щеки
Своей...
НАШ МИР
Ухожу я в себя. Удержи словом, окриком, ну же - хоть знаком!
Слишком больно мне плоть души
Выворачивать вдруг наизнанку.
Это страшно. Глупо, но страшно.
Неужели я, умный, глуп?
Не лицо у меня - сучья ряшка.
Безобразное вместо губ.
Знаю, чувствую мир бедовый.
Он прекрасен и без прикрас.
Он наш дом. Припасенное - дому.
Ну а я потерял, что припас.
ЧЕСТЬ
Не обращая взгляда на фабулы, на узаконенное, душа болью рвалась
На куски. У меня же такое бывало. И не один раз.
Быть может неудобно в уши кричать. Лучше неметь?
Но когда живому и больно, каково мне.
Хорошо бы, если подделка, так нет. Ощущение, как обкорнали.
Так получается и ничего не поделаешь.
Знать, мне надобно душу вырвать с корнями!
Иногда язык глаголет празднично
Шутку, временную, как снежный наст:
"Если уже за двадцать - порядочно! Надо и честь знать!
Я не выдержу испытания. И окончится маята.
Ощутить бы заранее кровь в прорези рта...
***
Мне говорили: "Ну что ты хаешь современность.
Погодь, овца, возьмем ремень свой. Да и по рылу!
Ты есть воришка. К тому же наглый и нахальный.
Ну, много заимел, охаивая." Не говорите!
"Нет, знать должон, сопля ванильная,
О том, что думаем, роддомовский.
Ты - здравомыслящий пройдоха." Не говорите!
Я, богаче, чем в прошлом земляк мой, Нобель,
Душою хлестал. Впрочем, как все.
Но ведь это действительно очень уж больно,
Если только в себе!
ГИПЕРТОНИЯ
Облаков вплывают пылкие полки.
Солнце генералом смотрит пристально.
И струятся рек шуршащие чулки
По ногам Европы обольстительной.
На башке у Азии, дьявол видно перепил -
Пласт воды обширный - силы велики! -
Как платок карманный, вздувшийся на черепе,
На песчаных пляжах моря уголки.
Стал я боязливей, злей и мстительней.
На душе печали и томление.
Цены подымаются все выше, все стремительней.
У моей земли опасное давление.
Как дышать спокойно в этой тарабарщине.
Все с ума свихнулось, пьяного маня.
Сотворивший небо, землю и товарищей,
Помоги мне в жизни, обними меня.
14.5.1994.
ПЕРЕВАЛ
Утренняя прохлада.
К ноябрю перевал.
Как белая проказа,
Иней на деревах.
Жизнь с кем? В поганом стане?
Не с падалью же сопеть.
Я - дьявол и бог! Сам - себе,
Пока я дышать не устану.
Да, болен. Но не насморком.
Лобастый - из стада!
Вся жизнь и насмарку.
Иной мне не надо.
Я душу лапить не берусь.
Боюсь, сплошаю.
Поэзия - сплошная грусть.
Смешная.
Но как одежды с трупа,
С души сниму судьбу.
Морщинки, словно струпья,
Бороздками на лбу.
Ну, что, возьмем и победим?
Но слышь, не сетуй,
Ведь если не было беды,
Откуда - это!
ОСЕНЬ
Рыжая, твои деяния
Корявы, небо теребя.
И в звякающем одеянии
Блестит намокшая тропа.
В безделии, воздух полоская,
Развенчаны, обречены,
Чернеющие палисады
В серое облачены.
Рыжая, приди, дореяв.
Пройдись. Пусть грянут холода!..
И оголенные деревья,
Как оголенные провода!
ЗВЕЗДА ДУШИ
Что бы ни было, все позабуду!
И печали ногами топча,
Положу мою душу-зануду
На измазанный кровью топчан.
Ты мешала мне, крикну лежащей,
Ненавидеть вовсю и любить!
И я, словно малюсенький ящер,
Жил под камнями, чтобы быть!
Я хотел быть жестоким и жадным,
Как и многие, что вокруг.
Только ты не позволила жалить,
Мой, быть может, единственный друг.
Ты, душа, все наследство казны моей,
Ведь сейчас, после стольких проказ,
Я вовсю ощущаю, казнимая,
Это наша общая казнь!
ОДНАЖДЫ
Собака ненавидит плеть!
Слюнею брызгая на модниц,
Ко мне! Собака, я - поэт!
Сними, сними с меня намордник!
Я колыхну небесный плес!
Облаю облачные клубы!
Как трепетно целует пес
Мои запекшиеся губы.
БРОД
Все, конечно, перед богом кается.
Я не каюсь. Я - наоборот.
Я люблю немыслимые крайности!
Ненавижу всем знакомый брод!
Потому что гадов презираю,
На богов небесных уповать?
Легче вплавь пуститься спозаранок.
Я переплыву. Ан нет. Плевать?
ТОРЖЕСТВО ЖИЗНИ
Убиваться? Упиваться
Солнцем, сердцем, но любое
Ничего не забывается
Из любовей!
Был я крупный оболтус.
Как и все. Сто из ста.
И не то, чтобы больно,
Но - пустота!
Больно, это терпимо,
Оно мне по плечу.
Гляну: жизни тропинка
Далека. Не хочу!
И что мне радость? Для кого она?
Мир процветает, неказист.
О жизнь, мечта драконова,
Уже за малый грех казнишь!
Вот в яви человек. Он грешен.
Ведь он смеется и грустит,
И ты его, меня огреешь,
Как бросишь голым на бруски!
Мне бы действительно мозжиться!
Ведь правда, сердце полоня,
Моей душой, самою жизнью
Владела и была Она.
Все. Будто жизнь моя и начерно.
Мне без тоски уже ни дня.
Нет, господи, тебя. Иначе бы
Ты взял бы не ее, меня!
Где смех? Он здесь. Услышь его.
Провидь глаза. Ведь ты же провидец.
Пусть все, что было, мне повторится
И не упуская ничего.
Упиваться - убиваться!
Солнцем, сердцем, но любое
Ничего не забывается
Из любовей!
Я, ее живая долька,
Говорю в пустырь надежд:
"Я живу на свете долго.
Когда долго - надоест.
Что мне жизнь, дорогая,
Если ты не жива.
Воздух - гарью.
Смерть - как дважды два!
Здравствуй, ночь. Ты в меня угодила.
Не душа. Хлипь.
Я ведь чуял, как уходило,
Что я судорожно любил..."
ГОРЕЧЬ
На работе, на улицах, всюду, как в адовой бездне.
Дьявол, в худшую бездну меня же скати! На!
Я ни с кем не могу говорить. Не могу. Меня бесит
Ординарностью меченая скотина!
Столько в ней горделивости, спеси и взвешенной желчи.
Ее руки салатом и жиром телячьим залиты.
Ярко-красные рты фешенебельных женщин.
Узколобые лица угрюмой мещанской элиты.
На бульваре неловко сорву галстук, жмущийся к шейке.
На меня - раздеваюсь! - глазели. Икота за пасть их!
Их покинувши лица, глаза разбежались ищейками,
И заметив мой гнев, языками вертели опасливо.
Чей он? Кто он? Откуда? Вразвалочку валишь.
Жизнь - рюкзак на плечах -, в кожу врезались лямки.
Но с портретов настенных одиозный товарищ
Посмотрел на меня и заерзал под рамками.
Боже мой, я на вас не могу уже злиться.
Убивать, как мечтал я в прошедшую бытность?
До чего опротивели, быдло - убить вас?!
До чего опротивели мне ваши лица!
СПОКОЙНЫЕ
Спокойный скучный человек лежит в своей постели,
Вздыхая шумно в тишине горячим жадным ртом.
Душа расплющилась давно в его оплывшем теле,
Как будто бы по ней прошлись асфальтовым катком.
Красив квартиры сей уют оберткой на конфете.
Как важно голова его откинута назад,
Ведь утром будет он один в огромном кабинете
Пить кофе, в кресло погрузив тугой, мясистый зад.
Но ветр ворвется в эту тишь, ведь что ему, громиле,
какой-то чин, чьи губы словно судорогой свело.
Как излохматилась вода в потеющем графине!
Как искривилось в зеркалах паркетное стекло!
Да как же так? Всю жизнь – в верхах, а нынче - не надейся.
И оттого лишь, что свистит пройдоха, ветр-варяг!?
Где постовой? Где персонал? Куда рассыльный делся?
Но почему лысеет вдруг обивка на дверях?
Рука холеная его, дрожа, забьется в токе.
Но он умелец постоять за кресло, за престол.
И пусть синеют на полу чернильные потеки,
а люстра хрупким хрусталем рассыплется на стол!
Он, грузно встав, остывший кофе ложечкой мешает,
идет к раскрытому окну, чуть голову склонив.
А я по улице спешу, мне ветер не мешает,
Вздыхает жухлая листва, асфальт заполонив.
Там осень юная легко со мной шагая рядом,
целуя свежие листы, не ведая греха,
вся в удивлении замрет, внезапно ткнувшись взглядом
в неугасающих цветов сырые вороха.
Спокойный тучный человек с повышенным окладом,
сощурив мелкие глаза, достоинство хранит.
Вошел неслышно секретарь с написанным докладом.
Но это утром, а пока любой из нас - храпит.
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
...Еще когда Наполеона веник
Сметал средневековье в ночь, вооружась лопатой,
Я Гулливером встормошил прокисший муравейник,
С небес снимая синь, заплату за заплатой.
Резвились насекомые, и в норы так застенчиво
Соломинки вносили, пожирней да поядрёней.
...Я в комнате. Не стены, а застенок.
Повисли сетки пауков, как цепи в живодерне.
Хоть Гулливер, а думаю уже о узком гробе.
Из тела выплеснув кишки - протянутся на мили они! -
Под красным душем вымокнув, хрустящим гребнем крепких ребер,
Легко зачесываю волосы намыленные.
И как зеленый свет в дорожку дальнюю,
На вешалке гвоздя висит петля-халатик,
А солнца - розовые шишки геморроидальные -
Горят в немытых задницах галактик!
Эй, выйди боже и сожги! Но горечью болезненной овеяны,
Заткнули кулачки его горячий рот мой. Слышу: "Цуцик, кыш ты!"
Над теннисными кортами, загаженною бухтою, тенистыми аллеями
- К высоким красным небесам мои прибиты кисти!
Я - Человек - похож на простофилю!
Не человечье, нет, а сердце зверя выжги об глагол.
Мне верится в немыслимую пытку! В крестовину!
Торчат в моих раздробленных ладонях шляпки облаков.
Стянуть себя с креста на землю? Рад бы!
Но пятилучия - гвоздьми! А он не трус!?
Раскрывши рты цветов, меня заглатывают травы.
На узких стебельках манжеты алых струй.
Зубами - листья, желтые, как пламя из дракона!
Мне эти листья грудью белой целовать.
Как ярко, о как ярко на зеленом коленкоре
Трепещет кровь, обрызгивая асфальт!
На голове моей не шляпа, а из терний
Роскошный нимб. И вымокнув в супу,
Мне лишний гвоздь вбивает кафетерий
В расквашенную левую стопу!
Без жалости! Глоток воды - напиться бы.
Попить. Ну, где вода? На помощь подоспев,
И правую стопу, исклеванную птицами,
Озлобленный сентябрь расплющил по доске -
Глядите!..
ВНУТРИ
Последнее, что было
Из крика самого,
Мое не позабыло.
Плакало - не смогло.
И я, ха, непоседа,
Шатался, жаля быт.
А может не последнее?
Может же быть!
Горюя, как баба в гареме,
Природе в глаза, в укор.
Какие цветы горели.
Как им выпускали кровь.
В крови как идол, кесарь,
Шептал: "Мое, в отдушину!"
Но не было индульгенции
Прощающей душу!
Себе обломавши крылья,
Падая кусками икры,
Я слышал, как вместо крика,
Хрип. Бульканье и хрип.
Кожа с рук не сходила.
С ног не сходила. Внемли.
Помимо сердца - внутри -
Убийство происходило.
КОЛУН
Я повидел не мало.
Ужо!
Все ведь с виду нормально,
Чего надо еще?
Вы-то знаете, где я !
Кафка и Пастернак,
Никакой марксистской идеей
Душу не перевоспитать!
Ну и пусть. Ничего ведь не станется.
Я гляжу в голубой окоем.
Как будто по свету ставнями,
По горлышку моему тупым колуном
Жизни!..
ЕРЕСЬ
Засмейтесь ласково и ладанно,
Меня собою поглоща.
Я вас прощаю гады, ладно.
Я всех привык теперь прощать!
Но только падая на решку,
А метя выше иногда,
Живые - душу мою грешную
Не озирайте. Никогда.
1967 г.
КИНОДРАМА
Но нахохленным филином
Я среди ручищ дубленых.
Я как актер, односериен фильм мой.
Играю без дублеров.
Моя душа подобна покрышке,
Вся залатана, оплевали.
Я же на радость зрителям бегаю по крыше,
Бросаюсь в волны и выплываю.
Но я не похож на сыщика,
Не убийца. Они же за то!
Им надо покрасивше кадр,
И чтобы за нутро!
Кто они? Люди? Нелюди?
Как сказать. Я ведь лишь чувствую.
Да, они милы. И не чудища.
Не виновны, что мне уже некуда!
Только мне дешевить невыгодно.
Играл без подвоха.
Что!?.. Впереди ни выхода,
Ни входа.
15.1.1969 г.
НИЧЕГО КРОМЕ...
Выгадываешь тут, прицениваешься,
А выходит так, мельтеша,
Имеется общее, целое.
И кроме - моя душа.
Не говорю о девоньках в спаленках.
О будуарах? Помилуй господь!
Целое это спаянность.
Душа - помело, разброд.
Это верно? Не знаю. Вполне возможно оно.
И пусть. Я лишь ею занят. И так должно.
Умный, как Торквато, знаю, что был, не читал бытие,
Шепчу: "Так и надо. Пиши ее. Не бить же ее.
Не чувствующие, жучась, бурчат про рожки чортовы.
Одна и та же участь
У дурней очарованных!
7.2.1969 г.
СЛЕЗЫ
Захватаны листы померкнувшие.
О, сколько, кровь с разбитых губ украдкой слизывая,
Свинцовых гадостей и мерзостей
Двадцатый век не перелистывал,
Ты все же жив. Ты жив. Кричи еще.
Гляди людей. Они запасливы,
Несут для здания кирпичики,
И на тебя глядят с опаскою.
Ты четко видишь: мир всеведущий
Уже устроил - как некстати! -
Благополучие Вселенной
На слезках глупого дитяти.
Кто сей ребенок? Сим залистаны
Страницы чьи? Вопрос хамеющим:
Что есть добро? И что есть истина?
И что есть совесть? Не химеры ли?
Звучат по радио тирады:
"Мы - победим!" О, Слезы детские!
Театры, фильмы, литераторы!
Рыгающее благоденствие!
Давно я понял, я, разжалованный,
И хохочу, наметки сверивши:
Когда вы голодны, вас жалко.
Как наедитесь - ну и звери же!
Ан, не был я у вас рабом еще!
И вопию я к веку завтрашнему:
Ну, стоит ли слеза ребеночка
Такой великой обжираловки?
И вроде слышен мне их голос,
Тех, завтрашних, обеспокоенный:
"Ребенки эти - все изгои.
И потому, как видишь, стоит..."
Моя душа была живою,
Зло - не вмещающей, но сколько его!
Свисти топор над головою
Евангелием от Раскольникова!
ГРЕЗА
Душу шторой занавешу
И щеками стисну рот.
Я себя надеждой тешу:
Все исчезнет, отомрет.
Ничего, что словно крот,
Я пласты иные взрежу?
Отряхаясь от пород,
Выйду к свету. Снова грежу.
Безъязыкий и слепой
Червь обдаст меня слюной,
Где-то рядом проползая.
В клочья щеки издеру,
Слизь пахучую сотру,
И вприпрыжку, как борзая.
1993 г.
РАЗВАЛИНЫ
Развалины дома недобро
Глядят на спешащих людей.
Оконные прутья, как ребра,
Пробившие мясо камней.
А рядом, на улице, пробка.
Все злее гудки "Жигулей".
И вечер неслышно и робко
Уходит в глубины аллей.
Прозрачная ночь подступает.
Нескоро квартал засыпает,
И рея в табачном дыму,
Взирая на мир незнакомо
Седые развалины дома
Герою близки моему.
ОРКЕСТР
Солнца лик давно уже исчез.
И очнувшись, поборов истому,
Лепятся к холодным стеклам дома
Пальцы бледно-матовых небес.
Выгляну на улицу: знакома
Толчея - поближе и окрест
Водосточных труб ревет оркестр.
Гром. Слышны аплодисменты грома!
Я пойду по мокрой мостовой.
Я пойду, душа моя, с тобой.
- Ах, такого в жизни не бывает?
Мы - едины! Ну и что с того?
Я пойду, душа моя, с тобой.
Наши туфли лужу разбивают.
1986 г.
БОРОТЬСЯ И ЖИТЬ
Кто духом ослаб, кто калека,
Кто пишет, вспотев от усердия.
Мне искренне жаль человека,
Но я не сестра милосердия.
Живу, рассудительней Вертера.
А гадов, противных от века,
Спасут от звериности, верьте мне,
Гуманность и библиотека.
Вот я сорняком не засохну.
Я раненым буду - не сдохну!, -
Все буду бинты ворошить.
Вам слышен мой крик из санбата:
"Не надо сдаваться, ребята!
А надо бороться и жить!"
СЛУШАЙ, СЕРДЦЕ...
Слушай, сердце, не горюй и не тужи.
Я не все в тебе еще запечатлел.
На всклокоченном песке моей души
Остаются отпечатки теплых тел.
Был я юным, был и в помыслах высок.
Были чувства соком жизни налиты...
Волны времени, взбегая на песок,
Размывают, с тихим ропотом, следы.
Слушай, сердце, мы с тобою залетим.
Ведь теперь на этой, "лучшей из планет",
На песке души, под небом золотым,
Даже водорослей высушенных нет.
За собою я не ведаю вины.
Разве мог бы я подобное желать,
Чтобы волны, выходя из глубины,
Наступили на пустующую гладь.
ОСЕННИЙ ПЛЯЖ
Пленительный воздух морской.
Гагары, кричащие громко.
И я со своею тоской
Сонеты пишу для потомка.
Костям моим зябко и ломко.
Я ворот поправлю рукой.
Блестит золотистой мукой
Песчаная берега кромка.
У моря машина, пижон,
Девчонка, почти нагишом,
Но ей далеко до конфуза.
Он курит, по моему "Кент".
Поодаль покинутый тент,
Лаваш и огрызки арбуза.
ПРОВИНЦИЯ
Осень. Серые ливни шалят.
Забывается августа альта.
Лужи сливочным маслом шипят
На кривых сковородках асфальта.
Под глазами у зданий весьма
Нездорового цвета оттенок:
Ночью сырость душила дома
И оставила пятна на стенах.
Сад, усыпанный квелой листвой,
Обойду. Он, как льдинка, растает.
И толпы незнакомой лицо
Из предутренней тьмы вырастает.
ЭЛЬДОРАДО
Асфальт в кипящем шуме барахолок,
машин, деревьев - спит в ночной пыли, -
Зияющих подземных переходов
закован в каменные кандалы.
Клондайком, перерытым так старательно,
что только ветер глиной шелестит,
бульвар слепит подвыпивших старателей
пылающими слитками листвы.
Деревья им показывают торсы,
пахучие, как будто ацетон,
и бьются о гранитные торосы
расплющенными венами кустов.
1975 г.
СКАМЕЙКА В АЛЛЕЕ
Кончается лето, сопя
красной листьев гортанью.
И будет дышать сентябрь.
Небо, дождем картавя,
снова сердце всколышет
в ярости первозданной
за то, что сентябрь, - Колхидой
горит за моими ставнями.
1977 г.
СВЕТИЛО
Я сердцем почувствовал Слова укус.
И яд, расширяя упругие вены,
Пропитывал кровь. Тут я вспомнил мгновенно:
Мне ангел сказал, что со мной Иисус.
А добрый Господь? Может это геенна
Явила страдальца, вошедши во вкус
Ловить человеков! Тогда ведь конфуз.
И вихри сомнений, и всенепременно
Погаснет светило. Но как же узнать,
Где ложь, а где правда? Сомнения - гнать!
Сомнения - вымыслы плюс баловство
Ума, отягченного генами предка,
Потуги ментала, ядра интеллекта.
Но что тогда вера, любовь, божество?
В ИТОГЕ
Меня не смущает, что я одинок.
И Бог перед взглядом пустые пространства
Предвидел. У нас, как заметить я смог,
Во многом - завиднейшее постоянство.
Мы любим творенья. Гневим бесталантство.
Оно раздирает, чернее, чем "смог".
Давно бы развеять. Но вот окаянство,
Нам жаль даже щепку. В ней тоже итог.
Так Богу сочувствую, скуку кляня.
И Он, чуть не плача, глядит на меня:
"Давай свою руку. Зачем ты инертен?"
Слова эти слыша, будь духом здоров...
Одно разделяет нас - кучи миров.
И я, к моему удивлению, смертен.
27.7.1994 г.
НЕДАЛЕКО ОТ КАФЕ
Деревья серы и безлисты.
Уста бульвара солоны.
Вон облака - волейболисты
лупцуют желтый мяч луны.
И мне шнурки его видны
над сеткой неба серебристой.
А волны лижут валуны,
как тигры мощные, пятнисты.
Нырнув в аллею, будто в реку,
плыву, заметив дискотеку,
где дам повыставив на суд
широкопузые мужчины
сидят за столиками чинно
и кофе черное сосут.
НА ВЗМОРЬЕ
Облака, как ландыши в корзинках.
Солнце ветры к морю волокут.
Словно танцовщицы в пелеринках,
Волны возбуждают и влекут.
Свежие, как вымытые в кринках
С молоком, девицы тлеют тут.
Кожу на брюнетках, на блондинках
До рубцов лучами иссекут!
По вконец издерганной планете
Бьют беззвучно золотые плети,
И в хандре верленовской, заметь,
На работе, дома, в электричке,
Мы живем, все больше по привычке.
Мы - умеем. Надобно уметь.
ПЛЯЖ ШИХОВО
Шихово. Камни. Песок.
Люди раздеты, разуты.
Моря зеленый кусок
В липких прожилках мазута.
Воду глотают и сок.
Блещет пустая посуда.
Смех, беспорядок - повсюду.
После - к машинам бросок.
Но нагоняя тоску
Смачно ползет по песку
Желчь апельсиновых шкурок.
В "Волге" лощенный завгар.
И бесконечный загар
Девичьих лиц и фигурок.
У КРОМКИ
Моря взгляд ледяной.
Облака, как тулупы.
И вскипают слюной
волн отвислые губы.
А над каждой волной
крепкошеи и грубы
лупят воздух гнилой
смельчаки, жизнелюбы!
Но у кромки земли
я стою на мели
по колено в воде и мазуте.
Ветер дышит мне в грудь.
Ничего, как-нибудь
докопаюсь я в жизни до сути.
1985 г.
***
Парк, от летней жары подурневший,
в сентябре возмужал, подобрел,
и на листья - на зубы деревьев -
золотые коронки надел.
Листья желтое сеют свеченье:
бормашиной дождя прорычав,
ветер - техником зубоврачебным
их обтачивает по ночам.
А наутро блистающий пастью
парк, у шумного крана волны,
облаков синтетической пастой
чистит звонкие зубы свои.
1974 г.
***
А глазам от пота едко.
Гуще зноя пелена.
Солнца белая розетка
к синеве прикреплена.
Жар. Обмыться не пора ли?
Таем, словно монпансье.
Змей зеленые спирали
заалели на песке.
Убегаем от загара:
гальки, стекла под пятой.
Апшеронская Сахара
пышет электроплитой.
1982 г.
РАЗГОВОРЫ
Висит у дома лампа спелой грушей.
Опавши, листья прелые горчат.
Как ключики от заводных игрушек,
Антенны над балконами торчат.
Хозяйки пышнотелые кричат.
Одна схватила веник - ну и баба! -
Не по нутру чужой, кухонный чад
Любительницам плова и кебаба!
Пусть их мужья за нардами сидят,
И сочных девок глазками едят,
Идущих в баню с ведрами, тазами.
Мои соседи выглядят тузами.
А рядом их детишек длинный ряд,
И все о жизни громко говорят.
1985 г.
***
На фоне январской зари
Мелькают дубленки и шубы.
Березок молочные зубы
Из розовых десен земли
Опять в высоту прорастают,
Забыв об исчезнувшей мгле.
И алое солнце оттает,
Как мясо на синем стекле.
Кусты в позолоте лучистой.
Их тонкие ветки блестят,
И льдинки, как светлые листья,
Топорщатся и шелестят.
Он не был пустым и убогим
Твой жребий высокий, твой путь,
Коль воздух, с восторгом глубоким,
Сумел ты однажды вдохнуть.
***
Как стадо взмыленных мустангов
Или усталые верблюды
Застыли близко облака.
Седые холки треплет ветер...
А в центре города, поверьте,
Когда по ней шагали люди,
В асфальт забилась мостовая,
Дрожа от каждого плевка.
Но я в плаще своем, сутулясь,
Искал местечко потемней,
Где в гулком лабиринте улиц
Порхают бабочки теней,
Дома, машины, он и ты
В огромном склепе темноты.
ОБУЧЕНИЕ ПЛАВАНИЮ
Неудобно холодному телу
В подсыхающих струпьях.
Не обучен я этому делу:
Плавать в слизистых струях.
Реализм, а не патология.
Седина нашатырных паров...
Я лежал на столе. Надо мной потолок
Отразил мою светлую кровь.
ВЕСНА
Кричат чванливые грачи на все лады,
И сизый гаснет день, разбившись слету оземь.
По небу красные чернила разлиты.
В них роща плавно обмакнула перья сосен.
Вид снега грузного, увы, совсем не грозен.
Грудною клеткой, грубо вспоротой, пруды,
Где светят струи бледно-розовой воды
И рвутся вверх, в сырую мартовскую просинь.
Уставший, я стою, вдыхая талый снег,
И облака вдали замедливают бег,
И роща бронзовеет на закате.
Она записывает очерки ветвей
В слегка потрепанный блокнот души моей.
А я грущу. И как это некстати!
ПРУЖИНА
Зажаты смыслом между точек,
Кляня грамматики скрижали
Корявые пружины строчек
Бумагу тонкую порвали.
И буквы поступью упругой
Забыв словес фальшивых чащи,
Как альпинисты, друг за другом,
Спускаются в провал шуршащий.
И кровью чувств моих намокнув,
Они вошли в века, как в воду,
Очистившись от всех намеков
И шелухи иного рода.
29.7.1993 г.
В НАЧАЛЕ
Рассыпав мглу апрельскую, хрустальную,
Как выспавшись в сугробах-теремах,
Весна луны нагревшимся паяльником
Припаивает листья к деревам.
А утром, в желтом мареве карабкаясь,
Художницею, взявши кисть, чудит:
Пятнистых чаек легкие каракули
По транспарантам облаков чертит!
Весна глядит восторженно и нагло!
Восторженно и юно, бог ты мой,
Как воробьи порхают, словно ангелы,
Над кровельными спинами домов.
На авансценах улиц пелеринки
Тумана скинув, под хлопки и свист,
Показывая прелести свои
Стоит весна, как прима-балерина!
Ей южный ветер щиплет пятки розовые,
Шепча, что мол красива и легка.
И тянет брагу из стакана озера,
Держа его за скользкие бока.
МАРТ
Зеленой ниткой сумерки весну шьют,
наперстком солнца вызвонив в листве.
И облака, как белые веснушки,
У заспанного неба на лице.
Трясет бульвар растрепанными космами
деревьев. И хвостищами вертя,
на крышах воют мартовскими кошками
Ободранные южные ветра.
Капелью, будто бусами, звеня,
асфальт, прорытый дождевыми дрелями,
окрашивают в яркие цвета
зеленые фонарики деревьев.
А ночью, росами подрагивая,
как замкнутые изнутри,
лиловым цветом из коры
их лампы светятся морскими раковинами.
А в голубой пергамент расплетающийся,
обеляя тьмы апофеоз,
вписан месяц, словно запятая,
между иероглифами звезд.
1975 г.
ЖЕСТ
В темноте, пробираясь наощупь
и ершистым тряся хохолком,
на меня индевелая роща
наплывает туманным пятном.
Ее ветви стучат от простуды.
И осыпавшись с неба, лежат
на полях бесконечные груды
копошащихся белых ежат.
Правда, холодно. Тут не до смеха.
Знать, зима пожинает плоды.
И река, как застывшее эхо
далеко убежавшей воды.
МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
На пристани гудки охрипли.
Темно. Лишь в заводи высот,
Ночи всплывающая рыба
Блистает чешуею звезд.
Я в воздух вскину пальцы хрусткие,
Где, плавни выныряв, притих,
Воды разрезывая струи
Хрустящий месяца плавник!
***
Земля, она у нас одна
В веселье, мраке и разрухе...
Бугры мозолями саднят
Тропинок высохшие руки!
Ломаю щипчиками губ
Засахарившуюся осень.
Спокойные глаза лагун
Поблескивают на морозе...
ЛИСТЬЯ
Листья лип прозрачней детских пальчиков.
И под ветром, забежавшим в сад,
Лепестки расправив, одуванчики
Будто вентиляторы, гудят.
Небеса голубизной обманчивой
На кусты когтистые глядят,
Где цветные бабочки заманчиво,
К листьям как приклеены, пестрят.
Сер июль. На солнце спрос повышен.
Лопается кожура у вишен.
Свежий мусор за город везут.
Схлынул дождь. Мощнее встали вязы.
Травы зелены и долговязы.
Пляжи оккупировал мазут.
ЗИМА
Пустых полей тревожа сон
Снежинок яростен полет.
Со свистом, вьюге в унисон,
Река, как в ножны, входит в лед.
Лес, разбазарив кислород,
Забыл целительный озон,
И сладкой грезой унесен,
Листвою клейкою цветет.
Но это все в моих мечтах;
Там снег сияет на устах
Твоих. Шагать легко.
А в огороде спит сугроб
И пряно пахнет, как укроп,
И дышит глубоко.
НА БУЛЬВАРЕ
Заката камин догорает,
И тени в аллеях густы,
Где всеми цветами играют
Фонтанов павлиньи хвосты.
Где шумно вздыхают цветы,
И губы свои закрывают.
В шашлычных динамиков рты
Куски тишины разрывают.
А волны идут на гора,
Пушистые, как свитера,
И в воплях исходит гагара.
Упершись в высокий зенит,
Натянутым луком звенит
Упругое тело бульвара.
САД ЗОЛОТОЙ
Скальпели веток прохладой сквозят.
Полночь - винтовочным кляцком.
Звезд узелки, колыхаясь, висят,
Как на станке ковроткацком.
Новорожденному снегу лафа
Падать в открытые недра.
Моря зеленый шуршит целлофан,
Скомкан ручищами ветра.
Сад, как умолкший на время звонок,
Спит, бесконечно беспечен.
Крошится ночь, а веселый станок
Весь узелками расцвечен.
И в завершенье истории всей
Листья, блестя позолотой,
Снегом уложены в землю, как в сейф,
Словно тугие банкноты.
РАЗБИТЫЕ ЧАСЫ
Неужто божью заповедь нарушу?
На поводу у дьявольских рогов
Кровь размывает вены и наружу
Выходит из упругих берегов.
Я был звездой и утварью земною,
И сам дошел до роковой черты,
Где ангелы, невидимые мною,
Разинут, в непонятливости, рты.
И длинным станет солнце, словно дыня.
Прошу с высот ко мне, святая знать.
Но это не безликая гордыня,
А жажда духа - властвовать и знать!
Да, пусть она в растрате, жизни ссуда.
Иду к Нему, со мной стихов эскорт.
И как песок из вскрытого сосуда,
Кровь с шумом вытекает из аорт.
8.5.1994 г.
ЭПИЛОГ
Я ответил на уйму вопросов
И сейчас догниваю, как брак.
Величайший поэт и философ,
Никому я ненужный дурак
МИСТИЦИЗМ
Не признаю я тягот судеб. Секу тоску ухмылкой рта,
Как говорю молчащим судьям: "Екклесиаст, умнейший сука,
Писал об этом неспроста! Все суета. Все суета".
Всю муку чувствуя, осунувшись, душа завыла у креста!
Уйди, ненужная тревога. Душа, сама себя уйми,
И прокляни бездушье бога и человеческие тьмы!
Здесь вечно жаждут кровь пророка. И тихо, на кресте
высоком,
Живи средь общей кутерьмы.
Еще я тихий, словно ветер, в дыму закатного луча.
Но быть и мне на грешном свете, где целый мир за палача,
Достойным плахи и меча!
ЯРОСТЬ
И пусть я все непримирим к тому, что с сизых облак -
Свет ведь!
Как всасывают кровь зарниц и дышат яростные ветви
Деревьев, брезжащих во мгле!
Я, запевала в дошлом хоре кустов, задвигавшихся крон.
Кусты, деревья - меланхолики, высасывающие кровь,
Жизнь - проходит. Скоро может и ей отзвенеть.
Глянь, другая топочет за ней. Но - прогоркло!
Велика Земля. Дорога. Для меня она на пока.
Для меня, как огонь для руки. И такая же для других.
Дорогая для дорогих!
ОЩУЩЕНИЕ
Я ощущаю безысходность моих разрывных, жадных слов.
Их явность, злую безусловность в непризнавании азов.
Имею блажь к другому полу. К Уэмбли строгому плато.
И волочу тоску, как полы раскрепощенного пальто.
ПЕСНЯ
О, милосердие! О, совесть! Куда Вы? Душу подминать?
Я смысл ее не понимал. Я понимал свою особенность.
Гляжу настойчиво, внимательно, как вырубленный обелиск.
И сам уже не понимаю, кого хотел я одарить и чем...
СЕТЬ
Солнце светит в зрачки человеку. Нелюдимейше. Ихтиозаврово.
Одноногие елки бульвара, как вкопанные пеликаны.
В летний вечер, опутанный сетью жары, заплывает закатное тихое зарево,
Словно в сонную бухту белуга, скребя по волнам плавниками.
Убежав от аллей принаряженных, как с бала мученик,
Я свободно дышу. Вижу я, как белугу отбросив,
Якорями судов у причала легко взбаламучены,
Облипают гранит парапета ракушки отбросов.
Я в белужьи, заляпанные вашим калом глаза, реву.
Милицейскими фраками буду задержан я за руку!
Штраф гони, гуманист. Но уже всею жизнью оплачено.
И петлею отчаянья горло души перехвачено...
Исчез волкодав серединки уживчивой? Нет! Затаился в развилках.
В зубах его крест. Зубы - крест. Эротичны и постны Пилаты.
Далеко от Аддис-Абебы до моря, жующего нефть в сатанинских разливах.
Монмартр, булевар склеротичны в своих постулатах:
Щадить наши жизни!
Забыв о тебе, обо мне даже краем не вспомнят.
Мигнут маяки преисподней. Нам вытянут жилы.
И выдадут людям обыденным вексели, с помпой,
На жизнь, чтобы эти скоты наслаждались, надеялись, жили!
Будь же вечер обоймой заката прострелен навылет.
На секунду - умри, пропечен, загорел и обветрен.
Не порвать ваши сети, гниющая прорва, не выплыть.
Бьюсь об лбы недоносков, как белая рыба об берег!
У ПОБЛЕКШИХ КУСТОВ
Осень горька, как хинин.
Деревья в аллеях мокрые,
И волосы пляшут у них
Красными осьминогами.
Ясно. Холодновато.
Бей заря, наподобье клинка!
Словно кровью намокшая вата,
На груди у небес облака.
СНЕЖИНКА
Берег в гальку и щебень закутан.
На ладони - снежинки пушок.
Вдета красная нитка заката
Полумесяцу прямо в ушко.
Для чего мне пирушки, нажива,
Если - брошена с синих высот -
На ладонь примостилась снежинка
И, тепло поглощая, ползет.
СЛОВНО ШЛЮХА
Таланты бесценные и графоманы
Вселенную бешено зарифмовали.
Она же стыдится, от зверства косея.
А рифмы текут, словно мутное семя...
Уже темны глаза поручика.
Их блестками росы накрой.
Уже, как воды в ручейках,
Шипя, на волю рвется кровь.
Все звезды вымерли, как люди.
И извивается в просвет,
В руке, подобием гадюки,
Его дуэльный пистолет.
Невыносимость пошлых морд,
Канонов, маршей бравурных...
Он умер!? Был так молод.
Он сам того хотел. И правильно.
Пора понять, поэт не псина.
А ты не слышал, свесив чуб.
Но лучше, если пена с пива,
Чем с задыхающихся губ.
Довольно по миру петлял.
Эй, барышень кумир,
Висит голодная петля,
Как пропуск в высший мир.
Что человеце? Моль,
В сюртук заправленная.
Он умер!? Был так молод.
Он сам того хотел. И правильно.
Титан, взметался аммоналом!
Но вновь душе заторы.
Квартирка коммунальная -
Не остров на Азорах.
Он бы еще смолол!
Но вдруг вцепился в браунинг...
Он умер!? Был так молод.
Он сам того хотел. И правильно.
Их знают и помнят. А как же без страха,
Не признанный светом ни сверху, ни снизу,
В слепой очередности жалкий писака
Подходит к петле, к пистолету, к карнизу?
Он думает, бедный, какое событие!
Он горд, что явился участником драмы...
Вот так, ежедневно, в банальных соитиях,
Сливаются гении и рифмодралы.
Послушайте: ангелы, мцыри, мессии,
Вселенная - место для кровосмесительства,
Где душу шахуя, танцуя на ней,
Пиит, словно шлюха, блюет на панель...
БЕЗВРЕМЕНЬЕ
Бойня идет от границ до границ.
В крике исходит планета.
Пустые коробки из-под яиц,
Как кольчуги белого цвета.
А где-то в раю возлежит "базарком",
Не движет губами синими.
Страницы брошюр покрыты жирком,
Прижались друг к другу гусынями.
Я сыт. Я книжный прах отрину.
Идеям всем - удар носка!..
И пусть сосет мою отчизну
Дурной учености тоска!
15.2.1989 г.
ГУЛЯЩАЯ
Гляжу, как шагает кокотка:
сиятельная походка,
да алый волнующий рот.
И с нею слащавый урод.
Чуть сбоку, разинувший зев,
прохожий мелькнул, ошалев.
А я, пожимая плечами,
смотрю на нее сверху вниз.
Как звать ее, величавую?
Прохожий ответил: "Жизнь".
Девчоночка фу ты, ну ты!
Красавица. Первый сорт!
Она повернулась круто
и плюнула мне в лицо.
Я дома крушу посуду,
я в ярости; ведь повсюду
хорошие люди, паскудой
оплеванные стоят.
Вбегая в дворец ли, в клоповник,
как будто к чумным в карантин,
смеется. А с нею любовник,
слащавый богатый кретин.
Идут, где дымят заводы,
где люди и их заботы,
где платят за кровь и за пот.
Забот никаких не надо.
Забота одна - зарплата
и нету других забот.
А рядом, являя оплошность,
иные, спеша на Парнас,
вопят: почему плюешься?
Зачем ненавидишь нас?
Я руки ввысь простираю
и к ней головы кивок.
Всю жизнь по лицу растираю
подаренный ею плевок.
И пусть ухмыляясь картинно,
свободу ведя под уздцы,
над нами хохочут кретины,
бездарности и подлецы,
насильники и наглецы!
Такая девчонка противная.
ВЫДОХ
Уже закат, ссутулившись,
померкнул в листьях заживо.
Пойду по тихим улицам
сквозь сумерки озябшие,
где рваные талоны
мёл ветер по земле
И мокрыми ладонями
одежду пачкал мне.
На сердце этом лапы чьи?
Не отвечали. Мялись.
В домах сияли лампочки,
плясали и смеялись.
О чем молва галдела?
Не знаю. В звездной стыни
одна луна глядела
в мои зрачки пустые.
В холодный холм оденусь,
и душу - прочь. За шиворот.
Ей очень жить хотелось,
но мне не разрешили...
20.4.1978 г.
ЧЕЛОВЕК
Рощи - разодранные гардины.
Осень - пейзаж из разгулов, раздоров.
Ну же, сползайте краски с картины,
Пусть остаются пятна разводов.
Пусть лизоблюдства миссионеры
В скучном довольстве, в славе погрязли.
Я презираю сытых и серых.
Я за горящие, красные краски.
Я бесконечно плевал на ржанье
Рож, захламивших земные просторы.
Нынче повсюду правят, нажравшись,
Не флибустьеры, а филистёры.
На фиг мне ваши хвала и ругань.
Вы разукрашены, да без тайны.
Мы никогда не поймем друг друга.
Я - человечен, а вы - бездарны.
Боже мой, как вы спокойны, противны!
В мед вашей сытости строф моих деготь.
Краски сползли, обезглавив картину.
Холст - это пятна кровоподтеков.
ГНИЛОЙ ЗУБ
Как я хочу упрочиться
На положенье мухи.
То вы, мои пророчества,
Бессилие и мука.
Ах вы, мои нежданные,
Блистающие крылья.
Уже глаза нежадные,
Что было, раздарили.
Увы, глаза нежадные
Уже не верят чуду.
Меня, слепого, граждане
Изгнали отовсюду.
И вот я в день сияющий,
В тоске и укоризне
Заныл, как зуб в зияющей
И скользкой пасти жизни.
Хрустящ, как облигация,
Зуб лезет боком впалым.
И время раздвигается
Невидимым пеналом.
В чьем чреве горы варятся
Деяний бестолковых,
И нам на шеи валятся
Из бывших дней, из новых.
Так повесть завершается
Неумно и потешно.
Так чудо совершается
Бесшумно и поспешно.
И повесть, опорочена,
Все буквами лучилась;
Как я хотел упрочиться,
И как не получилось.
СТЕНА
Уже Вийон коленце отколол.
Попа зарезал, выпотрошил сало.
Прославившиеся - на что нам слава?
Да и подумать - слава от кого?!
Другой, воспевший блузы и наган,
Жил рядом с быдлом; хорошо там? Нуко-ся.
Не вынес общей бучи. Ухмыльнулся
и к стенке вышел. Гений, как-никак.
Последний день бессмысленно-тягуч.
Мерцайте четче, каски и пилотки.
С щербатых стен сползают и текут
по тротуару красные полоски.
Все в дырах стены. Подошли. Затем
недоуменно глядя: где же пуля? -
стояли мы. Глаза в издевке щуря,
теперь и я стою у этих стен.
Вы ночью понесете в туалет
свое мясцо - как льдинки вам за фалды! -
застывшие, немые дуэлянты
с погончиками и без эполет.
КАПКАН
Как в капкан залетев, обнажает тапир
свои зубы - за нас, за двоих!
Круговая порука тупиц,
я в оковах твоих.
В ночь, обратно!
но на волю уже не попасть.
Нам обоим пропасть,
"хищник" - брат мой.
Зарычи горячо, отрешенно
за себя, за меня!
По тебе тосковала решетка.
Как по мне голосила земля!
СОБАЧИЙ ДЕКАДАНС
А в памяти один из дней осенних:
Мелькала в небе молнии указка.
Я был в гостях... Собака трет ошейник
Матерчатый, весь в липких красных красках,
О дверь балкона. Я глядел на гранки
Бумаги нотной. Музыка лила бы!
И тут полилося из тонкой ранки
У горла, прямо на пол, возле лапы
Собаки. Правой лапы или левой,
Не помню. Жизнь дыханье затаила.
Тут был бы лев, я думаю, и лев в вой!
Собака, почему ты не скулила,
А лишь глядела. Бог мой, вот решенным
Был взгляд. Струились капли, как по кабелям.
Но тлело в темном взгляде отрешенном
Внимание к текущим, теплым каплям.
Послушай пес, ты жизнь свою прожил как
Обычный пес, ты мчался за ограды.
Стекали капли темные, в прожилках,
Похожие на сок из винограда.
Не выученный ни теплом, ни криком,
Ты лужу, что цвела по полу щами,
Стал жадно пить, своим дрожащим ликом
По полу проводя, сквозя ушами.
А я гляжу. Глазам своим не верю.
Зрачки овчарки кружат, бесноваты.
Паркет, улитый кровью, рядом с дверью...
А это - кровь... Кусочки красной ваты...
МОЖНО
Как? Можно мелодии чувствовать, а после живое губить?
Ведь жизнь, это вечное чудо смеяться, надеяться, быть!
Мне жутко! И я среди боен. Мне тоже грубить и лупить!
Но чего же я глупо так болен великою болью - любить!
И верно, поэтому ходит по голому сердцу война.
И белые груди под хохот наружу выносит весна.
ГРЯЗЬ
Неблагодарные, никчемные, любители еды и хрустальных ваз,
Вы - люди? Говорю отчетливо: "Я ненавижу вас!"
Не претендую на первоисточник. И в ус не дую.
На книги, деньги, прибыльные "точки" - не претендую.
Выходит дерзко и неверно. Тут слог не мой. Но говорить!
И вам последнее дарить канализациями скверны!
Мне надобно просить пощады. Но у кого? У вас?!
Душа, как в ребрах что - пошаливает.
Ваша жизнь - грязь!
ПОСЛУШАЙ
Послушай, жизнь, так призрачно и тихо!
Я весь, как мягкокожая душа,
Дрожу, как золотая паутинка,
В твои глаза впиваясь и дыша.
Я понимаю, это безрассудство
За будущее явственно ступать.
Вам сердце? Я разденусь и разуюсь.
Я не заплачу. Вырежьте опять.
А я один. И сердце лишь одно.
Но изнывает сердце боревое,
Хрипящее, безумно-болевое,
Как красный круг, как жаждет течь оно!
ВСТРЕЧА
Будь, что желание Господа есть.
Я не перечу и я не предтеча.
Нечего пить мне и нечего есть.
Вот и настала последняя сеча,
Как предвещал. Знать, оказана честь.
Горло словами седыми калеча,
Холод врывается. Холода весть
Сердца коснулась. Приятная встреча.
Был бы пророком, спокойно взирая
На сотворение нового Рая,
Было бы легче. А так, хоть в петлю!
Только я выдержу смерть на морозе
И обескровлю лицо мафиози
Тем, что последнюю сечу стерплю.
КРЫЛА
Неудачи преследуют душу мою.
То одно, то другое, и все невпопад.
Я хочу осиянности, - вижу змею,
Чешую обреченности, солнца распад.
Видеть холод и светлого яда струю?
Неужели судьба мне поставила пат?
Но не мат же! И новую песню свою
Я спою, не сдаваясь судьбе, как Синдбад,
Что циклопа увидев, глаза не закрыл.
За спиной у меня шум разросшихся крыл,
Уносящих меня в бесконечность.
Если слишком печали и скорби иной,
Ты борись, как Синдбад, ты не хнычь и не ной,
А с достоинством выдержи вечность!
ВМЕСТЕ
Шагают, довольнее Креза,
Колонны удачных людей.
Глаза холоднее железа,
А губы еще холодней.
Такими их сделал Создатель,
Избавив от сна и забот.
Но ветер, мой старый приятель,
Любого проныру забьет.
Трясет он оконные прутья,
Разбрызгав по улицам грязь,
И мокрыми пальцами крутит
Стальные подшипники глаз.
Я сам поквитаюсь со всеми,
А после хоть в пропасть, хоть в рай.
Стыдись же, удачное семя,
И молча меня озирай.
Ты, вещей рукою ведомо,
Невидимо будешь со мной
Всегда, на работе и дома.
И перед раскрытой землей.
10.1.1993 г.
ПРАВДА
Пусть времени изогнутые лопасти
Еще свистят, как роковой свинец.
В моих глазах, раскрытых, словно пропасти,
Вселенная нашла себе конец.
Сам бог, надев застиранную робу,
Вздохнул разок, судьбу свою кляня,
И скучно, как на теплую амебу,
Сквозь лупу солнца смотрит на меня.
Колышется земля, сырая тина,
Дырявый зеленеющий лоскут.
А правда, как под дождичком картина,
Где краски во все стороны текут.
Давай, Всевышний! Жми на всю баранку!
Не растворяйся в мировом жулье!..
Я, вывернутый жизнью наизнанку,
Сплошное кровеносное желе...
13.2.1989 г.
ПРИЗЫВЫ
Эй, ленивец, шевели же тушей!
На бульвар, покинув спальню-грот.
Слиток солнца жжет глаза и души.
Золотоискатели - вперед!
Пусть стремит ракета свой полет.
Шум ее приборов станет глуше.
Хватит дрыхнуть! Хватит бить баклуши!
Жизнь на геометрию плюет!
Полыхнем по небу душ огнем
И решетки страха отогнем
И мечта не будет больше пленной.
Нам уже не смогут помешать
Воздухом свободы всласть дышать
Всякие законники Вселенной!
1985 г.
ОСТРОВ
Что уголь зашипев, глаза свои излив на
Манящие соски, мой остов грабь-ка мир!
Как непорочное зачатие стекают струйки ливня.
И листья на траве - разодранными тряпками.
Взмок остров, - Океан, накрой его леса зеленою лавиною,
Пусть, всасывая соль, стоит в волнах убого.
Фисташки звезд непрочные сорвав, лови, на юг
Направив струги волн, ко мне почувствуй похоть!
Лучами солнца мыли труп. Как в охре износили. Ванны
Лучей стекают. Вы ко мне? Ко мне - за иском.
Забился в мокрый угол, под скамью, комочек мяса изнасилованный,
Руками мотов испохаблен и затискан.
1982 г.
РИНГ
Жизнь - упоительная схватка!
Я напрягаюсь, как бурлак.
Свистит боксерскою перчаткой
Планета, сжатая в кулак.
На рану положу заплатку.
Еще немало будет благ.
И кровь, блестящая, как лак,
Льет в жертвоприношений кадку.
Те, кто в верхах, орут в грозу,
Всем, окопавшимся внизу:
"Вперед! Победа - в наступленье!"
А гибель разных там людей
Во имя призрачных идей,
Так это разве преступленье?
1986 г.
Я И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ
Вам, современники, потомки,
Я раскрываю свой секрет:
Вы все плебеи и подонки!
А я - единственный Поэт!
Олимпу, Иегове, Будде,
Я брошу, выи не клоня:
"Вы, те, кто были, есть и будут,
Дрянь, недостойная меня!
Я - человек! Душа, поэтому
Перед паскудами не мнись.
Политиканы и поэты,
Меня увидев, шляпы - вниз!
Я высморкался вами, сопли,
Настоенные на крови,
Я запрещу, чтоб зрили солнце
Сухие, серые кроты!
Я - горд. Но выйду к палачу я.
Руби, чудовище, Марат!
И может, что-то вы почувствуете,
Когда я стану умирать.
КИШЛАК
Душа - это вечная жажда
Простора, а мир - кишлак,
Где правят державные граждане.
Душа, доставай кинжал!
Я ненавистью преисполнен
К обыденному, всему!
Я знаю: свет - преисподняя.
Я предпочитаю тьму!
ГОЛОС
Я верую: роскошно,
С видухой молотка,
С души снимают кожу,
Как сливки с молока.
Пахнет не маем.
Дожди блюдут вранье.
А кто и как снимает,
Мне нынче все равно!
Но красным истекают
Не души, а тела.
Откуда ты, такая,
Что кровью истекла?
Ведь за окном не стужа,
А солнце и луна...
Как бы баранья туша
Душа оголена.
Ведь для тебя, дерзающей,
Идущей на таран,
Любой, бразды держащий,
Убийца и тиран!
И в том, что ты, затейница,
Исходишь на крюке,
Виновны все системы
И здесь и вдалеке!
Вы душу не увидали.
Душа хотела петь.
Она - индивидуальна!
Подсовывают конспект!
Листайте, проходимцы.
Не буду мелочен.
Живой и невредимой
Бояться незачем!
Без гимна, без причастия,
Вельможа, жлоб
Каиновы печати
На белый лоб!
Смешны? Да, смехотворны
Усмешки на устах.
Но ропщут стихотворцы,
Что не сумели так!
Их тоже усмиряют
Тираны, ярлыки...
Поэты умирают
Не от своей руки!
АНАТОМУ
Ты - резв. И тайну прояснишь.
Ведь копошась в крови неистово,
Ты ненароком уяснишь
Себе какую-нибудь истину.
Но истины всегда убоги!
Нервирует в ходу рука
Анатома, играет в покер,
А я сыграю в дурака!
Посмейся же над ним и ты.
И нож зажав в немытых лапах,
Исследуй. С фонарем иди
В дымящиеся штольни клапанов
Моего здорового сердца...
Стою. Куда мне до галантных
Пижонов. Бледный, жмусь к стене,
И словно дьяволы в халатах
Врачи слетаются ко мне.
Болтает душу, точно щепку
В ручье. Чадит их виадук.
Под руки взяли, что-то шепчут.
Зачем они меня ведут
К стеклянным дверцам? Разуверясь
Во всем, во всем, я сгоряча
Слежу, как рот закрыли дверцы,
Зубами стекол скрежеща.
Я по полу шагаю быстро,
Спешу легонько, напрямик.
Как перед скальпелем убийцы
Все нитки тела напряглись!
ВБРАСЫВАНИЕ
Не верю дьяволу и богу.
И в день нежданно-голубой,
Как хоккеист, прижатый к борту,
Я вскину плечи над собой.
Они уже повсюду, боссы,
Которые не юнь мою,
А боль целуют, но не бойся.
Я перед ними устою!
И замечая неуклюже
Кому поесть, кому - пропеть,
Я буду мокрою уключиной
Под веслышком судьбы скрипеть.
ПТИЦЫ
Я в узкой комнате живу.
Но буду, день представится,
Без дома, без пристанища,
Подобно "вечному жиду",
Ходить, умен не по летам,
Меж чурками капризными.
И снова голуби взлетят
Над мокрыми карнизами.
Ты солнце, как цветок, сорви
Душа. Вдыхай, тихоня.
Они меня не гонят!
Я белых птиц кормлю с руки.
НАСТРОЕНИЕ
На девичьи ножки глазея,
Забыв о грядущем конце -
В хорошем такой же, как все я !
В плохом я такой же, как все!
Ошибка. Сплошная оплошность.
Ведь я за безумца слыву.
Я выйду на Красную площадь
И пеплом посыплю главу!
На площади белой, повсюду
Асфальтом кровавя башку,
Я, господи, каяться буду!
Слезами булыжник прожгу!
Влечу в чью-то дикую стаю,
Что надо, мотая на ус.
Статейки пописывать стану.
Потом кандидатом наук
Стану вдруг!
Звоночки, знакомства - в натуре,
И к розам, минуя шипы.
Понравлюсь тогда, может быть,
Нажравшейся номенклатуре?
Лишь после, мечты кабы эти
Да в явь, словно солнце, лучась
В отдельном своем кабинете
Я буду сидеть и скучать.
Поклонник воззваний и долга,
Чту шефов. Блюду свою честь.
...Все было бы так, кабы только
Я не был таков, каков есть!
1975 г.
НЕУДАЧНИК
Руль солнца и колеса трав
и гула мощного раскат.
То скорость нужную набрав
душа врезается в асфальт.
Мальчишка горд был и крылат.
Судьба смирила буйный нрав.
Лежит разбитый самокат,
а рядом, брюки изорвав
и слез с лица сбивая рой
в грязи валяется "герой".
Судьбы когтиста лапа.
Он кинул в драку дух и плоть.
Хотел каменья побороть,
тупица и растяпа!
1986 г.
ТИХИЙ
Ценю я стол свой письменный и презираю троны.
Склоняюсь над тетрадкою, а цезарь пусть кутит.
В тела ввинтили головы, как лампочки в патроны,
артерии пульсируют и током кровь гудит.
Асфальт взбивают туфлями роскошные матроны.
Он, словно шерсть матрасная, взвивается, пылит.
Как гулко и раскатисто грохочут фаэтоны.
Колесами изрезаны, красны ладони плит.
Деревья обветшалые не вынесли простуды,
и листья желто-алые разбрызганы повсюду.
Ну, здравствуй осень мощная в любови, во хмелю.
Дыши на стекла грязные. Мчи улицей пустою
молодушкою страстною под облака фатою.
Шуми, души помощница, как я сейчас шумлю!
1985 г.
НА БЕРЕГУ
Безупречная музыка слова
Бизнесмена, увы, не манит.
Каждой буквы звенящей магнит
Своего поджидает улова.
Лишь дразнящие запахи плова.
Лишь касания сучек и гнид.
Что с того, что я не знаменит,
Кто читал, восклицали: "Как клево!".
Люд неверящий, словно Фома,
У меня не сонеты - "фирма!"
В золотых ободочках и гранках.
Ну, а прочим любителям драм:
Прислоните странички ко ртам,
И губами почмокайте в ранках.
1993 г.
СТРОФЫ
(медитации)
Уважая бесконечность, дух беспечный окрыляя,
Да и что есть дух, никто ведь не ощупывал его,
Я сжигаю слов мясистость, крылья духа опаляя
И невидимые силы озираю далеко.
Что свободные светила увидали в черном мраке?
Он немного освещенный мощной удалью Творца,
Натыкается на звезды, и горящие коряги
Распадаются на части под кувалдой кузнеца.
Жили радужные искры в очумевшем небосводе.
И теперь, меня коснувшись, заиграли на дуде.
Так светила золотые, обреченные свободе,
Не желают поклоняться угасающей звезде.
Оперенье слов цветисто, как кузнечное горнило.
Я не знаю, что за грубость нарушает мой закал.
Солнце в небе понимает: человек или горилла,
Подправляя слов огромность, израсходуют запал.
Образцы соленой влаги, озаряемые светом,
Разметали по вселенной грузных мыслей океан.
И напутственные Словом, или иначе, Заветом,
Для гориллы оставляют переполненный стакан.
Почему удары грома, очень схожие с кувалдой,
Пробивают алый сумрак и судьбу мою куют.
И стихи снуют повсюду, пахнут розой и лавандой,
И навозом золотистым. Ничего себе уют.
Ненавязчивы идеи, если рыбы молодые,
Навевая сон на пляже, где под тентом спит червяк,
Направляются беспечно в мозга сети кровяные.
Ну а если нету мозга, получается никак.
Спит горилла на постели, разметав седую шкуру.
Рыбы дремлют на безводье, червь забился под асфальт.
Я уже не понимаю, может спьяну, может сдуру,
Попадаю в необъятность всяких Критов или Мальт.
Здравствуй пенистое море, остров, падающий в небо,
Оставляющий акулам только отсвет на волнах,
Улыбающийся звездам безупречного Эреба,
Что и сам плывет по небу на барашках и волах.
Облака, они без звука, только шерстью выделяя
Слизь, похожую на ливень, зарождающийся вдруг,
На меня взирают кротко, крылья духа обрамляя.
Он назло им не сдается, бесконечен и упруг.
До чего мне надоели человеческие игры:
То война вживляет пули в вещей похоти живот,
То безумие вселенной ополаскивает икры
Страстной космоса красотке, что Венерою слывет.
Хороша полоска света бесконтрольного заката.
Ну а может врут законы и тогда я прав вдвойне.
Опуская плечи ниже, ухожу из-под наката
Строф, всплывающих из мрака и стремящихся ко мне.
23.5.1994 г.
ЛЕСТНИЦА
Жизнь - процесс показательный.
Зала земли тесна.
Розовый, ровный отсвет заката
Ярок и холоден, как тесак.
Холоден штык привинченный.
Холоден гвалт. Добили
Судьи, но бог мой, как вычурны
Эти убийцы, дебилы
С галстуками и без них.
Чурки, отъели рожи.
Меня растоптать вы можете,
Но надо мной возник
Облик души поруганной!
Олух, ору истошно.
Жизнь! Подруга!
Я - растоптан!
Руки мои распахнуты
Над мантиями и париками.
Гадам на поругание
Не покидай распятого!
К жизни приставлена лесенка.
Помилуй и защити.
Я - солнечная слезинка,
Смахни ее со щеки
Своей...
НАШ МИР
Ухожу я в себя. Удержи словом, окриком, ну же - хоть знаком!
Слишком больно мне плоть души
Выворачивать вдруг наизнанку.
Это страшно. Глупо, но страшно.
Неужели я, умный, глуп?
Не лицо у меня - сучья ряшка.
Безобразное вместо губ.
Знаю, чувствую мир бедовый.
Он прекрасен и без прикрас.
Он наш дом. Припасенное - дому.
Ну а я потерял, что припас.
ЧЕСТЬ
Не обращая взгляда на фабулы, на узаконенное, душа болью рвалась
На куски. У меня же такое бывало. И не один раз.
Быть может неудобно в уши кричать. Лучше неметь?
Но когда живому и больно, каково мне.
Хорошо бы, если подделка, так нет. Ощущение, как обкорнали.
Так получается и ничего не поделаешь.
Знать, мне надобно душу вырвать с корнями!
Иногда язык глаголет празднично
Шутку, временную, как снежный наст:
"Если уже за двадцать - порядочно! Надо и честь знать!
Я не выдержу испытания. И окончится маята.
Ощутить бы заранее кровь в прорези рта...
***
Мне говорили: "Ну что ты хаешь современность.
Погодь, овца, возьмем ремень свой. Да и по рылу!
Ты есть воришка. К тому же наглый и нахальный.
Ну, много заимел, охаивая." Не говорите!
"Нет, знать должон, сопля ванильная,
О том, что думаем, роддомовский.
Ты - здравомыслящий пройдоха." Не говорите!
Я, богаче, чем в прошлом земляк мой, Нобель,
Душою хлестал. Впрочем, как все.
Но ведь это действительно очень уж больно,
Если только в себе!
ГИПЕРТОНИЯ
Облаков вплывают пылкие полки.
Солнце генералом смотрит пристально.
И струятся рек шуршащие чулки
По ногам Европы обольстительной.
На башке у Азии, дьявол видно перепил -
Пласт воды обширный - силы велики! -
Как платок карманный, вздувшийся на черепе,
На песчаных пляжах моря уголки.
Стал я боязливей, злей и мстительней.
На душе печали и томление.
Цены подымаются все выше, все стремительней.
У моей земли опасное давление.
Как дышать спокойно в этой тарабарщине.
Все с ума свихнулось, пьяного маня.
Сотворивший небо, землю и товарищей,
Помоги мне в жизни, обними меня.
14.5.1994.
ПЕРЕВАЛ
Утренняя прохлада.
К ноябрю перевал.
Как белая проказа,
Иней на деревах.
Жизнь с кем? В поганом стане?
Не с падалью же сопеть.
Я - дьявол и бог! Сам - себе,
Пока я дышать не устану.
Да, болен. Но не насморком.
Лобастый - из стада!
Вся жизнь и насмарку.
Иной мне не надо.
Я душу лапить не берусь.
Боюсь, сплошаю.
Поэзия - сплошная грусть.
Смешная.
Но как одежды с трупа,
С души сниму судьбу.
Морщинки, словно струпья,
Бороздками на лбу.
Ну, что, возьмем и победим?
Но слышь, не сетуй,
Ведь если не было беды,
Откуда - это!
ОСЕНЬ
Рыжая, твои деяния
Корявы, небо теребя.
И в звякающем одеянии
Блестит намокшая тропа.
В безделии, воздух полоская,
Развенчаны, обречены,
Чернеющие палисады
В серое облачены.
Рыжая, приди, дореяв.
Пройдись. Пусть грянут холода!..
И оголенные деревья,
Как оголенные провода!
ЗВЕЗДА ДУШИ
Что бы ни было, все позабуду!
И печали ногами топча,
Положу мою душу-зануду
На измазанный кровью топчан.
Ты мешала мне, крикну лежащей,
Ненавидеть вовсю и любить!
И я, словно малюсенький ящер,
Жил под камнями, чтобы быть!
Я хотел быть жестоким и жадным,
Как и многие, что вокруг.
Только ты не позволила жалить,
Мой, быть может, единственный друг.
Ты, душа, все наследство казны моей,
Ведь сейчас, после стольких проказ,
Я вовсю ощущаю, казнимая,
Это наша общая казнь!
ОДНАЖДЫ
Собака ненавидит плеть!
Слюнею брызгая на модниц,
Ко мне! Собака, я - поэт!
Сними, сними с меня намордник!
Я колыхну небесный плес!
Облаю облачные клубы!
Как трепетно целует пес
Мои запекшиеся губы.
БРОД
Все, конечно, перед богом кается.
Я не каюсь. Я - наоборот.
Я люблю немыслимые крайности!
Ненавижу всем знакомый брод!
Потому что гадов презираю,
На богов небесных уповать?
Легче вплавь пуститься спозаранок.
Я переплыву. Ан нет. Плевать?
ТОРЖЕСТВО ЖИЗНИ
Убиваться? Упиваться
Солнцем, сердцем, но любое
Ничего не забывается
Из любовей!
Был я крупный оболтус.
Как и все. Сто из ста.
И не то, чтобы больно,
Но - пустота!
Больно, это терпимо,
Оно мне по плечу.
Гляну: жизни тропинка
Далека. Не хочу!
И что мне радость? Для кого она?
Мир процветает, неказист.
О жизнь, мечта драконова,
Уже за малый грех казнишь!
Вот в яви человек. Он грешен.
Ведь он смеется и грустит,
И ты его, меня огреешь,
Как бросишь голым на бруски!
Мне бы действительно мозжиться!
Ведь правда, сердце полоня,
Моей душой, самою жизнью
Владела и была Она.
Все. Будто жизнь моя и начерно.
Мне без тоски уже ни дня.
Нет, господи, тебя. Иначе бы
Ты взял бы не ее, меня!
Где смех? Он здесь. Услышь его.
Провидь глаза. Ведь ты же провидец.
Пусть все, что было, мне повторится
И не упуская ничего.
Упиваться - убиваться!
Солнцем, сердцем, но любое
Ничего не забывается
Из любовей!
Я, ее живая долька,
Говорю в пустырь надежд:
"Я живу на свете долго.
Когда долго - надоест.
Что мне жизнь, дорогая,
Если ты не жива.
Воздух - гарью.
Смерть - как дважды два!
Здравствуй, ночь. Ты в меня угодила.
Не душа. Хлипь.
Я ведь чуял, как уходило,
Что я судорожно любил..."
ГОРЕЧЬ
На работе, на улицах, всюду, как в адовой бездне.
Дьявол, в худшую бездну меня же скати! На!
Я ни с кем не могу говорить. Не могу. Меня бесит
Ординарностью меченая скотина!
Столько в ней горделивости, спеси и взвешенной желчи.
Ее руки салатом и жиром телячьим залиты.
Ярко-красные рты фешенебельных женщин.
Узколобые лица угрюмой мещанской элиты.
На бульваре неловко сорву галстук, жмущийся к шейке.
На меня - раздеваюсь! - глазели. Икота за пасть их!
Их покинувши лица, глаза разбежались ищейками,
И заметив мой гнев, языками вертели опасливо.
Чей он? Кто он? Откуда? Вразвалочку валишь.
Жизнь - рюкзак на плечах -, в кожу врезались лямки.
Но с портретов настенных одиозный товарищ
Посмотрел на меня и заерзал под рамками.
Боже мой, я на вас не могу уже злиться.
Убивать, как мечтал я в прошедшую бытность?
До чего опротивели, быдло - убить вас?!
До чего опротивели мне ваши лица!
СПОКОЙНЫЕ
Спокойный скучный человек лежит в своей постели,
Вздыхая шумно в тишине горячим жадным ртом.
Душа расплющилась давно в его оплывшем теле,
Как будто бы по ней прошлись асфальтовым катком.
Красив квартиры сей уют оберткой на конфете.
Как важно голова его откинута назад,
Ведь утром будет он один в огромном кабинете
Пить кофе, в кресло погрузив тугой, мясистый зад.
Но ветр ворвется в эту тишь, ведь что ему, громиле,
какой-то чин, чьи губы словно судорогой свело.
Как излохматилась вода в потеющем графине!
Как искривилось в зеркалах паркетное стекло!
Да как же так? Всю жизнь – в верхах, а нынче - не надейся.
И оттого лишь, что свистит пройдоха, ветр-варяг!?
Где постовой? Где персонал? Куда рассыльный делся?
Но почему лысеет вдруг обивка на дверях?
Рука холеная его, дрожа, забьется в токе.
Но он умелец постоять за кресло, за престол.
И пусть синеют на полу чернильные потеки,
а люстра хрупким хрусталем рассыплется на стол!
Он, грузно встав, остывший кофе ложечкой мешает,
идет к раскрытому окну, чуть голову склонив.
А я по улице спешу, мне ветер не мешает,
Вздыхает жухлая листва, асфальт заполонив.
Там осень юная легко со мной шагая рядом,
целуя свежие листы, не ведая греха,
вся в удивлении замрет, внезапно ткнувшись взглядом
в неугасающих цветов сырые вороха.
Спокойный тучный человек с повышенным окладом,
сощурив мелкие глаза, достоинство хранит.
Вошел неслышно секретарь с написанным докладом.
Но это утром, а пока любой из нас - храпит.
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
...Еще когда Наполеона веник
Сметал средневековье в ночь, вооружась лопатой,
Я Гулливером встормошил прокисший муравейник,
С небес снимая синь, заплату за заплатой.
Резвились насекомые, и в норы так застенчиво
Соломинки вносили, пожирней да поядрёней.
...Я в комнате. Не стены, а застенок.
Повисли сетки пауков, как цепи в живодерне.
Хоть Гулливер, а думаю уже о узком гробе.
Из тела выплеснув кишки - протянутся на мили они! -
Под красным душем вымокнув, хрустящим гребнем крепких ребер,
Легко зачесываю волосы намыленные.
И как зеленый свет в дорожку дальнюю,
На вешалке гвоздя висит петля-халатик,
А солнца - розовые шишки геморроидальные -
Горят в немытых задницах галактик!
Эй, выйди боже и сожги! Но горечью болезненной овеяны,
Заткнули кулачки его горячий рот мой. Слышу: "Цуцик, кыш ты!"
Над теннисными кортами, загаженною бухтою, тенистыми аллеями
- К высоким красным небесам мои прибиты кисти!
Я - Человек - похож на простофилю!
Не человечье, нет, а сердце зверя выжги об глагол.
Мне верится в немыслимую пытку! В крестовину!
Торчат в моих раздробленных ладонях шляпки облаков.
Стянуть себя с креста на землю? Рад бы!
Но пятилучия - гвоздьми! А он не трус!?
Раскрывши рты цветов, меня заглатывают травы.
На узких стебельках манжеты алых струй.
Зубами - листья, желтые, как пламя из дракона!
Мне эти листья грудью белой целовать.
Как ярко, о как ярко на зеленом коленкоре
Трепещет кровь, обрызгивая асфальт!
На голове моей не шляпа, а из терний
Роскошный нимб. И вымокнув в супу,
Мне лишний гвоздь вбивает кафетерий
В расквашенную левую стопу!
Без жалости! Глоток воды - напиться бы.
Попить. Ну, где вода? На помощь подоспев,
И правую стопу, исклеванную птицами,
Озлобленный сентябрь расплющил по доске -
Глядите!..
ВНУТРИ
Последнее, что было
Из крика самого,
Мое не позабыло.
Плакало - не смогло.
И я, ха, непоседа,
Шатался, жаля быт.
А может не последнее?
Может же быть!
Горюя, как баба в гареме,
Природе в глаза, в укор.
Какие цветы горели.
Как им выпускали кровь.
В крови как идол, кесарь,
Шептал: "Мое, в отдушину!"
Но не было индульгенции
Прощающей душу!
Себе обломавши крылья,
Падая кусками икры,
Я слышал, как вместо крика,
Хрип. Бульканье и хрип.
Кожа с рук не сходила.
С ног не сходила. Внемли.
Помимо сердца - внутри -
Убийство происходило.
КОЛУН
Я повидел не мало.
Ужо!
Все ведь с виду нормально,
Чего надо еще?
Вы-то знаете, где я !
Кафка и Пастернак,
Никакой марксистской идеей
Душу не перевоспитать!
Ну и пусть. Ничего ведь не станется.
Я гляжу в голубой окоем.
Как будто по свету ставнями,
По горлышку моему тупым колуном
Жизни!..
ЕРЕСЬ
Засмейтесь ласково и ладанно,
Меня собою поглоща.
Я вас прощаю гады, ладно.
Я всех привык теперь прощать!
Но только падая на решку,
А метя выше иногда,
Живые - душу мою грешную
Не озирайте. Никогда.
1967 г.
КИНОДРАМА
Но нахохленным филином
Я среди ручищ дубленых.
Я как актер, односериен фильм мой.
Играю без дублеров.
Моя душа подобна покрышке,
Вся залатана, оплевали.
Я же на радость зрителям бегаю по крыше,
Бросаюсь в волны и выплываю.
Но я не похож на сыщика,
Не убийца. Они же за то!
Им надо покрасивше кадр,
И чтобы за нутро!
Кто они? Люди? Нелюди?
Как сказать. Я ведь лишь чувствую.
Да, они милы. И не чудища.
Не виновны, что мне уже некуда!
Только мне дешевить невыгодно.
Играл без подвоха.
Что!?.. Впереди ни выхода,
Ни входа.
15.1.1969 г.
НИЧЕГО КРОМЕ...
Выгадываешь тут, прицениваешься,
А выходит так, мельтеша,
Имеется общее, целое.
И кроме - моя душа.
Не говорю о девоньках в спаленках.
О будуарах? Помилуй господь!
Целое это спаянность.
Душа - помело, разброд.
Это верно? Не знаю. Вполне возможно оно.
И пусть. Я лишь ею занят. И так должно.
Умный, как Торквато, знаю, что был, не читал бытие,
Шепчу: "Так и надо. Пиши ее. Не бить же ее.
Не чувствующие, жучась, бурчат про рожки чортовы.
Одна и та же участь
У дурней очарованных!
7.2.1969 г.
СЛЕЗЫ
Захватаны листы померкнувшие.
О, сколько, кровь с разбитых губ украдкой слизывая,
Свинцовых гадостей и мерзостей
Двадцатый век не перелистывал,
Ты все же жив. Ты жив. Кричи еще.
Гляди людей. Они запасливы,
Несут для здания кирпичики,
И на тебя глядят с опаскою.
Ты четко видишь: мир всеведущий
Уже устроил - как некстати! -
Благополучие Вселенной
На слезках глупого дитяти.
Кто сей ребенок? Сим залистаны
Страницы чьи? Вопрос хамеющим:
Что есть добро? И что есть истина?
И что есть совесть? Не химеры ли?
Звучат по радио тирады:
"Мы - победим!" О, Слезы детские!
Театры, фильмы, литераторы!
Рыгающее благоденствие!
Давно я понял, я, разжалованный,
И хохочу, наметки сверивши:
Когда вы голодны, вас жалко.
Как наедитесь - ну и звери же!
Ан, не был я у вас рабом еще!
И вопию я к веку завтрашнему:
Ну, стоит ли слеза ребеночка
Такой великой обжираловки?
И вроде слышен мне их голос,
Тех, завтрашних, обеспокоенный:
"Ребенки эти - все изгои.
И потому, как видишь, стоит..."
Моя душа была живою,
Зло - не вмещающей, но сколько его!
Свисти топор над головою
Евангелием от Раскольникова!
ГРЕЗА
Душу шторой занавешу
И щеками стисну рот.
Я себя надеждой тешу:
Все исчезнет, отомрет.
Ничего, что словно крот,
Я пласты иные взрежу?
Отряхаясь от пород,
Выйду к свету. Снова грежу.
Безъязыкий и слепой
Червь обдаст меня слюной,
Где-то рядом проползая.
В клочья щеки издеру,
Слизь пахучую сотру,
И вприпрыжку, как борзая.
1993 г.
РАЗВАЛИНЫ
Развалины дома недобро
Глядят на спешащих людей.
Оконные прутья, как ребра,
Пробившие мясо камней.
А рядом, на улице, пробка.
Все злее гудки "Жигулей".
И вечер неслышно и робко
Уходит в глубины аллей.
Прозрачная ночь подступает.
Нескоро квартал засыпает,
И рея в табачном дыму,
Взирая на мир незнакомо
Седые развалины дома
Герою близки моему.
ОРКЕСТР
Солнца лик давно уже исчез.
И очнувшись, поборов истому,
Лепятся к холодным стеклам дома
Пальцы бледно-матовых небес.
Выгляну на улицу: знакома
Толчея - поближе и окрест
Водосточных труб ревет оркестр.
Гром. Слышны аплодисменты грома!
Я пойду по мокрой мостовой.
Я пойду, душа моя, с тобой.
- Ах, такого в жизни не бывает?
Мы - едины! Ну и что с того?
Я пойду, душа моя, с тобой.
Наши туфли лужу разбивают.
1986 г.
БОРОТЬСЯ И ЖИТЬ
Кто духом ослаб, кто калека,
Кто пишет, вспотев от усердия.
Мне искренне жаль человека,
Но я не сестра милосердия.
Живу, рассудительней Вертера.
А гадов, противных от века,
Спасут от звериности, верьте мне,
Гуманность и библиотека.
Вот я сорняком не засохну.
Я раненым буду - не сдохну!, -
Все буду бинты ворошить.
Вам слышен мой крик из санбата:
"Не надо сдаваться, ребята!
А надо бороться и жить!"
СЛУШАЙ, СЕРДЦЕ...
Слушай, сердце, не горюй и не тужи.
Я не все в тебе еще запечатлел.
На всклокоченном песке моей души
Остаются отпечатки теплых тел.
Был я юным, был и в помыслах высок.
Были чувства соком жизни налиты...
Волны времени, взбегая на песок,
Размывают, с тихим ропотом, следы.
Слушай, сердце, мы с тобою залетим.
Ведь теперь на этой, "лучшей из планет",
На песке души, под небом золотым,
Даже водорослей высушенных нет.
За собою я не ведаю вины.
Разве мог бы я подобное желать,
Чтобы волны, выходя из глубины,
Наступили на пустующую гладь.
ОСЕННИЙ ПЛЯЖ
Пленительный воздух морской.
Гагары, кричащие громко.
И я со своею тоской
Сонеты пишу для потомка.
Костям моим зябко и ломко.
Я ворот поправлю рукой.
Блестит золотистой мукой
Песчаная берега кромка.
У моря машина, пижон,
Девчонка, почти нагишом,
Но ей далеко до конфуза.
Он курит, по моему "Кент".
Поодаль покинутый тент,
Лаваш и огрызки арбуза.
ПРОВИНЦИЯ
Осень. Серые ливни шалят.
Забывается августа альта.
Лужи сливочным маслом шипят
На кривых сковородках асфальта.
Под глазами у зданий весьма
Нездорового цвета оттенок:
Ночью сырость душила дома
И оставила пятна на стенах.
Сад, усыпанный квелой листвой,
Обойду. Он, как льдинка, растает.
И толпы незнакомой лицо
Из предутренней тьмы вырастает.
ЭЛЬДОРАДО
Асфальт в кипящем шуме барахолок,
машин, деревьев - спит в ночной пыли, -
Зияющих подземных переходов
закован в каменные кандалы.
Клондайком, перерытым так старательно,
что только ветер глиной шелестит,
бульвар слепит подвыпивших старателей
пылающими слитками листвы.
Деревья им показывают торсы,
пахучие, как будто ацетон,
и бьются о гранитные торосы
расплющенными венами кустов.
1975 г.
СКАМЕЙКА В АЛЛЕЕ
Кончается лето, сопя
красной листьев гортанью.
И будет дышать сентябрь.
Небо, дождем картавя,
снова сердце всколышет
в ярости первозданной
за то, что сентябрь, - Колхидой
горит за моими ставнями.
1977 г.
СВЕТИЛО
Я сердцем почувствовал Слова укус.
И яд, расширяя упругие вены,
Пропитывал кровь. Тут я вспомнил мгновенно:
Мне ангел сказал, что со мной Иисус.
А добрый Господь? Может это геенна
Явила страдальца, вошедши во вкус
Ловить человеков! Тогда ведь конфуз.
И вихри сомнений, и всенепременно
Погаснет светило. Но как же узнать,
Где ложь, а где правда? Сомнения - гнать!
Сомнения - вымыслы плюс баловство
Ума, отягченного генами предка,
Потуги ментала, ядра интеллекта.
Но что тогда вера, любовь, божество?
В ИТОГЕ
Меня не смущает, что я одинок.
И Бог перед взглядом пустые пространства
Предвидел. У нас, как заметить я смог,
Во многом - завиднейшее постоянство.
Мы любим творенья. Гневим бесталантство.
Оно раздирает, чернее, чем "смог".
Давно бы развеять. Но вот окаянство,
Нам жаль даже щепку. В ней тоже итог.
Так Богу сочувствую, скуку кляня.
И Он, чуть не плача, глядит на меня:
"Давай свою руку. Зачем ты инертен?"
Слова эти слыша, будь духом здоров...
Одно разделяет нас - кучи миров.
И я, к моему удивлению, смертен.
27.7.1994 г.
НЕДАЛЕКО ОТ КАФЕ
Деревья серы и безлисты.
Уста бульвара солоны.
Вон облака - волейболисты
лупцуют желтый мяч луны.
И мне шнурки его видны
над сеткой неба серебристой.
А волны лижут валуны,
как тигры мощные, пятнисты.
Нырнув в аллею, будто в реку,
плыву, заметив дискотеку,
где дам повыставив на суд
широкопузые мужчины
сидят за столиками чинно
и кофе черное сосут.
НА ВЗМОРЬЕ
Облака, как ландыши в корзинках.
Солнце ветры к морю волокут.
Словно танцовщицы в пелеринках,
Волны возбуждают и влекут.
Свежие, как вымытые в кринках
С молоком, девицы тлеют тут.
Кожу на брюнетках, на блондинках
До рубцов лучами иссекут!
По вконец издерганной планете
Бьют беззвучно золотые плети,
И в хандре верленовской, заметь,
На работе, дома, в электричке,
Мы живем, все больше по привычке.
Мы - умеем. Надобно уметь.
ПЛЯЖ ШИХОВО
Шихово. Камни. Песок.
Люди раздеты, разуты.
Моря зеленый кусок
В липких прожилках мазута.
Воду глотают и сок.
Блещет пустая посуда.
Смех, беспорядок - повсюду.
После - к машинам бросок.
Но нагоняя тоску
Смачно ползет по песку
Желчь апельсиновых шкурок.
В "Волге" лощенный завгар.
И бесконечный загар
Девичьих лиц и фигурок.
У КРОМКИ
Моря взгляд ледяной.
Облака, как тулупы.
И вскипают слюной
волн отвислые губы.
А над каждой волной
крепкошеи и грубы
лупят воздух гнилой
смельчаки, жизнелюбы!
Но у кромки земли
я стою на мели
по колено в воде и мазуте.
Ветер дышит мне в грудь.
Ничего, как-нибудь
докопаюсь я в жизни до сути.
1985 г.
***
Парк, от летней жары подурневший,
в сентябре возмужал, подобрел,
и на листья - на зубы деревьев -
золотые коронки надел.
Листья желтое сеют свеченье:
бормашиной дождя прорычав,
ветер - техником зубоврачебным
их обтачивает по ночам.
А наутро блистающий пастью
парк, у шумного крана волны,
облаков синтетической пастой
чистит звонкие зубы свои.
1974 г.
***
А глазам от пота едко.
Гуще зноя пелена.
Солнца белая розетка
к синеве прикреплена.
Жар. Обмыться не пора ли?
Таем, словно монпансье.
Змей зеленые спирали
заалели на песке.
Убегаем от загара:
гальки, стекла под пятой.
Апшеронская Сахара
пышет электроплитой.
1982 г.
РАЗГОВОРЫ
Висит у дома лампа спелой грушей.
Опавши, листья прелые горчат.
Как ключики от заводных игрушек,
Антенны над балконами торчат.
Хозяйки пышнотелые кричат.
Одна схватила веник - ну и баба! -
Не по нутру чужой, кухонный чад
Любительницам плова и кебаба!
Пусть их мужья за нардами сидят,
И сочных девок глазками едят,
Идущих в баню с ведрами, тазами.
Мои соседи выглядят тузами.
А рядом их детишек длинный ряд,
И все о жизни громко говорят.
1985 г.
***
На фоне январской зари
Мелькают дубленки и шубы.
Березок молочные зубы
Из розовых десен земли
Опять в высоту прорастают,
Забыв об исчезнувшей мгле.
И алое солнце оттает,
Как мясо на синем стекле.
Кусты в позолоте лучистой.
Их тонкие ветки блестят,
И льдинки, как светлые листья,
Топорщатся и шелестят.
Он не был пустым и убогим
Твой жребий высокий, твой путь,
Коль воздух, с восторгом глубоким,
Сумел ты однажды вдохнуть.
***
Как стадо взмыленных мустангов
Или усталые верблюды
Застыли близко облака.
Седые холки треплет ветер...
А в центре города, поверьте,
Когда по ней шагали люди,
В асфальт забилась мостовая,
Дрожа от каждого плевка.
Но я в плаще своем, сутулясь,
Искал местечко потемней,
Где в гулком лабиринте улиц
Порхают бабочки теней,
Дома, машины, он и ты
В огромном склепе темноты.
ОБУЧЕНИЕ ПЛАВАНИЮ
Неудобно холодному телу
В подсыхающих струпьях.
Не обучен я этому делу:
Плавать в слизистых струях.
Реализм, а не патология.
Седина нашатырных паров...
Я лежал на столе. Надо мной потолок
Отразил мою светлую кровь.
ВЕСНА
Кричат чванливые грачи на все лады,
И сизый гаснет день, разбившись слету оземь.
По небу красные чернила разлиты.
В них роща плавно обмакнула перья сосен.
Вид снега грузного, увы, совсем не грозен.
Грудною клеткой, грубо вспоротой, пруды,
Где светят струи бледно-розовой воды
И рвутся вверх, в сырую мартовскую просинь.
Уставший, я стою, вдыхая талый снег,
И облака вдали замедливают бег,
И роща бронзовеет на закате.
Она записывает очерки ветвей
В слегка потрепанный блокнот души моей.
А я грущу. И как это некстати!
ПРУЖИНА
Зажаты смыслом между точек,
Кляня грамматики скрижали
Корявые пружины строчек
Бумагу тонкую порвали.
И буквы поступью упругой
Забыв словес фальшивых чащи,
Как альпинисты, друг за другом,
Спускаются в провал шуршащий.
И кровью чувств моих намокнув,
Они вошли в века, как в воду,
Очистившись от всех намеков
И шелухи иного рода.
29.7.1993 г.
В НАЧАЛЕ
Рассыпав мглу апрельскую, хрустальную,
Как выспавшись в сугробах-теремах,
Весна луны нагревшимся паяльником
Припаивает листья к деревам.
А утром, в желтом мареве карабкаясь,
Художницею, взявши кисть, чудит:
Пятнистых чаек легкие каракули
По транспарантам облаков чертит!
Весна глядит восторженно и нагло!
Восторженно и юно, бог ты мой,
Как воробьи порхают, словно ангелы,
Над кровельными спинами домов.
На авансценах улиц пелеринки
Тумана скинув, под хлопки и свист,
Показывая прелести свои
Стоит весна, как прима-балерина!
Ей южный ветер щиплет пятки розовые,
Шепча, что мол красива и легка.
И тянет брагу из стакана озера,
Держа его за скользкие бока.
МАРТ
Зеленой ниткой сумерки весну шьют,
наперстком солнца вызвонив в листве.
И облака, как белые веснушки,
У заспанного неба на лице.
Трясет бульвар растрепанными космами
деревьев. И хвостищами вертя,
на крышах воют мартовскими кошками
Ободранные южные ветра.
Капелью, будто бусами, звеня,
асфальт, прорытый дождевыми дрелями,
окрашивают в яркие цвета
зеленые фонарики деревьев.
А ночью, росами подрагивая,
как замкнутые изнутри,
лиловым цветом из коры
их лампы светятся морскими раковинами.
А в голубой пергамент расплетающийся,
обеляя тьмы апофеоз,
вписан месяц, словно запятая,
между иероглифами звезд.
1975 г.
ЖЕСТ
В темноте, пробираясь наощупь
и ершистым тряся хохолком,
на меня индевелая роща
наплывает туманным пятном.
Ее ветви стучат от простуды.
И осыпавшись с неба, лежат
на полях бесконечные груды
копошащихся белых ежат.
Правда, холодно. Тут не до смеха.
Знать, зима пожинает плоды.
И река, как застывшее эхо
далеко убежавшей воды.
МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
На пристани гудки охрипли.
Темно. Лишь в заводи высот,
Ночи всплывающая рыба
Блистает чешуею звезд.
Я в воздух вскину пальцы хрусткие,
Где, плавни выныряв, притих,
Воды разрезывая струи
Хрустящий месяца плавник!
***
Земля, она у нас одна
В веселье, мраке и разрухе...
Бугры мозолями саднят
Тропинок высохшие руки!
Ломаю щипчиками губ
Засахарившуюся осень.
Спокойные глаза лагун
Поблескивают на морозе...
ЛИСТЬЯ
Листья лип прозрачней детских пальчиков.
И под ветром, забежавшим в сад,
Лепестки расправив, одуванчики
Будто вентиляторы, гудят.
Небеса голубизной обманчивой
На кусты когтистые глядят,
Где цветные бабочки заманчиво,
К листьям как приклеены, пестрят.
Сер июль. На солнце спрос повышен.
Лопается кожура у вишен.
Свежий мусор за город везут.
Схлынул дождь. Мощнее встали вязы.
Травы зелены и долговязы.
Пляжи оккупировал мазут.
ЗИМА
Пустых полей тревожа сон
Снежинок яростен полет.
Со свистом, вьюге в унисон,
Река, как в ножны, входит в лед.
Лес, разбазарив кислород,
Забыл целительный озон,
И сладкой грезой унесен,
Листвою клейкою цветет.
Но это все в моих мечтах;
Там снег сияет на устах
Твоих. Шагать легко.
А в огороде спит сугроб
И пряно пахнет, как укроп,
И дышит глубоко.
НА БУЛЬВАРЕ
Заката камин догорает,
И тени в аллеях густы,
Где всеми цветами играют
Фонтанов павлиньи хвосты.
Где шумно вздыхают цветы,
И губы свои закрывают.
В шашлычных динамиков рты
Куски тишины разрывают.
А волны идут на гора,
Пушистые, как свитера,
И в воплях исходит гагара.
Упершись в высокий зенит,
Натянутым луком звенит
Упругое тело бульвара.
САД ЗОЛОТОЙ
Скальпели веток прохладой сквозят.
Полночь - винтовочным кляцком.
Звезд узелки, колыхаясь, висят,
Как на станке ковроткацком.
Новорожденному снегу лафа
Падать в открытые недра.
Моря зеленый шуршит целлофан,
Скомкан ручищами ветра.
Сад, как умолкший на время звонок,
Спит, бесконечно беспечен.
Крошится ночь, а веселый станок
Весь узелками расцвечен.
И в завершенье истории всей
Листья, блестя позолотой,
Снегом уложены в землю, как в сейф,
Словно тугие банкноты.
РАЗБИТЫЕ ЧАСЫ
Неужто божью заповедь нарушу?
На поводу у дьявольских рогов
Кровь размывает вены и наружу
Выходит из упругих берегов.
Я был звездой и утварью земною,
И сам дошел до роковой черты,
Где ангелы, невидимые мною,
Разинут, в непонятливости, рты.
И длинным станет солнце, словно дыня.
Прошу с высот ко мне, святая знать.
Но это не безликая гордыня,
А жажда духа - властвовать и знать!
Да, пусть она в растрате, жизни ссуда.
Иду к Нему, со мной стихов эскорт.
И как песок из вскрытого сосуда,
Кровь с шумом вытекает из аорт.
8.5.1994 г.
ЭПИЛОГ
Я ответил на уйму вопросов
И сейчас догниваю, как брак.
Величайший поэт и философ,
Никому я ненужный дурак
Метки:
