морщины-9
МОРЩИНЫ
Знать, безжалостный. Все бродит, хмурит брови.\ Пишет скорбь свою - морщина за морщиной.\ Не жалеет тонкой кожи, не щадит звенящей крови,\ нервов - даже их крестообразной паутины. Олеся Николаева
И даже днем, когда все страхи спят,\ Они под дверью разума галдят.\ Черны тела в тряпье, а меж морщин\ У каждого на лбу назрел рубин. МЕРВИН ПИК(1911-1968) Перевод Максима Калинина
И, если Время высечет морщины, Над ним посмейся, юность оживи, И преврати его добро в руины. Прославь любовь мою наперекор годам; Косою острою пусть не чинит вреда. Уильям Шекспир. Перевод А. В.Велигжанина Сонеты\100.Твой чистый голос,
Семен ЛИПКИН (1911–2003)
МОРЮ
Тени заката сгустились в потемки.
Город родной превратился в обломки.
Все изменилось на нашей земле,
Резче морщины на Божьем челе,
Все изменилось на нашей планете,
Умерли сверстники, выросли дети,
Все изменилось и прахом пошло,
А не пошло, так быльем поросло!
Все изменило мечте и надежде,
Мы, только мы, все такие ж, как прежде:
Так же брожу у твоих берегов,
Так же моих ты не слышишь шагов.
1946
Гийом АПОЛЛИНЕР Мост Мирабо 2000
Le pont Mirabeau (пер. Михаил Давидович Яснов)
LES DICTS D'AMOUR ; LINDA ЛЮБОВНЫЕ ДИКТОВКИ ДЛЯ ЛИНДЫ
ADIEUX
Lorsque gr;ce aux printemps vous ne serez plus belle,
Vieillotte grasse ou maigre avec des yeux m;chants,
M;re gigogne grave en qui rien ne rappelle
La fille aux traits d'infante immortelle en mes chants,
Il reviendra parfois dans votre ;me qui;te
Un souvenir de moi diff;rent d'aujourd'hui
Car le temps glorieux donne aux plus laids po;tes
La beaut; qu'ils cherchaient cependant que par lui.
Les femmes voient s';teindre en leurs regards la flamme;
Sur leur tempe il ;tend sa douce patte d'oie.
Les fards cachent les ans que n'avouent pas les femmes
Mais leur ventre honteux les fait montrer au doigt.
Et vous aurez alors des pensers ridicules.
— C'est en dix neuf cent un qu'un po;te m'aima.
Seule je me souviens, moi, vieille qui sp;cule,
De sa laideur au taciturne qui m'aima.
Je suis laid, par hasard, ; cette heure et vous, belle,
Vous attendez le ravisseur longtemps promis
Qui d;ploie comme un mirage du mont Gibel
Le bonheur d';tre deux toujours et endormis.
Tr;s humbles devant vous pleureront des Ricombres
Dormant l'anneau gemmal pour l';ternel baiser
Et des pauvres fameux pour vous vendraient leur ombre
Puis, loin de vous, pensifs, mourraient d'un c;ur bris;…
ПРОЩАЛЬНЫЕ СТИХИ
Когда весна пройдет, а осень уничтожит
Всю вашу красоту, когда в матроне злой
И раздражительной никто признать не сможет
Инфанту, девочку, прославленную мной,
Пусть в сердце ледяном, любовью не согретом,
Я оживу опять — иной, чем в наши дни:
Года приносят блеск и красоту поэтам,
Все то, что в юности так жаждали они.
С годами женский взор становится туманным,
Морщины на висках плетут за нитью нить,
И если осень лет дано прикрыть румянам,
То облик старческий от зорких глаз не скрыть.
И усмехнетесь вы — ну что на ум пришли вам
За бредни! — ?В девятьсот каком-то там году
Меня любил поэт — и был он молчаливым,
И некрасивым был в каком-то там году…?
Увы, я некрасив, а вы всех смертных краше
И ждете рыцаря, обещанного вам,
Который оживит желанные миражи,[15]
Где счастье быть вдвоем под стать волшебным снам.
Сеньоры знатные склонятся перед вами,[16]
За ласку посулят алмаз и изумруд, —
Потом, от вас вдали, с разбитыми сердцами,
Как тени бедные и бледные умрут…
Китайская пейзажная лирика III-XIV вв. (Стихи, поэмы, романсы, арии) МГУ 1984
4 АРИИ XIII-XIV ВВ. Период Юань
ГУАНЬ ХАНЬЦИН
Неужто уходит весна?
Сережки летят с тополей.
В покоях моих тишина,
но утром -
поет соловей.
Увы, бесполезна парчовая нынче строка,
лишь только во сне
вернуться возлюбленный может.
Одежда на мне широка,
а талия,
хоть и тонка, -
я в доме одна.
И день ото дня
морщины
тоска моя множит.
x x x
Ленин и Сталин в творчестве народов СССР 1938
Джоомарт Бокенбаев. Гремят большевистские марши
Не парит орел в вышине.
Сердце в скорби горит, как в огне.
По тебе, Тулпар[126], носят флаги —
Скорбный траур во всей стране.
Тяжело в торжественном зале
Слезы падают в тишине.
— Сердце в каждом сердце найдет
Этой скорби отзвук! — плывет
Телеграмм чудовищных возглас.
Среди горных снежных высот,
На степных безбрежных равнинах
Слышно: стон растет и растет.
Мотоцикл застыл на лету,
И авто ушло в пустоту,
И трамваи остолбенели,
И заводам невмоготу:
Паровозов чуют рыданья
И гудят, гудят — в темноту.
Мрачен, горестен лик земли.
И на лбу — морщины легли.
И сыны пролетариата
С Ильичей проститься пришли:
Нет, не слезы — капельки крови
Из очей у них потекли!
Плачет вольный Труд, оттого
Что стоит над гробом его.
И друзья уступают смерти
То, что им дороже всего.
Как поверить, что это сердце
Уж не чувствует ничего!
…Был широк печали разлив.
Кто не плакал, похоронив
Ильича? Но вот семилетье
Пронеслось. И слился призыв
Большевистской партии с мощным
Вдохновеньем фабрик и нив.
Кишлаки впервые живут
Настоящей жизнью. Зовут
Их машины к светлому миру.
И освобожденный от пут,
В голубых одеждах свободы, —
Счастлив славный, доблестный Труд
Расцветает родина — сад.
Буйно реки мчатся. Гремят
Большевистские марши. Гулок
Покорившийся водопад,
И гудят немолчно моторы,
И станки немолчно шумят.
Трудовую славлю семью:
Победила бая в бою!
Большевистской партии — слава,
Если день и ночь соловью
Песни хочется петь о счастьи,
Про страну родную мою!
Ленин умер? Нет, Ленин жив.
Он — борьбы немолчный призыв.
Он — врага смертельная гибель.
Он — великой мысли разлив.
Он — горел для счастья миллионов,
Нас идеями одарив.
Расцветает родина — сад.
И шаги звенят. И гремят
Большевистских маршей раскаты.
Твой поэт я, пролетариат!
И звучи, звучи, моя песня,
Нашей жизни радостной в лад.
Перевел с киргизского С. Липкан
ВЕНИАМИН БЛАЖЕННЫЙ Изд.1998 Стихотворения. 1943 – 1997
А старость – не только запевки да девки
Да визги гармошки,
Она – мотыльки-мудрецы однодневки,
Старухи и кошки…
А старость бредет на погост не с баяном,
Бредет одиноко
С лицом растерявшимся и окаянным
В морщинах порока…
А старость, когда и проделает что-то
С прохожей молодкой, –
Уставится в небо глазищами черта,
Набухшими водкой…
А старость сидит в опустевшем сарае –
И в пламя заката
Себя – и с себя свою ветошь швыряет,
Смеясь бесновато…
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ (1865-1936) ?Стихотворения? 1989
МИРОВАЯ С МЕДВЕДЕМ
Перевод А. Оношкович-Яцына
Ежегодно, схватив винтовки, белые люди идут
Маттианским проходом в долины поохотиться там и тут.
Ежегодно сопровождает беспечных белых людей
Матун, ужасный нищий, забинтованный до бровей.
Беззубый, безгубый, безносый, с разбитой речью, без глаз,
Прося у ворот подаянье, бормочет он свой рассказ —
Снова и снова все то же с утра до глубокой тьмы:
?Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы?.
?Кремень был в моей винтовке, был порох насыпая в ствол
Когда я шел на медведя, на Адам-зада я шел.
Был последним мой взгляд на деревья, был последним на снег мой взгляд,
Когда я шел на медведя полвека тому назад.
Я знал его время и пору, он — мой; и дерзок, и смел,
Он ночью в маисовом поле мой хлеб преспокойно ел.
Я знал его хитрость и силу, он — мой; и тихонько брал
Овец из моей овчарни, пока я крепко спал.
Из каменной пещеры, где гордых сосен ряд,
Тяжелый от обеда, бежал медведь Адам-зад,
Ворча, рыча, бушуя, вдоль голых диких скал.
Два перехода на север — и я его догнал.
Два перехода на север — к концу второго дня
Был мной настигнут Адам-зад, бегущий от меня.
Был заряд у меня в винтовке, был курок заранее взведен
Как человек, надо мною внезапно поднялся он.
Лапы сложив на молитву, чудовищен, страшен, космат,
Как будто меня умоляя, стоял медведь Адам-зад.
Я взглянул на тяжелое брюхо, и мне показался теперь
Каким-то ужасно жалким громадный, молящий зверь.
Чудесной жалостью тронут, не выстрелил я… С тех пор
Я не смотрел на женщин, с друзьями не вел разговор.
Подходил он все ближе и ближе, умоляющ, жалок и стар,
От лба и до подбородка распорол мне лицо удар…
Внезапно, безмолвно, дико железною лапой смят,
Перед ним я упал, безликий, полвека тому назад.
Я слышал его ворчанье, я слышал хруст ветвей,
Он темным годам оставил меня и жалости людей.
С ружьями новой системы идете вы, господа,
Я щупал, как их заряжают, они попадают всегда.
Удача — винтовкам белых, они приносят смерть,
Заплатите, и я покажу вам, что может сделать Медведь.
Мясо, как головешка, в морщинах, в шрамах, в узлах —
Матун, ужасный нищий, угощает на совесть и страх.
?Заберитесь в полдень в кустарник, его подымите там, —
Пусть он бушует и злится, идите за ним по пятам!
(Заплатите — надену повязку.) Наступает страшный миг,
Когда на дыбы он встанет, шатаясь, словно старик,
Когда на дыбы он встанет, человек и зверь зараз,
Когда он прикроет ярость и злобу свинячьих глаз,
Когда он сложит лапы, с поникшей головой.
Вот это минута смерти, минута Мировой?.
Беззубый, безгубый, безносый, прося прохожих подать,
Матун, ужасный нищий, повторяет все то же опять.
Зажав меж колен винтовки, руки держа над огнем,
Беспечные белые люди заняты завтрашним днем.
Снова и снова все то же твердит он до поздней тьмы:
?Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы.?
АВТОПОРТРЕТ
Спать в доме легли – и лежат, как снег.
Поздно пришед, никого не бужу.
В зеркало гляну, не зажигая свет,
будто не возвращаюсь, а ухожу.
Землистый, словно лицо земли.
С укором глядит в старом халате мгла.
Морщины мои рябью легли
на гладь ночного стекла.
Был я волк, утекал как волк,
и, как вол, тянул ярма обода.
Жесткий, как шлак, стал как шелк –
неужели уже навсегда.
Не времени и не себе – так, никому
говорю: что я? кто я такой?
Устало руками по лицу своему
шарю, как слепой. Александр Медведев ИНТЕРПОЭЗИЯ 2007 ЦИКЛ Автопортрет
2000
* * *
ветер зрелости гонит морщины
по щекам, словно
клинописи журавлиной
в облаках — строки
проведу рукой — все на месте:
в бороде — проседь
бес — в ребре: напросился на месяц,
и еще просит
на воре догорает шапка:
голова — в пепле
пусть, воруя, кажусь жалким:
признаюсь — первым
я касаюсь губами света, похищаю его кванты
ты стоишь на ветру где-то, отснятые смотришь кадры Сухбат Афлатуни Сонеты ИНТЕРПОЭЗИЯ 2007
ИРИНА МАУЛЕР Сб. ?Ближневосточное время? 2013
Не приходи ко мне на час во сне,
Не обещай – нам вместе не с тобою,
В бутылке хризантемы на окне
Мне говорят не о твоей любови.
Не ты со мной разгадываешь дни,
Их черточки, морщинки, их причуды,
Не мы с тобой под звездами – они
Не нам с тобою обещают чудо.
Не на тебя, безвинного, грехи
Свои я ежедневно, ежечасно
Не складываю, веточкой ольхи,
Не глажу, от тебя не жду участья.
Не приходи ко мне на час, не верь,
Что вместе не записано судьбою, —
Ты позвони, и я не только дверь,
Я сердце распахну перед тобою.
А дни идут послушно и легко,
Их поступь равнодушна и жестока,
Ты так же безнадежно далеко,
А рядом безнадежно близко кто-то.
Не ты герой сегодняшнего дня,
Не ты со мной решаешь ребус сложный,
Тогда зачем во сне зовешь меня,
Когда с тобою встреча невозможна.
* * *
Гарик Сукачев Кн. Внезапный будильник 2013
Трусики ?бобо?
Каждый вечер одно и то же,
Все тот же какао, все в той же чашке.
Все те же в коробке спицы, клубочки,
Те же на полке в горшочке цветочки,
Как бы ромашки, но не ромашки.
Белые слоники, желтые рыбки,
Все в той же пятилитровой банке
Медная лампа под антикварку,
Все та же тахта вначес наизнанку,
Та же пижама в тюремную клетку
И тапки, дурацкие тапки.
Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит…
Я помню эти трусики, трусики ?бобо?
С красными бантиками по бокам,
С синей резиночкой, нежной резиночкой,
Под ней был ажурный шелковый кант.
Они так похожи на мои морщины,
На мой дряблый живот или на анурез.
На мой целлюлит и мою одышку,
Мою мерзкую похоть при слове: ?Секс,
Секс, секс, секс!!!?
Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит…
На столе лежит нож с эбонитовой ручкой,
Ты режешь им хлеб, но лучше себя б.
На столе пузырек, в нем твоя валерьянка.
Но я налью в него завтра крысиный яд.
И твои драные трусы с надписью ?бобо?
С когда-то красными бантами по бокам,
И мои потные руки, поганые руки
Тянутся к этим поганым трусам.
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хва-хва-хватит! Хватит, хватит, хватит!
ВЕРА ПОЛОЗКОВА. СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
П.
Тяжело с такими ходить по улицам –
Все вымаливают автографы:
Стой и жди поодаль, как угол здания.
Как ты думаешь – ведь ссутулятся
Наши будущие биографы,
Сочиняя нам оправдания?
Будут вписывать нас в течения,
Будут критиков звать влиятельных,
Подстригут нас для изучения
В школах общеобразовательных:
Там Цветаевой след, тут – Хлебников:
Конференции, публикации –
Ты-то будешь во всех учебниках.
Я – лишь по специализации.
Будут вчитывать в нас пророчества,
Возвеличивать станут бережно
Наше вечное одиночество,
Наше доблестное безденежье.
Впрочем, все это так бессмысленно –
Кто поймет после нас, что именно
Петр Первый похож немыслимо
На небритого Костю Инина?
Как смешно нам давать автографы –
И из банок удить клубничины?
Не оставят же нам биографы,
Прав на то, чтобы быть обычными.
Ни на шуточки матерщинные,
Ни на сдавленные рыдания.
Так что пусть изойдут морщинами,
Сочиняя нам оправдания.
15 июля 2004 года.
Велимир Хлебников (1885-1922) Полное собрание сочинений. Том 2. Стихотворения 1917-1922
Три обеда
Вечер. Столовая, до такого-то часа.
Окорока с прослойками
Ярко-алого мяса,
Свиные кишки,
Набитые жиром,
Хрустящая алая кожа
Молодого, в зеленом листу теленка,
Алая рожа
Смеющегося поросенка,
Жиром умываются горячие ушки.
Хлеб с слезящимся сыром.
Алая пища мясная, здоровая!
От красного мяса слышно: ?корова я!?
Алых яблок горы и горы,
Огурцов влажно-зеленые горки.
Я прохожу в белых опорках;
Толпа – денег жрица суровая.
Малиновой ветчины разрез
Во рту исчез.
Разговоры про ссоры, с ножом,
С попойками,
И о торговых проказах
Зеленолицых людей, алооких.
Чая стаканы, все с молоком!
Щи.
Пара куриц.
На куске сыра слёзы и свищи.
Чистый, полный чести,
Самовар в клубах белого пара,
Чародей, шумит и кипит.
Это лицо серебряной жести
Шумно курит.
Седой над пивом спит.
В озерах кровью
С зеленой травой,
С стружками хрена дымное мясо.
Смотрит с любовью,
Алое, как колено.
Протянутые вперед губы лица,
Голова верхопляса,
На стене висят.
После смерти радостные,
Не унывая, но не опрометчивые,
Через кожу алую золотом просвечивая,
На столе смеются двое поросят,
После смерти смеются их пятачки.
Нежным жиром течет,
Прозрачным и золотым сочится,
Алым озаренная, красная говядина.
Беседы о тех, чей конец
На столбе с перекладиной.
Красному мясу почет.
Нож вонзен, и алая ссадина
На темно-зеленом арбузе –
Цепочка на пузе.
На подающей – перышко птичье.
На хрупком белоснежном блюде –
Вкусите люди! –
Еще в дыму мясо бычье.
Зелени и белого хлеба копны.
Полнокровные мешки людских лиц,
Готовые лопнуть.
Речи с запахом дела.
Собаке залаявшей брошено: ?цыц!?
И золото алых дымящихся щей
В жирных кругах сверх овощей.
Рыжая кошка,
Красная глазами.
На стеклянном блюде
Нежные пирожные,
Таяли во рту
Хрустящие печенья,
Хрупкие трубки
С белыми сливками.
Руки продаж и покупки.
Алые губы едят.
Зеркало новых господ,
Чудовищно на них похожий,
С полосатой морщинистой кожей
Толстый щенок,
С большими ушами,
Стал на стул
И зарычал от гнева и презренья,
Когда ему дали
Черного хлеба.
Нож алый, зеленый груши цвет,
И мясо – вы всегда соседи!
Как белые цветы,
Пересыпалися живые лица
С кровавым ожерельем
Тугих мешков для сала и для крови.
?Сегодня я, а завтра ты!? –
Гласило их спокойствие немое.
И было радостно лицо свиненка,
Когда он слушал про пропажу самогонки.
* * *
* * *
Александр Климов-Южин ДЕТИ РА 2017 ЦИКЛ И вот однажды
И все ж ты не моя, как не крои,
Вдыхал и нюхал волосы твои.
Ты говорила: тише, тише, тише.
За нелюбовь, за холода, за лед,
За то, что дням своим теряю счет,
Небесный сон ниспослан был мне свыше.
Бог соблазнений, погубитель жен,
Над всем царил незримо феромон,
(Так на него, на дурачка, все спишем).
Мы шли и раздвигались зеркала,
Неудержимо химия влекла
Меня к тебе, тебя со мною — к нише.
Где, словно раб, припал к твоим ногам
И воскурил священный фимиам —
Ты в темноте светилась и летела —
Весной разлилась, жаром обожгла
И молодость свою мне отдала,
Все сущее свое, и просто тело.
Так наяву ни с кем и никогда…
Тут все слилось в одном безбрежном — ?да?,
И это было мукой, было счастьем,
Но голос декламатора чтеца
Мешал нам приземлиться до конца,
Вчеканиваясь в мозг, сквозь сладострастье.
И до сих пор я тяжело дышу,
Но он прочел, что я сейчас пишу.
Итак, пишу: ты тяжело дышала,
Твой муж на тряпки разодрал покров
И в ярости проникнул в наш альков,
Но это кончить нам не помешало.
Пусть водку пьет, ты растопила лед:
Открылись двери, повалил народ,
И мы на обозрении лежали,
Не ведая раскаянья, стыда,
С тобою — жизнь, обнявшись навсегда,
С тобою — смерть моя, в колонном зале;
Как памятник несбывшейся любви,
И пели в зимней хвое соловьи,
Качались люстры, пропадала зала…
Потом тебя я встретил на земле,
Тебя, с морщинкой легкой на челе,
Ты кисточкой по шелку рисовала.
ВИКТОР СОСНОРА (1936-2019) Из кн. ?Cтихотворения? 2011
В ПОИСКАХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ
1960–1962
Ночь 9-го октября 1962 года
2
?Они стенографировали сны…?
Они стенографировали сны.
За стенкой — три соседние старухи,
три орлеанских девственницы, три
экс-чемпионки по шипящим звукам,
мне в спину обращенным.
Три гвардейца
из поредевшей армии непьющих!
Они во сне ворочались, рычали,
поварчивали.
Видно, состязались
во сне
на олимпийских играх склочниц.
Они стенографировали сны.
Что ж?
Разбудить старух?
Оформить форум
по формулированию болезни?
Уж то-то будет празднество маразма!
Я… окончаньем ногтя тронул кнопку.
Торшер шатнулся.
Лампа разразилась
стоваттным треугольным душем света!
Прохладой электрического душа!
И — ни гриба!
Я — чист, как гололед!
Я прыгал,
применяя все приемы
от самбо, джиу-джитсу до цыганской,
я прыгал, применяя все приемы
борьбы с собой!
Однажды оглянулся:
у шкафа вспыхнул черный человек!
Был человек весь в черном, как чернец…
Но вырез глаз, изгиб волос
и даже
мельчайшие морщины возле глаз —
как у меня.
Двойник или подвох?
Но зеркало?
Нет, зеркало —
за
шкафом,
и я — в трусах,
а он — в плаще
и в шляпе.
— Так.
Значит, это черный человек, —
подумал я…
— Явился он, —
подумал я, подумав, —
разыгрывать классический сюжет.
— Ты кто? — подумал я.
Молчанье. —
Одно к другому, и одно другого
не легче.
Поначалу: сон — грибы,
и явь —
дремучий мученик — молчальник.
— Садись, — подумал я. —
Садись, молчальник,
молочный брат необычайной ночи,
садись,
ты,
черный символ непочтенья!
Ты,
непочатый печенег молчанья!
Молочный брат необычайной ночи,
с кем
вздумал
состязаться по молчанью?
Мой дед молчал. Отец молчал,
и брат
отца.
И умирали тоже молча.
Я — третье поколение молчащих.
Эх, ты, какой ты
черный человек!
Чернявее меня,
но не чернее.
Как видишь, — я потомственный молчальник,
молчальник — профессионал.
ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940-1996) Собрание сочинений 2005
Два часа в резервуаре
III
Сверкает в тучах месяц-молодчина.
Огромный фолиант. Над ним – мужчина.
Чернеет меж густых бровей морщина.
В глазах – арабских кружев чертовщина.
В руке дрожит кордовский черный грифель,
в углу – его рассматривает в профиль
арабский представитель Меф-ибн-Стофель.
Пылают свечи. Мышь скребет под шкафом.
?Герр доктор, полночь?. ?Яволь, шлафен, шлафен?.
Две черных пасти произносят: ?мяу?.
Неслышно с кухни входит идиш фрау.
В руках ее шипит омлет со шпеком.
Герр доктор чертит адрес на конверте:
?Готт штрафе Ингланд, Лондон, Франсис Бекон?.
Приходят и уходят мысли, черти.
Приходят и уходят гости, годы...
Потом не вспомнить платья, слов, погоды.
Так проходили годы шито-крыто.
Он знал арабский, но не знал санскрита.
И с опозданьем, гей, была открыта
им айне кляйне фройляйн Маргарита.
Тогда он написал в Каир депешу,
в которой отказал он черту душу.
Приехал Меф, и он переоделся.
Он в зеркало взглянул и убедился,
что навсегда теперь переродился.
Он взял букет и в будуар девицы
отправился. Унд вени, види, вици.
IV
Их либе ясность. Я. Их либе точность.
Их бин просить не видеть здесь порочность.
Ви намекайт, что он любил цветочниц.
Их понимайт, что даст ист ганце срочность.
Но эта сделка махт дер гроссе минус.
Ди тойчно шпрахе, махт дер гроссе синус:
душа и сердце найн гехапт на вынос.
От человека, аллес, ждать напрасно:
?Остановись, мгновенье, ты прекрасно?.
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет.
Однако, человек, майн либе геррен,
настолько в сильных чувствах неуверен,
что поминутно лжет, как сивый мерин,
но, словно Гете, маху не дает.
Унд гроссер дихтер Гете дал описку,
чем весь сюжет подверг а ганце риску.
И Томас Манн сгубил свою подписку,
а шер Гуно смутил свою артистку.
Искусство есть искусство есть искусство...
Но лучше петь в раю, чем врать в концерте.
Ди Кунст гехапт потребность в правде чувства.
В конце концов, он мог бояться смерти.
Он точно знал, откуда взялись черти.
Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене.
Он мог дас вассер осушить в колене.
И возраст мог он указать в полене.
Он знал, куда уходят звезд дороги.
Но доктор Фауст нихц не знал о Боге.
СОЛА МОНОВА Сб. ?Стихи про мужиков? 2017
#Бармен
Бармен. Налейте мне то…
…что убьет.
Я хочу умереть сегодня у стойки.
Мой организм невероятно стойкий.
Лейте побольше – и выкиньте наxуй лед.
Бармен, мир просто shit.
Bullshit!
Fuckin’ shit!
Говорите со мной,
я хочу слышать цифры…
Смотрите в лицо —
не видно почти морщин.
Хороший Бармен владеет всеми видами
шифра…
Бармен, еще…
я сказала – плевать на счет.
Мальчики с пивом не купят так много
пойла.
Бармен, мне плохо —
не уходите,
не уходите еще…
не уходите —
это ваша работа
смотреть
на мои
запои…
2005
#Luboff
Любовной наркоте пришел ****ец!
Остатки ни забить, ни растабачить.
В сезон цветенья мною выбранный самец,
Как броненосец из воскресной передачи.
И нет восторга от его чешуй,
И мускус в абсолютном передозе.
Есть пол и потолок – я промеж них вишу
В однообразной, не совсем приличной позе.
И, избегая послестрессовых морщин,
Фильтруя монологи, понимаю,
Что разлюбить не в силах только тех мужчин,
Имен которых так и не узнаю!!!
2005
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ (1928-2018) Из сб. ?Избранное? 2012
?Я возвращаюсь улицей детства…?
Я возвращаюсь улицей детства
В город по имени Тверь.
И вершится в душе моей действо,
Чтоб в былое открылась дверь.
– Здравствуй, мама! Как ты красива –
Ни морщинок, ни седины… –
И глядит на меня Россия
Фотографией со стены.
Это я подарил когда-то
Свой наивный тверской пейзаж.
Мать торопится виновато
Стол украсить на праздник наш.
Батя режет тугое сало.
Белое, как за окном мороз.
– Баба Сима тебе прислала,
Чтоб здоровым и сильным рос. –
На столе довоенный чайник
И крахмальная белизна…
Как мне горестно и печально
Сознавать нереальность сна.
2002
Глеб Фоминов ДЕТИ РА 2017 Стихотворения \ Течение
НАСМОРК
выдох не выход
еще раз попробовать вдох
студня по самые бронхи забившего ноздри
целое озеро тыкаясь рыбами в дно
скоро сломает о камни морщинистый рострум
расковыряв до крови обессилевший нос
выйти из комнаты в просеку зимнего леса
с пнями фонарных столбов и обрывками лесок
бросивших в снег надоевшее за день белье
беглых любовниц с копытцами звонких сапожек
возит кругами сквозь облачный сон
повелевающий армией сороконожек
старый водитель трамвая в дорожный песок
спрятавший лезвия рельсов лишенные ножен
2017
БОРИС ПАСТЕРНАК (1890-1960) Сб. ?Свеча горела? 2016
На ранних поездах
Я под Москвою эту зиму,
Но в стужу, снег и буревал
Всегда, когда необходимо,
По делу в городе бывал.
Я выходил в такое время,
Когда на улице ни зги,
И рассыпал лесною темью
Свои скрипучие шаги.
Навстречу мне на переезде
Вставали ветлы пустыря.
Надмирно высились созвездья
В холодной яме января.
Обыкновенно у задворок
Меня старался перегнать
Почтовый или номер сорок,
А я шел на шесть двадцать пять.
Вдруг света хитрые морщины
Сбирались щупальцами в круг.
Прожектор несся всей махиной
На оглушенный виадук.
В горячей духоте вагона
Я отдавался целиком
Порыву слабости врожденной
И всосанному с молоком.
Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.
Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря.
В них не было следов холопства,
Которые кладет нужда,
И новости и неудобства
Они несли как господа.
Рассевшись кучей, как в повозке,
Во всем разнообразьи поз,
Читали дети и подростки,
Как заведенные, взасос.
Москва встречала нас во мраке,
Переходившем в серебро,
И, покидая свет двоякий,
Мы выходили из метро.
Потомство тискалось к перилам
И обдавало на ходу
Черемуховым свежим мылом
И пряниками на меду.
1941
Давид Самойлов (1920-1990) Из кн. ?Стихотворения? 1985
АННА ЯРОСЛАВНА
?Распутица. Разъезжено. Размято…?
Распутица. Разъезжено. Размято.
На десять дней в природу входа нет.
Лишь перелесков утренняя мята
Студит во рту. Преобладает свет.
Свет беспощадный, ярый свет весны,
Срыватель тайн с морщинок и веснушек,
Припухших век, очей полузаснувших,
С болезненной и страстной желтизны.
Свет. Ярое преображенье духа.
Размяты в тюрю колеи дорог.
Невнятица, распутица, разруха.
А там — опушек тюлевый дымок.
1971
ЛАРИСА МИЛЛЕР Сб. ?Четверг пока необитаем? 2012
Тетрадь вторая ТОЧНЕЕ О СЧАСТЬЕ
?Я не знаю имён многих птиц, и кустов, и дерев…?
Я не знаю имён многих птиц, и кустов, и дерев.
А ведь с ними соседствую, даже касаюсь их взглядом.
Вот пичуга распелась, на голую веточку сев.
Но и я безымянна для них, хоть живу с ними рядом.
Может, так даже лучше, таинственней и веселей.
И меня здесь не знают, и мной этот мир не изучен.
Этот ствол заскорузлый, шершавый, в морщинах – он чей?
Этот март ослепительный, ветреный – кем он озвучен?
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ Сб. СТИХИ И ПЕСНИ 2016
На пороге третьего тысячелетья (1995–1997)
Эгмонт
Перелистываю жизнь бегло,
На старинные смотря шпили.
Это площадь, где казнен Эгмонт, —
Про него я прочитал в ?Тиле?.
В узком доме, где пекут тесто,
Он, оставшись до конца гордым,
Ночь последнюю провел вместе
Со сподвижником своим Горном.
Вижу профиль я его дерзкий
И фламандских кружевов завязь.
Почему-то этот граф с детства
Вызывает у меня зависть.
Не услышишь голосов хриплых,
К позабытым воротясь темам.
Вот рванется в вышину скрипка,
И расстанется душа с телом.
Но назавтра победят люди, —
Корабелы, плясуны, гёзы.
Ах, спасибо тебе, ван Людвиг,
За мальчишеские те грезы.
Не отыщешь своего эго, —
Тот морщинистый старик ты ли?
Здесь на площади казнен Эгмонт, —
Про него я прочитал в ?Тиле?.
На торжественной его тризне
Эту доблесть по себе мерьте.
Не завидую чужой жизни,
А завидую чужой смерти.
1997
Константин Случевский (1837-1904)
В снегах
[Поэма]
Памяти А. А. Григорьева
Все хоронить он его не хотел!
Вот уж и гроб был готов небольшой;
Ждет гроб неделю – стал плакать смолой!
Вот на соседнем, ближайшем холму
Вырыл Андрей помещенье ему,
Ветками он помещенье покрыл:
Ветер под ними гнездо себе свил!
Прежде, при жизни Прасковьи, бывало,
С ней говорил он порой очень мало;
Меньше, чем прежде, теперь говорит,
К телу подсядет, работу чинит...
Холод Андреюшке службу служил,
Тело Прасковьи от порчи хранил.
С рук неподвижных, от щек, ото рта
Мало-помалу сошла чернота;
Даже морщины сровнялись на коже,
Стала Прасковья как будто моложе.
Впрочем, Андрей ей в лицо не глядел:
Он у покрытого тела сидел.
Сколько он дней тем порядком провел,
Он не считал, да и счета б не свел.
Если б весна позабыла явиться —
Мог бы Андрей и с покойницей сжиться...
Только весна подойти не забыла,
Теплым туманом леса окропила,
Снег побежал, дали трещины льдины...
Стали чернеть на Прасковье морщины.
Время покойницу в гроб положить!
Нечего делать, пора хоронить!..
И на холме он ее схоронил.
Полдень весенний в могилу светил...
А как по гробу земля застучала,
Крышка его под землею пропала —
Много, без счета, горело на ней
Слез и весеннего солнца лучей...
Рано в ту пору весна наступила!
С неба сошла, из земли выходила!
В небе румяные зори горели,
Птицы свистали, чирикали, пели;
В воздухе влажном, в весенней теплыни,
Тихо задумались божьи пустыни...
А из земли, в платьях, в юбочках новых,
Шли мириады тюльпанов лиловых;
Сколько их, сколько везде проступало —
Точно тюльпанное царство настало!
В мраке темнейших, забытых углов
Говор раздался болтливых ручьев;
И над блистающей, светлой волной,
Как океан необъятно большой,
Бился незримыми глазу волнами
Запах весны, порожденный цветами!..
Холм у лачуги стоит одинок;
Крест на холме водружен невысок.
Степью безлюдной уходит Андрей
С серою Лайкой, собакой своей,
Палка в руке и сума за плечами,
Переступает лениво ногами,
Точно идет он с грехом пополам.
В меру такая походка степям!
Будь их хоть вдвое, безбрежных степей,
Всех их тихонько отмерит Андрей!
Он безустанно, усердно идет:
Время такое – народ подойдет,
Ну, а народа он видеть не хочет,
Как бы уйти поскорее, хлопочет.
Цель ему светит – обитель господня;
Цели он в жизни не знал до сегодня!
Ну, а теперь дело вовсе иное:
Он покаянье уносит чужое.
Дома, в лачуге, сидеть он не может:
Скука томит, одиночество гложет...
Так вот его в Верхотурье и тянет...
У Симеона молиться он станет;
А из обители прочь не погонят,
Будет там жить, а умрет – похоронят...
Месяц прошел. Населилась лачуга.
Просто не знала, что делать с испуга!
Тут собиралися разные люди,
С Руси великой, от Мери и Чуди!
В стойлах усталые лошади ржали,
Гости, ночуя, вповалку лежали;
Водка и песни текли спозаранка;
Под вечер говор, чет-нечет, орлянка...
Много шло толков промежду гостей:
Что тут случилось? Где старый Андрей?
Ищут мордвина. Напрасно, исчез...
Видят могилу у выхода в лес...
Если он, точно, в могилу забрался,
Сам ли он, что ли, в нее закопался?
ЛАРИСА РУБАЛЬСКАЯ
Вы никому давно не верите
Не прячьте за веер раскрытый
Свою потаенную грусть.
А ноток надменно-сердитых
Я в ваших словах не боюсь.
Мне ваше притворство понятно,
Вы верили лживым словам,
И что-то ушло безвозвратно,
Я даже сочувствую вам.
Вы никому давно не верите,
И я, конечно, в их числе.
Колечко вы на пальце вертите,
Дрожит морщинка на челе.
Вы никому давно не верите,
Ошибок хватит вам вполне.
Но то, как вы колечко вертите,
Надежду все же дарит мне.
Оркестр репетировал вальсы,
И скрипки сбивались слегка.
Вы мне предложили остаться,
При этом взглянув свысока.
Я знал — вы боитесь отказа.
И выдали вас пустяки —
Вы вдруг опрокинули вазу
Неловким движеньем руки.
Вы никому давно не верите,
И я, конечно, в их числе.
Колечко вы на пальце вертите,
Дрожит морщинка на челе.
Вы никому давно не верите,
Ошибок хватит вам вполне.
Но то, как вы колечко вертите,
Надежду все же дарит мне.
Любовь наша, равная ночи,
Забьется в раскрытом окне.
?Я буду вас ждать, между прочим?, —
Надменно вы скажете мне.
Вы вспомнили все, что забыто,
И что-то вдруг ожило в вас.
Не прячьте за веер раскрытый
Счастливых, испуганных глаз.
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ (1891-1938) Я не увижу знаменитой ?Федры?,
В старинном многоярусном театре,
С прокопченной высокой галереи,
При свете оплывающих свечей.
И, равнодушнен к суете актеров,
Сбирающих рукоплесканий жатву,
Я не услышу, обращенный к рампе,
Двойною рифмой оперенный стих:
— Как эти покрывала мне постылы...
Театр Расина! Мощная завеса
Нас отделяет от другого мира;
Глубокими морщинами волнуя,
Меж ним и нами занавес лежит.
Спадают с плеч классические шали,
Расплавленный страданьем крепнет голос.
И достигает скорбного закала
Негодованьем раскаленный слог...
Я опоздал на празднество Расина...
Вновь шелестят истлевшие афиши,
И слабо пахнет апельсинной коркой,
И, словно из столетней летаргии,
Очнувшийся сосед мне говорит:
— Измученный безумством Мельпомены,
Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры...
1915
О.Мандельштам. Полное собрание стихотворений.
Новая библиотека поэта.
Санкт-Петербург: Академический проект, 1995.
РИМ
Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят,—
Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступье над желтой водой,—
Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков,—
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...
Все твои, Микель Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд,—
Ночь, сырая от слез, и невинный
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит,—
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.
И морщинистых лестниц уступки —
В площадь льющихся лестничных рек,—
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.
Ямы Форума заново вырыты
И открыты ворота для Ирода,
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.
16 марта 1937
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
ЕВГЕНИЯ ЛАВУТ Из сб ?Afterpoems? 2007
Осторожно, закрывается дверь в какую-то часть,
и уже ничего не увидеть, никуда не попасть,
только на улицу и домой,
к полотенцам с морщинистой бахромой,
лечить вены, ломать копья, разжимать кулаки,
из карманов прошлогодних платьев вынимать бумажные
носовые платки.
АЛЕКСЕЙ ЛОЗИНА-ЛОЗИНСКИЙ (1886-1918)
Кн. ПРОТИВОРЕЧИЯ
ИЗ ТИРОЛЬСКИХ СКАЗАНИЙ
Жил Нитука одиноко:
Не в проходах под землей,
На скале-игле высоко
Хитро дом устроил свой.
Он к гнезду орлов по скатам
Влез, вскарабкался, пождал,
Подстрелил орлов, орлятам
Злобно глотки перервал,
Стал там жить, скалу звал троном,
А себя считал бароном.
В капюшоне темно-красном
Часто там был виден гном.
В месте диком и опасном,
Недоступным был тот дом,
И оттуда непригожий
Чванно гном на всех взирал,
Строил пакостные рожи
И камнями вниз кидал,
А гнездо устроил путно,
Очень мило и уютно.
Смастерил из веток крышу,
А из мягких мхов постель,
А над пропастью, повыше,
Прицепил себе качель
И качался до отдышки,
В теплоте дремал гнезда;
Навещали домик мышки,
Разговор велся тогда,
И потом в деревне сало
Где-нибудь да пропадало.
Глянешь вниз – там чернь-лесище,
Вверх – морщинистый обрыв…
По скале же всё жилище,
Будто гнома полюбив,
Эдельвейсы окружали,
Эти нежные цветы,
Гордо снесшие печали,
Оскорбленные мечты,
Много мысли грустно-чистой
В холод выси каменистой.
Раз Элилла, леса фея,
Увидала на заре,
Как Нитука шел, алея
В блеске солнца, по горе.
Шел, дугой согнувши спину,
Безобразен, гадок, бос,
В каждой ручке по кувшину
Прехорошенькому нес
И цветы, была забота,
Поливал, мурлыча что-то.
А потом, в печальной лени
Сел на каменный обрыв,
Как комочек, на колени
Подбородок положив,
И сидел так над провалом,
Бороденку теребя,
Очень долго, тусклым, вялым,
Непохожим на себя…
Кривоногий, жалкий, хмурый,
Ах, какой смешной фигурой.
И Элилла подобралась
Стала гномика просить
Из кувшина, что осталось,
Хоть немножечко попить.
Он ей молча дал, бледнея,
И глядел, как никогда,
Но поморщилася фея:
Солона была вода.
Уж такой был злой Нитука,
Что ни сделает, всё мука…
АЛЕКСЕЙ ЛОЗИНА-ЛОЗИНСКИЙ (1886-1918)
Кн. ПРОТИВОРЕЧИЯ
ФИОРД
На уступы уступы нависли,
Бесконечность сосновых лесов,
Односложные, стройные мысли,
Многомудрая стильность стволов.
Скалы на плечи вскинули гордо
Изумрудного моха ковер,
И прозрачны изгибы фиорда,
И гранитный угрюм коридор.
Глубоки и упрямы морщины,
Строги брови квадратных громад.
Я гляжу на ступени вершины
И нахмуренный чувствую взгляд.
?Рос лотос прелестно и стройно…?
Рос лотос прелестно и стройно.
И вышел из лотоса Брама.
Храм-землю он создал спокойно.
И создал, любя, размышляя,
Людей, обитателей храма,
У южных основ Гималая.
Из праха дав тело, он душу
Дал, взявши у лотоса листья.
И людям дал воду и сушу.
Так сделав, он рек им: ?Я – Брама.
На небо хочу унестись я,
Чтоб жить в созерцании храма?.
Симон Осиашвили Сб. ?Мамины глаза? 2016
Дорогие мои старики
Моим родителям
Постарели мои старики,
Незаметно, как это бывает,
И уже с чьей-то легкой руки
Маму бабушкой все называют.
И все чаще тревожит отец,
Хоть и делает вид, что здоров…
Для меня нет дороже сердец,
Чем сердца этих двух стариков.
Дорогие мои старики,
Дайте, я вас сейчас расцелую!
Молодые мои старики,
Мы еще, мы еще повоюем!
Вам обоим к лицу седина
И морщинки лучами косыми —
И я ваши возьму имена,
Чтоб назвать ими дочку и сына.
И глаза ваши станут светлей,
И огня никому не задуть,
Ведь внучат любят больше детей —
Только я не ревную ничуть.
Симон Осиашвили Сб. ?Мамины глаза? 2016
Мамины глаза
Тамаре Гвердцители
Мой сын,
Мой цветочек, мой бутон,
Самый мой счастливый сон,
Мой сын…
Усни, родной, —
И на маминых руках
Даже самый страшный страх
Пройдет…
И я усну,
Как в детстве засыпала на руках
С куклой старенькой своей —
И пусть
Приснятся мне бездонные глаза
Милой мамочки моей.
Мамины глаза
Все на свете понимают,
Мамины глаза
Все грехи нам отпускают,
Мамины глаза…
Ой-ой-ой-ой, не плачьте только,
мамины глаза!
Мамины глаза,
Дай вам бог увидеть счастье
Всех своих детей
И прощать, а не прощаться…
Мамины глаза,
Как жаль, что не погаснуть вам нельзя…
Мой сын,
Ты прижмись ко мне сильней
И меня собой согрей,
Мой сын!
А я спою
Песню бабушки твоей,
Чтобы стало ей светлей
В раю —
Ведь все пройдет,
Как в книге мудрой сказано одной
Очень много лет назад,
Но ты,
Каким бы в этой жизни ты ни стал,
Помни мамины глаза.
Евгений Евтушенко Сб. ?ГРАЖДАНЕ, ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ…? 1989
Под невыплакавшейся ивой
я задумался на берегу:
как любимую сделать счастливой?
Может, этого я не могу?
Мало ей и детей, и достатка,
жалких вылазок в гости, в кино.
Сам я нужен ей — весь, без остатка,
а я весь — из остатков давно.
Под эпоху я плечи подставил,
так, что их обдирало сучье,
а любимой плеча не оставил,
чтобы выплакалась в плечо.
Не цветы им даря, а морщины,
возложив на любимых весь быт,
воровски изменяют мужчины,
а любимые — лишь от обид.
Как любимую сделать счастливой?
С чем к ногам ее приволокусь,
если жизнь преподнес ей червивой,
даже только на первый надкус?
Что за радость — любимых так часто
обижать ни за что ни про что?
Как любимую сделать несчастной —
знают все. Как счастливой — никто.
1981
Знать, безжалостный. Все бродит, хмурит брови.\ Пишет скорбь свою - морщина за морщиной.\ Не жалеет тонкой кожи, не щадит звенящей крови,\ нервов - даже их крестообразной паутины. Олеся Николаева
И даже днем, когда все страхи спят,\ Они под дверью разума галдят.\ Черны тела в тряпье, а меж морщин\ У каждого на лбу назрел рубин. МЕРВИН ПИК(1911-1968) Перевод Максима Калинина
И, если Время высечет морщины, Над ним посмейся, юность оживи, И преврати его добро в руины. Прославь любовь мою наперекор годам; Косою острою пусть не чинит вреда. Уильям Шекспир. Перевод А. В.Велигжанина Сонеты\100.Твой чистый голос,
Семен ЛИПКИН (1911–2003)
МОРЮ
Тени заката сгустились в потемки.
Город родной превратился в обломки.
Все изменилось на нашей земле,
Резче морщины на Божьем челе,
Все изменилось на нашей планете,
Умерли сверстники, выросли дети,
Все изменилось и прахом пошло,
А не пошло, так быльем поросло!
Все изменило мечте и надежде,
Мы, только мы, все такие ж, как прежде:
Так же брожу у твоих берегов,
Так же моих ты не слышишь шагов.
1946
Гийом АПОЛЛИНЕР Мост Мирабо 2000
Le pont Mirabeau (пер. Михаил Давидович Яснов)
LES DICTS D'AMOUR ; LINDA ЛЮБОВНЫЕ ДИКТОВКИ ДЛЯ ЛИНДЫ
ADIEUX
Lorsque gr;ce aux printemps vous ne serez plus belle,
Vieillotte grasse ou maigre avec des yeux m;chants,
M;re gigogne grave en qui rien ne rappelle
La fille aux traits d'infante immortelle en mes chants,
Il reviendra parfois dans votre ;me qui;te
Un souvenir de moi diff;rent d'aujourd'hui
Car le temps glorieux donne aux plus laids po;tes
La beaut; qu'ils cherchaient cependant que par lui.
Les femmes voient s';teindre en leurs regards la flamme;
Sur leur tempe il ;tend sa douce patte d'oie.
Les fards cachent les ans que n'avouent pas les femmes
Mais leur ventre honteux les fait montrer au doigt.
Et vous aurez alors des pensers ridicules.
— C'est en dix neuf cent un qu'un po;te m'aima.
Seule je me souviens, moi, vieille qui sp;cule,
De sa laideur au taciturne qui m'aima.
Je suis laid, par hasard, ; cette heure et vous, belle,
Vous attendez le ravisseur longtemps promis
Qui d;ploie comme un mirage du mont Gibel
Le bonheur d';tre deux toujours et endormis.
Tr;s humbles devant vous pleureront des Ricombres
Dormant l'anneau gemmal pour l';ternel baiser
Et des pauvres fameux pour vous vendraient leur ombre
Puis, loin de vous, pensifs, mourraient d'un c;ur bris;…
ПРОЩАЛЬНЫЕ СТИХИ
Когда весна пройдет, а осень уничтожит
Всю вашу красоту, когда в матроне злой
И раздражительной никто признать не сможет
Инфанту, девочку, прославленную мной,
Пусть в сердце ледяном, любовью не согретом,
Я оживу опять — иной, чем в наши дни:
Года приносят блеск и красоту поэтам,
Все то, что в юности так жаждали они.
С годами женский взор становится туманным,
Морщины на висках плетут за нитью нить,
И если осень лет дано прикрыть румянам,
То облик старческий от зорких глаз не скрыть.
И усмехнетесь вы — ну что на ум пришли вам
За бредни! — ?В девятьсот каком-то там году
Меня любил поэт — и был он молчаливым,
И некрасивым был в каком-то там году…?
Увы, я некрасив, а вы всех смертных краше
И ждете рыцаря, обещанного вам,
Который оживит желанные миражи,[15]
Где счастье быть вдвоем под стать волшебным снам.
Сеньоры знатные склонятся перед вами,[16]
За ласку посулят алмаз и изумруд, —
Потом, от вас вдали, с разбитыми сердцами,
Как тени бедные и бледные умрут…
Китайская пейзажная лирика III-XIV вв. (Стихи, поэмы, романсы, арии) МГУ 1984
4 АРИИ XIII-XIV ВВ. Период Юань
ГУАНЬ ХАНЬЦИН
Неужто уходит весна?
Сережки летят с тополей.
В покоях моих тишина,
но утром -
поет соловей.
Увы, бесполезна парчовая нынче строка,
лишь только во сне
вернуться возлюбленный может.
Одежда на мне широка,
а талия,
хоть и тонка, -
я в доме одна.
И день ото дня
морщины
тоска моя множит.
x x x
Ленин и Сталин в творчестве народов СССР 1938
Джоомарт Бокенбаев. Гремят большевистские марши
Не парит орел в вышине.
Сердце в скорби горит, как в огне.
По тебе, Тулпар[126], носят флаги —
Скорбный траур во всей стране.
Тяжело в торжественном зале
Слезы падают в тишине.
— Сердце в каждом сердце найдет
Этой скорби отзвук! — плывет
Телеграмм чудовищных возглас.
Среди горных снежных высот,
На степных безбрежных равнинах
Слышно: стон растет и растет.
Мотоцикл застыл на лету,
И авто ушло в пустоту,
И трамваи остолбенели,
И заводам невмоготу:
Паровозов чуют рыданья
И гудят, гудят — в темноту.
Мрачен, горестен лик земли.
И на лбу — морщины легли.
И сыны пролетариата
С Ильичей проститься пришли:
Нет, не слезы — капельки крови
Из очей у них потекли!
Плачет вольный Труд, оттого
Что стоит над гробом его.
И друзья уступают смерти
То, что им дороже всего.
Как поверить, что это сердце
Уж не чувствует ничего!
…Был широк печали разлив.
Кто не плакал, похоронив
Ильича? Но вот семилетье
Пронеслось. И слился призыв
Большевистской партии с мощным
Вдохновеньем фабрик и нив.
Кишлаки впервые живут
Настоящей жизнью. Зовут
Их машины к светлому миру.
И освобожденный от пут,
В голубых одеждах свободы, —
Счастлив славный, доблестный Труд
Расцветает родина — сад.
Буйно реки мчатся. Гремят
Большевистские марши. Гулок
Покорившийся водопад,
И гудят немолчно моторы,
И станки немолчно шумят.
Трудовую славлю семью:
Победила бая в бою!
Большевистской партии — слава,
Если день и ночь соловью
Песни хочется петь о счастьи,
Про страну родную мою!
Ленин умер? Нет, Ленин жив.
Он — борьбы немолчный призыв.
Он — врага смертельная гибель.
Он — великой мысли разлив.
Он — горел для счастья миллионов,
Нас идеями одарив.
Расцветает родина — сад.
И шаги звенят. И гремят
Большевистских маршей раскаты.
Твой поэт я, пролетариат!
И звучи, звучи, моя песня,
Нашей жизни радостной в лад.
Перевел с киргизского С. Липкан
ВЕНИАМИН БЛАЖЕННЫЙ Изд.1998 Стихотворения. 1943 – 1997
А старость – не только запевки да девки
Да визги гармошки,
Она – мотыльки-мудрецы однодневки,
Старухи и кошки…
А старость бредет на погост не с баяном,
Бредет одиноко
С лицом растерявшимся и окаянным
В морщинах порока…
А старость, когда и проделает что-то
С прохожей молодкой, –
Уставится в небо глазищами черта,
Набухшими водкой…
А старость сидит в опустевшем сарае –
И в пламя заката
Себя – и с себя свою ветошь швыряет,
Смеясь бесновато…
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ (1865-1936) ?Стихотворения? 1989
МИРОВАЯ С МЕДВЕДЕМ
Перевод А. Оношкович-Яцына
Ежегодно, схватив винтовки, белые люди идут
Маттианским проходом в долины поохотиться там и тут.
Ежегодно сопровождает беспечных белых людей
Матун, ужасный нищий, забинтованный до бровей.
Беззубый, безгубый, безносый, с разбитой речью, без глаз,
Прося у ворот подаянье, бормочет он свой рассказ —
Снова и снова все то же с утра до глубокой тьмы:
?Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы?.
?Кремень был в моей винтовке, был порох насыпая в ствол
Когда я шел на медведя, на Адам-зада я шел.
Был последним мой взгляд на деревья, был последним на снег мой взгляд,
Когда я шел на медведя полвека тому назад.
Я знал его время и пору, он — мой; и дерзок, и смел,
Он ночью в маисовом поле мой хлеб преспокойно ел.
Я знал его хитрость и силу, он — мой; и тихонько брал
Овец из моей овчарни, пока я крепко спал.
Из каменной пещеры, где гордых сосен ряд,
Тяжелый от обеда, бежал медведь Адам-зад,
Ворча, рыча, бушуя, вдоль голых диких скал.
Два перехода на север — и я его догнал.
Два перехода на север — к концу второго дня
Был мной настигнут Адам-зад, бегущий от меня.
Был заряд у меня в винтовке, был курок заранее взведен
Как человек, надо мною внезапно поднялся он.
Лапы сложив на молитву, чудовищен, страшен, космат,
Как будто меня умоляя, стоял медведь Адам-зад.
Я взглянул на тяжелое брюхо, и мне показался теперь
Каким-то ужасно жалким громадный, молящий зверь.
Чудесной жалостью тронут, не выстрелил я… С тех пор
Я не смотрел на женщин, с друзьями не вел разговор.
Подходил он все ближе и ближе, умоляющ, жалок и стар,
От лба и до подбородка распорол мне лицо удар…
Внезапно, безмолвно, дико железною лапой смят,
Перед ним я упал, безликий, полвека тому назад.
Я слышал его ворчанье, я слышал хруст ветвей,
Он темным годам оставил меня и жалости людей.
С ружьями новой системы идете вы, господа,
Я щупал, как их заряжают, они попадают всегда.
Удача — винтовкам белых, они приносят смерть,
Заплатите, и я покажу вам, что может сделать Медведь.
Мясо, как головешка, в морщинах, в шрамах, в узлах —
Матун, ужасный нищий, угощает на совесть и страх.
?Заберитесь в полдень в кустарник, его подымите там, —
Пусть он бушует и злится, идите за ним по пятам!
(Заплатите — надену повязку.) Наступает страшный миг,
Когда на дыбы он встанет, шатаясь, словно старик,
Когда на дыбы он встанет, человек и зверь зараз,
Когда он прикроет ярость и злобу свинячьих глаз,
Когда он сложит лапы, с поникшей головой.
Вот это минута смерти, минута Мировой?.
Беззубый, безгубый, безносый, прося прохожих подать,
Матун, ужасный нищий, повторяет все то же опять.
Зажав меж колен винтовки, руки держа над огнем,
Беспечные белые люди заняты завтрашним днем.
Снова и снова все то же твердит он до поздней тьмы:
?Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы.?
АВТОПОРТРЕТ
Спать в доме легли – и лежат, как снег.
Поздно пришед, никого не бужу.
В зеркало гляну, не зажигая свет,
будто не возвращаюсь, а ухожу.
Землистый, словно лицо земли.
С укором глядит в старом халате мгла.
Морщины мои рябью легли
на гладь ночного стекла.
Был я волк, утекал как волк,
и, как вол, тянул ярма обода.
Жесткий, как шлак, стал как шелк –
неужели уже навсегда.
Не времени и не себе – так, никому
говорю: что я? кто я такой?
Устало руками по лицу своему
шарю, как слепой. Александр Медведев ИНТЕРПОЭЗИЯ 2007 ЦИКЛ Автопортрет
2000
* * *
ветер зрелости гонит морщины
по щекам, словно
клинописи журавлиной
в облаках — строки
проведу рукой — все на месте:
в бороде — проседь
бес — в ребре: напросился на месяц,
и еще просит
на воре догорает шапка:
голова — в пепле
пусть, воруя, кажусь жалким:
признаюсь — первым
я касаюсь губами света, похищаю его кванты
ты стоишь на ветру где-то, отснятые смотришь кадры Сухбат Афлатуни Сонеты ИНТЕРПОЭЗИЯ 2007
ИРИНА МАУЛЕР Сб. ?Ближневосточное время? 2013
Не приходи ко мне на час во сне,
Не обещай – нам вместе не с тобою,
В бутылке хризантемы на окне
Мне говорят не о твоей любови.
Не ты со мной разгадываешь дни,
Их черточки, морщинки, их причуды,
Не мы с тобой под звездами – они
Не нам с тобою обещают чудо.
Не на тебя, безвинного, грехи
Свои я ежедневно, ежечасно
Не складываю, веточкой ольхи,
Не глажу, от тебя не жду участья.
Не приходи ко мне на час, не верь,
Что вместе не записано судьбою, —
Ты позвони, и я не только дверь,
Я сердце распахну перед тобою.
А дни идут послушно и легко,
Их поступь равнодушна и жестока,
Ты так же безнадежно далеко,
А рядом безнадежно близко кто-то.
Не ты герой сегодняшнего дня,
Не ты со мной решаешь ребус сложный,
Тогда зачем во сне зовешь меня,
Когда с тобою встреча невозможна.
* * *
Гарик Сукачев Кн. Внезапный будильник 2013
Трусики ?бобо?
Каждый вечер одно и то же,
Все тот же какао, все в той же чашке.
Все те же в коробке спицы, клубочки,
Те же на полке в горшочке цветочки,
Как бы ромашки, но не ромашки.
Белые слоники, желтые рыбки,
Все в той же пятилитровой банке
Медная лампа под антикварку,
Все та же тахта вначес наизнанку,
Та же пижама в тюремную клетку
И тапки, дурацкие тапки.
Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит…
Я помню эти трусики, трусики ?бобо?
С красными бантиками по бокам,
С синей резиночкой, нежной резиночкой,
Под ней был ажурный шелковый кант.
Они так похожи на мои морщины,
На мой дряблый живот или на анурез.
На мой целлюлит и мою одышку,
Мою мерзкую похоть при слове: ?Секс,
Секс, секс, секс!!!?
Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит…
На столе лежит нож с эбонитовой ручкой,
Ты режешь им хлеб, но лучше себя б.
На столе пузырек, в нем твоя валерьянка.
Но я налью в него завтра крысиный яд.
И твои драные трусы с надписью ?бобо?
С когда-то красными бантами по бокам,
И мои потные руки, поганые руки
Тянутся к этим поганым трусам.
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хва-хва-хватит! Хватит, хватит, хватит!
ВЕРА ПОЛОЗКОВА. СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
П.
Тяжело с такими ходить по улицам –
Все вымаливают автографы:
Стой и жди поодаль, как угол здания.
Как ты думаешь – ведь ссутулятся
Наши будущие биографы,
Сочиняя нам оправдания?
Будут вписывать нас в течения,
Будут критиков звать влиятельных,
Подстригут нас для изучения
В школах общеобразовательных:
Там Цветаевой след, тут – Хлебников:
Конференции, публикации –
Ты-то будешь во всех учебниках.
Я – лишь по специализации.
Будут вчитывать в нас пророчества,
Возвеличивать станут бережно
Наше вечное одиночество,
Наше доблестное безденежье.
Впрочем, все это так бессмысленно –
Кто поймет после нас, что именно
Петр Первый похож немыслимо
На небритого Костю Инина?
Как смешно нам давать автографы –
И из банок удить клубничины?
Не оставят же нам биографы,
Прав на то, чтобы быть обычными.
Ни на шуточки матерщинные,
Ни на сдавленные рыдания.
Так что пусть изойдут морщинами,
Сочиняя нам оправдания.
15 июля 2004 года.
Велимир Хлебников (1885-1922) Полное собрание сочинений. Том 2. Стихотворения 1917-1922
Три обеда
Вечер. Столовая, до такого-то часа.
Окорока с прослойками
Ярко-алого мяса,
Свиные кишки,
Набитые жиром,
Хрустящая алая кожа
Молодого, в зеленом листу теленка,
Алая рожа
Смеющегося поросенка,
Жиром умываются горячие ушки.
Хлеб с слезящимся сыром.
Алая пища мясная, здоровая!
От красного мяса слышно: ?корова я!?
Алых яблок горы и горы,
Огурцов влажно-зеленые горки.
Я прохожу в белых опорках;
Толпа – денег жрица суровая.
Малиновой ветчины разрез
Во рту исчез.
Разговоры про ссоры, с ножом,
С попойками,
И о торговых проказах
Зеленолицых людей, алооких.
Чая стаканы, все с молоком!
Щи.
Пара куриц.
На куске сыра слёзы и свищи.
Чистый, полный чести,
Самовар в клубах белого пара,
Чародей, шумит и кипит.
Это лицо серебряной жести
Шумно курит.
Седой над пивом спит.
В озерах кровью
С зеленой травой,
С стружками хрена дымное мясо.
Смотрит с любовью,
Алое, как колено.
Протянутые вперед губы лица,
Голова верхопляса,
На стене висят.
После смерти радостные,
Не унывая, но не опрометчивые,
Через кожу алую золотом просвечивая,
На столе смеются двое поросят,
После смерти смеются их пятачки.
Нежным жиром течет,
Прозрачным и золотым сочится,
Алым озаренная, красная говядина.
Беседы о тех, чей конец
На столбе с перекладиной.
Красному мясу почет.
Нож вонзен, и алая ссадина
На темно-зеленом арбузе –
Цепочка на пузе.
На подающей – перышко птичье.
На хрупком белоснежном блюде –
Вкусите люди! –
Еще в дыму мясо бычье.
Зелени и белого хлеба копны.
Полнокровные мешки людских лиц,
Готовые лопнуть.
Речи с запахом дела.
Собаке залаявшей брошено: ?цыц!?
И золото алых дымящихся щей
В жирных кругах сверх овощей.
Рыжая кошка,
Красная глазами.
На стеклянном блюде
Нежные пирожные,
Таяли во рту
Хрустящие печенья,
Хрупкие трубки
С белыми сливками.
Руки продаж и покупки.
Алые губы едят.
Зеркало новых господ,
Чудовищно на них похожий,
С полосатой морщинистой кожей
Толстый щенок,
С большими ушами,
Стал на стул
И зарычал от гнева и презренья,
Когда ему дали
Черного хлеба.
Нож алый, зеленый груши цвет,
И мясо – вы всегда соседи!
Как белые цветы,
Пересыпалися живые лица
С кровавым ожерельем
Тугих мешков для сала и для крови.
?Сегодня я, а завтра ты!? –
Гласило их спокойствие немое.
И было радостно лицо свиненка,
Когда он слушал про пропажу самогонки.
* * *
* * *
Александр Климов-Южин ДЕТИ РА 2017 ЦИКЛ И вот однажды
И все ж ты не моя, как не крои,
Вдыхал и нюхал волосы твои.
Ты говорила: тише, тише, тише.
За нелюбовь, за холода, за лед,
За то, что дням своим теряю счет,
Небесный сон ниспослан был мне свыше.
Бог соблазнений, погубитель жен,
Над всем царил незримо феромон,
(Так на него, на дурачка, все спишем).
Мы шли и раздвигались зеркала,
Неудержимо химия влекла
Меня к тебе, тебя со мною — к нише.
Где, словно раб, припал к твоим ногам
И воскурил священный фимиам —
Ты в темноте светилась и летела —
Весной разлилась, жаром обожгла
И молодость свою мне отдала,
Все сущее свое, и просто тело.
Так наяву ни с кем и никогда…
Тут все слилось в одном безбрежном — ?да?,
И это было мукой, было счастьем,
Но голос декламатора чтеца
Мешал нам приземлиться до конца,
Вчеканиваясь в мозг, сквозь сладострастье.
И до сих пор я тяжело дышу,
Но он прочел, что я сейчас пишу.
Итак, пишу: ты тяжело дышала,
Твой муж на тряпки разодрал покров
И в ярости проникнул в наш альков,
Но это кончить нам не помешало.
Пусть водку пьет, ты растопила лед:
Открылись двери, повалил народ,
И мы на обозрении лежали,
Не ведая раскаянья, стыда,
С тобою — жизнь, обнявшись навсегда,
С тобою — смерть моя, в колонном зале;
Как памятник несбывшейся любви,
И пели в зимней хвое соловьи,
Качались люстры, пропадала зала…
Потом тебя я встретил на земле,
Тебя, с морщинкой легкой на челе,
Ты кисточкой по шелку рисовала.
ВИКТОР СОСНОРА (1936-2019) Из кн. ?Cтихотворения? 2011
В ПОИСКАХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ
1960–1962
Ночь 9-го октября 1962 года
2
?Они стенографировали сны…?
Они стенографировали сны.
За стенкой — три соседние старухи,
три орлеанских девственницы, три
экс-чемпионки по шипящим звукам,
мне в спину обращенным.
Три гвардейца
из поредевшей армии непьющих!
Они во сне ворочались, рычали,
поварчивали.
Видно, состязались
во сне
на олимпийских играх склочниц.
Они стенографировали сны.
Что ж?
Разбудить старух?
Оформить форум
по формулированию болезни?
Уж то-то будет празднество маразма!
Я… окончаньем ногтя тронул кнопку.
Торшер шатнулся.
Лампа разразилась
стоваттным треугольным душем света!
Прохладой электрического душа!
И — ни гриба!
Я — чист, как гололед!
Я прыгал,
применяя все приемы
от самбо, джиу-джитсу до цыганской,
я прыгал, применяя все приемы
борьбы с собой!
Однажды оглянулся:
у шкафа вспыхнул черный человек!
Был человек весь в черном, как чернец…
Но вырез глаз, изгиб волос
и даже
мельчайшие морщины возле глаз —
как у меня.
Двойник или подвох?
Но зеркало?
Нет, зеркало —
за
шкафом,
и я — в трусах,
а он — в плаще
и в шляпе.
— Так.
Значит, это черный человек, —
подумал я…
— Явился он, —
подумал я, подумав, —
разыгрывать классический сюжет.
— Ты кто? — подумал я.
Молчанье. —
Одно к другому, и одно другого
не легче.
Поначалу: сон — грибы,
и явь —
дремучий мученик — молчальник.
— Садись, — подумал я. —
Садись, молчальник,
молочный брат необычайной ночи,
садись,
ты,
черный символ непочтенья!
Ты,
непочатый печенег молчанья!
Молочный брат необычайной ночи,
с кем
вздумал
состязаться по молчанью?
Мой дед молчал. Отец молчал,
и брат
отца.
И умирали тоже молча.
Я — третье поколение молчащих.
Эх, ты, какой ты
черный человек!
Чернявее меня,
но не чернее.
Как видишь, — я потомственный молчальник,
молчальник — профессионал.
ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940-1996) Собрание сочинений 2005
Два часа в резервуаре
III
Сверкает в тучах месяц-молодчина.
Огромный фолиант. Над ним – мужчина.
Чернеет меж густых бровей морщина.
В глазах – арабских кружев чертовщина.
В руке дрожит кордовский черный грифель,
в углу – его рассматривает в профиль
арабский представитель Меф-ибн-Стофель.
Пылают свечи. Мышь скребет под шкафом.
?Герр доктор, полночь?. ?Яволь, шлафен, шлафен?.
Две черных пасти произносят: ?мяу?.
Неслышно с кухни входит идиш фрау.
В руках ее шипит омлет со шпеком.
Герр доктор чертит адрес на конверте:
?Готт штрафе Ингланд, Лондон, Франсис Бекон?.
Приходят и уходят мысли, черти.
Приходят и уходят гости, годы...
Потом не вспомнить платья, слов, погоды.
Так проходили годы шито-крыто.
Он знал арабский, но не знал санскрита.
И с опозданьем, гей, была открыта
им айне кляйне фройляйн Маргарита.
Тогда он написал в Каир депешу,
в которой отказал он черту душу.
Приехал Меф, и он переоделся.
Он в зеркало взглянул и убедился,
что навсегда теперь переродился.
Он взял букет и в будуар девицы
отправился. Унд вени, види, вици.
IV
Их либе ясность. Я. Их либе точность.
Их бин просить не видеть здесь порочность.
Ви намекайт, что он любил цветочниц.
Их понимайт, что даст ист ганце срочность.
Но эта сделка махт дер гроссе минус.
Ди тойчно шпрахе, махт дер гроссе синус:
душа и сердце найн гехапт на вынос.
От человека, аллес, ждать напрасно:
?Остановись, мгновенье, ты прекрасно?.
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет.
Однако, человек, майн либе геррен,
настолько в сильных чувствах неуверен,
что поминутно лжет, как сивый мерин,
но, словно Гете, маху не дает.
Унд гроссер дихтер Гете дал описку,
чем весь сюжет подверг а ганце риску.
И Томас Манн сгубил свою подписку,
а шер Гуно смутил свою артистку.
Искусство есть искусство есть искусство...
Но лучше петь в раю, чем врать в концерте.
Ди Кунст гехапт потребность в правде чувства.
В конце концов, он мог бояться смерти.
Он точно знал, откуда взялись черти.
Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене.
Он мог дас вассер осушить в колене.
И возраст мог он указать в полене.
Он знал, куда уходят звезд дороги.
Но доктор Фауст нихц не знал о Боге.
СОЛА МОНОВА Сб. ?Стихи про мужиков? 2017
#Бармен
Бармен. Налейте мне то…
…что убьет.
Я хочу умереть сегодня у стойки.
Мой организм невероятно стойкий.
Лейте побольше – и выкиньте наxуй лед.
Бармен, мир просто shit.
Bullshit!
Fuckin’ shit!
Говорите со мной,
я хочу слышать цифры…
Смотрите в лицо —
не видно почти морщин.
Хороший Бармен владеет всеми видами
шифра…
Бармен, еще…
я сказала – плевать на счет.
Мальчики с пивом не купят так много
пойла.
Бармен, мне плохо —
не уходите,
не уходите еще…
не уходите —
это ваша работа
смотреть
на мои
запои…
2005
#Luboff
Любовной наркоте пришел ****ец!
Остатки ни забить, ни растабачить.
В сезон цветенья мною выбранный самец,
Как броненосец из воскресной передачи.
И нет восторга от его чешуй,
И мускус в абсолютном передозе.
Есть пол и потолок – я промеж них вишу
В однообразной, не совсем приличной позе.
И, избегая послестрессовых морщин,
Фильтруя монологи, понимаю,
Что разлюбить не в силах только тех мужчин,
Имен которых так и не узнаю!!!
2005
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ (1928-2018) Из сб. ?Избранное? 2012
?Я возвращаюсь улицей детства…?
Я возвращаюсь улицей детства
В город по имени Тверь.
И вершится в душе моей действо,
Чтоб в былое открылась дверь.
– Здравствуй, мама! Как ты красива –
Ни морщинок, ни седины… –
И глядит на меня Россия
Фотографией со стены.
Это я подарил когда-то
Свой наивный тверской пейзаж.
Мать торопится виновато
Стол украсить на праздник наш.
Батя режет тугое сало.
Белое, как за окном мороз.
– Баба Сима тебе прислала,
Чтоб здоровым и сильным рос. –
На столе довоенный чайник
И крахмальная белизна…
Как мне горестно и печально
Сознавать нереальность сна.
2002
Глеб Фоминов ДЕТИ РА 2017 Стихотворения \ Течение
НАСМОРК
выдох не выход
еще раз попробовать вдох
студня по самые бронхи забившего ноздри
целое озеро тыкаясь рыбами в дно
скоро сломает о камни морщинистый рострум
расковыряв до крови обессилевший нос
выйти из комнаты в просеку зимнего леса
с пнями фонарных столбов и обрывками лесок
бросивших в снег надоевшее за день белье
беглых любовниц с копытцами звонких сапожек
возит кругами сквозь облачный сон
повелевающий армией сороконожек
старый водитель трамвая в дорожный песок
спрятавший лезвия рельсов лишенные ножен
2017
БОРИС ПАСТЕРНАК (1890-1960) Сб. ?Свеча горела? 2016
На ранних поездах
Я под Москвою эту зиму,
Но в стужу, снег и буревал
Всегда, когда необходимо,
По делу в городе бывал.
Я выходил в такое время,
Когда на улице ни зги,
И рассыпал лесною темью
Свои скрипучие шаги.
Навстречу мне на переезде
Вставали ветлы пустыря.
Надмирно высились созвездья
В холодной яме января.
Обыкновенно у задворок
Меня старался перегнать
Почтовый или номер сорок,
А я шел на шесть двадцать пять.
Вдруг света хитрые морщины
Сбирались щупальцами в круг.
Прожектор несся всей махиной
На оглушенный виадук.
В горячей духоте вагона
Я отдавался целиком
Порыву слабости врожденной
И всосанному с молоком.
Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.
Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря.
В них не было следов холопства,
Которые кладет нужда,
И новости и неудобства
Они несли как господа.
Рассевшись кучей, как в повозке,
Во всем разнообразьи поз,
Читали дети и подростки,
Как заведенные, взасос.
Москва встречала нас во мраке,
Переходившем в серебро,
И, покидая свет двоякий,
Мы выходили из метро.
Потомство тискалось к перилам
И обдавало на ходу
Черемуховым свежим мылом
И пряниками на меду.
1941
Давид Самойлов (1920-1990) Из кн. ?Стихотворения? 1985
АННА ЯРОСЛАВНА
?Распутица. Разъезжено. Размято…?
Распутица. Разъезжено. Размято.
На десять дней в природу входа нет.
Лишь перелесков утренняя мята
Студит во рту. Преобладает свет.
Свет беспощадный, ярый свет весны,
Срыватель тайн с морщинок и веснушек,
Припухших век, очей полузаснувших,
С болезненной и страстной желтизны.
Свет. Ярое преображенье духа.
Размяты в тюрю колеи дорог.
Невнятица, распутица, разруха.
А там — опушек тюлевый дымок.
1971
ЛАРИСА МИЛЛЕР Сб. ?Четверг пока необитаем? 2012
Тетрадь вторая ТОЧНЕЕ О СЧАСТЬЕ
?Я не знаю имён многих птиц, и кустов, и дерев…?
Я не знаю имён многих птиц, и кустов, и дерев.
А ведь с ними соседствую, даже касаюсь их взглядом.
Вот пичуга распелась, на голую веточку сев.
Но и я безымянна для них, хоть живу с ними рядом.
Может, так даже лучше, таинственней и веселей.
И меня здесь не знают, и мной этот мир не изучен.
Этот ствол заскорузлый, шершавый, в морщинах – он чей?
Этот март ослепительный, ветреный – кем он озвучен?
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ Сб. СТИХИ И ПЕСНИ 2016
На пороге третьего тысячелетья (1995–1997)
Эгмонт
Перелистываю жизнь бегло,
На старинные смотря шпили.
Это площадь, где казнен Эгмонт, —
Про него я прочитал в ?Тиле?.
В узком доме, где пекут тесто,
Он, оставшись до конца гордым,
Ночь последнюю провел вместе
Со сподвижником своим Горном.
Вижу профиль я его дерзкий
И фламандских кружевов завязь.
Почему-то этот граф с детства
Вызывает у меня зависть.
Не услышишь голосов хриплых,
К позабытым воротясь темам.
Вот рванется в вышину скрипка,
И расстанется душа с телом.
Но назавтра победят люди, —
Корабелы, плясуны, гёзы.
Ах, спасибо тебе, ван Людвиг,
За мальчишеские те грезы.
Не отыщешь своего эго, —
Тот морщинистый старик ты ли?
Здесь на площади казнен Эгмонт, —
Про него я прочитал в ?Тиле?.
На торжественной его тризне
Эту доблесть по себе мерьте.
Не завидую чужой жизни,
А завидую чужой смерти.
1997
Константин Случевский (1837-1904)
В снегах
[Поэма]
Памяти А. А. Григорьева
Все хоронить он его не хотел!
Вот уж и гроб был готов небольшой;
Ждет гроб неделю – стал плакать смолой!
Вот на соседнем, ближайшем холму
Вырыл Андрей помещенье ему,
Ветками он помещенье покрыл:
Ветер под ними гнездо себе свил!
Прежде, при жизни Прасковьи, бывало,
С ней говорил он порой очень мало;
Меньше, чем прежде, теперь говорит,
К телу подсядет, работу чинит...
Холод Андреюшке службу служил,
Тело Прасковьи от порчи хранил.
С рук неподвижных, от щек, ото рта
Мало-помалу сошла чернота;
Даже морщины сровнялись на коже,
Стала Прасковья как будто моложе.
Впрочем, Андрей ей в лицо не глядел:
Он у покрытого тела сидел.
Сколько он дней тем порядком провел,
Он не считал, да и счета б не свел.
Если б весна позабыла явиться —
Мог бы Андрей и с покойницей сжиться...
Только весна подойти не забыла,
Теплым туманом леса окропила,
Снег побежал, дали трещины льдины...
Стали чернеть на Прасковье морщины.
Время покойницу в гроб положить!
Нечего делать, пора хоронить!..
И на холме он ее схоронил.
Полдень весенний в могилу светил...
А как по гробу земля застучала,
Крышка его под землею пропала —
Много, без счета, горело на ней
Слез и весеннего солнца лучей...
Рано в ту пору весна наступила!
С неба сошла, из земли выходила!
В небе румяные зори горели,
Птицы свистали, чирикали, пели;
В воздухе влажном, в весенней теплыни,
Тихо задумались божьи пустыни...
А из земли, в платьях, в юбочках новых,
Шли мириады тюльпанов лиловых;
Сколько их, сколько везде проступало —
Точно тюльпанное царство настало!
В мраке темнейших, забытых углов
Говор раздался болтливых ручьев;
И над блистающей, светлой волной,
Как океан необъятно большой,
Бился незримыми глазу волнами
Запах весны, порожденный цветами!..
Холм у лачуги стоит одинок;
Крест на холме водружен невысок.
Степью безлюдной уходит Андрей
С серою Лайкой, собакой своей,
Палка в руке и сума за плечами,
Переступает лениво ногами,
Точно идет он с грехом пополам.
В меру такая походка степям!
Будь их хоть вдвое, безбрежных степей,
Всех их тихонько отмерит Андрей!
Он безустанно, усердно идет:
Время такое – народ подойдет,
Ну, а народа он видеть не хочет,
Как бы уйти поскорее, хлопочет.
Цель ему светит – обитель господня;
Цели он в жизни не знал до сегодня!
Ну, а теперь дело вовсе иное:
Он покаянье уносит чужое.
Дома, в лачуге, сидеть он не может:
Скука томит, одиночество гложет...
Так вот его в Верхотурье и тянет...
У Симеона молиться он станет;
А из обители прочь не погонят,
Будет там жить, а умрет – похоронят...
Месяц прошел. Населилась лачуга.
Просто не знала, что делать с испуга!
Тут собиралися разные люди,
С Руси великой, от Мери и Чуди!
В стойлах усталые лошади ржали,
Гости, ночуя, вповалку лежали;
Водка и песни текли спозаранка;
Под вечер говор, чет-нечет, орлянка...
Много шло толков промежду гостей:
Что тут случилось? Где старый Андрей?
Ищут мордвина. Напрасно, исчез...
Видят могилу у выхода в лес...
Если он, точно, в могилу забрался,
Сам ли он, что ли, в нее закопался?
ЛАРИСА РУБАЛЬСКАЯ
Вы никому давно не верите
Не прячьте за веер раскрытый
Свою потаенную грусть.
А ноток надменно-сердитых
Я в ваших словах не боюсь.
Мне ваше притворство понятно,
Вы верили лживым словам,
И что-то ушло безвозвратно,
Я даже сочувствую вам.
Вы никому давно не верите,
И я, конечно, в их числе.
Колечко вы на пальце вертите,
Дрожит морщинка на челе.
Вы никому давно не верите,
Ошибок хватит вам вполне.
Но то, как вы колечко вертите,
Надежду все же дарит мне.
Оркестр репетировал вальсы,
И скрипки сбивались слегка.
Вы мне предложили остаться,
При этом взглянув свысока.
Я знал — вы боитесь отказа.
И выдали вас пустяки —
Вы вдруг опрокинули вазу
Неловким движеньем руки.
Вы никому давно не верите,
И я, конечно, в их числе.
Колечко вы на пальце вертите,
Дрожит морщинка на челе.
Вы никому давно не верите,
Ошибок хватит вам вполне.
Но то, как вы колечко вертите,
Надежду все же дарит мне.
Любовь наша, равная ночи,
Забьется в раскрытом окне.
?Я буду вас ждать, между прочим?, —
Надменно вы скажете мне.
Вы вспомнили все, что забыто,
И что-то вдруг ожило в вас.
Не прячьте за веер раскрытый
Счастливых, испуганных глаз.
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ (1891-1938) Я не увижу знаменитой ?Федры?,
В старинном многоярусном театре,
С прокопченной высокой галереи,
При свете оплывающих свечей.
И, равнодушнен к суете актеров,
Сбирающих рукоплесканий жатву,
Я не услышу, обращенный к рампе,
Двойною рифмой оперенный стих:
— Как эти покрывала мне постылы...
Театр Расина! Мощная завеса
Нас отделяет от другого мира;
Глубокими морщинами волнуя,
Меж ним и нами занавес лежит.
Спадают с плеч классические шали,
Расплавленный страданьем крепнет голос.
И достигает скорбного закала
Негодованьем раскаленный слог...
Я опоздал на празднество Расина...
Вновь шелестят истлевшие афиши,
И слабо пахнет апельсинной коркой,
И, словно из столетней летаргии,
Очнувшийся сосед мне говорит:
— Измученный безумством Мельпомены,
Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры...
1915
О.Мандельштам. Полное собрание стихотворений.
Новая библиотека поэта.
Санкт-Петербург: Академический проект, 1995.
РИМ
Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят,—
Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступье над желтой водой,—
Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков,—
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...
Все твои, Микель Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд,—
Ночь, сырая от слез, и невинный
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит,—
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.
И морщинистых лестниц уступки —
В площадь льющихся лестничных рек,—
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.
Ямы Форума заново вырыты
И открыты ворота для Ирода,
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.
16 марта 1937
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
ЕВГЕНИЯ ЛАВУТ Из сб ?Afterpoems? 2007
Осторожно, закрывается дверь в какую-то часть,
и уже ничего не увидеть, никуда не попасть,
только на улицу и домой,
к полотенцам с морщинистой бахромой,
лечить вены, ломать копья, разжимать кулаки,
из карманов прошлогодних платьев вынимать бумажные
носовые платки.
АЛЕКСЕЙ ЛОЗИНА-ЛОЗИНСКИЙ (1886-1918)
Кн. ПРОТИВОРЕЧИЯ
ИЗ ТИРОЛЬСКИХ СКАЗАНИЙ
Жил Нитука одиноко:
Не в проходах под землей,
На скале-игле высоко
Хитро дом устроил свой.
Он к гнезду орлов по скатам
Влез, вскарабкался, пождал,
Подстрелил орлов, орлятам
Злобно глотки перервал,
Стал там жить, скалу звал троном,
А себя считал бароном.
В капюшоне темно-красном
Часто там был виден гном.
В месте диком и опасном,
Недоступным был тот дом,
И оттуда непригожий
Чванно гном на всех взирал,
Строил пакостные рожи
И камнями вниз кидал,
А гнездо устроил путно,
Очень мило и уютно.
Смастерил из веток крышу,
А из мягких мхов постель,
А над пропастью, повыше,
Прицепил себе качель
И качался до отдышки,
В теплоте дремал гнезда;
Навещали домик мышки,
Разговор велся тогда,
И потом в деревне сало
Где-нибудь да пропадало.
Глянешь вниз – там чернь-лесище,
Вверх – морщинистый обрыв…
По скале же всё жилище,
Будто гнома полюбив,
Эдельвейсы окружали,
Эти нежные цветы,
Гордо снесшие печали,
Оскорбленные мечты,
Много мысли грустно-чистой
В холод выси каменистой.
Раз Элилла, леса фея,
Увидала на заре,
Как Нитука шел, алея
В блеске солнца, по горе.
Шел, дугой согнувши спину,
Безобразен, гадок, бос,
В каждой ручке по кувшину
Прехорошенькому нес
И цветы, была забота,
Поливал, мурлыча что-то.
А потом, в печальной лени
Сел на каменный обрыв,
Как комочек, на колени
Подбородок положив,
И сидел так над провалом,
Бороденку теребя,
Очень долго, тусклым, вялым,
Непохожим на себя…
Кривоногий, жалкий, хмурый,
Ах, какой смешной фигурой.
И Элилла подобралась
Стала гномика просить
Из кувшина, что осталось,
Хоть немножечко попить.
Он ей молча дал, бледнея,
И глядел, как никогда,
Но поморщилася фея:
Солона была вода.
Уж такой был злой Нитука,
Что ни сделает, всё мука…
АЛЕКСЕЙ ЛОЗИНА-ЛОЗИНСКИЙ (1886-1918)
Кн. ПРОТИВОРЕЧИЯ
ФИОРД
На уступы уступы нависли,
Бесконечность сосновых лесов,
Односложные, стройные мысли,
Многомудрая стильность стволов.
Скалы на плечи вскинули гордо
Изумрудного моха ковер,
И прозрачны изгибы фиорда,
И гранитный угрюм коридор.
Глубоки и упрямы морщины,
Строги брови квадратных громад.
Я гляжу на ступени вершины
И нахмуренный чувствую взгляд.
?Рос лотос прелестно и стройно…?
Рос лотос прелестно и стройно.
И вышел из лотоса Брама.
Храм-землю он создал спокойно.
И создал, любя, размышляя,
Людей, обитателей храма,
У южных основ Гималая.
Из праха дав тело, он душу
Дал, взявши у лотоса листья.
И людям дал воду и сушу.
Так сделав, он рек им: ?Я – Брама.
На небо хочу унестись я,
Чтоб жить в созерцании храма?.
Симон Осиашвили Сб. ?Мамины глаза? 2016
Дорогие мои старики
Моим родителям
Постарели мои старики,
Незаметно, как это бывает,
И уже с чьей-то легкой руки
Маму бабушкой все называют.
И все чаще тревожит отец,
Хоть и делает вид, что здоров…
Для меня нет дороже сердец,
Чем сердца этих двух стариков.
Дорогие мои старики,
Дайте, я вас сейчас расцелую!
Молодые мои старики,
Мы еще, мы еще повоюем!
Вам обоим к лицу седина
И морщинки лучами косыми —
И я ваши возьму имена,
Чтоб назвать ими дочку и сына.
И глаза ваши станут светлей,
И огня никому не задуть,
Ведь внучат любят больше детей —
Только я не ревную ничуть.
Симон Осиашвили Сб. ?Мамины глаза? 2016
Мамины глаза
Тамаре Гвердцители
Мой сын,
Мой цветочек, мой бутон,
Самый мой счастливый сон,
Мой сын…
Усни, родной, —
И на маминых руках
Даже самый страшный страх
Пройдет…
И я усну,
Как в детстве засыпала на руках
С куклой старенькой своей —
И пусть
Приснятся мне бездонные глаза
Милой мамочки моей.
Мамины глаза
Все на свете понимают,
Мамины глаза
Все грехи нам отпускают,
Мамины глаза…
Ой-ой-ой-ой, не плачьте только,
мамины глаза!
Мамины глаза,
Дай вам бог увидеть счастье
Всех своих детей
И прощать, а не прощаться…
Мамины глаза,
Как жаль, что не погаснуть вам нельзя…
Мой сын,
Ты прижмись ко мне сильней
И меня собой согрей,
Мой сын!
А я спою
Песню бабушки твоей,
Чтобы стало ей светлей
В раю —
Ведь все пройдет,
Как в книге мудрой сказано одной
Очень много лет назад,
Но ты,
Каким бы в этой жизни ты ни стал,
Помни мамины глаза.
Евгений Евтушенко Сб. ?ГРАЖДАНЕ, ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ…? 1989
Под невыплакавшейся ивой
я задумался на берегу:
как любимую сделать счастливой?
Может, этого я не могу?
Мало ей и детей, и достатка,
жалких вылазок в гости, в кино.
Сам я нужен ей — весь, без остатка,
а я весь — из остатков давно.
Под эпоху я плечи подставил,
так, что их обдирало сучье,
а любимой плеча не оставил,
чтобы выплакалась в плечо.
Не цветы им даря, а морщины,
возложив на любимых весь быт,
воровски изменяют мужчины,
а любимые — лишь от обид.
Как любимую сделать счастливой?
С чем к ногам ее приволокусь,
если жизнь преподнес ей червивой,
даже только на первый надкус?
Что за радость — любимых так часто
обижать ни за что ни про что?
Как любимую сделать несчастной —
знают все. Как счастливой — никто.
1981
Метки:
