молитва-88
BERNI PARKER И ЕЁ ВЕСЁЛЫЕ ДАМОЧКИ.
*******************
МОЛИТВА
А что нам снег! Припадут к молитве\ Колокола на высокой башне.\ Прощай же, осень, уйди с улыбкой.\ Утешились души наши. Сергей Савицкий 1989 БАРДЫ РУ Хайрэ!
Без сна, без мыслей, без молитв\ я на одре, где всё болит, взираю, словно гнойный Иов,\ на мирозданья алфавит,\ но не могу, как некий Пригов,\ играть с ним безмятежно, ибо\ я - на одре, где всё болит. Николай Байтов 2000 НЕСКОНЧАЕМЫЕ СЕТОВАНИЯ
Боюсь, что поздно. Нужною молитвой\ святого мученика я не тщусь тревожить,\ но кажется, что этот выстрел подлый\ меня сквозь время – всё-таки настиг. Наколай Беляев ?День и ночь? 2006, №3-4 ПАМЯТИ АРХИЕРЕЯ АВГУСТИНА (Александра Александровича Беляева)
Была слаба моя молитва,\ слепа была моя вина.\ Ты памятник себе воздвигла.\ К его подножью привела\ меня чуть видная тропинка. Николай Байтов 2000 НЕСКОНЧАЕМЫЕ СЕТОВАНИЯ
Быстрей молись – чтобы молитв Друг к другу липли кирпичи, Сплошь, чтобы не было зазора, Не уставай днем и в ночи. Чтоб вырастал большой собор Без окон и дверей. Ни щели. Чуть замолчишь – внутри уж вор, Нечистые скользнуть успели. Елена Шварц Труды и дни Лавинии монахини из ордена Обрезания Сердца \ (От Рождества до Пасхи)
Вечернюю молитву сотворя, \ забылся я, храним ее лампадой, \ овеяна вечернею прохладой\ она померкла, кротко, как заря; Эллис Из сборника “Stigmata” ВОЗМЕЗДИЕ
Возврати Молитвенник ему, чтоб в час невзгоды\ Был под рукой; моих грехов к тому же\ Не знает он и потому не может\ Решать, какие мне нужны молитвы.\ Пока еще светло, пусть молит Бога,\ Чтоб слух мой преклонил к его моленьям.\ Так наглецу скажи. Ступай. Уильям Шекспир. Перевод Владимира Лихачева 1903 ЭДУАРД III
Вот и ты пришел помолиться,\ Я, как мать, стою над тобой,\ посмотри на Меня, Я - Царица,\ потому, что была рабой! Эллис Из сборника “Арго” 1905-1913 ПЕРЕД МАДОННОЙ ЧИМАБУЭ
ЮРИЙ ВЕРХОВСКИЙ (1878-1956)
ДВА КРЕСТА
Когда-то был рекою наш ручей.
Смотри, как берега его широко
Раздвинулись: один уходит вдаль
Обширною, пологою долиной;
Вон нива, вся струистая, пространно
На нем переливается волнами
Под легким ветром; вон луга светлеют
И улыбаются на солнце, влажно
И сочно зелены; а там – деревня
Курится светлыми столбами дыма
На светлом небе и блестит оконцем,
Темнея гнездами дворов, избушек
И огородов пестрых и звуча
Чуть слышно звуками привычной жизни.
Другой же берег, правый, всходит круто
К суровому темнеющему бору,
Что как-то жестко вырезал свои
Немногие отдельные вершины
По-над черно-зеленою стеной
Немыми знаками на бледном небе;
Внизу опушкой видная дорожка
Теряется в бору; и, заглушен
Столетним мягким шумом – слышишь? – звон.
И, отвечая предвечерним звукам
Невнятным говором, но умиренным,
В песчано-каменистом ложе, с камня
На камень тихо прядает ручей,
Прозрачный и холодный, беспокойный,
Но светлый. Там же, где из бора вплоть
К нему дорожка подошла, а против
Тропинка из деревни, – там струе
Подставлен деревянный желобок
И, сужена, она с особой силой
Прозрачною хрустальною дугой
В кипенье пены звучно ниспадает
И хлопья белого цветенья мчит,
И поглощает, и, опять прозрачна,
По камням и песку спокойно вьется.
Порою из деревни с коромыслом
И парой ведер девушки сюда
Бегут, переговариваясь звонко,
И осторожно, медленно обратно
Идут, чуть ношу светлую колебля
Плечами сильными. Порою жница
Усталая сойдет кувшин наполнить.
Звучащий под упругою струей –
И к ней устами быстрыми приникнет.
А то в полдневный зной придет пастушка
Склониться и студеною водою
Вдруг шею, плени, и лицо, и грудь
Так весело и жадно освежить
И убежать к недальнему, в истоме
Жующему, медлительному стаду.
Но и с крутого берега порой
Из бора строгого неспешно сходят
Крутой протоптанной дорожкой жены,
Безмолвные иль с тихими словами,
В одеждах черных и с поникшим взором.
Не раз бывали встречи водоносиц
Тут – резвых, шумных, ярких, там – спокойных
И строгих. Тотчас тихий разговор
Приветным становился, и простым,
И сдержанным. Вот после мирной ночи
За лесом заалело. Ярче. Первый
Так бодро, остро резкий брызнул луч
И алый край слепительного солнца
Торжественно и медленно поплыл
Над смутно темными зубцами елей.
Туман заколыхался и пополз
Над просиявшею водой, белея
Всё реже, тоньше. Тихо у воды
Сидит черница, опустив на землю
Кувшин тяжелый. За ручьем, напротив
К воде падущей девушка поникла –
Руками под упругую струю –
Склонив лицо румяное и плечи.
Глядит черница на нее: ?Послушай,
Скажи, сестра, что это у тебя
Два крестика на шее – кипарисный
И золотой?? – ?А ты пришла мне тайну
Свою поведать?? – ?О, давно хочу –
И не могу. Или могу? Да, слушай.
Никто не знает. Я его люблю.
Он был моим. Он умер. Я одна.
Мне жизни нет. Вот всё – как на духу?. —
?Так, я давно узнала по тазам –
Тебя сюда в обитель привела
Печаль сердечная – твой тяжкий крест?.
?Ну, а твои два крестика?? – ?Что делать!
Хоть ты меня спросила так нежданно,
Уж расскажу и я тебе, сестрица,
Мою житейскую простую повесть.
И я любила, а была ль любима –
Не ведаю. Так говорил мне, правда,
Прекрасный мой жених. Но вдруг уехал,
Мне только крестик золотой оставил –
Вот этот, маленький. С себя позволил
Он снять его?. – ?Забыв тебя?? – ?Да, правда,
Жизнь бурною волной его помчала –
И я его жалею. Он так молод?.
– ?А ты не молода? Иль ждать его
Еще ты долго будешь? Не придет?.
– ?Да, не придет, я знаю. Но молиться
О нем могу. У Бога жизни легкой
Прошу ему – и верю, Бог услышит.
И мне легко. Всё помню я, что крестик
Его на мне. Что делать? Надо жить.
Старухе матери во мне опора.
Вот и сейчас родная ждет меня –
И с внучками. Прости. Вот зазвонили
В обители. Спеши. И я в обитель
Приду когда-нибудь?. – ?Тебе легко?. –
И медленно пошла одна лесною
Дорожкою на благовест недальный –
И темный бор блистал на солнце, влажный,
Прохладный, нежился с приветным шумом;
И полем не спеша пошла другая
Росистою тропинкою в траве
С игрою радужной несчетных капель,
Не расплескать стараясь полных ведер,
К родной деревне, издали звучащей
Живыми звуками привычной жизни,
По-утреннему милыми. А солнце
Уж поднялось горячее и землю
Широкую лобзает ровным светом.
БОРИС НАРЦИССОВ (1905-1982)
ТРИПТИХ
Вечер
Закат был кровь. Закат был пламя.
И ветер леденил, как смерть.
Как купол в подожженном храме,
Была пылающая твердь.
Но неизбежное свершалось:
Закат покорно истекал.
И обреченная усталость
Гасила тлеющий раскал.
И засинели облака,
Ложась тенями убиенных.
И тьмы тяжелая рука
Сдвигала давящие стены.
Ночь
Мы, точно травы при дороге,
Бессильно полегли во прах.
Но только б жить!.. И нас, убогих,
Повел вперед звериный страх.
Чернела ночь. Ни зги. Ни крова.
Мы ощупью во тьме брели:
Рабы, влачившие оковы
В пыли истоптанной земли.
Неправый судия судил
И веселился о мученьях.
А если петел нам гласил, –
То знаменуя отреченья.
Рассвет
Еще не свет, но призрак света
Сереет по полям пустым.
И ветер ночи без ответа
Взывая, шевелит кусты.
И тишина для спящих духом
Еще, как ночью, глубока.
Но слушай обостренным слухом,
Как на коленях облака,
Привстав по краю небосвода,
Друг другу тихо говорят:
?Молите Бога – да сгорят
Достойные в огне восхода…?
ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ (1913–1972) БП
ПЕРЕВОДЫ С ТАТАРСКОГО
Сибгат Хаким
375. ДРУГ ГАРАФИ
Почти что год, как он покинул дом,
уехал из родимой стороны,
но до сих пор, скитаясь по тылам,
еще не нюхал истинной войны.
Я с ним солдатским опытом делюсь —
ох, нелегко он доставался мне:
война на праздник не похожа ведь
и всякое бывает на войне.
?Как хорошо, что я теперь с тобой?, —
услышал я его глубокий вздох.
Он торопливо просит: ?Объясни,
как ты себя от смерти уберег?.
?Сперва прилежно каску я таскал —
и в жаркую погоду и в мороз.
Спасибо, что какой-то весельчак
ее забросил лихо под откос.
Я много верст с винтовкой прошагал,
узнал войну не по страницам книг
и видел столько крови и смертей,
что удивляться этому отвык.
Как выжил я? Не знаю, право, сам:
быть может, мой черед не наступил.
Но до сих пор ни бога, ни горздрав
я о спасенье жизни не молил.
Почетна смерть на поле боевом —
рази врага и умереть не трусь!
Но от тебя мне не к чему скрывать,
что плена я действительно боюсь.
Откуда знать, что будет впереди?
Ведь я тебе еще не рассказал,
что прошлым летом, потеряв своих,
я окруженья чудом избежал.
Вокруг меня сгустилась темнота,
последний луч безжалостно погас.
Подумал я, что он уже настал,
мой смертный срок и мой последний час.
Друг Гарафи, кто спас меня в ту ночь?
Я и теперь не приложу ума:
настойчивость, счастливая судьба
или, быть может, родина сама…?
<1957>
ЭМИЛИ ДИКИНСОН Из сб. ?Поэзия США?
? Перевод В. Маркова
?Я для каждой мысли нашла слова…?
Я для каждой мысли нашла слова —
Но Одна ускользает из рук —
Поддаться не хочет мне —
Словно мелом черчу Солнца круг
Для племен — взращенных во Тьме.
А как начала бы ваша рука?
Разве Полдень пересказать лазуритом
Или кармином Закат?
?Я не могу быть с тобой…?
Я не могу быть с тобой —
Ведь это — Жизнь —
А с нашей — кончено все —
За шкафом лежит.
Ризничий в темный чулан
Убрал под запор
Нашу Жизнь — словно чашку —
Брошенный фарфор.
Хозяйке нужен другой —
Новомодный севр —
Старый в трещинах весь —
Хрупкий товар.
Я не могу — быть с Тобой —
Даже в смертный миг.
Надо ждать — чтоб закрыть мне глаза.
Ты — не смог.
А я — мне стоять и смотреть —
Как стынешь Ты —
Без права на вдовью часть
Морозной тьмы?
Я с тобой не могу воспарить —
Потому что Твой лик
Затмил бы самого Иисуса —
Чужестранен и дик
Для моих доморощенных глаз.
Что мне райский чертог?
Ты бы поодаль в нем сиял
Чуть ближе — чем бог.
Они б нас судили — но как?
Ты служил небесам —
Или пытался верно служить —
Я — нет — знаешь сам.
Ты насытил зренье мое.
Я не искала — зачем? —
Это скаредное совершенство —
Именуемое Эдем.
Если небо осудит Тебя —
Это и мне приговор —
Хотя бы имя мое
Славил ангельский хор.
А если ты будешь спасен —
Но меня удалят
Туда — где Тебя нет —
Вот он — худший ад!
Так будем встречаться — врозь —
Ты там — я здесь.
Чуть притворена дверь:
Море — молитва — молчанье —
И эта белая снедь —
Отчаянье.
** *
НЕВА 1’2020
Лиана ШАХВЕРДЯН
Сухая женщина с розовыми волосами надеется на оттепель после революции: талые воды гор оросят ее бесплодную горизонталь — спасут от безводья...
Рыхлый мужчина в голубых джинсах надеется на оттепель после революции: талые воды гор сметут вертикаль предков, осуждающих безволие...
Платья-кружева последнего снега — романтика не отведут
глаза от весеннего таяния: вера — не надежда на оттепель...
Тело и Дух — едины — цветут сады в Воскресение — пересечение вертикали-горизонтали...
Богоматерь молится о спасении...
Ян БРУШТЕЙН Воробьиное слово
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2015
Ерофей Павлович
Сбежать бы туда, где снег опаловый,
Где сосны такого роста, что голову держи,
Там станция есть, Ерофей Павлович,
Высокое небо, низкие этажи.
Мимо, мимо, на Амур везли меня,
А потом — обратно, хорошо что головой вперёд.
Три дня здесь стояли — забита линия,
И любопытствовал местный народ:
Что за вагон, гудящий стонами,
И, хотя нам не велели высовываться из окон,
Понесли пирожки — корзинами, молоко — бидонами,
А то и самогон, замаскированный рюкзаком.
Санитарка Полинька, с округлой речью,
С маленькой намозоленной рукой,
Говорила мне: ?Пей молоко, еврейчик,
Поправляйся, а то ведь совсем никакой..?
А я мычал, не справляясь со словом,
Я нащупывал его онемевшим языком,
Я хотел ей сказать много такого,
С чем ещё и не был толком знаком.
В мешковатом халате тоненькая фигурка…
Вот и дёрнулся поезд, и все дела.
Под мостом бормотала блатная река Урка,
Что-то по фене, молилась или кляла.
НЕВА 1’2020
Лиана ШАХВЕРДЯН
Смотреть,
как горит Нотр-Дам де Пари...
Не смотреть,
как горит Нотр-Дам де Пари...
Не перебирать в скукоженной памяти святые писания, предвещающие закат-ад; не раскладывать по полкам знаки — длинные хвосты-языки... Так химеры, обмотавшись в шпик, в силе — скинуть Христо-Вертикаль!
И не для глаз слезы пригвожденных горожан — на плахе,
в молитвенном экстазе.
Вера — Воля!
Черная сажа-порча-парча — лучезарным дождем витражей!
Стены, что строились на века, — не дотла!
И Пресвятая Матерь на Небесах — всегда!
простит, утешит...
Париж!
** *
Юлия Друнина Стихи о войне
В сорок первом
Мы лежали и смерти ждали —
Не люблю я равнин с тех пор…
Заслужили свои медали
Те, кто били по нам в упор, —
Били с ?мессеров?, как в мишени.
До сих пор меня мучит сон:
Каруселью заходят звенья
На беспомощный батальон.
От отчаянья мы палили
(Все же легче, чем так лежать)
По кабинам, в кресты на крыльях,
Просто в господа бога мать.
Было летнее небо чисто,
В ржи запутались васильки…
И молились мы, атеисты,
Чтоб нагрянули ястребки.
Отрешенным был взгляд комбата,
Он, прищурясь, смотрел вперед.
Может, видел он сорок пятый
Сквозь пожары твои,
Проклятый,
Дорогой —
Сорок первый год…
1970
Юлия Друнина Стихи о войне
?На носилках, около сарая…?
На носилках, около сарая,
На краю отбитого села,
Санитарка шепчет, умирая:
— Я еще, ребята, не жила…
И бойцы вокруг нее толпятся
И не могут ей в глаза смотреть:
Восемнадцать — это восемнадцать,
Но ко всем неумолима смерть…
Через много лет в глазах любимой,
Что в его глаза устремлены,
Отблеск зарев, колыханье дыма
Вдруг увидит ветеран войны.
Вздрогнет он и отойдет к окошку,
Закурить пытаясь на ходу.
Подожди его, жена, немножко —
В сорок первом он сейчас году.
Там, где возле черного сарая,
На краю отбитого села,
Девочка лепечет, умирая:
— Я еще, ребята, не жила…
1974
Блок, возможно как никто другой, пребывал мысленно в местах ?несказ?нных?, в тех, которые породили поэтическое понятие сада, и он, символист, не пользовался, так сказать, суррогатами эдемского сада, не нуждался в огороженных участках природы, временно предоставляющих городским жителям внутреннюю (?тайную?) свободу, — она всегда была при нем. Пожалуй, для него символическое слово ?сад? замещалось словом ?даль?. Но еще, возможно, дело в том, что Блока постоянно сопровождала тревога, от которой он и не пытался избавиться. ?Помнишь ли город тревожный, / Синюю дымку вдали?? Предчувствия роковых перемен слишком занимали его душу, ему было не до садов в буквальном, не метафорическом смысле этого слова. Садами он проходил, погруженный в свои невеселые, пророческие мысли. А в прогулках предпочитал пустыри и окраинные районы города, где его муза находила себе пищу. ?Среди канав гуляют с дамами / Испытанные остряки?. Среди канав! В сад он смотрел извне.
Что сказать о символистах? У Сологуба сад появляется в стихах, которые кажутся нам жалким подражаньем Фету: ?Какая тишина! Какою ленью дышит / Дремотный сад! / Какою радостью беспечной пышет / Его закат!? Далее следуют еще семь строф с той же ритмикой, такими же бедными рифмами и банальными мыслями, как в первой строфе. Есть еще один сад, в стихотворении ?Качели?: ?Под кровлей ветхой гнулась хата / И тенью сад приосенила?, — что несколько напоминает Анненского, но ни в какое сравнение с ним не идет. Садов у Сологуба нет, есть затертая метафора: ?Мечты цветут, — / Но скоро сад их яркий вянет?. И т. п. О Мережковском можно сказать примерно то же самое. Сад как таковой у него отсутствует, даже в петербургской поэме ?Смерть?, в которой мелькают петербургские реалии (Нева, Фонтанка, Невский и Литейный, Крестовский и Елагин), слово ?сад? ни разу не появляется. ?Таинственные дубровы?, ?золотые нивы? и дали… а сада нет.
Что касается Брюсова, то он — прошу прощения за напрашивающееся сравнение — бежал от садов, как черт от ладана. Конечно, слова ?сад? ему избежать не удалось, но в основном потому, что оно рифмуется со словами ?ад? и ?яд?. Однажды ему пришлось (в сатирической поэме ?Замкнутые?) описывать ?…парк, развесистый и старый, / С руиной замка в глубине. / Туда под вечер приходили пары — / ?Я вас люблю“ промолвить при луне?. Сам парк, видимо, нравился поэту: ?Кругом покой аллей был радостен и тих?, но в следующем стихе говорится: ?Но в этой тишине я был чужой и лишний?. (Возможно, ему недоставало пары). С садами у Брюсова были сложные отношения и тогда, когда условия ему благоприятствовали: ?И ты вошла в неумолимый сад?. Какой-какой? Неумолимый? Из контекста стихо-творения (?Предчувствие?) никак нельзя понять, чего хотел поэт от сада,
о чем его молил. ЕЛЕНА НЕВЗГЛЯДОВА Сады в русской поэзии
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2013
*******************
МОЛИТВА
А что нам снег! Припадут к молитве\ Колокола на высокой башне.\ Прощай же, осень, уйди с улыбкой.\ Утешились души наши. Сергей Савицкий 1989 БАРДЫ РУ Хайрэ!
Без сна, без мыслей, без молитв\ я на одре, где всё болит, взираю, словно гнойный Иов,\ на мирозданья алфавит,\ но не могу, как некий Пригов,\ играть с ним безмятежно, ибо\ я - на одре, где всё болит. Николай Байтов 2000 НЕСКОНЧАЕМЫЕ СЕТОВАНИЯ
Боюсь, что поздно. Нужною молитвой\ святого мученика я не тщусь тревожить,\ но кажется, что этот выстрел подлый\ меня сквозь время – всё-таки настиг. Наколай Беляев ?День и ночь? 2006, №3-4 ПАМЯТИ АРХИЕРЕЯ АВГУСТИНА (Александра Александровича Беляева)
Была слаба моя молитва,\ слепа была моя вина.\ Ты памятник себе воздвигла.\ К его подножью привела\ меня чуть видная тропинка. Николай Байтов 2000 НЕСКОНЧАЕМЫЕ СЕТОВАНИЯ
Быстрей молись – чтобы молитв Друг к другу липли кирпичи, Сплошь, чтобы не было зазора, Не уставай днем и в ночи. Чтоб вырастал большой собор Без окон и дверей. Ни щели. Чуть замолчишь – внутри уж вор, Нечистые скользнуть успели. Елена Шварц Труды и дни Лавинии монахини из ордена Обрезания Сердца \ (От Рождества до Пасхи)
Вечернюю молитву сотворя, \ забылся я, храним ее лампадой, \ овеяна вечернею прохладой\ она померкла, кротко, как заря; Эллис Из сборника “Stigmata” ВОЗМЕЗДИЕ
Возврати Молитвенник ему, чтоб в час невзгоды\ Был под рукой; моих грехов к тому же\ Не знает он и потому не может\ Решать, какие мне нужны молитвы.\ Пока еще светло, пусть молит Бога,\ Чтоб слух мой преклонил к его моленьям.\ Так наглецу скажи. Ступай. Уильям Шекспир. Перевод Владимира Лихачева 1903 ЭДУАРД III
Вот и ты пришел помолиться,\ Я, как мать, стою над тобой,\ посмотри на Меня, Я - Царица,\ потому, что была рабой! Эллис Из сборника “Арго” 1905-1913 ПЕРЕД МАДОННОЙ ЧИМАБУЭ
ЮРИЙ ВЕРХОВСКИЙ (1878-1956)
ДВА КРЕСТА
Когда-то был рекою наш ручей.
Смотри, как берега его широко
Раздвинулись: один уходит вдаль
Обширною, пологою долиной;
Вон нива, вся струистая, пространно
На нем переливается волнами
Под легким ветром; вон луга светлеют
И улыбаются на солнце, влажно
И сочно зелены; а там – деревня
Курится светлыми столбами дыма
На светлом небе и блестит оконцем,
Темнея гнездами дворов, избушек
И огородов пестрых и звуча
Чуть слышно звуками привычной жизни.
Другой же берег, правый, всходит круто
К суровому темнеющему бору,
Что как-то жестко вырезал свои
Немногие отдельные вершины
По-над черно-зеленою стеной
Немыми знаками на бледном небе;
Внизу опушкой видная дорожка
Теряется в бору; и, заглушен
Столетним мягким шумом – слышишь? – звон.
И, отвечая предвечерним звукам
Невнятным говором, но умиренным,
В песчано-каменистом ложе, с камня
На камень тихо прядает ручей,
Прозрачный и холодный, беспокойный,
Но светлый. Там же, где из бора вплоть
К нему дорожка подошла, а против
Тропинка из деревни, – там струе
Подставлен деревянный желобок
И, сужена, она с особой силой
Прозрачною хрустальною дугой
В кипенье пены звучно ниспадает
И хлопья белого цветенья мчит,
И поглощает, и, опять прозрачна,
По камням и песку спокойно вьется.
Порою из деревни с коромыслом
И парой ведер девушки сюда
Бегут, переговариваясь звонко,
И осторожно, медленно обратно
Идут, чуть ношу светлую колебля
Плечами сильными. Порою жница
Усталая сойдет кувшин наполнить.
Звучащий под упругою струей –
И к ней устами быстрыми приникнет.
А то в полдневный зной придет пастушка
Склониться и студеною водою
Вдруг шею, плени, и лицо, и грудь
Так весело и жадно освежить
И убежать к недальнему, в истоме
Жующему, медлительному стаду.
Но и с крутого берега порой
Из бора строгого неспешно сходят
Крутой протоптанной дорожкой жены,
Безмолвные иль с тихими словами,
В одеждах черных и с поникшим взором.
Не раз бывали встречи водоносиц
Тут – резвых, шумных, ярких, там – спокойных
И строгих. Тотчас тихий разговор
Приветным становился, и простым,
И сдержанным. Вот после мирной ночи
За лесом заалело. Ярче. Первый
Так бодро, остро резкий брызнул луч
И алый край слепительного солнца
Торжественно и медленно поплыл
Над смутно темными зубцами елей.
Туман заколыхался и пополз
Над просиявшею водой, белея
Всё реже, тоньше. Тихо у воды
Сидит черница, опустив на землю
Кувшин тяжелый. За ручьем, напротив
К воде падущей девушка поникла –
Руками под упругую струю –
Склонив лицо румяное и плечи.
Глядит черница на нее: ?Послушай,
Скажи, сестра, что это у тебя
Два крестика на шее – кипарисный
И золотой?? – ?А ты пришла мне тайну
Свою поведать?? – ?О, давно хочу –
И не могу. Или могу? Да, слушай.
Никто не знает. Я его люблю.
Он был моим. Он умер. Я одна.
Мне жизни нет. Вот всё – как на духу?. —
?Так, я давно узнала по тазам –
Тебя сюда в обитель привела
Печаль сердечная – твой тяжкий крест?.
?Ну, а твои два крестика?? – ?Что делать!
Хоть ты меня спросила так нежданно,
Уж расскажу и я тебе, сестрица,
Мою житейскую простую повесть.
И я любила, а была ль любима –
Не ведаю. Так говорил мне, правда,
Прекрасный мой жених. Но вдруг уехал,
Мне только крестик золотой оставил –
Вот этот, маленький. С себя позволил
Он снять его?. – ?Забыв тебя?? – ?Да, правда,
Жизнь бурною волной его помчала –
И я его жалею. Он так молод?.
– ?А ты не молода? Иль ждать его
Еще ты долго будешь? Не придет?.
– ?Да, не придет, я знаю. Но молиться
О нем могу. У Бога жизни легкой
Прошу ему – и верю, Бог услышит.
И мне легко. Всё помню я, что крестик
Его на мне. Что делать? Надо жить.
Старухе матери во мне опора.
Вот и сейчас родная ждет меня –
И с внучками. Прости. Вот зазвонили
В обители. Спеши. И я в обитель
Приду когда-нибудь?. – ?Тебе легко?. –
И медленно пошла одна лесною
Дорожкою на благовест недальный –
И темный бор блистал на солнце, влажный,
Прохладный, нежился с приветным шумом;
И полем не спеша пошла другая
Росистою тропинкою в траве
С игрою радужной несчетных капель,
Не расплескать стараясь полных ведер,
К родной деревне, издали звучащей
Живыми звуками привычной жизни,
По-утреннему милыми. А солнце
Уж поднялось горячее и землю
Широкую лобзает ровным светом.
БОРИС НАРЦИССОВ (1905-1982)
ТРИПТИХ
Вечер
Закат был кровь. Закат был пламя.
И ветер леденил, как смерть.
Как купол в подожженном храме,
Была пылающая твердь.
Но неизбежное свершалось:
Закат покорно истекал.
И обреченная усталость
Гасила тлеющий раскал.
И засинели облака,
Ложась тенями убиенных.
И тьмы тяжелая рука
Сдвигала давящие стены.
Ночь
Мы, точно травы при дороге,
Бессильно полегли во прах.
Но только б жить!.. И нас, убогих,
Повел вперед звериный страх.
Чернела ночь. Ни зги. Ни крова.
Мы ощупью во тьме брели:
Рабы, влачившие оковы
В пыли истоптанной земли.
Неправый судия судил
И веселился о мученьях.
А если петел нам гласил, –
То знаменуя отреченья.
Рассвет
Еще не свет, но призрак света
Сереет по полям пустым.
И ветер ночи без ответа
Взывая, шевелит кусты.
И тишина для спящих духом
Еще, как ночью, глубока.
Но слушай обостренным слухом,
Как на коленях облака,
Привстав по краю небосвода,
Друг другу тихо говорят:
?Молите Бога – да сгорят
Достойные в огне восхода…?
ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ (1913–1972) БП
ПЕРЕВОДЫ С ТАТАРСКОГО
Сибгат Хаким
375. ДРУГ ГАРАФИ
Почти что год, как он покинул дом,
уехал из родимой стороны,
но до сих пор, скитаясь по тылам,
еще не нюхал истинной войны.
Я с ним солдатским опытом делюсь —
ох, нелегко он доставался мне:
война на праздник не похожа ведь
и всякое бывает на войне.
?Как хорошо, что я теперь с тобой?, —
услышал я его глубокий вздох.
Он торопливо просит: ?Объясни,
как ты себя от смерти уберег?.
?Сперва прилежно каску я таскал —
и в жаркую погоду и в мороз.
Спасибо, что какой-то весельчак
ее забросил лихо под откос.
Я много верст с винтовкой прошагал,
узнал войну не по страницам книг
и видел столько крови и смертей,
что удивляться этому отвык.
Как выжил я? Не знаю, право, сам:
быть может, мой черед не наступил.
Но до сих пор ни бога, ни горздрав
я о спасенье жизни не молил.
Почетна смерть на поле боевом —
рази врага и умереть не трусь!
Но от тебя мне не к чему скрывать,
что плена я действительно боюсь.
Откуда знать, что будет впереди?
Ведь я тебе еще не рассказал,
что прошлым летом, потеряв своих,
я окруженья чудом избежал.
Вокруг меня сгустилась темнота,
последний луч безжалостно погас.
Подумал я, что он уже настал,
мой смертный срок и мой последний час.
Друг Гарафи, кто спас меня в ту ночь?
Я и теперь не приложу ума:
настойчивость, счастливая судьба
или, быть может, родина сама…?
<1957>
ЭМИЛИ ДИКИНСОН Из сб. ?Поэзия США?
? Перевод В. Маркова
?Я для каждой мысли нашла слова…?
Я для каждой мысли нашла слова —
Но Одна ускользает из рук —
Поддаться не хочет мне —
Словно мелом черчу Солнца круг
Для племен — взращенных во Тьме.
А как начала бы ваша рука?
Разве Полдень пересказать лазуритом
Или кармином Закат?
?Я не могу быть с тобой…?
Я не могу быть с тобой —
Ведь это — Жизнь —
А с нашей — кончено все —
За шкафом лежит.
Ризничий в темный чулан
Убрал под запор
Нашу Жизнь — словно чашку —
Брошенный фарфор.
Хозяйке нужен другой —
Новомодный севр —
Старый в трещинах весь —
Хрупкий товар.
Я не могу — быть с Тобой —
Даже в смертный миг.
Надо ждать — чтоб закрыть мне глаза.
Ты — не смог.
А я — мне стоять и смотреть —
Как стынешь Ты —
Без права на вдовью часть
Морозной тьмы?
Я с тобой не могу воспарить —
Потому что Твой лик
Затмил бы самого Иисуса —
Чужестранен и дик
Для моих доморощенных глаз.
Что мне райский чертог?
Ты бы поодаль в нем сиял
Чуть ближе — чем бог.
Они б нас судили — но как?
Ты служил небесам —
Или пытался верно служить —
Я — нет — знаешь сам.
Ты насытил зренье мое.
Я не искала — зачем? —
Это скаредное совершенство —
Именуемое Эдем.
Если небо осудит Тебя —
Это и мне приговор —
Хотя бы имя мое
Славил ангельский хор.
А если ты будешь спасен —
Но меня удалят
Туда — где Тебя нет —
Вот он — худший ад!
Так будем встречаться — врозь —
Ты там — я здесь.
Чуть притворена дверь:
Море — молитва — молчанье —
И эта белая снедь —
Отчаянье.
** *
НЕВА 1’2020
Лиана ШАХВЕРДЯН
Сухая женщина с розовыми волосами надеется на оттепель после революции: талые воды гор оросят ее бесплодную горизонталь — спасут от безводья...
Рыхлый мужчина в голубых джинсах надеется на оттепель после революции: талые воды гор сметут вертикаль предков, осуждающих безволие...
Платья-кружева последнего снега — романтика не отведут
глаза от весеннего таяния: вера — не надежда на оттепель...
Тело и Дух — едины — цветут сады в Воскресение — пересечение вертикали-горизонтали...
Богоматерь молится о спасении...
Ян БРУШТЕЙН Воробьиное слово
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2015
Ерофей Павлович
Сбежать бы туда, где снег опаловый,
Где сосны такого роста, что голову держи,
Там станция есть, Ерофей Павлович,
Высокое небо, низкие этажи.
Мимо, мимо, на Амур везли меня,
А потом — обратно, хорошо что головой вперёд.
Три дня здесь стояли — забита линия,
И любопытствовал местный народ:
Что за вагон, гудящий стонами,
И, хотя нам не велели высовываться из окон,
Понесли пирожки — корзинами, молоко — бидонами,
А то и самогон, замаскированный рюкзаком.
Санитарка Полинька, с округлой речью,
С маленькой намозоленной рукой,
Говорила мне: ?Пей молоко, еврейчик,
Поправляйся, а то ведь совсем никакой..?
А я мычал, не справляясь со словом,
Я нащупывал его онемевшим языком,
Я хотел ей сказать много такого,
С чем ещё и не был толком знаком.
В мешковатом халате тоненькая фигурка…
Вот и дёрнулся поезд, и все дела.
Под мостом бормотала блатная река Урка,
Что-то по фене, молилась или кляла.
НЕВА 1’2020
Лиана ШАХВЕРДЯН
Смотреть,
как горит Нотр-Дам де Пари...
Не смотреть,
как горит Нотр-Дам де Пари...
Не перебирать в скукоженной памяти святые писания, предвещающие закат-ад; не раскладывать по полкам знаки — длинные хвосты-языки... Так химеры, обмотавшись в шпик, в силе — скинуть Христо-Вертикаль!
И не для глаз слезы пригвожденных горожан — на плахе,
в молитвенном экстазе.
Вера — Воля!
Черная сажа-порча-парча — лучезарным дождем витражей!
Стены, что строились на века, — не дотла!
И Пресвятая Матерь на Небесах — всегда!
простит, утешит...
Париж!
** *
Юлия Друнина Стихи о войне
В сорок первом
Мы лежали и смерти ждали —
Не люблю я равнин с тех пор…
Заслужили свои медали
Те, кто били по нам в упор, —
Били с ?мессеров?, как в мишени.
До сих пор меня мучит сон:
Каруселью заходят звенья
На беспомощный батальон.
От отчаянья мы палили
(Все же легче, чем так лежать)
По кабинам, в кресты на крыльях,
Просто в господа бога мать.
Было летнее небо чисто,
В ржи запутались васильки…
И молились мы, атеисты,
Чтоб нагрянули ястребки.
Отрешенным был взгляд комбата,
Он, прищурясь, смотрел вперед.
Может, видел он сорок пятый
Сквозь пожары твои,
Проклятый,
Дорогой —
Сорок первый год…
1970
Юлия Друнина Стихи о войне
?На носилках, около сарая…?
На носилках, около сарая,
На краю отбитого села,
Санитарка шепчет, умирая:
— Я еще, ребята, не жила…
И бойцы вокруг нее толпятся
И не могут ей в глаза смотреть:
Восемнадцать — это восемнадцать,
Но ко всем неумолима смерть…
Через много лет в глазах любимой,
Что в его глаза устремлены,
Отблеск зарев, колыханье дыма
Вдруг увидит ветеран войны.
Вздрогнет он и отойдет к окошку,
Закурить пытаясь на ходу.
Подожди его, жена, немножко —
В сорок первом он сейчас году.
Там, где возле черного сарая,
На краю отбитого села,
Девочка лепечет, умирая:
— Я еще, ребята, не жила…
1974
Блок, возможно как никто другой, пребывал мысленно в местах ?несказ?нных?, в тех, которые породили поэтическое понятие сада, и он, символист, не пользовался, так сказать, суррогатами эдемского сада, не нуждался в огороженных участках природы, временно предоставляющих городским жителям внутреннюю (?тайную?) свободу, — она всегда была при нем. Пожалуй, для него символическое слово ?сад? замещалось словом ?даль?. Но еще, возможно, дело в том, что Блока постоянно сопровождала тревога, от которой он и не пытался избавиться. ?Помнишь ли город тревожный, / Синюю дымку вдали?? Предчувствия роковых перемен слишком занимали его душу, ему было не до садов в буквальном, не метафорическом смысле этого слова. Садами он проходил, погруженный в свои невеселые, пророческие мысли. А в прогулках предпочитал пустыри и окраинные районы города, где его муза находила себе пищу. ?Среди канав гуляют с дамами / Испытанные остряки?. Среди канав! В сад он смотрел извне.
Что сказать о символистах? У Сологуба сад появляется в стихах, которые кажутся нам жалким подражаньем Фету: ?Какая тишина! Какою ленью дышит / Дремотный сад! / Какою радостью беспечной пышет / Его закат!? Далее следуют еще семь строф с той же ритмикой, такими же бедными рифмами и банальными мыслями, как в первой строфе. Есть еще один сад, в стихотворении ?Качели?: ?Под кровлей ветхой гнулась хата / И тенью сад приосенила?, — что несколько напоминает Анненского, но ни в какое сравнение с ним не идет. Садов у Сологуба нет, есть затертая метафора: ?Мечты цветут, — / Но скоро сад их яркий вянет?. И т. п. О Мережковском можно сказать примерно то же самое. Сад как таковой у него отсутствует, даже в петербургской поэме ?Смерть?, в которой мелькают петербургские реалии (Нева, Фонтанка, Невский и Литейный, Крестовский и Елагин), слово ?сад? ни разу не появляется. ?Таинственные дубровы?, ?золотые нивы? и дали… а сада нет.
Что касается Брюсова, то он — прошу прощения за напрашивающееся сравнение — бежал от садов, как черт от ладана. Конечно, слова ?сад? ему избежать не удалось, но в основном потому, что оно рифмуется со словами ?ад? и ?яд?. Однажды ему пришлось (в сатирической поэме ?Замкнутые?) описывать ?…парк, развесистый и старый, / С руиной замка в глубине. / Туда под вечер приходили пары — / ?Я вас люблю“ промолвить при луне?. Сам парк, видимо, нравился поэту: ?Кругом покой аллей был радостен и тих?, но в следующем стихе говорится: ?Но в этой тишине я был чужой и лишний?. (Возможно, ему недоставало пары). С садами у Брюсова были сложные отношения и тогда, когда условия ему благоприятствовали: ?И ты вошла в неумолимый сад?. Какой-какой? Неумолимый? Из контекста стихо-творения (?Предчувствие?) никак нельзя понять, чего хотел поэт от сада,
о чем его молил. ЕЛЕНА НЕВЗГЛЯДОВА Сады в русской поэзии
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2013
Метки:
