Ворон
Если у кого-то где-то
Вдруг терпения хватает
Почитать ещё и это –
То… такого не бывает!
ВОРОН (Э. А. По)
Зимней полночью унылой я раздумывал о силах
Позабытых, странных знаний, тайн хранящих волшебство.
Вдруг, нарушив полудрёму, звук раздался незнакомый:
Тихий стук у двери дома вырос, вплыл из ничего,
?Верно поздний гость стучится у порога моего –
Гость, не более того?.
Как отчётливо я помню декабря седого полночь,
От углей горящих волны чертят световой узор.
Страстно ожидал рассвета, и у книг просил совета,
Как уйти от беспросветной скорби по моей Ленор.
По ушедшей вдаль, чьё имя, имя светлое Ленор,
Не звучало здесь с тех пор.
Занавесей шёлк багряный шорох издавал туманный
И холодный, липкий ужас охватил меня всего;
Чтобы сердце успокоить, повторял себе я стоя:
?Это поздний гость покоя нарушитель моего,
Поздний посетитель просит в двери дома моего
Входа. Только и всего?.
И окреп мой дух усталый, колебаний не осталось:
?Сэр или Мадам, конечно, извинений для того,
Кто заставил ждать у двери, нет, но Вы, прошу поверить,
Тихо так стучали в двери, что не слышно ничего?.
Дверь раскрыл я, но стояла у порога моего
Мгла… и больше – ничего.
Долго, стоя на пороге, я во тьму смотрел в тревоге
Глядя в то, чего увидеть смертного не может взор;
Но молчала ночь густая, тишины не нарушая,
И одно лишь слово, тая, тихим шёпотом: ?Ленор?
Прозвучало, только это - я шептал, и мне ?Ленор?
Эхом повторил простор.
В дом вернулся я несмело, всё в душе моей горело,
Вскоре снова стук раздался, стал сильнее звук его.
Я подумал: ?Это, верно, ветер в занавесях скверно
Шутит, заставляя нервно трепетать меня всего.
Вот и вся разгадка тайны страхов сердца моего –
Просто ветра баловство?.
Но, когда уже смелее, окна я прикрыл плотнее,
Шумно крыльями махая, прямо в комнате моей
Оказался с видом гордым, как у леди или лорда,
Ворон чёрный, и, надменно, полон важности своей,
В точности на бюст Паллады сел поверх моих дверей,
Словно призрак древних дней.
Только страхи ночи зыбкой вдруг переросли в улыбку,
От серьёзной мрачной мины чёрной птицы, и, тогда
Я сказал: ?Хоть ты и мрачен, я не буду одурачен
Древней птицей даже ночью, так, что зря не трать труда.
Лучше назови мне имя, странник ночи, как всегда.
Каркнул ворон, ?Никогда?.
С удивлением заметил, как он внятно мне ответил,
Правда, смысла никакого не имел ответ тогда.
Только до сих пор едва ли разговоры затевали
С бюста статуи над дверью без особого труда
Птицы или даже звери, представляясь, иногда
Именами – ?Никогда?.
Но одно сказав лишь слово, ворон затаился снова,
Словно ничего другого нет, и не желает знать.
И не потревожил слуха. Лишь, когда собравшись с духом,
?И другие прилетали – я сумел пробормотать –
Утром, вслед моим надеждам, им придётся улетать?.
Каркнул ?Никогда? опять.
Тишину, как вспышка света, слово поразило это.
?Безусловно, птица где-то, в несчастливые года
У хозяина былого заучила это слово –
Я сказал себе – возможно, что ужасная беда
В безнадёжности толкнула повторять его тогда:
Ничего и никогда?
Всё ещё казалась где-то мне забавной птица эта
В мягком кресле из вельвета я уселся и, тогда,
Сидя прямо против двери, захотелось мне поверить
Что у этой жуткой птицы, растекаясь, как вода,
Движется поток из мыслей и фантазий череда.
Что же значит – ?Никогда??
Время в помыслах бежало, ничего не выражало
Птицы глаз горящих жало - только леденило кровь.
В озарённом лампой свете на обивочном вельвете,
Нет её, и не ответит на печаль и на любовь;
В это кресло из вельвета та, в ком вся моя любовь,
Никогда не сядет вновь.
Воздух будто бы сгустился, словно ангел вниз спустился,
Поводя кругом кадилом, аромат привнёс сюда.
Я воскликнул: ?Вот от Бога ангелы такой дорогой
Сжалившись, дают напиток, чтобы выпить, и, тогда
Память отдохнёт от пыток, об ушедшей навсегда!
Каркнул ворон: ?Никогда?
?Чьим бы ни был ты пророком в этом доме одиноком,
Искуситель твой хозяин, или штормом занесён -
Я сказал, мне неизвестно – но молю, ответь мне честно,
Обрету ли я в безвестном мне краю покой и сон,
Что забвением от скорби прекратит кошмарный сон??
?Никогда?, прокаркал он.
?Чьим бы ни был ты пророком, в этом доме одиноком,
Но скажи во имя Неба, ради Бога, дай мне знать –
Снова я просил – быть может, мне Эдем тогда поможет
Заключив в свои объятья, вновь Ленор к себе прижать;
Ту, что ангелы решили этим именем назвать?
Слышу - ?никогда? опять!
?Будь ты демон или птица, больше это не продлится!?
Закричал я, ?убирайся в ночь обратно, в никуда!
Чтоб не видел чёрных перьев лживой птицы перед дверью
Больше я тебе не верю, убирайся навсегда,
Чтобы от тебя осталась лишь забвения вода!?
Каркнул ворон, ?Никогда?.
И сидит, не улетает, тень зловещая не тает,
Над дверями примостившись, словно мне наперекор.
С бюста бледного Паллады мрачность демонского взгляда
Светом лампы отражает странный головной убор.
Не уйти душе от тени, не увидит света взор,
Никогда, нет, Nevermore!
Оригинал
The Raven
Edgar Allan Poe (1809-1849)
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
?‘Tis some visiter,? I muttered, ?tapping at my chamber door—
Only this, and nothing more.?
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore—
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore—
Nameless here for evermore.
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
?‘Tis some visiter entreating entrance at my chamber door—
Some late visiter entreating entrance at my chamber door;—
This it is, and nothing more.?
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
?Sir,? said I, ?or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you?—here I opened wide the door;——
Darkness there, and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, ?Lenore!?
This I whispered, and an echo murmured back the word, ?Lenore!?
Merely this, and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
?Surely,? said I, ?surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore—
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
‘Tis the wind and nothing more!?
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door—
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door—
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
?Though thy crest be shorn and shaven, thou,? I said, ?art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore—
Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning—little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door—
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as ?Nevermore.?
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered ?Other friends have flown before—
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before.?
Then the bird said ?Nevermore.?
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
?Doubtless,? said I, ?what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore—
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of ‘Never—nevermore.'?
But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore—
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking ?Nevermore.?
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining that the lamplight gloated o’er,
But whose velvet violet lining with the lamplight gloating o’er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
?Wretch,? I cried, ?thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee
Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
?Prophet!? said I, ?thing of evil!—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore—
Is there—is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
?Prophet!? said I, ?thing of evil—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us—by that God we both adore—
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore—
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
?Be that word our sign of parting, bird or fiend!? I shrieked, upstarting—
?Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted—nevermore!
1845
Вдруг терпения хватает
Почитать ещё и это –
То… такого не бывает!
ВОРОН (Э. А. По)
Зимней полночью унылой я раздумывал о силах
Позабытых, странных знаний, тайн хранящих волшебство.
Вдруг, нарушив полудрёму, звук раздался незнакомый:
Тихий стук у двери дома вырос, вплыл из ничего,
?Верно поздний гость стучится у порога моего –
Гость, не более того?.
Как отчётливо я помню декабря седого полночь,
От углей горящих волны чертят световой узор.
Страстно ожидал рассвета, и у книг просил совета,
Как уйти от беспросветной скорби по моей Ленор.
По ушедшей вдаль, чьё имя, имя светлое Ленор,
Не звучало здесь с тех пор.
Занавесей шёлк багряный шорох издавал туманный
И холодный, липкий ужас охватил меня всего;
Чтобы сердце успокоить, повторял себе я стоя:
?Это поздний гость покоя нарушитель моего,
Поздний посетитель просит в двери дома моего
Входа. Только и всего?.
И окреп мой дух усталый, колебаний не осталось:
?Сэр или Мадам, конечно, извинений для того,
Кто заставил ждать у двери, нет, но Вы, прошу поверить,
Тихо так стучали в двери, что не слышно ничего?.
Дверь раскрыл я, но стояла у порога моего
Мгла… и больше – ничего.
Долго, стоя на пороге, я во тьму смотрел в тревоге
Глядя в то, чего увидеть смертного не может взор;
Но молчала ночь густая, тишины не нарушая,
И одно лишь слово, тая, тихим шёпотом: ?Ленор?
Прозвучало, только это - я шептал, и мне ?Ленор?
Эхом повторил простор.
В дом вернулся я несмело, всё в душе моей горело,
Вскоре снова стук раздался, стал сильнее звук его.
Я подумал: ?Это, верно, ветер в занавесях скверно
Шутит, заставляя нервно трепетать меня всего.
Вот и вся разгадка тайны страхов сердца моего –
Просто ветра баловство?.
Но, когда уже смелее, окна я прикрыл плотнее,
Шумно крыльями махая, прямо в комнате моей
Оказался с видом гордым, как у леди или лорда,
Ворон чёрный, и, надменно, полон важности своей,
В точности на бюст Паллады сел поверх моих дверей,
Словно призрак древних дней.
Только страхи ночи зыбкой вдруг переросли в улыбку,
От серьёзной мрачной мины чёрной птицы, и, тогда
Я сказал: ?Хоть ты и мрачен, я не буду одурачен
Древней птицей даже ночью, так, что зря не трать труда.
Лучше назови мне имя, странник ночи, как всегда.
Каркнул ворон, ?Никогда?.
С удивлением заметил, как он внятно мне ответил,
Правда, смысла никакого не имел ответ тогда.
Только до сих пор едва ли разговоры затевали
С бюста статуи над дверью без особого труда
Птицы или даже звери, представляясь, иногда
Именами – ?Никогда?.
Но одно сказав лишь слово, ворон затаился снова,
Словно ничего другого нет, и не желает знать.
И не потревожил слуха. Лишь, когда собравшись с духом,
?И другие прилетали – я сумел пробормотать –
Утром, вслед моим надеждам, им придётся улетать?.
Каркнул ?Никогда? опять.
Тишину, как вспышка света, слово поразило это.
?Безусловно, птица где-то, в несчастливые года
У хозяина былого заучила это слово –
Я сказал себе – возможно, что ужасная беда
В безнадёжности толкнула повторять его тогда:
Ничего и никогда?
Всё ещё казалась где-то мне забавной птица эта
В мягком кресле из вельвета я уселся и, тогда,
Сидя прямо против двери, захотелось мне поверить
Что у этой жуткой птицы, растекаясь, как вода,
Движется поток из мыслей и фантазий череда.
Что же значит – ?Никогда??
Время в помыслах бежало, ничего не выражало
Птицы глаз горящих жало - только леденило кровь.
В озарённом лампой свете на обивочном вельвете,
Нет её, и не ответит на печаль и на любовь;
В это кресло из вельвета та, в ком вся моя любовь,
Никогда не сядет вновь.
Воздух будто бы сгустился, словно ангел вниз спустился,
Поводя кругом кадилом, аромат привнёс сюда.
Я воскликнул: ?Вот от Бога ангелы такой дорогой
Сжалившись, дают напиток, чтобы выпить, и, тогда
Память отдохнёт от пыток, об ушедшей навсегда!
Каркнул ворон: ?Никогда?
?Чьим бы ни был ты пророком в этом доме одиноком,
Искуситель твой хозяин, или штормом занесён -
Я сказал, мне неизвестно – но молю, ответь мне честно,
Обрету ли я в безвестном мне краю покой и сон,
Что забвением от скорби прекратит кошмарный сон??
?Никогда?, прокаркал он.
?Чьим бы ни был ты пророком, в этом доме одиноком,
Но скажи во имя Неба, ради Бога, дай мне знать –
Снова я просил – быть может, мне Эдем тогда поможет
Заключив в свои объятья, вновь Ленор к себе прижать;
Ту, что ангелы решили этим именем назвать?
Слышу - ?никогда? опять!
?Будь ты демон или птица, больше это не продлится!?
Закричал я, ?убирайся в ночь обратно, в никуда!
Чтоб не видел чёрных перьев лживой птицы перед дверью
Больше я тебе не верю, убирайся навсегда,
Чтобы от тебя осталась лишь забвения вода!?
Каркнул ворон, ?Никогда?.
И сидит, не улетает, тень зловещая не тает,
Над дверями примостившись, словно мне наперекор.
С бюста бледного Паллады мрачность демонского взгляда
Светом лампы отражает странный головной убор.
Не уйти душе от тени, не увидит света взор,
Никогда, нет, Nevermore!
Оригинал
The Raven
Edgar Allan Poe (1809-1849)
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
?‘Tis some visiter,? I muttered, ?tapping at my chamber door—
Only this, and nothing more.?
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore—
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore—
Nameless here for evermore.
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
?‘Tis some visiter entreating entrance at my chamber door—
Some late visiter entreating entrance at my chamber door;—
This it is, and nothing more.?
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
?Sir,? said I, ?or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you?—here I opened wide the door;——
Darkness there, and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, ?Lenore!?
This I whispered, and an echo murmured back the word, ?Lenore!?
Merely this, and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
?Surely,? said I, ?surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore—
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
‘Tis the wind and nothing more!?
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door—
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door—
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
?Though thy crest be shorn and shaven, thou,? I said, ?art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore—
Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning—little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door—
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as ?Nevermore.?
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered ?Other friends have flown before—
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before.?
Then the bird said ?Nevermore.?
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
?Doubtless,? said I, ?what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore—
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of ‘Never—nevermore.'?
But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore—
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking ?Nevermore.?
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining that the lamplight gloated o’er,
But whose velvet violet lining with the lamplight gloating o’er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
?Wretch,? I cried, ?thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee
Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
?Prophet!? said I, ?thing of evil!—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore—
Is there—is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
?Prophet!? said I, ?thing of evil—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us—by that God we both adore—
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore—
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
?Be that word our sign of parting, bird or fiend!? I shrieked, upstarting—
?Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!?
Quoth the raven, ?Nevermore.?
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted—nevermore!
1845
Метки:
