Альберт Великий и Смерть
Альберт Великий в своей алхимической лаборатории. Появляется Смерть.
Смерть. Здравствуй, Больштедт. Как живёшь, чем дышишь? Не надумал помирать-то?
Альберт. Серой дышу и ртутью. Живу в достатке. О тебе, Смерть, по завету древних всегда помню. Да что с того! Всё чаще хочется просто, элементарно, слепо жить.
Смерть. Ну-ну-ну, пожалуйста, без ламентаций! Оставь подобные излияния доктору Фаусту. Ты настоящий учёный, и должен думать о приумножении знаний. Как философский камень? Продвигается?
Альберт. Туговато, но всё-таки прогресс налицо. Хотя в часы неудач и отчаяния мне кажется, что, скорее всего, сам философ обратится в камень, нежели создаст давно вожделенный им Lapis. Ко всему прочему, я вообще уже не уверен в необходимости существования чудесного камня.
Смерть. Не надо отчаиваться. Трудись, умудряйся. Мудрость – для тебя, ибо ты рождён с наследством и видящим солнце. Добро был бы ты увечным, неимущим, но ты сам, своей волей, в расцвете лет и сил покинул круг дел человеческих и ушёл в добровольные затворники. За то и будет тебе награда. А что касается твоих сомнений в конечной полезности предпринятых тобой алхимических трудов, то могу тебя успокоить: они не более полезны и имеют смысла не более чем все остальные человеческие деяния. Есть лишь одно ?но?: твои деяния благороднее. А благородство их в том, что они – игра, игра доброго сердца и высокоразвитого интеллекта.
Альберт. Ты сказала о награде. В чём она?
Смерть. В почёте от усопших.
Альберт. Я достаточно почтен и живыми.
Смерть. Быть почтенным усопшими – совершенно особенная статья. Почёт у живых временен, как и сама жизнь, память будущих поколений о прошлом холодна и безразлична, слава же у мёртвых – актуальная и вечная вещь. Великое искусство, прославляющее бытие, ars, какой бы род бескорыстной деятельности оно собой не представляло, существует, прежде всего, не для живых – для мёртвых. Ты не знал этого? Знай: лишь мёртвые – истинные и неподкупные ценители великих произведений искусства, прекрасных и гармоничных идей, рождающихся в умах смертных. Повторяю ещё раз: великие произведения искусства – это та трапеза, та Тайная Вечеря, которую живые разделяют вместе с мёртвыми, и на которой выявляются апостолы и иуды. Тут в качестве примера и Фаюмский портретист будет кстати…
Альберт. Что за Фаюмский портретист?
Смерть. Ах да, я совсем забыла – о нём станет известно лишь в далёком будущем.
Альберт. Какое оно, будущее?
Смерть. Ох, не хотела бы я говорить о нём. Когда я думаю о будущем, у меня портится настроение. Поэтому никакой конкретики. Скажу одно: будущее будет без красоты. Альберт. То есть как?!
Смерть. А так. Красота уйдёт из жизни, или, во всяком случае, станет так редка, что те, кто ещё будут способны её видеть, уподобятся рыбам, выброшенным на берег. И бессильным станет знание о том, что я, Смерть, не противоположна бытию, но наряду с жизнью являюсь его, бытия, составляющей. Лишним грузом будет помнить, что единственный враг бытия – небытие, действующее посредством своих креатур в пределах рода человеческого необыкновенно раскованно, подобно тому, как вирус действует в пределах человеческого организма. В будущем уже основательно замахнутся на Жизнь, сестру мою, и на меня самое: на Жизнь – посредством самоубийств и ?эстетики распада?, на меня – эликсирами бессмертия.
Альберт. Неужели всё-таки изобретут?!
Смерть. Не волнуйся, не изобретут. Меня не обманешь. Но жизнь изгадят изрядно. Альберт. Ты сказала – самоубийств. Но ведь самоубийство – один из способов умереть.
Смерть. Всё дело в мотиве. Есть разница – со скуки или от безысходности. Случается, что человек, чтобы остаться человеком, вынужден убить себя. Вот такой парадокс. В целом же ваши попы правы, что запрещают самоубийства. Тем самым они защищают бытие. Их недостаток лишь в том, что они в своих суждениях исходят из общего принципа, а любой принцип, как известно, невнимателен к частностям. Ну да зато я очень внимательна и всегда разберусь, можешь быть уверен.
Альберт. Сиятельнейшая Смерть, не могла бы ты открыть мне, каким будет мой конец?
Смерть. Ты меня удивляешь, Альберт! Ты – философ, теолог, естествоиспытатель, математик, астролог, алхимик, изобретатель, одним словом, doctor universalis – мог бы судить о таких вещах более проницательно. Существуют четыре основных рода перехода в мир иной: насильственная смерть, смерть от естественных причин, в результате несчастного случая и самоубийство. Существуют так же, как ты знаешь, четыре темперамента. Каждому темпераменту соответствует свой род смерти: меланхолику – самоубийство, флегматику – смерть от естественных причин, холерику – от несчастного случая, сангвинику – в результате насилия. Видишь, я тоже кое-чему научилась у вас, схоластов-систематизаторов. Что касается тебя, ты - флегматик, значит, помрёшь от естественных причин. Суммируй: старость, подорванное постами, бдениями, испарениями ртути, свинца и серы здоровье, чрезмерная печаль о досточтимом Фоме – и вот ты уже мой клиент.
Альберт. Скорей бы уж.
Смерть. Не торопись. Сегодня я пришла к тебе просто так: поболтать, проведать. А возьму я того молодого доминиканца, который только что вышел за ворота Кёльна.
Альберт. Нет, прошу тебя, уважаемая Смерть, только не доминиканца!
Смерть. Корпоративный дух! Ну, хорошо, заберу францисканца, только что вошедшего в город. Его-то, надеюсь, можно? Итак, до встречи!
Смерть собирается исчезнуть, но замечает в углу лаборатории нечто, напоминающее человеческую голову, правда сильно увеличенную в размерах.
Смерть. А это что у тебя такое?
Альберт. Жонглирующее лицо.
Смерть. Жонглирующее лицо?! Одна из твоих механических штуковин? Здорово! Продемонстрируй.
Альберт ставит голову на стол, вставляет в её затылок ключ и несколько раз поворачивает его. Голова высовывает язык. Альберт кладёт на него небольшую гирьку от весов. Голова начинает жонглировать: подбрасывает языком гирьку вверх и ловит её носом. С носа гирька перекочёвывает на левую бровь, оттуда перелетает на правую, с правой падает вниз, на ресницы правого глаза, потом перебрасывается на левые ресницы, и снова – на язык. Голова повторяет эту операцию несколько раз. Смерть хохочет.
Смерть. Ну, Альберт, рассмешил, нечего сказать! Ради такого случая не заберу сегодня ни одной живой души. Потом наверстаю на чуме. Ах, какая чума у вас, в Европе, скоро будет! Чудо, а не чума! Впрочем, желающие смогут прочесть об этом у Боккаччо в ?Декамероне?.
Конец.
Смерть. Здравствуй, Больштедт. Как живёшь, чем дышишь? Не надумал помирать-то?
Альберт. Серой дышу и ртутью. Живу в достатке. О тебе, Смерть, по завету древних всегда помню. Да что с того! Всё чаще хочется просто, элементарно, слепо жить.
Смерть. Ну-ну-ну, пожалуйста, без ламентаций! Оставь подобные излияния доктору Фаусту. Ты настоящий учёный, и должен думать о приумножении знаний. Как философский камень? Продвигается?
Альберт. Туговато, но всё-таки прогресс налицо. Хотя в часы неудач и отчаяния мне кажется, что, скорее всего, сам философ обратится в камень, нежели создаст давно вожделенный им Lapis. Ко всему прочему, я вообще уже не уверен в необходимости существования чудесного камня.
Смерть. Не надо отчаиваться. Трудись, умудряйся. Мудрость – для тебя, ибо ты рождён с наследством и видящим солнце. Добро был бы ты увечным, неимущим, но ты сам, своей волей, в расцвете лет и сил покинул круг дел человеческих и ушёл в добровольные затворники. За то и будет тебе награда. А что касается твоих сомнений в конечной полезности предпринятых тобой алхимических трудов, то могу тебя успокоить: они не более полезны и имеют смысла не более чем все остальные человеческие деяния. Есть лишь одно ?но?: твои деяния благороднее. А благородство их в том, что они – игра, игра доброго сердца и высокоразвитого интеллекта.
Альберт. Ты сказала о награде. В чём она?
Смерть. В почёте от усопших.
Альберт. Я достаточно почтен и живыми.
Смерть. Быть почтенным усопшими – совершенно особенная статья. Почёт у живых временен, как и сама жизнь, память будущих поколений о прошлом холодна и безразлична, слава же у мёртвых – актуальная и вечная вещь. Великое искусство, прославляющее бытие, ars, какой бы род бескорыстной деятельности оно собой не представляло, существует, прежде всего, не для живых – для мёртвых. Ты не знал этого? Знай: лишь мёртвые – истинные и неподкупные ценители великих произведений искусства, прекрасных и гармоничных идей, рождающихся в умах смертных. Повторяю ещё раз: великие произведения искусства – это та трапеза, та Тайная Вечеря, которую живые разделяют вместе с мёртвыми, и на которой выявляются апостолы и иуды. Тут в качестве примера и Фаюмский портретист будет кстати…
Альберт. Что за Фаюмский портретист?
Смерть. Ах да, я совсем забыла – о нём станет известно лишь в далёком будущем.
Альберт. Какое оно, будущее?
Смерть. Ох, не хотела бы я говорить о нём. Когда я думаю о будущем, у меня портится настроение. Поэтому никакой конкретики. Скажу одно: будущее будет без красоты. Альберт. То есть как?!
Смерть. А так. Красота уйдёт из жизни, или, во всяком случае, станет так редка, что те, кто ещё будут способны её видеть, уподобятся рыбам, выброшенным на берег. И бессильным станет знание о том, что я, Смерть, не противоположна бытию, но наряду с жизнью являюсь его, бытия, составляющей. Лишним грузом будет помнить, что единственный враг бытия – небытие, действующее посредством своих креатур в пределах рода человеческого необыкновенно раскованно, подобно тому, как вирус действует в пределах человеческого организма. В будущем уже основательно замахнутся на Жизнь, сестру мою, и на меня самое: на Жизнь – посредством самоубийств и ?эстетики распада?, на меня – эликсирами бессмертия.
Альберт. Неужели всё-таки изобретут?!
Смерть. Не волнуйся, не изобретут. Меня не обманешь. Но жизнь изгадят изрядно. Альберт. Ты сказала – самоубийств. Но ведь самоубийство – один из способов умереть.
Смерть. Всё дело в мотиве. Есть разница – со скуки или от безысходности. Случается, что человек, чтобы остаться человеком, вынужден убить себя. Вот такой парадокс. В целом же ваши попы правы, что запрещают самоубийства. Тем самым они защищают бытие. Их недостаток лишь в том, что они в своих суждениях исходят из общего принципа, а любой принцип, как известно, невнимателен к частностям. Ну да зато я очень внимательна и всегда разберусь, можешь быть уверен.
Альберт. Сиятельнейшая Смерть, не могла бы ты открыть мне, каким будет мой конец?
Смерть. Ты меня удивляешь, Альберт! Ты – философ, теолог, естествоиспытатель, математик, астролог, алхимик, изобретатель, одним словом, doctor universalis – мог бы судить о таких вещах более проницательно. Существуют четыре основных рода перехода в мир иной: насильственная смерть, смерть от естественных причин, в результате несчастного случая и самоубийство. Существуют так же, как ты знаешь, четыре темперамента. Каждому темпераменту соответствует свой род смерти: меланхолику – самоубийство, флегматику – смерть от естественных причин, холерику – от несчастного случая, сангвинику – в результате насилия. Видишь, я тоже кое-чему научилась у вас, схоластов-систематизаторов. Что касается тебя, ты - флегматик, значит, помрёшь от естественных причин. Суммируй: старость, подорванное постами, бдениями, испарениями ртути, свинца и серы здоровье, чрезмерная печаль о досточтимом Фоме – и вот ты уже мой клиент.
Альберт. Скорей бы уж.
Смерть. Не торопись. Сегодня я пришла к тебе просто так: поболтать, проведать. А возьму я того молодого доминиканца, который только что вышел за ворота Кёльна.
Альберт. Нет, прошу тебя, уважаемая Смерть, только не доминиканца!
Смерть. Корпоративный дух! Ну, хорошо, заберу францисканца, только что вошедшего в город. Его-то, надеюсь, можно? Итак, до встречи!
Смерть собирается исчезнуть, но замечает в углу лаборатории нечто, напоминающее человеческую голову, правда сильно увеличенную в размерах.
Смерть. А это что у тебя такое?
Альберт. Жонглирующее лицо.
Смерть. Жонглирующее лицо?! Одна из твоих механических штуковин? Здорово! Продемонстрируй.
Альберт ставит голову на стол, вставляет в её затылок ключ и несколько раз поворачивает его. Голова высовывает язык. Альберт кладёт на него небольшую гирьку от весов. Голова начинает жонглировать: подбрасывает языком гирьку вверх и ловит её носом. С носа гирька перекочёвывает на левую бровь, оттуда перелетает на правую, с правой падает вниз, на ресницы правого глаза, потом перебрасывается на левые ресницы, и снова – на язык. Голова повторяет эту операцию несколько раз. Смерть хохочет.
Смерть. Ну, Альберт, рассмешил, нечего сказать! Ради такого случая не заберу сегодня ни одной живой души. Потом наверстаю на чуме. Ах, какая чума у вас, в Европе, скоро будет! Чудо, а не чума! Впрочем, желающие смогут прочесть об этом у Боккаччо в ?Декамероне?.
Конец.
Метки:
