Сенокос

Был девятьсот семьдесят первый год, середина лета. Мне, студенту третьего курса, шел уже двадцать третий год. Были каникулы, и я, свободный как птица, искренне радовался жизни. Я приехал сюда на отдых, ненадолго, навестить родственников.
Я хотел пробыть пару недель в этом забытом богом уголке, вдали от городского шума, побродить по лесным лугам, посидеть вечером у костра. Я знал заранее, что это совсем ?медвежий угол?. Конечно, я немного преувеличиваю, не такое уж это глухое место - здесь шла железная дорога, поселок был в пяти километрах от оживленного тракта. Речь скорее идет о том, насколько оторванно от всего остального мира жили здесь люди. Меня этим и привлек полустанок, здесь я захотел пожить хотя бы короткое время в отрыве от привычного мира. Я пробыл здесь несколько дней сравнительно спокойно, а потом меня вовсю закружила жизнь. Казалось бы, откуда взяться буре в этом тихом уголке? Весь поселок – это где-то семь-восемь домов. Столько именно семейств безвыездно проживало здесь, и каждый в селе знал все о других.
Появился полустанок давно, тогда строили ветку Чусовская-Бакал. Дорога имела важное хозяйственное значение, да и сейчас по ней ходят грузовые составы. Тогда и зимой и летом, и днем и ночью на полустанке стоял гул, далеко был слышен стук тяжелых вагонов. Правда, пассажирский поезд проходил всего один. Около десятка вагонов, которые пыхтя, весь в клубах белого пара, тащил паровоз.
Все это было так давно. Время, однажды здесь появившись, затерялось где-то за ненадобностью. Оно вдруг поломалось, остановилось. Да было ли оно здесь вообще? Оно не оставляло следов. Стержнем всего, как я понял, было расписание. Каждый день все повторялось. Из минуты в минуту. Зимой и летом, весной и осенью, в апреле и мае - все шло по установленному распорядку. Сегодня все, как было вчера или позавчера, а завтра будет так же, как сегодня. Жил и уже не сомневался, что жил я тут страшно долго, но порой казалось, что время пролетело в единый миг.

Люди тут легко понимали друг друга. Стоило сказать кому-нибудь, что у него болит голова, как это становилось событием. Приходили с разного рода лечебными травками, таблетками, советами. С первого взгляда на полустанке все шло своим чередом, но мне-то казалось, что здесь так и остались средние века. Книжку не у кого было взять почитать, тетрадку негде купить, а чтобы письмо отослать в город, надо идти к почтовому ящику, который стоит в пяти километрах на большой дороге. Как говорят, в небо дыра, глушь страшная. Повсюду в жаркий день стоял крепкий запах креозота, у края насыпи были аккуратно сложены черные шпалы, необходимые в пути.
Шум, паровозный дым - все это обманчиво, это не могло создать впечатление настоящей, бьющей ключом жизни. На самом деле жизнь текла здесь медленно. Однообразный домашний труд. Женщины занимались хозяйством, для них работы на железной дороге не было, ну а мужики иногда сбивались в небольшую компанию лишь для того, чтобы отметить чей-то день рождения. Работники были заняты на ремонте пути, весной подсаживали деревья для снегозащиты, убирали щиты, служившие по зиме для той же цели, обходчики каждый день шли вдоль железнодорожной линии.

Помнит ли человек на генетическом уровне тот момент, когда он обрел разум? Думаю, в пещерный век. Наверно, подтолкнула его к этому Любовь. Мне тогда хотелось любви, хотелось любить самозабвенно, отдавая чувству всего себя... Это волновало мою молодую кровь. Умеем ли мы любить так?

В первый же день,- было ли это счастливой случайностью? - я познакомился с Ниной, милой разговорчивой очень молодой женщиной, резко выделяющейся среди всех как своей молодостью, так и обаятельной улыбкой, не сползавшей с губ при разговоре. Она работала в конторе, станционном строении, куда часто заходили люди.
Я появился в поселке в разгар рабочего дня. Когда я дошел до дома, где жили родственники, то обнаружил, что он пуст, ни дяди, ни тети дома не оказалось. Тетя Глаша была в поле. Я пошел к железнодорожной линии, чтобы найти дядюшку. Дядя обрадовался и сразу же пошел в контору отпрашиваться, взяв меня с собой в качестве доказательства. Так я впервые увидел Нину. По дороге я спросил у дяди про нее. Незамужняя, хитро сказал он.

Родные меня прекрасно приняли. Им было приятно, что я, молодой парень, нарушил их однообразный быт. Мой дядька тут же выставил на стол бутылку водки, поднял стопку со мной за счастливое прибытие, потом чуть погодя, стал подливать себе, уже по большей части без повода, просто так, за мое и его здесь существование. Когда он, где-то через час, добрался до дна бутылки, у него было прекрасное настроение и он стал вводить меня в курс местных дел. О работе, соседях, о взаимоотношениях с начальством. Увидав, что я совсем не пью, прост в еде, обрадовался, поняв, что ему от меня не будет большого убытка.
Дядька при всем своем искреннем радушии был еще хороший, справный хозяин. В его семье детей не было. Оглядев меня, где-то уже после третьей рюмки он задал главный, мучащий его вопрос: - Ты косить-то умеешь?
- Обижаешь, дядя! Я со школы на покосе.
- Ну, тогда бери восьмерку. Жена говорит, что она ей тяжеловата. Я косовище по тебе подлажу. Захват чтоб хороший был. Тебе будет в самый раз. Ты вон какой высокущий. Отбивать косу будешь сам? Сможешь?
Его первоначальное представление обо мне было как о слабом хлюпике, которого ветром из стороны на сторону водит.
Со следующего дня я отправился с теткой на сенокос. Работа мне была по душе.
А у тетки Глаши теперь появилось новое интересное заделье: кормить меня. Да так вкусно, чтобы было потом о чем жалеть, чтобы в городе при воспоминаниях об этих летних днях у меня слюнки текли.

Я в течение двух летних длинных вечеров перезнакомился буквально со всеми. Я ходил по улице, улыбался, с интересом беседовал с жителями. Мне хотелось, чтобы меня приняли за своего. Мужчины осматривали меня с известной долей ехидства. На них моя долговязая фигура не производила особого впечатления. Женщины были намного более внимательны, они хотели узнать, кто перед ними такой. Разговор протекал примерно так:
- Ах, ты из Михайловска? О-о! А по виду городской. Образованный, по всему видно.
- В городе учусь, студент.
- Чего так долго к жене не приезжал? - очевидно, имелась в виду Нина.
- Был за границей – с самым убедительным видом говорил я.
- Где это?
- В Ляйпциге, в Германии.
- Ты в Германии служил?- это в то время вызывало особое уважение. По-немецки говоришь?
- Яволь, зельбстферштендлихь (мол, само собой разумеется).
Ошарашенные, они отходили и разговоров обо мне в местечке хватало надолго.

Я задружился с Ниной уже в первый день. То, что она Антонина, я услышал случайно. Мне она представились как Нина при первом знакомстве. По документам она была Антонина. Можно было бы звать ее Тоня, но Нина привычнее, все звали ее так, хотя это было неверно. Как будто два имени разных было у человека.

Молодежи в здешних краях не водилось, все разъехались в поисках лучших мест.
Людям сразу бросился в глаза мой интерес к ней.
- А отчего это Антонина Павловна про тебя нам ничего не говорила? – вопрошала одна из наиболее дотошных.
- Думала, что я к ней из Германии не вернусь.
- Ну как так, такая умница, такая красавица! Как здесь все ее уважают! Счастливый она человек! Вишь, какой мужик-то у нее хороший, а!
- К сыну приехал? А чего ради ты у дяди-то остановился? В размолвке вы? - вступала в разговор другая, - У тестя ведь места в доме хватает. Вон какая хабазина...
- Да вот у дяди пока решил пожить, чтобы с раннего утречка на покос... Чтоб тетке Глаше меня будить не приходилось. А то просплю, боюсь.

Нина была не слишком расстроена расспросами обо мне. Но она не знала, что и как любопытным женщинам отвечать.
- Он вам про себя все говорит. Что вы поприставали! В Германии он служил, а сейчас учится!– убеждала она любопытных. Это их только больше раззадоривало.
- А что он тебе из Германии привез? Как Стёпка-то его любит! – говорили они, увидев, как мы втроем гуляем с малышом, как крепко он держит меня за руку.
Женщины искали своего героя. Мужики посмеивались в усы.

Как понимаете, все жители здесь – одна большая семья. Детишек немного, и они по зиме уезжают к родственникам, где есть школа. Их на разъезде мало, два-три, не больше. Летом ребятишки всегда сбиваются в одну ватагу. На виду оставался только Степа, он был всегда один, самый маленький в деревне. Мы сразу же с ним сошлись на почве конфет и постряпушек тети Глаши. Он ходил вместе со мной, ему нравилось держать меня за руку, и он охотно говорил всем встречным, что я его папа.

Стоящий напротив дом напротив сразу же по приезду привлек мое внимание своей несообразностью. Я тогда еще не знал, какую роль он сыграет в моей судьбе Он построен был еще до революции местным обходчиком. Тот неожиданно для всех стал богатеем, и о нем тут же пошла худая слава, что он, де, кого-то убил на большой дороге и через то разбогател. И впрямь, это подозрительно, когда рядом с плохонькой хибаркой, в которой семья ютилась несколько лет, вдруг закипела большая стройка, слава о которой раскатилась окрест. Насколько далеко слава могла раскатиться, конечно, мне непонятно, если учесть, что никакого жилья больше нет примерно на два десятка километров вокруг.
Деревянный высокий лом, в котором жила вся семья Нины, был не только пятистенным, да еще и двухэтажным. Пятистенный, это означает, что он составлен как бы из двух половин, которые разделяет бревенчатая пятая стена. Сюда, в этот необычный дом меня привел тот же славный трехлетний мальчуган Степка, веселый непоседа, любимец всего поселка. Я удивился тогда, что обитателей здесь было немного: Антонина, Степашка, ее отец и мать.
Он был хорошо виден из моего окна. Самое важное, тут жила Ниночка.


Эта громада, Нина, шумный как ни странно поселок, мои и ее родственники – все быстро смешалось в единое целое. Моя симпатия к Нине быстро росла. Я увидел, что передо мной человек начитанный. У нас оказалось во взглядах много общего. Здесь, в отличие от дядиного обычного строения, тоже достаточно большого, на пять окон, водились книжки, и в первый же день, как я появился там, весь долгий разговор шел о них. Мои познания оказались ограниченными, и я с удовольствием слушал Нину. Вот вам и "медвежий угол"! Родители усадиди меня за стол, но в разговор не вмешивались. Степашка крутился рядом. Одну книжицу, схитрив, я взял почитать на ночь, с тайной целью продолжать знакомство. Какой-то ?Капитан Сорви Голова? вклинился в наши разговоры. Я обнаружил у Нины ум, здравость мысли. И был сразу же не прочь перейти к более близкому знакомству. То, что она была на год меня старше, меня не смущало, и думаю, когда мы рядом шли, в глаза не бросалось. У нас сразу же проявился интерес друг к другу. Честно говоря, особой красавицей я ее бы не назвал. Привлекательная, и все. Первые впечатления легко сглаживаются, и я, бесшабашный парень, скоро понял, что она очень мила. Что при этом она думала обо мне, не знаю.
Ничто не мешало нашему общению. Стройная, с гибкой фигуркой, одетая в облегающее платьице, выгодно показывающее ее достоинства, с улыбкой на ярких губах, как она могла оказаться здесь, среди женщин, носящих юбки с многочисленными складками, какие–то кофты, которые превращают их в старух или пожилых баб неопределенного возраста? К которым надо обращаться, предваряя разговор словом тетка: тетя Маруся, тетка Анна... Все тетки эти были одинаково неинтересны, и как Нина могла жить среди них – загадка.
Я сразу понял, что Нина – в чем-то особенная, не такая как все, и меня сразу потянуло к ней, заставило о ней думать. В этой глуши не с кем было сойтись по-дружески, а мой дядя все разговоры сводил к бутылочке беленькой.


Огромное строение мне сразу не понравилось. Дом Антонины был огромным и наверно очень холодным, зимой его трудно обогреть целиком. Казалось странным, как такое строение могло возникнуть в глуши. Нельзя было понять, в чем смысл его существования здесь, в этой тмутаракани. Обычное жилье – это стандартные три окна на улицу, а тут он не только разделен на две половины, да еще и на два этажа. Старый, серый, с потрескавшимися от мороза бревнами, с облезшей ржавой крышей, он уже не украшал собой поселок. И неожиданно весь этот дом вместе с его обитателями вошел навсегда в мою жизнь.
Мы не одногодки. Нина не скрывала этого, она была чуть постарше. Окончив школу, молодежь разлетается отсюда во все стороны, а она не уехала и обосновалась в родительском гнезде навсегда. У прежнего хозяина, наверно ее прадеда, была, судя по всему, большая семья. Иначе, зачем бы он такой огромный караван-сарай строил? Почти все поразъехались, такова судьба у небольших селений. Вокруг стоит немало хозяйственных построек, всякие завозни и закуты. Эта громада как бы противостояла мне, отличаясь заносчивостью, барской своей природой. Я смотрел на этого мастодонта непрерывно, но в голове безостановочно бродили мысли о молодой женщине.
Нина, как я сказал, работала в конторе, то ли бухгалтером, то ли секретарем при начальнике. Она занималась бумагами, то есть, что ни на есть интеллектуальным трудом, для которого нужна голова на плечах. Из них двоих, ее и начальника, состояла вся местная контора. Начальник временами отлучался в высшие инстанции, на большую железнодорожную станцию. Тогда в конторе можно просидеть хоть целый день. Я стал сразу же в такие дни отлынивать от покоса. Дядька не выражал недовольства, он близко принимал дела сердечные. У Антонины это был как бы незапланированный выходной, она уходила с работы пораньше и я мог проводить с ней все остальное время. Людей это все больше убеждало в том, что мы одна семья. Так все повелось с первых же дней. Создавалось впечатление, что я приехал не к родственникам своим, а к ней. Потом и я сам уже вполне серьезно так думал.

По приезду мне отвели у дяди отдельную комнату с окнами, выходящими в сад. Лето, одуряющая теплынь. Укладываясь спать, я не закрывал окно. Летний воздух, напоенный ароматами цветущих в саду растений, пение разных пичужек настраивали на романтичный лад, я подолгу не мог заснуть. Вечером я увидел фигурку моей знакомой Ниночки. Солнце уже почти коснулось горизонта, счастливая теплота подступила к сердцу. Она тихо шла мимо, заглядывая в окна дома. Я решил не будить улегшихся спать родственников и выскочил через окно в сад.
Увидев меня, Нина не удивилась.
- Я часто выхожу гулять по вечерам. Тут так спокойно и хорошо. Ты знаешь, тут близко Аракаевская пещера. Не был там? А я часто туда хожу. Хочешь, покажу.

Я внутренним мужским чутьем сразу понял смысл этого дальнего маршрута. Ей здесь одиноко. Нам вот по этой тропке идти, два километра, не менее.
Разговор налаживался.
- Идем. Говорят, там разбойники жили. Зачем тут разбойничать? Тут за десять верст никого не встретишь.
- Да, тайга. Только в Сибири такая глушь.
- Ты в городе живешь? – спросила она меня.
- Нет, там учусь. Я родом из Михайловска. Мои там.
- У нас тут гнуса нет. Не покусают. В Сибири, говорят, мошка может так искусать, враз опухнешь.
Погода настраивала на романтический лад. Мы оба были легко одеты. На мне была белая рубашка, красивые ушитые по фигуре синие брюки, которые я сюда взял специально пофорсить перед местными. Как это оказалось кстати! Нине мой вид явно нравился.
- Ягоды скоро отойдут. Здесь такие земляничные поляны, ты удивишься. Нигде больше такого нет. Вот, смотри.
Мы отклонились от еле заметной тропки, вышли к полю. Была прекрасная полная Луна. Землянику собирать мне не захотелось. Ягоды в темноте спрятались под листьями, но аромат их пьянил. Нина с интересом взглянула на меня и позвала: - Пойдем!

Сразу возникла доверчивость. Я стал ей рассказывать, об учебе, о будущей специальности, о друзьях.
- Не надо про других, - сказала она, - ты больше о себе расскажи.
- Да ведь я рассказывал все уже. Что обо мне рассказывать?
- Девчонки рядом есть?
- Это как сказать, есть...
- Интересные?
- Всякие.
Она умолкла, такой ответ ее не удовлетворил. Но через пару минут расспросы продолжились.
- А ты стихи любишь?
- Нет, я больше технику люблю. Но, пожалуй, я и у тебя среди книжек стихов не заметил.
- Стихи я люблю. А книжек и вправду у меня немного.

Мы подходили к пещере. Ее темный зев казался входом в другой мир. Неизведанный, полный опасностей.
- Не побоишься войти? – спросил я
- Не побоюсь. Место знакомое.
Мы захотели проникнуть в лаз. Это заставило нас взяться за руки. Электрический ток и высокое напряжение передаются не только по проводам. Я потерял ощущение времени. Мы не пошли далеко вглубь, остановились у входа. Стояла теплая ночь, совсем не было холодно. Через некоторое время, почти сразу, я обнаружил тонкие руки Нины у себя на груди, она уже расстегивала пуговицы моей рубашки. Мы легко поняли друг друга.
- Тут начинается пещерный век. Мне всегда хотелось побыть здесь ночью. Я всегда думала о такой встрече со своим любимым. Ты в пещерном веке. Я покоряюсь твоей воле. Мечтала оказаться здесь, у огня, еще за тысячу лет до нашей эры. Ты мой охотник, и будь что будет.
В пещере, - она была невелика, - было сыро и гулко. Я слышал свое пыхтенье. Там, в большом резонаторе, долго гудели глухие звуки. В голове не было мыслей ни о чем, я не осознавал себя, я провалился сквозь тысячелетия, и понимание того, что рядом со мной женщина, наполняло меня силой.
- Я всегда о тебе мечтал,- шептал я, обнимая ее. Мой голос отдавался эхом в пустоте и проникал в ее сердце. Я и не знал, что обладаю древним искусством обольщения,– Я всегда думал о тебе, любимая. Я умею все. Я принесу тебе шкуру льва.
Она вдруг рассмеялась: - Ты такой сильный!

Позже, потом, вспоминая эту фразу, я понял как глубоко заложено в душе женщины древнее желание искать защиту у дорогого человека...

- Почему ты не спрашиваешь меня ни о чем? Почему я такая смелая? Как я живу в пещерном веке? Родной мой, вырваться из него нет сил. Ты наверно думаешь, что я гуляю со всеми подряд? Не думай даже, знаешь, здесь ведь молодых парней нет. Вот незамужняя живу. Удивляются все вокруг, девка интересная, а ничья. Мужику женатому я не нужна, ему бутылки и жены хватает. Нет, я не дура, я не хочу, чтоб обо мне кто-нибудь что-то плохое сказал.

Звездное небо над нами было ласковое - чистое, спокойное, ясное. Ему не было никакого дела до нас, до нашей земной полнокровной жизни. Таким оно было и десять, и двадцать тысяч лет назад. Над нашей головой висела вечность.
- Я читаю много, и поэзию люблю.
- Мы с тобою оба романтики.
Тоня всхлипнула вдруг. Я, все еще разгоряченный любовью, стал целовать ее вновь. Меня опять закружило и понесло.
- Не женился он на мне, одноклассник мой. Красивую нашел. Живут, семья. А я вот тут скрылась.
- Ну и хорошо, что ты здесь.
- Хорошо, - согласилась она, всхлипывая со вздохом. - Можно замуж не выходить. Да и не за кого.
- Ты мне нравишься, сказал я вдруг. - Я сейчас решил, что так будет - проведем лето вместе.
- Ты надолго здесь?
- Не знаю. На сенокос приехал помочь.
- Ну, значит, ненадолго. Можно и безо льва.
- Да я на все лето останусь. Лишь бы причину найти.
- Незачем причину искать. Тетка Глафира все поймет, и дядька твой поймет. Я знаю, что тут меня все жалеют. Через пару дней все равно все будут о нас знать. Уже и без этого о нашей любви заговорили. Знают, к кому ты приехал. Я поняла сразу, что я тебя ждала. Побудем вместе. Никто нас не осудит. Здесь ведь пещерный век.

Я стал смело бывать в большом доме. Родители Нины никакого серьезного разговора со мной не начинали. ?Нина у нас девка самостоятельная, сама знает, что делать? - передала Антонина слова матери.- ?Слава Богу, что она с нами, со стариками, здесь мается?.
Это меня смутило несколько, но и успокоило. Я вовсе не собирался себя связывать семьей, а характер наших взаимоотношений, легкий и ни к чему не обязывающий, устраивал меня, парня холостого, и неожиданно нашедшего здесь приют. В двадцать с небольшим бродит ветер в голове.

Мое поведение не осталось без внимания родственников. Мнения дяди и тети разделились. Дядя был на моей стороне, он решительно считал, что я, взрослый мужик, имею право жить своей жизнью, и никому соваться в это не следует: "Сам кашу заварил, пусть сам и расхлебывает". Тетя Глаша жила в неразрывной связи со всем привычным внешним окружением. Благодаря ей моя простая биография стала известна всем. Тетя прислушивалась к чужому мнению, ей хотелось "встать на мою защиту". Она обвиняла Нину в желании меня "охомутать". К нам был прикован всеобщий интерес Мне необходимо было принять решение. Похоже, в поселке этого ждали.

Как легко оказаться владельцем огромного дома на краю вселенной, сделай лишь решительный шаг.
- А что, ты долго здесь будешь? – без обиняков спросила меня тетя Глаша. Я пробормотал что-то несуразное и продолжал жить запросто у родных, не закрывая на ночь окно. Но скоро оказался обитателем того большого дома.

Сено скосили, стога сметали. Я показал Нине стога, и сказал, что учиться мне еще два года. Она ткнулась мне в грудь и сказала глухо: - Ну что делать, другую найдешь.
- А зачем мне искать? На каникулы приеду.
- Приезжай! Почему ты не спрашиваешь, откуда Степа у нас? Сын он мой
- Сын твой? – это давно мне было ясно. – Знаю, понимаю. Ну и пусть, пусть у нас сын будет. Он меня уже давно папой зовет.
Я вспомнил, что он звал Нину мамой, как и ее мать. Ребенку незачем вникать в тонкости. У ласкового теляти всегда мамы две.
- Да ведь с ребенком бабу холостой парень замуж не возьмет. Да я тоже за любого встречного не пойду.
- Я для тебя первый встречный? - Не думаю. Ты же сама говорила, что эта встреча - наша судьба. А ничего, что Степа ко мне на коленки залазит и папой зовет?
- В это я верю. Детское сердце знает! Добрая у тебя душа. Перебирайся уж от тетки Глаши к нам. У нас наверху комната для тебя приготовлена. А насчет женитьбы не думай. Неважно это здесь. Как у нас сложится, так и будет. Дорогу я тебе перебегать не буду.
Так неожиданно для себя я женился. Может, скажете, с бухты-барахты. А я по любви. И сразу же у меня стала большая семья... Я просто перебросил сумку со своими вещами из одного дома в другой.

Тесть только спросил:
- А родители-то твои, зятек, не против?
- Это уж как я решу. Не им, а мне жить.
- Живи.
Выдержал я и объяснение со своими родителями. Разговор был тяжелый.

В семье Антонины тоже нужны сильные руки. Я старался вовсю. Родители давно на пенсии, хозяйство большое. Я, человек к работе приучённый, многое взял на себя. Пилил с тестем дрова, колол их, дров было нужно немереное количество, ходил за водой. Сено задавал.
Мой дядька с хитрой улыбкой присматривал за мной: - Понял парень теперь, почем фунт лиха?
- Выдержу, мне не впервой.
- Соседи люди хорошие. Павел Алексеевич здесь долго главным был. Человек он справедливый.


Жена Нина, сын Тепушок, родители жены... Все свалилось сразу. Я стал как Крез, с дворцом и со своей стипендией, думал я с юмором. Все-таки мои родители продолжали мне помогать, я еще прочно на ногах не стоял. В один из морозных дней я приехал на каникулы. Но это был уже мой дом. Павел Алексеевич уже несколько раз рассказывал мне историю жившего здесь когда-то семейства.

На столе стояла бутылка легкого светлого вина, приготовленная к моей встрече. Тесть успел выпить стопку, сидел повеселевший. Такая же стопка стояла около меня. Пить меня он не принуждал. Нина села со мной рядом, я обнял ее за плечи. Она смотрела как-то испуганно, переводила взгляд с отца на меня и обратно. Чем-то отец ее задел, видимо, в разговоре. Степашка спал вместе с тещей как обычно наверху.
Тесть, подвыпив, рассуждал: - Дом, конечно, не новый, надо бы его как-то поддерживать, да нету сил. На тебя надежда. Вот что, зятек милый. Ты уж давно здесь живешь. Будет у Антонины ребенок, ты его не бросай.
Нина вспыхнула: - Ты, папа, о чем?
- Как о чем, жизнь это...
- Нина мне ничего не говорит. – сказал я. - Я ж не против. Вот закончу институт, начну зарабатывать, будут дети. Что сейчас об этом говорить?
- А как, зятек, об этом не говорить. Бог деток-то нежданно дает. Мы с матерью рады будем, с вами рядышком, коль сынишка народится. Без детей в семье какая жизнь!
- Будем, отец, стараться, будем стараться - я видел, как Нина, повернувшись, с любовью смотрит на меня, смущенно улыбаясь. - Надо вот институт закончить поначалу.
- Как ты думаешь, хорошая у меня она? – у тестя на глазах стояли слезы. - Вот уж сколько времени прокатилось, надежда на тебя есть. Степа тебя любит. Дочь тебя ждет. Береги ее. Старые стали мы с матерью. Степу береги. Нас не бросай.

Дорога жила своей жизнью. Раньше в старых вагонах не было никакого комфорта. Свечу зажигали, по зиме буржуйку в вагоне топили. Я это помнил с детства, но уже в те годы, о которых я рассказываю, поезд был составлен из более или менее комфортабельных вагонов. Я стал местным жителем. И мне было неясно, как нам жить предстоит. Здесь расписание. Работы для меня нет. Это же полустанок.
Быстро пролетели летние месяцы, полные ароматов медовых трав, радостного порхания разноцветных бабочек, коротких дождей и ярких радуг. Я уходил со Степашкой в луга и был не менее его рад жукам, стрекозам, цветам и созревшему в лесу всяческому добру, от крепких белых груздей до неспелой пока еще калины. Мы уже не могли жить друг без друга. - Пап, я устал,- говорил Степа и я усаживал его на шею.
-О-го-го, быстрее!- кричал Степашка, и я мчался как настоящий конь по широкому лугу а вечером и он, и я рассказывали маме, как мы чудесно провели день. Потом мы шли втроем выпускать из коробочки собранных за день жуков. - Помаши им ручкой, -говорила сынишке Нина, - завтра вы встретитесь вновь! Это было счастье. - Как мы скучно жили без тебя! -сказала жена.


Тесть не был любитель зеленого змия. А поговорить любил. Я слушал его рассказы с любопытством. Часто это было забавно. Про то, как люди здесь живут. У всех большое хозяйство, и жизнь здоровая. Жаль вот, до поликлиники далековато, хорошего магазина нет. Зато медок свой, молочко, мясо на зиму. Раньше это было для меня все само собой, я не придавал этому значения. А теперь понял, как это важно для меня, что Павел Алексеевич есть на свете. Тестюшка.
Его опять потянуло в историю. Я это уже знал.

Когда-то в давнее время жил тут обходчик. Однажды на каком-то километре в лесу рядом с линией увидал он кожаную большую сумку, баул. Очевидно, его выкинули из вагона идущего поезда. Может, случился в поезде скандал, убийство – неизвестно. И в сумке он нашел огромные по тому времени деньги. Помолившись, пришел он к своему домишку, деньги взял, а проклятую сумку закопал в лесу. И стал строить эту громаду. Построил, и еще денежки остались. Все время слушал он, не расскажет ли кто что о случае, о происшествии в поезде. Так он ничего не узнал. Продолжал, как обходчик, каждый день ходить по назначенному пути, да все оглядывался, не идет ли кто, не ищет ли что. Крестился, богобоязненный был. Боялся, что кто чужой узнает, что он сумку нашел. А у людей свое мнение. Не душегуб ли он, люди стали думать. Замкнутый стал, нелюдимый. Все говорили, что Бог его накажет. Люди от него стали отворачиваться. Другой стал человек. Испуганный. Не принесла находка счастья.
- Революция подошла. Гражданская тут мимо прошла. Под кулака мужик не подпал, не буржуй, в эксплуататоры не годился, работал всю жизнь. А вот остаток денег он потерял. Пропали царские деньги. Однажды нашли нашего обходчика мертвым на пути. Говорили, что он умом тронулся. Два дня в лесу пролежал, прежде чем спохватились. Так вот повернулась к нему жизнь.
- А мне-то что, я нашел здесь свою Ниночку,- думал я, - Тонкую тростиночку, ниточку в жизни. Вот и прекрасно.

Вот так неожиданно стал я молодым владельцем дома и продолжателем его истории. Родители Антонины окончательно и прочно поверили в меня.
Истинность случая подтверждал стоящее на земле огромное строение, восемь окон которого смотрели на пустую улицу с разбросанными вокруг другими деревянными приземистыми постройками, с огородами, коровами, овечками и курами, со свиньями под окнами. Но эта громада висела на моей душе тяжелой гирей. Уж больно с плохой славой я его получил. Какие у нас с женой тут перспективы?
Приближалось окончание института, мне следовало ехать по распределению, и мы решили зарегистрировать брак. Нина даже не заговаривала об этом, но потихоньку уверилась во мне. Мы могли претендовать на квартиру, как молодая семья. Мои однокурсники давно уже смотрели на меня как на отрезанный ломоть.
И вдруг страшное событие сломало мне жизнь. Тяжелый рок стал преследовать меня. Все случилось весной, когда до выпуска из института оставался один шаг. Вспыхнул пожар. Все сгорело до последнего бревнышка, такую громаду не потушить никак. Нина с сыном спала на втором этаже и успела выбежать. Обернув Стёпочку в одеяло, под которым он спал, ринулась сквозь пламя. Старики в ужасе кричали на улице. О себе она и подумать не успела. Выскочила с ребенком на руках.
Естественно, здесь, на полустанке не было ни пожарных машин, ни скорой помощи. Как, почему полыхнуло, не знает никто. Ниночка так обгорела, что страшно было на нее смотреть, ничто не смогло ее спасти. Ее только на следующий день увезли в больницу. Я пробыл несколько дней рядом с ней. Я приехал, сидел около нее и клялся ей в вечной любви. Но это ее не спасло. Сидел, будто сам умирал. Я узнал, что такое великий материнский инстинкт, который позволил ее забыть обо всем на свете. С таким же чувством она относилась и ко мне. Это была уже не любовь, это преданность, это чувство выше любви.


Я хотел взять мальчика к себе. Но я не имел на него никаких прав. Брак мой не был оформлен.

Когда я стал любить Нину? В первый же безумный месяц? Нет, тогда во мне только горела страсть. После переезда в ее дом? Тогда, когда я каждый день говорил с ней, ощущая ее дыхание, ее ласку? Но я сразу без колебаний поехал заканчивать образование. Хотя бы сделал попытку перейти на обучение заочно. Когда я стал страдать без нее? Стал постоянно думать о ней? Когда я много раз уезжал из дома, оставляя ее со стариками. Когда возился со Степушкой, привозил ему игрушки, выдумывая для него сказки. Но в самом деле я полюбил ее до глубины души тогда, когда понял, как я ей нужен.
Я не рассказал, как прошло предпоследнее наше самое счастливое лето. Не обо всем хочется рассказывать, тем более о счастье.

Лишь один эпизод врезался в память. Воскресный нескончаемый летний день, мы втроем сидим на берегу маленькой речушки, Вода в ней достаточно теплая и Степа сидит голышом в воде, на песчаной отмели. Мы тоже на песке у воды. Его трусишки уже высохли на кустике.
- Тепа, вылезай! - зову я. - Вылезай, вылезай, иди ко мне, трусики наденем.
Он топает по песку ко мне, и я вдруг замечаю взгляд Нины. Мне Тепушка всегда казался красивым ангелочком. Она смотрит на сына как завороженная. Будто она никогда его не видела, словно видит его в первый раз. Ее лицо краснеет, и взгляд останавливается на мне. Непривычный, едва ли осмысленный взгляд. Будто меня она не видит. Ослабшими трясущимися губами она едва произносит: - Борька!
Я, еще не понимая ничего, шлепаю Тепу тихонько сзади и говорю: - Беги! В воду не лезь! Нина испуганно произносит: - Он не твой, он Борисович!
- Папа, папа, иди сюда! Тут лягушка!
- Иду, Степан Николаевич! Какая там лягушка?! Нет ее уже. Пойдем, в другом месте поищем! - я беру сына на руки и отправляюсь в дальний угол поляны.
Возвращаясь, строго гляжу на Нину и говорю: - Николаевич! Говори только так!


Я клял себя во всем происшедшем. Не посмотрел в доме проводку, не убедился, исправны ли дымоходы. На это-то ума должно было хватить. Жизнь нас больно учит.
Степа, который стал мне моим сыном, остался на руках стариков, пенсионеров. От детского дома его спас настоящий отец, он скоро забрал ребенка в свою семью. А я его потерял. Тесть и теща первые страшные дни провели у дяди, в комнате, где когда-то жил я. Потом перебрались к своим доживать, в другое место.
Этот период жизни я часто вспоминаю. Слезы стоят на глазах. Мне тесть рассказывал, как Стёпушка страдал без матери и без меня. Я понял, что малыш стал мне родным. Думаю, что и родной отец его полюбил. А бабушка и дед слегли скоро, оба болеть стали. Мне не удалось увидеть Стёпу хотя бы школьником, да и боль, которую могла бы вызвать такая встреча, пугала меня.


Я думаю, как странно устроена жизнь. Я побывал в каменном веке, был охотником на львов. Стал фактически обладателем, самым несчастливым владельцем исторического здания. Несчастным отцом своего семейства. Вдовцом, потерявшим женщину, которую любил. Отцом не своего сына. Инженером, окончившим вуз. Человеком с рано поседевшей головой. Человеком, навещавшим двух стариков-пенсионеров, нашедших приют у далекой родни, ставшими мне навсегда своими. Человеком, увидевшим нелогичность, несправедливость жизни и только с большим трудом, через долгое время устроившим свой семейный очаг.
В памяти моей все время стоял этот большой несуразный дом, наделавший столько зла, как символ проклятия, большой беды. Не хотел бы я знать, где закопана та ужасная кожаная сумка, столь странно связавшая меня с Ниной. Вдруг вмиг разорвалась магическая связь, а она была, что бы об этом не говорили мне, как бы ни разубеждали, я верил в ее существование.

Недавно я встретил друга, с которым прошли наши студенческие годы, Вспомнили общежитское житье. Мы давно не встречались, и через годы потянуло друг к другу. Встреча оживила то, что вроде бы улеглось в душе. Товарищ был в курсе всех страшных событий. И сразу об этом пошла речь.
- Ты страшно постарел. Седина, помню, у тебя уже тогда появилась. Скажи, как дальше-то было?
- Женился в тридцать три, через десять лет после всей этой тяжелой истории. Детей трое. Город небольшой, живу в своем родном городишке, и жена отсюда, местная. Построился. Отец вовсю помогал.
- Понадобился институт?
- Да. Невеликий начальник. По электрооборудованию. Квартиру предлагали, отказался я
- Давай еще чуток нальем, не то расплачешься. Дом есть, сад посадил, детей вырастил. Что еще... Состоялась жизнь.
- Вспоминаю Тепу, того, потерянного... Он для меня всегда маленький, лет пять ему, не более. И вот еще, этот дом на полустанке меня всю жизнь преследует. Временами вижу во сне полумифического обходчика. Демона. Будто идет вдоль железной дороги. И все стоят перед глазами Нина, маленький Тепушка. Как прочно все завязалось в один узелок.

Жизнь, она у всех идет по-своему.
Я до сих пор боготворю Антонину. Храню оставшуюся от нее фотографию. Преклоняюсь перед ее внутренней красотой, ее умением противостоять судьбе. Она полюбила меня беззаветно. Не ошиблась судьба, дав мне любовь. Первую.
- Потом как, нашел свое счастье?
- Знаешь что? Я не стал искать свое счастье. Я сам постарался отплатить счастьем.

Я больше не появлялся в доме у дяди. Помнил всегда свою Нину. Что-то досталось мне от ее несгибаемого, по-настоящему большого характера.
Жизнь – это не то поле, которое человек должен переходить в одиночку...