Что ему Гекуба. Фрагмент
I.
Я выхожу из дому в такой ранний час, что и утром его не назовешь. Не удлинить
день на два-три часа, не встретить его среди шаркающих шагов, когда молча, мрачно
начинают свой цикл сограждане – мне хотелось начать его совсем безлюдной тишью,
помещающейся вне дня и ночи, в получасовой паузе промежутка и преддверия.
Сегодня, седьмого марта 199.. года это замирание Вселенной оказывается отнюдь
не тихим, оно встречает меня незнакомыми звуками и пугающей жестикуляцией
пространства. Календарное весеннее тепло, сразу же дающее о себе знать
порывистым и мягким ветром, вызывает дрожь. Тут я, видимо чтo-то угадал, так как это
ощущение пронизывающего тепла принадлежит незнакомому миру, по иным законам и в
иных измерениях развернутому. Похожие свойства прoявляют трепещущие и звякающие
на изогнутых зондах уличные фонари, не испытывая никакого интереса к моему
присутствию. Другой далекий, непонятного источника звук вызывает образ
отчаявшегося чистильщика, потерявшего рассудок скребуна, взявшегося ободрать с земли
коросту греха, втоптанного прогулками поколений. И больше ни у кого нет, вероятно,
причин заглядывать в этот прогал во времени. Выпасть сюда из череды повторяющихся
событий оказывается легко, но следует ли тут что-то еще предпринять?
Я иду по улице в сторону ритмичных всхрапываний и шагов через сто различаю
впереди человеческую фигуру, движения которой свидетельствуют о совершаемой ею
физической работе. С двадцати шагов я уже ясно вижу, что человек с усилием очищает
скребком тротуар от толстой наледи, и только пол его все еще остается
неразличимым, как и должно быть в случае привидения, которым несомненно является
этот представитель забытой породы дворников. Я схожу на мостовую, чтобы обойти
место его работы, и пожелание доброго утра, чуть было не сорвавшееся с языка,
обостряет чувство внеположности мгновения, моей чужеродности в нем. Я понимаю,
что есть, вероятно, способ пролезть в эту странную реальность, и что не так уж мне
этого хочется. Но чего же ради я взялся тогда ломать течение своей жизни? Все это с тем
же успехом можно было увидеть во сне.
Я возвращаюсь и, остановившись неподалеку от дворника, на еще не очищенном
пространстве, здороваюсь. Он не отвечает, что в какой-то мере соответствует моим
представлениям о происходящем. Риск влипнуть в историю возрастает, но я все же
предлагаю труженику подменить его на некоторое время.
- Уйди, билат, не мешай! - голос, совпавший с очередным недружелюбным толчком
теплого ветра, открывает наконец женскую природу моего собеседника, - Гуляй, гуляй,
пияный морда, билат такой! - недовольное создание замахивается скребком, как
копьем, видимо решив размельчить меня, прежде чем счистить со своей дороги.
Такая переоценка твердости моей природы и крепости ее сцепления с почвой
воодушевляет на сопротивление, и я без запинки выговариваю фразу, принимавшуюся
нами в детстве за жесточайшее ругательство на языке, который, как я предполагаю,
является для моего противника родным:
Тумбаласум, тумбаласум, чичинаузен цыгин…
Ожидание удара прямоугольным лезвием, вырубленным из двуручной пилы, не
оправдывается. Женщина возвращает скребок на землю, опирается о его древко обеими
руками и, спрятав в рукава лицо, плачет. Смысл произнесенных мною слов, видимо,
грязнее черной наледи из городского секрета, а плач, прервавший неженский труд по
очищению мира, принадлежит каким-то образом к тому постылому бытию, котoрое я
вознамерился было временно покинуть.
- Голубушка, а чего мы ругаемся? - говорю я, подойдя ближе, - Прости меня, я не
знаю, что сказал, что это значит. Она поворачивается спиной, медленно уходит, волоча
по земле орудие разрушения и очищения, я догоняю ее, перехватываю скребок, который
она выпускает из рук без сопрoтивления.
- Пойдем, я тебя чаем напою, - продолжаю я, ежась от ветра, от звука собственного
голоса, от веса длинной палки в руке, - Пожалуйста не плачь, я тоже сыром в масле не
катаюсь. Как ты думаешь, почему я вылез ни свет, ни заря? Я же не пьяный, сама видишь.
- Что ты знаешь! Что знаешь... - бормочет женщина, вытирая лицо платком,
который я насильно вложил ей в руку.
- Ничегo не знаю, - соглашаюсь я охотно, - Ты мне объяснишь.
- Как зват?
- Владимир. А тебя?
- Акат.
- Катя, значит. Не обижайся, Катя – хорошее имя. Царица была Екатерина.
- Цариц... Ты тоже хорош, ?киназ?.
Навстречу нам уже движутся первые прохожие. Диковинный промежуток, успевший
наградить меня стычкой, примирением и знакомством, растаял без следа.
Двадцатисемилетняя школьная учительница из Казахстана, обманутая
государственным предложением вернуться на родину в Крым, не получила там
пристанища, отправилась за своей судьбой в Москву и влилась в широкий поток
беженцев, заполнявших столицу, ничем не обеспеченных и никому не нужных.
Руководствуясь какими-то смутными родовыми воспоминаниями, она предложила свои
услуги в качестве дворника и получила недоуменное согласие на работу за сущие
гроши и каморку в конторе домоуправления. Фантазия о вселенском чистильщике была не
так уж далека от истины: отказавшись от попыток осмыслить происходящее вокруг,
махнув рукой на свою жизнь и забыв о завтрашнем дне, она чистит улицы с
самозабвенным ожесточением: ?пуст на мне смотрт, пуст на мне пилуют, грести буду,
пока не свалюс?. Даже после ванны и завтрака Акат отказывается подробнее
изложить свои мытарства. Я не настаиваю, мне знакомо это чувство бессильной ярости.
Уложив ее спать, я сижу в кухне у окна, выходящего на пустырь, где за одиноким пивным
ларьком начинают собираться алкаши, без смущения отправляющие малую нужду,
удовлетворяясь прикрытием с одной из четырех сторон, и думаю, что заботясь о ее
добром имени, не приглашу ее пожить у меня, пока не прояснится будущее, но наверняка
предложу пользоваться ванной, стиральной машиной и прочими удо6ствами
городской квартиры; попытаюсь разузнать что-нибудь о работе по специальности, хотя
трудно представить, где, кроме Казахстана, она могла бы преподавать с таким
своеобразным русским даже свою математику, возвращаться же туда она категорически
не хочет; может быть, смогу уговорить ее рассчитывать на мелкую денежную помощь в
критических ситуациях. Но на самом деле, размышляя обо всем этом, я пытаюсь
решить только один главный вопрос: следует ли пригласить Акат на сегодняшний
спектакль.
* * *
Полностью роман можно читать на сайте World Library (https://www.e-reading.life/bookbyauthor.php?author=1012580)
Я выхожу из дому в такой ранний час, что и утром его не назовешь. Не удлинить
день на два-три часа, не встретить его среди шаркающих шагов, когда молча, мрачно
начинают свой цикл сограждане – мне хотелось начать его совсем безлюдной тишью,
помещающейся вне дня и ночи, в получасовой паузе промежутка и преддверия.
Сегодня, седьмого марта 199.. года это замирание Вселенной оказывается отнюдь
не тихим, оно встречает меня незнакомыми звуками и пугающей жестикуляцией
пространства. Календарное весеннее тепло, сразу же дающее о себе знать
порывистым и мягким ветром, вызывает дрожь. Тут я, видимо чтo-то угадал, так как это
ощущение пронизывающего тепла принадлежит незнакомому миру, по иным законам и в
иных измерениях развернутому. Похожие свойства прoявляют трепещущие и звякающие
на изогнутых зондах уличные фонари, не испытывая никакого интереса к моему
присутствию. Другой далекий, непонятного источника звук вызывает образ
отчаявшегося чистильщика, потерявшего рассудок скребуна, взявшегося ободрать с земли
коросту греха, втоптанного прогулками поколений. И больше ни у кого нет, вероятно,
причин заглядывать в этот прогал во времени. Выпасть сюда из череды повторяющихся
событий оказывается легко, но следует ли тут что-то еще предпринять?
Я иду по улице в сторону ритмичных всхрапываний и шагов через сто различаю
впереди человеческую фигуру, движения которой свидетельствуют о совершаемой ею
физической работе. С двадцати шагов я уже ясно вижу, что человек с усилием очищает
скребком тротуар от толстой наледи, и только пол его все еще остается
неразличимым, как и должно быть в случае привидения, которым несомненно является
этот представитель забытой породы дворников. Я схожу на мостовую, чтобы обойти
место его работы, и пожелание доброго утра, чуть было не сорвавшееся с языка,
обостряет чувство внеположности мгновения, моей чужеродности в нем. Я понимаю,
что есть, вероятно, способ пролезть в эту странную реальность, и что не так уж мне
этого хочется. Но чего же ради я взялся тогда ломать течение своей жизни? Все это с тем
же успехом можно было увидеть во сне.
Я возвращаюсь и, остановившись неподалеку от дворника, на еще не очищенном
пространстве, здороваюсь. Он не отвечает, что в какой-то мере соответствует моим
представлениям о происходящем. Риск влипнуть в историю возрастает, но я все же
предлагаю труженику подменить его на некоторое время.
- Уйди, билат, не мешай! - голос, совпавший с очередным недружелюбным толчком
теплого ветра, открывает наконец женскую природу моего собеседника, - Гуляй, гуляй,
пияный морда, билат такой! - недовольное создание замахивается скребком, как
копьем, видимо решив размельчить меня, прежде чем счистить со своей дороги.
Такая переоценка твердости моей природы и крепости ее сцепления с почвой
воодушевляет на сопротивление, и я без запинки выговариваю фразу, принимавшуюся
нами в детстве за жесточайшее ругательство на языке, который, как я предполагаю,
является для моего противника родным:
Тумбаласум, тумбаласум, чичинаузен цыгин…
Ожидание удара прямоугольным лезвием, вырубленным из двуручной пилы, не
оправдывается. Женщина возвращает скребок на землю, опирается о его древко обеими
руками и, спрятав в рукава лицо, плачет. Смысл произнесенных мною слов, видимо,
грязнее черной наледи из городского секрета, а плач, прервавший неженский труд по
очищению мира, принадлежит каким-то образом к тому постылому бытию, котoрое я
вознамерился было временно покинуть.
- Голубушка, а чего мы ругаемся? - говорю я, подойдя ближе, - Прости меня, я не
знаю, что сказал, что это значит. Она поворачивается спиной, медленно уходит, волоча
по земле орудие разрушения и очищения, я догоняю ее, перехватываю скребок, который
она выпускает из рук без сопрoтивления.
- Пойдем, я тебя чаем напою, - продолжаю я, ежась от ветра, от звука собственного
голоса, от веса длинной палки в руке, - Пожалуйста не плачь, я тоже сыром в масле не
катаюсь. Как ты думаешь, почему я вылез ни свет, ни заря? Я же не пьяный, сама видишь.
- Что ты знаешь! Что знаешь... - бормочет женщина, вытирая лицо платком,
который я насильно вложил ей в руку.
- Ничегo не знаю, - соглашаюсь я охотно, - Ты мне объяснишь.
- Как зват?
- Владимир. А тебя?
- Акат.
- Катя, значит. Не обижайся, Катя – хорошее имя. Царица была Екатерина.
- Цариц... Ты тоже хорош, ?киназ?.
Навстречу нам уже движутся первые прохожие. Диковинный промежуток, успевший
наградить меня стычкой, примирением и знакомством, растаял без следа.
Двадцатисемилетняя школьная учительница из Казахстана, обманутая
государственным предложением вернуться на родину в Крым, не получила там
пристанища, отправилась за своей судьбой в Москву и влилась в широкий поток
беженцев, заполнявших столицу, ничем не обеспеченных и никому не нужных.
Руководствуясь какими-то смутными родовыми воспоминаниями, она предложила свои
услуги в качестве дворника и получила недоуменное согласие на работу за сущие
гроши и каморку в конторе домоуправления. Фантазия о вселенском чистильщике была не
так уж далека от истины: отказавшись от попыток осмыслить происходящее вокруг,
махнув рукой на свою жизнь и забыв о завтрашнем дне, она чистит улицы с
самозабвенным ожесточением: ?пуст на мне смотрт, пуст на мне пилуют, грести буду,
пока не свалюс?. Даже после ванны и завтрака Акат отказывается подробнее
изложить свои мытарства. Я не настаиваю, мне знакомо это чувство бессильной ярости.
Уложив ее спать, я сижу в кухне у окна, выходящего на пустырь, где за одиноким пивным
ларьком начинают собираться алкаши, без смущения отправляющие малую нужду,
удовлетворяясь прикрытием с одной из четырех сторон, и думаю, что заботясь о ее
добром имени, не приглашу ее пожить у меня, пока не прояснится будущее, но наверняка
предложу пользоваться ванной, стиральной машиной и прочими удо6ствами
городской квартиры; попытаюсь разузнать что-нибудь о работе по специальности, хотя
трудно представить, где, кроме Казахстана, она могла бы преподавать с таким
своеобразным русским даже свою математику, возвращаться же туда она категорически
не хочет; может быть, смогу уговорить ее рассчитывать на мелкую денежную помощь в
критических ситуациях. Но на самом деле, размышляя обо всем этом, я пытаюсь
решить только один главный вопрос: следует ли пригласить Акат на сегодняшний
спектакль.
* * *
Полностью роман можно читать на сайте World Library (https://www.e-reading.life/bookbyauthor.php?author=1012580)
Метки:
