эдем-51
ЭДЕМ
Станет тогда эдем на планете, А не негодяев притон. Верую больше всего на свете В эти ?тогда? и ?потом?. Николай Глазков
Так и ангелы из врат Эдема\Вниз со скукой провожая дни\Говорят с неспешным вздохом: "Где мы?"\Ну вот-вот, где мы, а где они... Джу-Лисс Моему 22-му Дню Рождения
Стефано Гардзонио
Перелистывая ?Хождения во Флоренцию?, или Тоска по невозвратимому
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2011
Повернулся, и оказалось — я один… Аполлона Александровича больше не было… а встречал ли я его вообще? Все равно я отправился к Собору, узнал лоджию Академии Художеств… И здесь ветвилась огромная очередь туристов, кто сидел на тротуаре, кто курил, кто равнодушно чертил свое имя на стене, пока цыганята и мнимые калеки со стонами и гримасами просили милостыню. Через темные стекла дверей, мне казалось, я узнаю огромные мраморные тела пленников Микеланджело. Пленники самого мрамора, откуда они до конца не вышли: “И, красоту безмерную любя, / Порой не успевал кончать созданий. / Упорный камень молотом дробя, / Испытывал лишь ярость, утоленья / Не знал вовек…” (Дм. Мережковский, “Микеланджело”). И в конце трибуны пленник самой галереи, куда его давно закрыли, символ свободы города, несравненный Давид! Его, стоявшего веками перед Палаццо Веккио на площади Синьории, закрыли, как и свободу города… его, который был Il Gigante:
Средь стогн прославленных, где Беатриче Дант,
Увидев: “Incipit”, — воскликнул, — “Vita Nova” —
Наг юноша-пастух, готов на жребий зова,
Стоит с пращой, себя почуявший Гигант.
Это опять Вячеслав Иванов. А я по “прославленным стогнам” брожу дальше, прохожу мимо Палаццо Медичи-Риккарди. Про него Михаил Погодин отмечал: “…был жилищем ученых Греции”, там прелестные фрески Беноццо Гоццоли, все в золоте, изумруде и лазури… О них молодой аргонавт Сергей Соловьев восторженно пел:
О, фрески пышные, краса дворца Рикарди,
Где звезды золота горят на леопарде,
И звери дикие, и птицы, как в раю,
В одну сливаются послушную семью
И мчатся с магами к вертепу Вифлеема.
Здесь кистью создана обширная поэма,
И вся история проходит на стене.
В кафтане парчовом, на снеговом коне,
Лоренцо Медичи, в красе женообразной,
Проносится, блеща короною алмазной.
В червонном золоте от головы до ног
И подбоченившись, сидит Палеолог,
Владыка царственной и дряхлой Византии.
Уже на трон его обрушились стихии,
И он с Флоренцией готов вступить в союз,
Где уж давно очаг наук и древних муз,
И теплится елей пред статуей Платона.
Промчалися цари… и се: лучи Сиона,
Восторгом неземным воспламенился дух!
Внимает ангелам задумчивый пастух,
Рукою опершись на посох из маслины…
А дальше райские, лазурные долины,
И хоры ангелов, полураскрыв уста,
В вертепе Девою рожденного Христа
Встречают песнями, и славят в горних кущах,
Под кипарисами, средь алых роз цветущих.
Н.Басовский. 143-Й ПСАЛОМ (ДАВИДА)
Н.Басовский
Боже правый, склонился Твой раб у дверей:
я взываю о правде в молитве моей —
не о райских неведомых кущах.
Приговор принимаю заранее Твой,
ибо не оправдается перед Тобой
ни один из живущих.
С юных лет я не ведаю лёгкого дня —
враг жестокий затаптывал в землю меня,
он преследовал душу и тело
и загнал в темноту, как умерших давно;
изнемог я — внутри и снаружи темно,
и душа онемела.
Размышлял я не раз про минувшие дни:
в них, как дождь благодатный, деянья Твои;
уповаю, так будет и ныне,
и вовеки — в грядущее множество дней, —
и душа открывается влаге Твоей,
словно почва в пустыне.
Поспеши мне ответить, лица от меня
не скрывай, чтоб не стал в освещении дня
я подобен сошедшим в могилу.
Боже правый, не я выбираю пути —
укажи мне дорогу, которой идти,
дай старанье и силу.
Ты — Господь мой, защита во веки веков.
Защити меня, Боже, спаси от врагов,
на меня собирающих камни,
приведи на равнину сквозь россыпь камней,
чтоб идти не споткнувшись дорогой моей,
что Тобою дана мне.
Оживи меня, Господи; жизнь — это Ты.
Ради правды Твоей уведи от беды,
дай почувствовать полночь и полдень,
погуби угнетающих душу мою —
на Тебя уповая, смиренно стою,
ибо раб я Господень.
Михаил АЙЗЕНБЕРГ (р.1948) УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН Сб. 1993
Кто в проливные дни помнит свои пределы? Мыслями правит тело, горит в огне. Пери-ангелы и человекодевы как наяву стали являться мне.
Стол, составленный из столов.
Новые гости — здрасьте. Полные пригоршни райских птиц. Метро на углу. Но не уйдут, не выйдут из тайной власти — всем под ребро загнали огненную иглу.
Облик меняется: девочка в первой паре как выступает! не поглядит. Но вот клонится вниз, космы чадрой упали, драные джинсы, и оголен живот.
Еще не сошел загар, а дождь поливает.
Старый гостиный двор.
Мерная дробь томит.
Дождь сгибает ее или истома валит?
Она молчит, ничего не хочет сказать
1983
* * *
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
КОМУ В ЭМИГРАЦИИ ЖИТЬ ХОРОШО
?Привет вам, люди добрые,
Из города счастливого,
Из Рима горделивого —
Со всех семи холмов!
Лишь в эту зиму темную
Беда-нужда всесветная
Волною отраженною
Пришла-плеснулась-грохнула
В парижское окно…
Нам это не в диковинку:
Мы в Риме, горсть осевшая,
Ломоть от всех отрезанный,
Хронические пасынки
Средь эмигрантской братии,—
Давно привыкли к кризису,
Как к старому бельму.
Средь райской декорации,
Средь величавых форумов,
Среди фонтанов плещущих,
Средь пиний мирно-дремлющих,
Под солнцем золотым,—
Как домовые тихие,
Мы жмемся, незаметные,
В углах-подвалах пасмурных,
В продрогших чердаках.
На плошадях сияющих —
Теплее, чем у нас…
Порою сам не ведаешь,
Как год за годом держишься?
Бюджет — фантасмагория,
Работы — ни на грош.
Ни в гиды, ни в извозчики,
Ни в маляры, ни в плотники,—
Лишь воробьев на форуме
Бесплатно разрешается
Под аркою считать…
Считаешь и завидуешь:
Счастливцы, воробьи!
А ведь недавно, милые,
Чуть-чуть в тарелку капало,—
Для аргентинок пламенных
Я, харьковский нотариус,
Платки великолепные
Билибинскими павами
Цветисто расшивал…
Швейцары при гостиницах,—
Министры по обличию,—
Процент взимали божеский,
Впускали в вестибюль…
Увы, все нынче схлынуло,—
Туристов нет и звания…
В библиотеке Гоголя
Сидишь часами долгими
И смотришь в потолок…
Газетою прикроешься,
Уснешь, как новорожденный,
Теплынь и тишина.
Во сне ведь я не пасынок:
С друзьями стародавними,
Давно глаза закрывшими,
Беседуешь во сне,
По старому по Харькову
С клиентами знакомыми
Пройдешься при луне…
Не осудите, милые,
Больного старика…?
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ (1933-2010) Сб. ТЬМАТЬ 2007
ПЛАBКИ БОГА
Пятидесятые
ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Судьба, как ракета, летит по параболе
обычно – во мраке, и реже – по радуге.
Жил огненно-рыжий художник Гоген,
богема, а в прошлом – торговый агент.
Чтоб в Лувр королевский попасть из Монмартра,
он дал кругаля через Яву с Суматрой!
Унёсся, забыв сумасшествие денег,
кудахтанье жён и дерьмо академий.
Он преодолел тяготенье земное.
Жрецы гоготали за кружкой пивною:
?Прямая – короче, парабола – круче,
не лучше ль скопировать райские кущи??
А он уносился ракетой ревущей
сквозь ветер, срывающий фалды и уши.
И в Лувр он попал не сквозь главный порог —
параболой гневно пробив потолок!
Идут к своим правдам, по-разному храбро,
червяк – через щель, человек – по параболе.
Жила-была девочка рядом в квартале.
Мы с нею учились, зачёты сдавали.
Куда ж я уехал! И чёрт меня нёс
меж грузных тбилисских двусмысленных звёзд!
Прости мне дурацкую эту параболу.
Простывшие плечики в чёрном парадном…
О, как ты звенела во мраке Вселенной
упруго и прямо – как прутик антенны!
А я всё лечу, приземляясь по ним —
земным и озябшим твоим позывным.
Как трудно даётся нам эта парабола!..
Сметая каноны, прогнозы, параграфы,
несутся искусство, любовь и история —
по параболической траектории!
В Сибирь уезжает он нынешней ночью.
….
А может быть, всё же прямая – короче?
1959
НИКОЛАЙ ОЦУП (1894-1958) Кн. ОКЕАН ВРЕМЕНИ 1993
ДНЕВНИК В СТИХАХ. Поэма
Часть первая (1935–1939)
Небеса,
Правда, райские, но все другое:
На просторе дремлющий музей,
Древности смешенье и церквей.
Возле Капитолия пеленки
На веревке сушатся, и голь
Смотрит из подвалов, чей-то звонкий
Голос распевает, только боль
Русской песни, очевидно, здешней
Мало родственна: другой закон
Солнца и движенья — вечно вешний
По сравненью с нашим, да и тон
Всех событий, даже и несчастий,
Здесь другой… Веселия и страсти
Умница лазурная полна,
Хоть ее чужие покоряли
Столько раз и хоть бедна она.
Сладко северянину в Италии.
Понемногу для него и Рим
Быть перестает загадкой, словно
Камни; а теперь поговорим,
Наконец, сказали, и любовно
Гений города пришельца взял
За руку и лучшим другом стал…
Помню очень внятно: ?Com’e bella?[16] —
Про кого-то кто-то произнес.
Я взглянул: Сикстинская; Капелла,
Где с колоссом борется колосс,
Где на вас пророки и Сивиллы,
Словно с неба, смотрят с потолка,
И на фоне гениальной силы
Сумрака могучего — рука
Нежная и стан, как стебель, узкий,
И шепнул, я спутнику по-русски:
?Погляди!? А про себя: ?Когда
Взор я видел тот же? Что и чем он
Мне напомнил?? И сейчас же: ?Да,
Хороша, как врубелевский Демон?, —
Громко я себе ответил сам,
И видение по-русски тоже
Тихо отозвалось. По губам
Смех угадывался. Отчего же
В полумгле и полутишине
Что-то сердце разорвало мне?
Образ твой мерещился мне в детской
При молочном свете ночника,
И, бывало, у Невы советской
Что-то, словно по тебе тоска.
Чувствуя тебя всегда и всюду,
Но решив, что не реальна ты,
Я не верил, как не верят чуду,
Чтобы современницы черты
Быть могли моей подруги дальней
Копией, образчика реальней.
Их приписывая то одной,
То другой, прослыл я донжуаном.
Странно было женщине со мной,
И в любовнике недаром странном
Память изнывала от стыда,
Мне, как на ветру, дышалось трудно
От на ветер сказанного ?да?,
С жадностью и ложью обоюдной,
И от соучастницы душа
Отвращалась, позабыть спеша.
Если и они бывали тоже
Иногда прелестны, до чего
Было в них и лучшее не то же,
Что мне излучает существо
Все твое. И если мне хотелось
Верить наконец одной из них,
Образа придуманная целость
Рушилась, в иронии: жених!
Страшно и злорадно искажая
То, чем может быть любовь святая.
Михаил АЙЗЕНБЕРГ (р.1948) УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН Сб. 1993
Вот накатятся недели с именинами друзей: вместе — райские метели и пустая карусель.
Малый тающий народец (—Убери пустой бокал!) Свет, ныряющий в колодец. Я другого не искал.
Обломилось мне однажды.
С этим грузом позади, с этой памятливой жаждой поздно по-миру идти.
Год — и новая прореха, — все равно не залечу. Понукающее эхо впереди себя качу.
Тесноты ли домовитой раскаталась колея? —
Кто назвал ее обидой?
Кто позволил? Чур, не я!
1980
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
Римские камеи*
V
;;;;;;;;Олеандра дух тягучий —
;;;;;;;;Как из райского окошка,
;;;;;;;;А над ним в помойной куче
;;;;;;;;Разложившаяся кошка.
;;;;;;;;Две струи вплелись друг в друга…
;;;;;;;;Ах, для сердца не отрада ль:
;;;;;;;;Олеандр под солнцем юга
;;;;;;;;Побеждает даже падаль.
<1923>
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
ПОЭМЫ
ДОМ НАД ВЕЛИКОЙ*
(Картины из русской жизни)
1
11
Чулан! Хранилище сластей,
Пузатых банок панорама,
Приют мышей, соблазн детей,
Кунсткамера жилого хлама…
На узких полках встали в ряд
Киты домашнего лабаза:
Крыжовник, вишня, мармелад
И райских яблочек топазы…
На толстых нитках вдоль стены
Висят грибов сушеных четки.
Под срезом жирной ветчины
Томится штоф лимонной водки.
А на крючках — картуз отца
И портупея дяди Кости,
Вид мавританского дворца,
Сачок и синий зонт без трости.
В простенке дремлет детский стул,
Топорщась прорванным плетеньем.
Играя краем медных скул,
Сундук пылится под вареньем.
Плывут пылинки. Тишина.
В тазу белеет горка пуху.
В решетке узкого окна
Паук высасывает муху.
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
ПОЭМЫ
ДОМ НАД ВЕЛИКОЙ*
(Картины из русской жизни)
1
На тихом берегу Великой,
Широкой медленной реки,—
Забор оброс полынью дикой,
Крапивой проросли мостки.
Ворота — крепость. Словно стража,
С боков — точеные столбы.
И облаков витая пряжа,
Как знаки ласковой судьбы…
Ленивый кот сидит в калитке
И слушает дремотно плеск.
Плывет старик в затертой свитке,
На влажных веслах алый блеск.
А за забором мир зеленый,—
И благодать, и тишина.
С тычинок хмель свисает сонный,
Круглится тыква, как луна.
Пустой парник раскинул стекла,
За ним — укропов абажур,
Над грядкой вылезает свекла,
Под тачкой спит семейство кур.
На райских яблонях так нежно
Желтеют шарики дождем.
А над пригорком безмятежно
Встал над рекою белый дом.
НИКОЛАЙ ОЦУП (1894-1958) Кн. ОКЕАН ВРЕМЕНИ 1993
?Дао изначальный свет…?
Дао изначальный свет
Желтую бросает тень,
Если ты большой поэт —
На тебе почиет вень.
Ветки легкие олив
Или северной сосны
Для тебя гиероглиф
Желтой райской вышины.
Ты не пробуй разбирать,
Хитрых знаков не пытай,
Только сердцем надо знать,
Что и в небе есть Китай!
АЛЕКСАНДР ПОЛЕЖАЕВ
Чёрные глаза
О, грустно мне!.. Вся жизнь моя — гроза!
Наскучил я обителью земною!
Зачем же вы горите предо мною,
Как райские лучи пред сатаною,
Вы — чёрные волшебные глаза -
Увы! давно, печален, равнодушен,
Я привыкал к лихой моей судьбе,
Неистовый, безжалостный к себе,
Презрел её в отчаянной борьбе
И гордо был несчастию послушен!..
Старинный раб мучительных страстей,
Я испытал их бремя роковое;
И буйный дух и сердце огневое
Давно смирил в обманчивом покое,
Как лютый враг покоя и людей!
В моей тоске, в неволе безотрадной,
Я не страдал, как робкая жена:
Меня несла противная волна,
Несла на смерть — и гибель не страшна
Казалась мне в пучине беспощадной.
И мрак небес, и гром, и чёрный вал
Любил встречать я с думою суровой,
И свисту бурь, под молнией багровой,
Внимать, как муж отважный и готовый
Испить до дна губительный фиал.
И, погрузясь в преступные сомненья
О цели бытия, судьбу кляня,
Я трепетал, чтоб истина меня,
Как яркий луч, внезапно осеня,
Не извлекла из тьмы ожесточенья.
Мне страшен был великий переход
От дерзких дум до света провиденья;
Я избегал невинного творенья,
Которое б могло, из сожаленья
Моей душе дать выспренний полёт.
И вдруг оно, как ангел благодатный…
О нет! Как дух карающий и злой,
Светлее дня, явилось предо мной,
С улыбкой роз, пылающих весной
На мураве долины ароматной.
Явилось… все исчезло для меня:
Я позабыл в мучительной невзгоде
Мою любовь и ненависть к природе,
Безумный пыл к утраченной свободе,
И всё, чем жил, дышал доселе я…
В её очах алмазных и приветных
Увидел я, с невольным торжеством,
Земной эдем!.. Как будто существом
Других миров, как будто божеством
Исполнен был в мечтаниях заветных.
И дева-рай и дева-красота
Лила мне в грудь невыразимым взором
Невинную любовь с таинственным укором,
И пела в ней душа небесным хором:
?Лобзай меня и в очи и в уста!
Лобзай меня, певец осиротелый,
Как мотылёк лилею поутру!
Люби меня, как милую сестру,
И снова я и к небу и к добру
Направлю твой рассудок омертвелый! ?
И этот звук разгаданных речей
И эта песнь души её прекрасной,
В восторге чувств и неги сладострастной,
Гремели в ней, волшебнице опасной,
Сверкали в зеркале её очей!..
Напрасно я мой гений горделивый,
Мой злобный рок на помощь призывал:
Со мною он как друг изнемогал,
Как слабый враг пред мощным трепетал:
И я в цепях пред девою стыдливой.
В цепях!.. Творец!.. Бессильное дитя
Играет мной по воле безотчётной,
Казнит меня с улыбкой беззаботной,
И я, как раб, влачусь за ним охотно,
Всю жизнь мою страданью посвятя!..
Но кто она, прелестное созданье -
Кому любви беспечной и живой
Приносит дар, быть может, роковой -
Увы! Где тот, кто девы молодой
Вопьёт в себя невинное дыханье -
Гроза и гром!.. Ужель мои уста
Произнесут убийственное слово -
Ужели все в подсолнечной готово
Лишить меня прекрасного земного-.
Так! я лишен, лишен — и навсегда!..
Кто видел тёрн колючий и бесплодный
И рядом с ним роскошный виноград -
Когда ж и где равно их оценят
И на одной гряде соединят -
Цветёт ли мирт в Лапландии холодной-.
Вот жребий мой. Благие небеса,
Быть может, я достоин наказанья;
Но я с душой — могу ли без роптанья
Сносить мои жестокие страданья,
Забуду ль вас, о чёрные глаза -
Забуду ль те бесценные мгновенья,
Когда с тобой, как друг, наедине,
Как нежный друг, при солнце и луне
Я заводил беседы в тишине
И изнывал в тоске, без утешенья!
Когда между развалин и гробов
Блуждали мы с унылыми мечтами,
И вечный сон над мирными крестами,
И смерть, и жизнь летали перед нами,
И я искал покоя мертвецов, —
Тогда одной рассеянною думой
Питали мы знакомые сердца…
О, как близка могила от венца!
И что любовь — не прах ли мертвеца-.
И я склонял к могилам взор угрюмый.
И ты, бледна, с потупленной главой,
Следила ход мой, быстрый и неровный;
Ты шла за мной, под тению дубровной
Была со мной… и я наш мир духовный
Не променял на счастливый земной…
И сколько раз над нежной Элоизой
Я находил прекрасную в слезах,
Иль, затая дыханье на устах,
Во тьме ночей стерег её в волнах,
Где иногда, под сумрачною ризой,
Бела, как снег, волшебные красы
Она струям зеркальным предавала,
А между тем стыдливо обнажала
И грудь и стан, и ветром развевало
И флёр её и чёрные власы…
Смертельный яд любви неотразимой
Меня терзал и медленно губил;
Мне снова мир, как прежде, опостыл…
Быть может-. нет! мой час уже пробил,
Ужасный час, ничем не отвратимый!
Зачем гневить безумно небеса -
Её уж нет!.. Она цветёт и ныне…
Но где… Для чьей цветёт она гордыни -
Чей фимиам курится для богини-.
Скажите мне, о чёрные глаза!
Станет тогда эдем на планете, А не негодяев притон. Верую больше всего на свете В эти ?тогда? и ?потом?. Николай Глазков
Так и ангелы из врат Эдема\Вниз со скукой провожая дни\Говорят с неспешным вздохом: "Где мы?"\Ну вот-вот, где мы, а где они... Джу-Лисс Моему 22-му Дню Рождения
Стефано Гардзонио
Перелистывая ?Хождения во Флоренцию?, или Тоска по невозвратимому
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2011
Повернулся, и оказалось — я один… Аполлона Александровича больше не было… а встречал ли я его вообще? Все равно я отправился к Собору, узнал лоджию Академии Художеств… И здесь ветвилась огромная очередь туристов, кто сидел на тротуаре, кто курил, кто равнодушно чертил свое имя на стене, пока цыганята и мнимые калеки со стонами и гримасами просили милостыню. Через темные стекла дверей, мне казалось, я узнаю огромные мраморные тела пленников Микеланджело. Пленники самого мрамора, откуда они до конца не вышли: “И, красоту безмерную любя, / Порой не успевал кончать созданий. / Упорный камень молотом дробя, / Испытывал лишь ярость, утоленья / Не знал вовек…” (Дм. Мережковский, “Микеланджело”). И в конце трибуны пленник самой галереи, куда его давно закрыли, символ свободы города, несравненный Давид! Его, стоявшего веками перед Палаццо Веккио на площади Синьории, закрыли, как и свободу города… его, который был Il Gigante:
Средь стогн прославленных, где Беатриче Дант,
Увидев: “Incipit”, — воскликнул, — “Vita Nova” —
Наг юноша-пастух, готов на жребий зова,
Стоит с пращой, себя почуявший Гигант.
Это опять Вячеслав Иванов. А я по “прославленным стогнам” брожу дальше, прохожу мимо Палаццо Медичи-Риккарди. Про него Михаил Погодин отмечал: “…был жилищем ученых Греции”, там прелестные фрески Беноццо Гоццоли, все в золоте, изумруде и лазури… О них молодой аргонавт Сергей Соловьев восторженно пел:
О, фрески пышные, краса дворца Рикарди,
Где звезды золота горят на леопарде,
И звери дикие, и птицы, как в раю,
В одну сливаются послушную семью
И мчатся с магами к вертепу Вифлеема.
Здесь кистью создана обширная поэма,
И вся история проходит на стене.
В кафтане парчовом, на снеговом коне,
Лоренцо Медичи, в красе женообразной,
Проносится, блеща короною алмазной.
В червонном золоте от головы до ног
И подбоченившись, сидит Палеолог,
Владыка царственной и дряхлой Византии.
Уже на трон его обрушились стихии,
И он с Флоренцией готов вступить в союз,
Где уж давно очаг наук и древних муз,
И теплится елей пред статуей Платона.
Промчалися цари… и се: лучи Сиона,
Восторгом неземным воспламенился дух!
Внимает ангелам задумчивый пастух,
Рукою опершись на посох из маслины…
А дальше райские, лазурные долины,
И хоры ангелов, полураскрыв уста,
В вертепе Девою рожденного Христа
Встречают песнями, и славят в горних кущах,
Под кипарисами, средь алых роз цветущих.
Н.Басовский. 143-Й ПСАЛОМ (ДАВИДА)
Н.Басовский
Боже правый, склонился Твой раб у дверей:
я взываю о правде в молитве моей —
не о райских неведомых кущах.
Приговор принимаю заранее Твой,
ибо не оправдается перед Тобой
ни один из живущих.
С юных лет я не ведаю лёгкого дня —
враг жестокий затаптывал в землю меня,
он преследовал душу и тело
и загнал в темноту, как умерших давно;
изнемог я — внутри и снаружи темно,
и душа онемела.
Размышлял я не раз про минувшие дни:
в них, как дождь благодатный, деянья Твои;
уповаю, так будет и ныне,
и вовеки — в грядущее множество дней, —
и душа открывается влаге Твоей,
словно почва в пустыне.
Поспеши мне ответить, лица от меня
не скрывай, чтоб не стал в освещении дня
я подобен сошедшим в могилу.
Боже правый, не я выбираю пути —
укажи мне дорогу, которой идти,
дай старанье и силу.
Ты — Господь мой, защита во веки веков.
Защити меня, Боже, спаси от врагов,
на меня собирающих камни,
приведи на равнину сквозь россыпь камней,
чтоб идти не споткнувшись дорогой моей,
что Тобою дана мне.
Оживи меня, Господи; жизнь — это Ты.
Ради правды Твоей уведи от беды,
дай почувствовать полночь и полдень,
погуби угнетающих душу мою —
на Тебя уповая, смиренно стою,
ибо раб я Господень.
Михаил АЙЗЕНБЕРГ (р.1948) УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН Сб. 1993
Кто в проливные дни помнит свои пределы? Мыслями правит тело, горит в огне. Пери-ангелы и человекодевы как наяву стали являться мне.
Стол, составленный из столов.
Новые гости — здрасьте. Полные пригоршни райских птиц. Метро на углу. Но не уйдут, не выйдут из тайной власти — всем под ребро загнали огненную иглу.
Облик меняется: девочка в первой паре как выступает! не поглядит. Но вот клонится вниз, космы чадрой упали, драные джинсы, и оголен живот.
Еще не сошел загар, а дождь поливает.
Старый гостиный двор.
Мерная дробь томит.
Дождь сгибает ее или истома валит?
Она молчит, ничего не хочет сказать
1983
* * *
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
КОМУ В ЭМИГРАЦИИ ЖИТЬ ХОРОШО
?Привет вам, люди добрые,
Из города счастливого,
Из Рима горделивого —
Со всех семи холмов!
Лишь в эту зиму темную
Беда-нужда всесветная
Волною отраженною
Пришла-плеснулась-грохнула
В парижское окно…
Нам это не в диковинку:
Мы в Риме, горсть осевшая,
Ломоть от всех отрезанный,
Хронические пасынки
Средь эмигрантской братии,—
Давно привыкли к кризису,
Как к старому бельму.
Средь райской декорации,
Средь величавых форумов,
Среди фонтанов плещущих,
Средь пиний мирно-дремлющих,
Под солнцем золотым,—
Как домовые тихие,
Мы жмемся, незаметные,
В углах-подвалах пасмурных,
В продрогших чердаках.
На плошадях сияющих —
Теплее, чем у нас…
Порою сам не ведаешь,
Как год за годом держишься?
Бюджет — фантасмагория,
Работы — ни на грош.
Ни в гиды, ни в извозчики,
Ни в маляры, ни в плотники,—
Лишь воробьев на форуме
Бесплатно разрешается
Под аркою считать…
Считаешь и завидуешь:
Счастливцы, воробьи!
А ведь недавно, милые,
Чуть-чуть в тарелку капало,—
Для аргентинок пламенных
Я, харьковский нотариус,
Платки великолепные
Билибинскими павами
Цветисто расшивал…
Швейцары при гостиницах,—
Министры по обличию,—
Процент взимали божеский,
Впускали в вестибюль…
Увы, все нынче схлынуло,—
Туристов нет и звания…
В библиотеке Гоголя
Сидишь часами долгими
И смотришь в потолок…
Газетою прикроешься,
Уснешь, как новорожденный,
Теплынь и тишина.
Во сне ведь я не пасынок:
С друзьями стародавними,
Давно глаза закрывшими,
Беседуешь во сне,
По старому по Харькову
С клиентами знакомыми
Пройдешься при луне…
Не осудите, милые,
Больного старика…?
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ (1933-2010) Сб. ТЬМАТЬ 2007
ПЛАBКИ БОГА
Пятидесятые
ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Судьба, как ракета, летит по параболе
обычно – во мраке, и реже – по радуге.
Жил огненно-рыжий художник Гоген,
богема, а в прошлом – торговый агент.
Чтоб в Лувр королевский попасть из Монмартра,
он дал кругаля через Яву с Суматрой!
Унёсся, забыв сумасшествие денег,
кудахтанье жён и дерьмо академий.
Он преодолел тяготенье земное.
Жрецы гоготали за кружкой пивною:
?Прямая – короче, парабола – круче,
не лучше ль скопировать райские кущи??
А он уносился ракетой ревущей
сквозь ветер, срывающий фалды и уши.
И в Лувр он попал не сквозь главный порог —
параболой гневно пробив потолок!
Идут к своим правдам, по-разному храбро,
червяк – через щель, человек – по параболе.
Жила-была девочка рядом в квартале.
Мы с нею учились, зачёты сдавали.
Куда ж я уехал! И чёрт меня нёс
меж грузных тбилисских двусмысленных звёзд!
Прости мне дурацкую эту параболу.
Простывшие плечики в чёрном парадном…
О, как ты звенела во мраке Вселенной
упруго и прямо – как прутик антенны!
А я всё лечу, приземляясь по ним —
земным и озябшим твоим позывным.
Как трудно даётся нам эта парабола!..
Сметая каноны, прогнозы, параграфы,
несутся искусство, любовь и история —
по параболической траектории!
В Сибирь уезжает он нынешней ночью.
….
А может быть, всё же прямая – короче?
1959
НИКОЛАЙ ОЦУП (1894-1958) Кн. ОКЕАН ВРЕМЕНИ 1993
ДНЕВНИК В СТИХАХ. Поэма
Часть первая (1935–1939)
Небеса,
Правда, райские, но все другое:
На просторе дремлющий музей,
Древности смешенье и церквей.
Возле Капитолия пеленки
На веревке сушатся, и голь
Смотрит из подвалов, чей-то звонкий
Голос распевает, только боль
Русской песни, очевидно, здешней
Мало родственна: другой закон
Солнца и движенья — вечно вешний
По сравненью с нашим, да и тон
Всех событий, даже и несчастий,
Здесь другой… Веселия и страсти
Умница лазурная полна,
Хоть ее чужие покоряли
Столько раз и хоть бедна она.
Сладко северянину в Италии.
Понемногу для него и Рим
Быть перестает загадкой, словно
Камни; а теперь поговорим,
Наконец, сказали, и любовно
Гений города пришельца взял
За руку и лучшим другом стал…
Помню очень внятно: ?Com’e bella?[16] —
Про кого-то кто-то произнес.
Я взглянул: Сикстинская; Капелла,
Где с колоссом борется колосс,
Где на вас пророки и Сивиллы,
Словно с неба, смотрят с потолка,
И на фоне гениальной силы
Сумрака могучего — рука
Нежная и стан, как стебель, узкий,
И шепнул, я спутнику по-русски:
?Погляди!? А про себя: ?Когда
Взор я видел тот же? Что и чем он
Мне напомнил?? И сейчас же: ?Да,
Хороша, как врубелевский Демон?, —
Громко я себе ответил сам,
И видение по-русски тоже
Тихо отозвалось. По губам
Смех угадывался. Отчего же
В полумгле и полутишине
Что-то сердце разорвало мне?
Образ твой мерещился мне в детской
При молочном свете ночника,
И, бывало, у Невы советской
Что-то, словно по тебе тоска.
Чувствуя тебя всегда и всюду,
Но решив, что не реальна ты,
Я не верил, как не верят чуду,
Чтобы современницы черты
Быть могли моей подруги дальней
Копией, образчика реальней.
Их приписывая то одной,
То другой, прослыл я донжуаном.
Странно было женщине со мной,
И в любовнике недаром странном
Память изнывала от стыда,
Мне, как на ветру, дышалось трудно
От на ветер сказанного ?да?,
С жадностью и ложью обоюдной,
И от соучастницы душа
Отвращалась, позабыть спеша.
Если и они бывали тоже
Иногда прелестны, до чего
Было в них и лучшее не то же,
Что мне излучает существо
Все твое. И если мне хотелось
Верить наконец одной из них,
Образа придуманная целость
Рушилась, в иронии: жених!
Страшно и злорадно искажая
То, чем может быть любовь святая.
Михаил АЙЗЕНБЕРГ (р.1948) УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН Сб. 1993
Вот накатятся недели с именинами друзей: вместе — райские метели и пустая карусель.
Малый тающий народец (—Убери пустой бокал!) Свет, ныряющий в колодец. Я другого не искал.
Обломилось мне однажды.
С этим грузом позади, с этой памятливой жаждой поздно по-миру идти.
Год — и новая прореха, — все равно не залечу. Понукающее эхо впереди себя качу.
Тесноты ли домовитой раскаталась колея? —
Кто назвал ее обидой?
Кто позволил? Чур, не я!
1980
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
Римские камеи*
V
;;;;;;;;Олеандра дух тягучий —
;;;;;;;;Как из райского окошка,
;;;;;;;;А над ним в помойной куче
;;;;;;;;Разложившаяся кошка.
;;;;;;;;Две струи вплелись друг в друга…
;;;;;;;;Ах, для сердца не отрада ль:
;;;;;;;;Олеандр под солнцем юга
;;;;;;;;Побеждает даже падаль.
<1923>
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
ПОЭМЫ
ДОМ НАД ВЕЛИКОЙ*
(Картины из русской жизни)
1
11
Чулан! Хранилище сластей,
Пузатых банок панорама,
Приют мышей, соблазн детей,
Кунсткамера жилого хлама…
На узких полках встали в ряд
Киты домашнего лабаза:
Крыжовник, вишня, мармелад
И райских яблочек топазы…
На толстых нитках вдоль стены
Висят грибов сушеных четки.
Под срезом жирной ветчины
Томится штоф лимонной водки.
А на крючках — картуз отца
И портупея дяди Кости,
Вид мавританского дворца,
Сачок и синий зонт без трости.
В простенке дремлет детский стул,
Топорщась прорванным плетеньем.
Играя краем медных скул,
Сундук пылится под вареньем.
Плывут пылинки. Тишина.
В тазу белеет горка пуху.
В решетке узкого окна
Паук высасывает муху.
Саша Черный Том 2 из 5 (Изд.1996) Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917–1932
ПОЭМЫ
ДОМ НАД ВЕЛИКОЙ*
(Картины из русской жизни)
1
На тихом берегу Великой,
Широкой медленной реки,—
Забор оброс полынью дикой,
Крапивой проросли мостки.
Ворота — крепость. Словно стража,
С боков — точеные столбы.
И облаков витая пряжа,
Как знаки ласковой судьбы…
Ленивый кот сидит в калитке
И слушает дремотно плеск.
Плывет старик в затертой свитке,
На влажных веслах алый блеск.
А за забором мир зеленый,—
И благодать, и тишина.
С тычинок хмель свисает сонный,
Круглится тыква, как луна.
Пустой парник раскинул стекла,
За ним — укропов абажур,
Над грядкой вылезает свекла,
Под тачкой спит семейство кур.
На райских яблонях так нежно
Желтеют шарики дождем.
А над пригорком безмятежно
Встал над рекою белый дом.
НИКОЛАЙ ОЦУП (1894-1958) Кн. ОКЕАН ВРЕМЕНИ 1993
?Дао изначальный свет…?
Дао изначальный свет
Желтую бросает тень,
Если ты большой поэт —
На тебе почиет вень.
Ветки легкие олив
Или северной сосны
Для тебя гиероглиф
Желтой райской вышины.
Ты не пробуй разбирать,
Хитрых знаков не пытай,
Только сердцем надо знать,
Что и в небе есть Китай!
АЛЕКСАНДР ПОЛЕЖАЕВ
Чёрные глаза
О, грустно мне!.. Вся жизнь моя — гроза!
Наскучил я обителью земною!
Зачем же вы горите предо мною,
Как райские лучи пред сатаною,
Вы — чёрные волшебные глаза -
Увы! давно, печален, равнодушен,
Я привыкал к лихой моей судьбе,
Неистовый, безжалостный к себе,
Презрел её в отчаянной борьбе
И гордо был несчастию послушен!..
Старинный раб мучительных страстей,
Я испытал их бремя роковое;
И буйный дух и сердце огневое
Давно смирил в обманчивом покое,
Как лютый враг покоя и людей!
В моей тоске, в неволе безотрадной,
Я не страдал, как робкая жена:
Меня несла противная волна,
Несла на смерть — и гибель не страшна
Казалась мне в пучине беспощадной.
И мрак небес, и гром, и чёрный вал
Любил встречать я с думою суровой,
И свисту бурь, под молнией багровой,
Внимать, как муж отважный и готовый
Испить до дна губительный фиал.
И, погрузясь в преступные сомненья
О цели бытия, судьбу кляня,
Я трепетал, чтоб истина меня,
Как яркий луч, внезапно осеня,
Не извлекла из тьмы ожесточенья.
Мне страшен был великий переход
От дерзких дум до света провиденья;
Я избегал невинного творенья,
Которое б могло, из сожаленья
Моей душе дать выспренний полёт.
И вдруг оно, как ангел благодатный…
О нет! Как дух карающий и злой,
Светлее дня, явилось предо мной,
С улыбкой роз, пылающих весной
На мураве долины ароматной.
Явилось… все исчезло для меня:
Я позабыл в мучительной невзгоде
Мою любовь и ненависть к природе,
Безумный пыл к утраченной свободе,
И всё, чем жил, дышал доселе я…
В её очах алмазных и приветных
Увидел я, с невольным торжеством,
Земной эдем!.. Как будто существом
Других миров, как будто божеством
Исполнен был в мечтаниях заветных.
И дева-рай и дева-красота
Лила мне в грудь невыразимым взором
Невинную любовь с таинственным укором,
И пела в ней душа небесным хором:
?Лобзай меня и в очи и в уста!
Лобзай меня, певец осиротелый,
Как мотылёк лилею поутру!
Люби меня, как милую сестру,
И снова я и к небу и к добру
Направлю твой рассудок омертвелый! ?
И этот звук разгаданных речей
И эта песнь души её прекрасной,
В восторге чувств и неги сладострастной,
Гремели в ней, волшебнице опасной,
Сверкали в зеркале её очей!..
Напрасно я мой гений горделивый,
Мой злобный рок на помощь призывал:
Со мною он как друг изнемогал,
Как слабый враг пред мощным трепетал:
И я в цепях пред девою стыдливой.
В цепях!.. Творец!.. Бессильное дитя
Играет мной по воле безотчётной,
Казнит меня с улыбкой беззаботной,
И я, как раб, влачусь за ним охотно,
Всю жизнь мою страданью посвятя!..
Но кто она, прелестное созданье -
Кому любви беспечной и живой
Приносит дар, быть может, роковой -
Увы! Где тот, кто девы молодой
Вопьёт в себя невинное дыханье -
Гроза и гром!.. Ужель мои уста
Произнесут убийственное слово -
Ужели все в подсолнечной готово
Лишить меня прекрасного земного-.
Так! я лишен, лишен — и навсегда!..
Кто видел тёрн колючий и бесплодный
И рядом с ним роскошный виноград -
Когда ж и где равно их оценят
И на одной гряде соединят -
Цветёт ли мирт в Лапландии холодной-.
Вот жребий мой. Благие небеса,
Быть может, я достоин наказанья;
Но я с душой — могу ли без роптанья
Сносить мои жестокие страданья,
Забуду ль вас, о чёрные глаза -
Забуду ль те бесценные мгновенья,
Когда с тобой, как друг, наедине,
Как нежный друг, при солнце и луне
Я заводил беседы в тишине
И изнывал в тоске, без утешенья!
Когда между развалин и гробов
Блуждали мы с унылыми мечтами,
И вечный сон над мирными крестами,
И смерть, и жизнь летали перед нами,
И я искал покоя мертвецов, —
Тогда одной рассеянною думой
Питали мы знакомые сердца…
О, как близка могила от венца!
И что любовь — не прах ли мертвеца-.
И я склонял к могилам взор угрюмый.
И ты, бледна, с потупленной главой,
Следила ход мой, быстрый и неровный;
Ты шла за мной, под тению дубровной
Была со мной… и я наш мир духовный
Не променял на счастливый земной…
И сколько раз над нежной Элоизой
Я находил прекрасную в слезах,
Иль, затая дыханье на устах,
Во тьме ночей стерег её в волнах,
Где иногда, под сумрачною ризой,
Бела, как снег, волшебные красы
Она струям зеркальным предавала,
А между тем стыдливо обнажала
И грудь и стан, и ветром развевало
И флёр её и чёрные власы…
Смертельный яд любви неотразимой
Меня терзал и медленно губил;
Мне снова мир, как прежде, опостыл…
Быть может-. нет! мой час уже пробил,
Ужасный час, ничем не отвратимый!
Зачем гневить безумно небеса -
Её уж нет!.. Она цветёт и ныне…
Но где… Для чьей цветёт она гордыни -
Чей фимиам курится для богини-.
Скажите мне, о чёрные глаза!
Метки:
