Георгий Миланов с болгарского
ПОВЕСТ
...ще дойде здрачът най-подир -
през есен вече ли вървиме? -
да издои като пастир
след паша облачното виме.
Ни закъснял, ни подранил
е този дъжд, за мен самия
призван един пейзаж унил
на моя спомен да умие.
...Това е моят час и след
миг виждам в есенна позлата
незабравимия съсед -
как, пак сандъчето с алата*
нарамил, качва оня скат
пред каменните кариери,
където друг такъв признат
за майстор тъй не се намери...
(... а беше негова сестра
червенокосата, онази,
която даже не разбра,
че вечно място си запази
в сърцето ми... мълчи с тъга
единствената радиола
във махалата и сега
в дома им пуст с градина гола...)
...Ще прогърми навън, макар
и само за да ми напомни,
че той е вече каменар
в небесните каменоломни;
отдавна там се труди той -
паветата готови, зная,
са предостатъчни на брой
дори за път от ада в рая...
...и затова навярно, щом
мой ред е да постави точка
смъртта, ще липсва оня щoрм
от плач в душата за отсрочка;
защого няма как отвъд
да се изгубя в пек и бури,
поел ро неговия път,
с гранитни очертан бордюри...
*алат - каменоделски инструменти
ИСТОРИЯ ОСЕНИ
... сквозь сумерки, сквозь дождь и грязь
иду, бреду. Мне осень — имя.
Пастух, с пастбища возратясь,
взялся за облачное вымя:
не поспешил, не опоздал
дождь, омывающий для смерти
пейзаж унылый. Я взрыдал:
омой мне память! И поверьте —
вдруг фотографией цветной
взыграло осени ненастье:
сосед, весёлый, молодой,
с повязкой белой на запястье,
закинув лихо на плечо
сундук с киянкой и зубилом,
по склону — выше, и ещё! —
взлетает, повинуясь силам
таинственным. А там, в горах,
лежат гранитные карьеры,
разворотил их в пух и прах
Бог — исполнитель Высшей Меры.
Сосед же — просто камнетёс,
хороший друг, рукастый мастер.
(Но вот сестра его...
волос
был рыжий листопад прекрасен!
Она была... не поняла,
что моё сердце расколола.
Там, на окраине села,
молчит, тоскуя, радиола
в пустом дому, в саду без роз...)
Она ещё, быть может, грянет,
когда Предвечный Камнетёс,
передо мной с кайлом предстанет!
От сотворенья мира Он
долбит породу, твёрдо зная,
число камней в стезе времён,
прокинутой от ада к раю.
Я слышу зов. Да, мне пора
вложить и свой булыжник в дело.
Но жизнь так сумрачно-добра,
и смерти не желает тело,
и плачет бедная душа:
дай обтешу ещё немного
кусочек гальки-голыша
для вечно длящейся дороги!
Увы, от смерти не уйти.
И я, дождём омытый хмурым,
тащусь по бренному пути
в ограде каменных бордюров.
ПЪРВИ СНЯГ
... а на излизане от храма,
във който престояхме час,
си пожелах да бъдем двама
като преди отново аз;
не бе ли Божи знак, което
видяхме пред вретите с теб -
как от дарака на небето
се сипе белоснежен дреб;
и във душите ни - прозорец
открехнат - зов бе за любов
иконата на чудотворец
с ръката си за благослов;
и бе молбата ни спонтанна
наред със другите неща:
снегът за просяка да стане
завивка пухена в нощта!
А ноемврийската неделя -
додето поглед стига - бе
със цвят на девствена постеля
под също бялото небе...
... това не е ли шансът, моя,
оставил по снега следа
от стъпки, някого в покоя
за първи път да поведа?
.................................................
ПЕРВЫЙ СНЕГ
... а выходя из храма, Боже,
где простоял часы, года,
взмолюсь: пусть трое будет тоже!
Хотя один я был всегда.
Не Твой ли знак: с небес перинных
летящий нежно-белый пух,
словно хозяюшка старинно
взбивает пышный снег подух?
Своей души открыв оконце,
меня окликнет: приходи!
И третий, ласковый, как солнце,
прижмётся к маминой груди...
О, этот снег — дар милосердный,
он нищему у древних врат
не станет саваном посмертным,
а тёплой шубой — верь мне, брат!
Дыша ноябрьским воскресеньем,
гляжу: парит, как полотно,
Нерукотворное Спасенье —
из снега выткано оно.
И на земле покров невинный...
По первозданному пути
пойду к моим двоим, любимым.
Ведь к небу так легко идти.
МЕЖДУСЕЗОНИЕ
На Иван Цанев
Сред тишина, отекнала като след точен изстрел
в ушите ни, на хълма сме, за да се убедиме,
че вятърът подир сезона снежен е избистрил
изгубения хоризонт, безкрайно дълго димен;
ти чу ли ромон на поток, забързан кам лъките? -
едва ли, но видя снега около двете иви -
печални еполети от износения кител
на нашето предчувствие за други дни щастливи...
Пейзаж след битка сякаш ни остави тази зима -
военнопленници са без зелените мундири
дърветата самотни в гледката необозрима;
ала не разберем ли днес, че е изпит нектара
на спомена, април едва ли ще остави дири
в душите ни, дори да дойде, спазил календара.
МЕЖ ЗИМОЙ И ВЕСНОЙ
Ивану Цаневу
Горизонт в синеватом дымке едко тает...
Тишина вслед за выстрелом точным
оглушила холмы.
Ветер чистит, вертясь, в предвкушенье ухода зимы,
межсезонное небо снежно-бешеным ?Тайдом?.
Слышишь ропот потока, спешащего к счастью?
Нет? Взгляни же: позёмка свилась на плечах юных ив
в эполеты печали. Древесный мундир снова дивно красив,
как младые мечты! Их отнять даже возраст не властен.
Вот пейзаж после битвы: отступает с позором зима,
пленных бросила, зло посрывав листвяные мундиры,
и деревья растерянно тянутся к дальним домам...
Флягу, друже, возьми — вместе выпьем настойку до дна
крепкой памяти... Плачет апрель в новорожденном мире,
и в сердцах — и в твоём, и в моём — наступает весна.
ОТВЪД
На брат ми
В плен на затиналото лято
не подозирахме, че са
определени и часа
и мястото в деня, когато
навеки ще потъне шлепа
на детството с обърнат кил,
сълзата - песъчинка в шепа
на мида - в бъдещ бисер скрил;
сълза... след век ще стане ясно,
че е богатство - онова
единствено не на слова
на всяко време неподвластно.
... ала това ще се намира
далеч - тепърва предстои:
сега се връщаме от вира
в реката, и отпред си ти;
и - с дъното нагоре - всеки
опрял на свойте рамене
корито къщно за пране,
върви по стръмната пътека;
а капънакът - кактус - жули,
опарва ни копривен лист,
но влизаме - тъй както в юли
се влиза - в нечий летопис,
с подробностите запечатал
деня, преди да изтече,
във който не едно момче
се чувстваше мореплавател;
и бряг бленуван с тръпка първа
ни беше топлата скала
и с капки - люспи на пъстърва -
блестяха нашите тела...
...................................................
ОТСЮДА
Моему брату
Под сенью благостного лета
мы и не знали, что уже
и день, и час назначен где-то
бумажной затонуть барже
вверх беззащитно белым килем...
О символ детства! Мы слезу
песчинкой в мидии сокрыли,
чтоб жемчуг вырастить. Несу
я понимание чрез годы:
она — наш драгоценный вклад
в гонаду памяти и рода.
Ген счастья в перламутре, брат!
Я всё пойму... потом. А нынче
плечо к плечу, рука к руке
летим, как ангелы да Винчи —
следов не видно на песке —
к стремнине. Мамино корыто
спускаем на воду — вперёд!
И вновь летим — теперь в открытый
поток, сверкающий как лёд,
под солнцем радостным!..
За нами —
размокший, крошечный, смешной,
борясь с искристыми волнами,
торопится челнок иной —
мы с ним вчера ещё игрались
в корыте (мамином пока):
крапивный лист — зелёный парус,
бумажно-нежные бока...
Он был так хрупок, но не сдался,
мчась следом из последних сил!
Что ж? Всё ушло, а он остался
и гордо в эти строки вплыл,
где я, во двор июльский глядя,
сижу за письменным столом —
уже усатый, взрослый дядя —
и вспоминаю о былом:
как плавать мы с тобой мечтали,
как мы летать с тобой могли...
Не так уж важно, кем мы стали,
и через что с тобой прошли —
ведь был тот день в жемчужном свете:
поток, корыто, смех и визг!
То ли форели, то ли дети
в чешуйках серебристых брызг...
Меж скал подводных проскочили,
пристали к берегу мечты,
чуть лучше став, чем прежде были,
и ты, и я.
И я, и ты.
ОБЯСНЕНИЕ В НЕЛЮБОВ
А се чувствах, макар и бездомен, тук в собствена къща,
но обърна ми гръб този град като ревностна тъща
след раздялата наша. Така, независимо в зимна
или лятна премяна е, той ме посреща враждебно:
няма никакъв смисъл отново да лъжем на дребно -
разделени, все още ни свързва омраза взаимна.
Вече случая дните пресяват с най-ситното сито,
но ще бъде ли днес ненаситното минало сито,
докато лудо блъска сърцето ти нощем в тунела
на безсънната мисъл, че мога и да си отида
със омраза - за теб незаслужена с нищо обида
и единствено нещо, което не си ми отнела...
... а изрекох тогава в далечната обща минута:
-...бе за мен само спирка междинна в маршрута...
Затова като пътник, забравил в купето багажа,
на перона изтласкан от нечий безмилостен лакът,
за последно, повярвай, защото заминал е влакът
и защого вали, във чакалнята ще се покажа.
.....................
ОБЪЯСНЕНИЕ В НЕНАВИСТИ
Одинок, бесприютен.
Мой дом мне — не дом, а простая жилплощадь.
Обернулся ко мне этот город спиной, словно злобная тёща
после боя-развода. Как враг, и зимою, и летом,
он встречает меня. Ни крупицы мне выгоды нету
врать вразнос. Хватит, ходим, как кони слепые по кругу:
мы не вместе уже!
Но сильнее любви наша ненависть
тянет друг к другу.
Вспоминается всё. Я сквозь память — мельчайшее сито —
тру печали свои. Клею всё, что навеки разбито.
По полночным тунеллям кровь мчится
как бешеный гонщик,
пока насмерть не вмажется — притормозить не захочет...
Я живу ненавидя, мне душу сжигает обида.
Но есть что-то, что ты не сумела отнять.
Упустила из вида.
... то была очень редкая, полная счастья минута.
Вдруг — вскочила.
Смешок: ?Знаешь, ты — остановка в средине маршрута,
вроде как едешь в поезде зайцем (со мной это было),
а тебя проводница, дотошная гадина, раз! — и раскрыла,
и, вопя, на перрон прогнала, да под дождь. Поезд — мимо!
Оглянулась кругом: что за станция? Где мой любимый?!
Ничего, пока ?скорый? прибудет — вдали уж скользит он,—
пережду на пластмассовом креслице в зале транзитном...
Дождь пройдёт — я уйду?.
ПОСЛЕДНАТА КВАРТИРА
"бях щастлива в дома зад площада..."
Из един разговор
Някой тук вече цяла година
мойто "аз" на частици краде:
който трябваше - с теб не замина,
който длъжен бе - с мен не дойде...
... меч Дамоклев е скритата мъка,
скрит в квартирата дебне ме риск:
във закана часовникът цъка
и люлее махалото диск;
или чувам зловещ механизъм,
току-що нечий срок отброил,
сякаш в друг свят отново навлизам -
камикадзе, опасан с тротил;
... под унилия блясък на месинг
сменят свойте места ден след ден
всички вещи - дали е намесен
дух домашен, от мен наследен?
... но какво да очакваш от призрак
и самотник, на всичко готов? -
а това е последният признак,
че настъпва часът с изход нов...
... пак надеждата - кой я събужда? -
в този миг ше ми хвърли ключе
от кутията с пощата чужда
и на помощ ще се притече...
... и чета в стаята, задимена
от тютюневите повесма,
до живелия тук преди мене
закъснели съдбовно писма...
(Те са моят спасителен остров,
аз отдавна ги знам наизуст;
и се носи от тях мирис остър
на парфюм във следобеда пуст;
с него чака ме пак вестибюла,
за да видя - разтърсва ме ток! -
и днес дама позната, събула
свойте чехли с висок остър ток...)
Ще напусна дома - дом за двама,
предстои ми най-трудния ход -
и ще вляза във цялата драма
предстояща на моя живот;
само чакам дъжда - миг пощада
в здрача син, за да съм убеден,
че когато пресичам площада,
никой няма да викне след мен.
.................................................
ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ
?я так была счастлива
в доме за площадью...?
Из разговора
Я живу здесь уже почти год,
ощущая, как брат-антипод
моё ?я? по кусочку крадёт.
На роду мне проклятие вроде:
тот, кто нужен — никак не приходит,
кто не нужен — идёт и идёт.
Меч Дамоклов в надбровьях апсид
тёмных окон, невидим, висит.
За окном чей-то ?мерс? голосит.
Страх струится за мной по квартире,
и часы, словно снайперы в тире,
бьют, а гиря на шее висит.
Режет маятник время как сыр,
чей-то срок отсчитали часы...
Чую — мира качнулись весы,
словно из измеренья иного
вдруг пахнуло дыханьем больного —
лезет к нам, спрятав бомбу в трусы.
Или это безумия дух,
исходящий от нас, ото двух,
развлекается: душу как пух,
гонит в пропасть — метода проста:
в перекрестье латунного света
то и дело простые предметы
изощрённо меняют места.
Это знак — путь к двери не ищи!
Ослепляет меня глаз свечи,
круг замкнулся, кричи — не кричи.
Я боюсь, я проснуться желаю!
Дзинь! — дочь Януса, дрянь пожилая,
мне подбросила в ящик ключи.
Я открыл — но вошла не она,
а прекрасная, словно волна
ранним утром, озона полна...
Правда, тут же взяла сигарету
и раскрыла том древних поэтов
(вы все знаете их имена),
и давай за листочком листок,
направлять их пророчеств поток —
Мнемозины поступок жесток,
я заплачу — и мне полегчает...
А она только туфлей качает,
чей носок — остр и быстр словно ток!
Ключ в двери — я бегу, в жизнь, в дождь, в бой!
Её крика печальный гобой
улетит на Олимп голубой...
В дверь другую и в новую драму
я войду, исполняя программу,
предначертанную мне судьбой.
Ливень скроет пощады плащом
от всего, что за левым плечом,
защищусь от былого крестом!
Через правое лишь оглянусь я —
убедиться, что с нежною грустью
не окликнул
любимый
фантом...
* Янус — один из древнейших богов-индигетов, ?бог входа и выхода?, а также всякого начала, нового года, начала войны, первого дня месяца, рождения человека В переводе с лат. — ?двери?, ?ворота?. Изображался с ключом, которым он отпирал и запирал небесные врата, 365-ю пальцами (по количеству дней в году) и с двумя лицами: одно лицо обращено в прошлое, другое — в будущее.
ЗИМИТЕ ОТ ДЕТСТВОТО
На Първан Стефанов
Къде изчезнаха ония зими
с пъртини, селото ни разкроили,
дълбоки колкото човешки бой;
и идваха при нас необозрими
утрата върху черните кокили
на голите дървета в бял покой?
Отивах в селската библиотека
със томче приказки, във пазва скрито,
до биещо от щастие сърце
и с два картофа парещи, които
държах в студа по снежната пътека,
за да не мръзнат моите ръце...
ЗИМЫ ДЕТСТВА
Пырвану Стефанову
Помнишь детство и зимы с метр двадцать снегами?
Их сельчане на части разрывали ногами.
След глубок, словно страх перед скорбной утратой:
руки чёрных дерев
несли белого брата...
Минус тридцать!
Селом
дул я в библиотеку:
грели сердце за пазухой мифы про греков,
а в руках — две горячих картошки дымились,
чтоб на жутком морозе
пальцы
не отвалились...
КОЛЕДА
На разстояние цял век от бъдещите ти покруси,
които чакат те оттатък юношеството, преди
ти да те сънят отведе до утре и да се роди
дългоочакваното чудо, вече го предвкуси:
оставил книгата, съзираш (този миг е отразен
в прозореца) как тръгват след онези героини
на Лев Толстой към близкото имение на княза N
за бала и елите с белоснежни кринолини.
РОЖДЕСТВО
На расстояньи целой жизни от твоих будущих страданий,
что вслед за юностью счастливой нагрянут — и не отойдут,
читаешь до утра в постели, и вдруг качнётся мирозданье,
меж сном и явью вспыхнет чудо всего на несколько минут:
из ослабевших пальцев книгу уронишь — в окнах отразится
твоё лицо — портрет прозрачный, а за стеклом — ах, Боже мой:
по снегу в белых кринолинах кортеж прекрасных дев струится —
то героини Льва Толстого, покинув бал, спешат домой...
ГОДИНАТА
Щом дните юнски се търкулнаха със звън на зарче
в рулетката на лятото и бе изхарчен
последният хзалжг, и никой не намери
от лудостта хазартна обещаните печалби,
оглеждаме като туземците печални
костюма излинял на нашите химери...
И ето: гости сме в октомври - месеца опасен,
от телената мрежа на дъжда опасан
подобно непристъпна граница държавна,
а в тази мрежа всеки с изненада забелязва
и прилика с оградата, в чиято пазва
психиатрична болница лежи отдавна...
Снегът, за сетен път не отговорил на въпроса
какво да правим, с четката си ще вароса
дома, от който никой вече не излиза;
и зимата за мен и теб ще бъде санитарка,
пристигнала да каже, че ни е по мярка
на самотата усмирителната риза...
... Ще разберем, потърсим ли утеха в наркотика
на спомените, чийто глас ще ни повика,
защо когато пролетното време
огрее болничния праг и блесне пред очите
на излекувания пациент, той предпочита
обратната посока първо да поеме.
ЖИЗНЬ
Швырнув дни юности со звоном на зеро
рулетки лет, последний чип профукав,
мы вдруг прозрели: ведь азарт — обман и мука!
Под сердцем, слева, вынуто ребро...
И как туземцы, что случайно съели Кука,
стыдливо прячем грешное нутро.
Мы — гости-пленники в опасном октябре,
он окружён колючей проволокой ливней —
граница на запоре! Друг, налив мне,
заметит: ?Знаешь, счастья нет в игре,
но лучше быть маньяком там, believe me,
чем в психбольнице, с цепью на бедре...
Глянь, снег валит, как на компьютер спам...
Эй, снеже, что же делать для спасенья?!
Из белых врат Посланник Воскресенья
не мчит, зажав в горсти феназепам.
Ну что ж: зима, как санитарка Ксенья,
смирительный завяжет саван нам...?
И то — утешимся блаженной наркотой
воспоминаний, морфий их мертвящий
поможет нам забыть о настоящем!
Весна придёт, согрев порог крутой
психушки...
Тут-то мы сыграем в ящик —
в последнюю игру для нас с тобой.
...........................................................
ЗАВРЪЩАНЕ
... решил, каквото и да стане, ще
потегля с птиците към юга
и, както кораба си юнга
напуска в първото пристанище
след буря, тръгнах от земята ни,
избрал годините - чергари,
без дом от град на град подмятани
в приюти с дъх на морски гари;
а във една световна столица
открих, да вярвам вече склонен,
че той, животът, има сто лица,
но всички до едно - на клоун;
и бях след няколкото опити
да вляза в търсеното братство
в лъка на мойте нерви опнати
стрела, насочена към бягство;
единствено солта по устните
крушенията ще измери
на палуби, от мен напуснати
преди рояка пасажери;
така, след първото съмнение,
със тонове вода изтече,
но, слава Богу, днес зад мене е
последната квартира вече...
... и връщам се с неизповядана
жал и лицето ми е бяло -
с полепнал прах от дървоята на
носталгията в мойто тяло;
настъпил е часът! - на мостика -
балкона си - домът ме кани
да вляза днес и аз, самотника,
във ролята на капитана;
осъществена е мечтата ми -
пак с дух и плът съединени
ще чакам да разпери мачтата
крилете си - платна солени...
... сега е време за обратите -
за да покажа на какво съм
способен, щом съдбата на
дома любим виси на косъм...
... след отлива при зазоряване
на мрака той ще е в очите
на утрото - не е за вярване! -
заседнал кораб в плитчините;
защото - мигове особени! -
домът спасен е не от мен, а
от екипажа - мойте спомени,
потъването се отменя.
................................................
ЗАВЕЩАНИЕ
... и я решил: любой ценой,
когда припустят птицы к югу —
отчалит в рейс свой основной
и мой корабль с юным юнгой.
Переживу я бурь разлом,
года-скитальцы снижу в чётки,
из порта в порт, забывши дом,
кочуя под расстрел чечётки.
В одной из мировых столиц
открою (правды грех бояться!):
у жизни на земле — сто лиц,
но все до одного — паяцы.
Я сам не раз пытался, друг,
возглавить скоморошье братство,
но нет — натянут нерв на лук,
стрела дрожит — пора смываться!
И только солью на висках —
осадок боли и досады...
На золотистых каблуках
бегут по палубе наяды —
в пробоину, застыв на миг,
хлестнули тонны вод, карая!
Но я уже не слышал крик
летящих в бездну моря-рая...
Вернулся. Заметён мой дом
как снегом, пухом тополиным.
Но рассыпается с трудом
плоть — ностальгическая глина...
Час наступил — я заступил
на капитанский пост балкона,
я пел и ром пиратский пил
в пределах мирного закона:
спаси Господь — мечта сбылась:
дух моря, плоть земли — едины!
На мачтах взорвались, виясь,
от ветра, паруса рутины....
Назад я бег времён пущу
и стану дерзким, стойким, сильным,
предотвращу и защищу
свой дом от тягостной судьбины!
Отлив отпрянет — и заря
посмотрит прямо в очи ночи...
Вы не поверите — а зря:
корабль мой, как прежде, прочен.
Храню прозрения в горсти —
иначе совесть зло накажет! —
ведь дом-то удалось спасти
не капитану — экипажу...
........................................................
ЗИМНА НОЩ
До среднощ декемврийският вятър на двора вилня
и скимтеше пред прага, но нямаше кой да отключи,
сякаш пристан си търсеше чувството ми за вина,
както бъдещ стопанин си търси бездомното куче.
А когато към мене насочи се хлад от цевта
на ключалката, в стаята - тежка отровна саксия -
непонятна тревога подобно бодил разцъфтя
и бях буден, защото не можех в съня да се скрия...
И ръката си хлъзгава (риба, скова от лед)
ми подаде нощта - като спусък бе нейното кутре;
осъзнал, че в дланта си държа зареден пистолет,
отброих часовете - безкрайните крачки до утре.
Сомнамбулният мрак на кръвта ми до краен предел
бе изпълнил сърцето, балона си ален надуло,
и превърна се после във изход от този дуел
даже изстрелът, който просветва отсрещното дуло...
......................................................
ЗИМНЯЯ НОЧЬ
До полночи скребётся под дверью декабрьский ветер
и скулит под порогом: впусти же, впусти меня, ну!
это совесть моя жаждет встретить мою же вину,
как собака бродячая жаждет хозяина встретить.
Холод тонкий кольнёт, заструившись из щели замочной,
вдруг по дому — как будто разлился отравленный мёд —
Cardus Astrium в царствии сна, шевелясь, зацветет,
и его аромат разорвёт корпус жизни непрочный!
Грубо скользкую руку (мороженой рыбы обрубок)
мне подаст гостья-ночь, и нальёт ледяного Клико!
Я взгляну на часы — до рассвета идти далеко.
Я схвачу пистолет — он окажется месивом трубок.
Мрак мертвящий в мозгу, чёрной кровью залиты постели,
алым шаром воздушным взлетела душа в потолок.
Вон, выходят из тени Есенин, Яворов и Блок...
Да, я знаю давно, чем кончаются эти дуэли.
ДОСТОЕВСКИ ВЪВ ВИСБАДЕН
Пак в игралната зала - нали е оженен
за нощта, най-невярна от всички госпожи -
и върти се рулетката с тръпно жужене,
и жетонът сам сочи къде да го сложи.
Ала ти си скъперник, животе, лихварю,
и съвсем справедливо заслужил си брадва! -
някой вече със потния мрак се прокрадва
в коридора и тихо вратата отваря...
... дотогава с безизразен глас крупието -
секундант на съдбата, облечен във смокинг,
съобщава цвета и числоко, което
печелившия даже превръща в самотник.
После бавно фенерите гаснат - доскоро
аленееха капките кръв на паважа;
за да скрие последната улика важна,
се завръща денят във мига най-рискован.
Но и другата нощ портиерът с лампази
го примамва като епилепсия няма,
а от нейното блато кой би го опазил? -
и не пита защо, щом целта е за двама
обща цел, наклонява различно везните:
тук един я заплаща с каторга в Сибир, а
друг - посмъртно - с наследство, което събира
вечността във Монетния двор на звездите.
...................
ДОСТОЕВСКИЙ В ВИСБАДЕНЕ
Он снова в казино — ведь он, майн герр, женат
на ночи, а она — изменчивая сучка!
Рулетки дребезжит облупленная ручка
и фишки вроде блох — прыг, прыг, куда хотят.
И он наверно прав, что наточил топор!
Ты ростовщица, жизнь, процентщица-старуха,
так отложи реестр, прислушайся вполуха:
безумный, весь в поту, спешит чрез коридор...
Ну а пока крупье — при смокинге, в очках,
как чёртов секундант надменный и бесстрастный,
роняет: ?зибен шварц?, ?зеро? — твои на красном
две фишечки лежат, как трупы в сюртучках.
На тротуаре кровь, и в брызгах лист пустой...
Конец. Здесь фонари, как юность, угасают.
Садись, пиши роман: не каждого спасает
поставленный ребром последний золотой!
Но вновь швейцар возьмёт из рук его пальто,
ведь наступает ночь в немецком захолустье,
и впустит, коль его любовница отпустит:
да, эпилепсия.
Но верная зато.
Придёт пора — и он заплатит всем, чем жил:
и каторга в зачёт, и смерть детей, и горе...
И больше нет нужды в кровавом кредиторе —
в наследство Вечность он от Бога получил.
ЧЕРЕШОВА ЗАДУШНИЦА
На дядо
След години сме тук. Колко просто било да решим
да прекрачим чертата и пак да запалим по свещ.
В автономна република с вечен безвизов рижим
четвърт век как си ти. И защото от въздуха свеж
се задъхвам, по навик цигарите вадя - за теб е една.
И угарката - гилза след изстрел - опарва деня.
Как ми липсваш! - особено есен, когато гори
като ябълка златна луната - часът най-любим
в мойто детство, потънало вдън Тилилейски гори...
Ще си спомниш - тогава ти пушеше; беше лютивия дим
от тютюна на "Бузлуджа" знак, удължил вечерта -
за ламята и тримата братя да ти прочета.
... Ще останат след тучната, стъпкана вече трева
от черешите алени капки, но никой, освен
мен, не беше видял, че е кървава диря това;
аз по нея разбрах: яхнал бързия вакъл овен
на нощта, да надвиеш ранената хала-ламя -
ненаситната смърт, ти си слязъл на Долна земя...
...................
ТРОИЦКАЯ СУББОТА
Деду
Снова я возвратился сюда.
Как легко оказалось в забытое детство вломиться,
перепрыгнуть преграды-года,
на коне Шарколия* взлетев словно птица...
Не спешишь от ворот ты ко мне,
разгоняя рукой ?Шипки? паморок сизый —
ты уже четверть века в стране,
где хрен вырвешь обратную визу.
Чистый воздух мне горло дерёт,
достаю сигаретную пачку,
по привычке — тебе и в свой рот,
и две штуки за ухо, в заначку.
Слышу, гонишь как прежде волну:
?Эх, к зиме б тебе, парень, жениться!?
Затянусь
и бычок отпульну —
он как гильза от выстрела
слабо дымится...
Красота! Дивный осени рай:
злато-розовым яблочным соком
наливается край —
щёки девушек, кроны садов, воды быстрых потоков.
Мы гуляли тут, друже,
не раз по горам Тилилейским,
дым с вершины Бузлуджи
тянул руку вверх, как пророк мавзолейский...
Но мы знали: когда вечерком мы присядем у пышущей печи,
ты мне снова расскажешь баском: ?И они были счастливы вечно...?
Что ни слово — то чудо чудес, как же сказке такой не дивиться!
Там три брата рубились с драконом треглавым за солнце-девицу,
извивавлось чудовище, дым и огонь вкруг себя извергая,
но они победили!
А кто стал ей мужем — то сказка другая...
Вдруг — пахнуло палёным,
сверкнули в траве капли ягод черешни — будто брызнула кровь!
Кто здесь есть?!
И послышался голос нездешний:
?Под прикрытием звёзд, на ночном чернорунном баране,
Я на землю сходил для последней, решающей брани!?
Радуница!
Я радуюсь: дед мой поверг
смерть — палящего память дракона.
Стал он частью земли — жизнь дающего вечного лона...
*В болгарских народных сказках и песнях конь Короля (Крали) Марко по имени Шарколия одним прыжком перелетает через девять гор.
** Бузлуджа ( Бузлуджа)— вершина Балканских гор высотой 1441 м, на территории Болгарии, в 12 км к востоку от Шипкинского перевала. С 1942 года официальное название вершины — ?Хаджи Димитр?, но это название сейчас почти не используется. В 1868 г. на этой вершине в неравной битве с оттманскими турками геройски погиб отряд (чета) болгарского военачальника Хаджи Димитра. В 1891 г. здесь проводился учредительный конгресс БСДП (позже БКП, ныне БСП). В 1944-1989 годах вершина была святыней болгарских коммунистов, они воздвигли здесь огромный дом-памятник в честь БКП, стоимостью 14 186 000 лв, в центре — монумент в виде двух огромных факелов. Ныне объекты на вершине Бузулуджи разграблены и заброшены.
МАРТ
... и в полусън - със ек от влак
ще дсе разсее мракът -
чух двата щъркела вън как
със клюновете тракат.
Нима март в своите права
най-после встъпва смело? -
денят напомня ми с това
за празник - сбора в село;
аз в него влизам с лекота
като дете след сто лета
в ръката с кречетало...
И диша се със пълна гръд
и сякаш е за първи път
поредното начало.
.............................
МАРТ
...и в полусне — как поезд дальний,
прекрасный в тёплом мраке звук:
два аиста, клюв в клюв, начально
как погремушками — тук-тук!
Ах, наконец вступает смело
проказник-март в свои права
и жизнетворческое дело
продолжит юная трава!
А я пойду на сельский праздник,
и буду весел как дитя,
что седину с улыбкой дразнит,
трещётку лет в руках вертя,
и полной грудью жизнь вдыхая,
поверь — из тьмы зимы видней! —
стою не первый к ночи краю,
а первый от начала дней.
.......................................................
ПРОДАВАЧКАТА НА ВРЕТЕНА
Идваше през песента за три-четири
дни и отсядаше в нашия дом;
в мойте очи, уморени от четене,
беше загадка, родена до Лом.
Първата вечер до късно разпитваше
майка ми да й разкаше докрай
за новините в селцето под Витоша
близо до печката "цигански рай";
хвърляше бледи отблясъци огънят
в стаята - мрежа от сенки мрак;
в скута й топъл люлян, с изнемогата
сладка заспивах в леглото-хамак...
Бе очертана красиво устата й,
беше лицето - без нито една
бръчка - с оттенъка бронзов от статуи,
тъй непривични за местна жена...
... Виждам я днес, сякаш спряло е времето,
как със рекламна цел (помня добре)
тя на дланта си завърта вретеното,
за да се питат кога ли ще спре;
аз, омагьосан, го гледах учудено
как се върти то пред мойто лице
с полъха лек на крило пеперудено,
който докосва самото сърце...
В нощите будни и дните от сънища
търсех я аз, но бе с поглед орлов
споменът, шепнещ: ... това не е същата
тръпка - след от късмета при лов...
... Но ти, животе, веднъж през годините,
пътьом към вечната нощна стена,
ще ни покажеш и скриеш завинаги
своята светла слепяща страна
с мълния кратка, в копнежа загнездена,
пред ненаситните наши очи,
за да запомним цвета на магнезий
в ярко кълбо размотани лъчи...
Боже, каква беше преждата перлена? -
тъй не разбрах, но с кое и кога
тънко вретено лъчите разперени
ти си изпрел, точно зная сега...
..................................
ПРОДАВЩИЦА ПРЯЖИ
Пойду-ка с песней — и за три-четыре дня
дойду! Ничто не изменилось в старом доме...
В душе, за стенкой книжного вранья,
живёт чудесный мир, рождённый в Ломе.
За первый вечер маме в красках распишу
всё, что в сельце-столице деется — Софии,
у печки, помнящей, как грела малышу
морозом схваченные ноженьки босые.
Ах, печка-печь, тебя зовут ?цыганский рай?,
бросаешь на пол лоскутами блики алы,
но я на маминых руках, как каравай,
уже испёкся — и пойду под одеяло,
в сладчайшей неге завалюсь в гамак-кровать
и буду видеть в нежном сне улыбку мамы,
и, может быть, немного стану понимать,
простую суть её сокрытой драмы.
Изящен очерк её уст на склоне лет,
лицо — как яблоко с тончайшей кожей гладко,
у местных женщин ты не встретишь, нет,
такую бронзовость, античную загадку!
Увижу, словно время бурно хлынет вспять:
вот мать легко вращает пряжу на ладонях,
чтоб жизнь движеньем
мёртвым нитям дать —
и в солнце тонкость рун волнистых тонет,
и дышит шерсть — жива она, жива она!
А я смотрю, разинув рот, заворожённо,
и вижу ясно: не извивы волокна,
а крылья бабочки трепещут напряжённо —
я по ланитам ими был едва задет —
скорее вырваться и в небо прянуть хочет!
И много лет она крылами так прядет
и моё сердце преблаженнейше щекочет...
В охотах ночи, и в запретных сонных днях
искал я, горько в прошлом оком рыскал,
но смысл загадки сам добрался до меня:
она — предчувствие удачи, счастья, риска!
Жизнь, я согласен влечь печальные года,
но хоть бы раз ещё открой — на миг, не боле,
мир детства, мир любви — и можешь навсегда
закрыть (?ушёл домой?) пустую лавку боли!
Пусть молния, вонзясь как пара спиц в клубок,
сверкнёт! В луче её запомню всё до нитки:
предвечный цвет небес беспримесно глубок,
у мамы на руке сияют солнцем свитки...
О Боже, как слепит старинных рун узор!
Я понял: это Ты спрял в первый День Творенья,
те нити, что наш в мир струятся до сих пор
с высот, доступных лишь божественному зренью.
ДО ПОСЛЕДНАТА СМЪРТ
Не знаеш, свидетел на чуждите битки победни,
че дните ти с всеки изминал ден стават по-бедни,
но с бъдеще - нито щастливо и нито злечисто -
съдбата си ти не проклиняй сега, приеми я,
макар и такава, каквато е, с тебе самия
да ти изневерява тя често.
Превърна душата си, от тегобите калена,
във кей на сезоните, сякаш града бе Микена.
Закотвен във него, ще чакаш - задачата твоя,
защото си само Пазача, е толкова проста:
щом огън съзреш, да напуснеш завинаги поста
със вестта, че е паднал Троя...
А утре, когато се върнат тук пак с ореоли
от слава героите, вярваш: от главните роли
една ще се падне на теб и ще видиш по-смътно
живота предишен, за да избереш Клитемнеста,
дори любовта й да бъде - със меч, вместо зестра -
като орден, присъждан посмъртно.
ДО ПОСЛЕДНЕЙ ИЗ СМЕРТЕЙ
Не знают свидетели разных сражений победных,
что их полководцы умрут в богадельне для бедных,
и в будущем — пусть несчастливом и полном невзгод, —
судьбу не кляни, а цени и дары, и утраты,
ведь все мы по жизни, увы, не цари, а солдаты,
и тот победит, кто до первой звезды доживёт.
Но тот-то был царь! Он приплыл, позабыв об обиде,
к причалу Микен в доантичной стране Арголиде,
и бросил там якорь. А дальше — лишь жди, дух уняв...
Он Сторож — увидел огонь и покинул навеки
свой пост с красной вестью о том, что коварные греки
сломили троянцев, Приама на копья подняв!
А завтра, когда в ореоле и славы, и крови,
войска возвратятся — получит награду любови,
но только посмертно — таков Клитемнестры резон.
И что на груди — то ли меч, то ли орден — не важно,
его завернут не в парчу, а в хитончик сермяжный...
Прощай, Агамемнон.
Да будет кошмарным твой сон.
ОТПИСАНИТЕ ДНИ
Залязва слънцето - по острието
на хоризонта ален ти разбра, че
денят е жертвен агнец там, където
се спуска гилотината на здрача.
Прозорците просветнали на влака
за миг върху гръдта на планината
като огърлица с рубини в мрака
за тебе е следа от кръв пролята...
Познаваш този влак - той, пак описал
огромен полукръг, навлезе с грохот
в тунела чер, зачеркнал всяка мисъл
за бягство - най-обречен поход...
Под есенното пълнолуние чул воя
на кучета бездомни - оплаквачки
на нощно опело, на път към своя
дом, без да искаш, ускоряваш крачки.
Прибира вятърът - пастир изгубен -
и кипариса в стадото дървета,
а сянката му - расо на игумен -
полюшва се със пешове развети...
Напомня ти денят, отписан снощи
от твоето очакване - огнище
изстинало - за много други още
дни, минали, без да се случи нищо;
а те - в пунктир тирета между точки -
отчетливо с еднаквата си външност
ще очертаят границите точно
на свят - държава бивша всъщност...
ОПИТ ЗА ПОРТРЕТ
Тази нощ - сред делници дълги в тревожен град -
е бреме от неизпълнен дълг и отложен ад,
защото - сърцето ми изстина - пак самият чух:
"... в името на Отца и Сина, и Светия дух,
ти, животе, отредил ми участ - пътека на кърт,
направи така, че да случа със лека смърт..."
И макар от слуха си вече да съм мамен аз,
си рекох: дочутият глас, човече, е онзи мамин глас...
След деня, като фурна топъл от смога вън,
се будя след горчивия вопъл и - сбогом! - сън;
казвах си: трябва да я възпея... - често сам...
...но сега не с плач за нея, вместо псалм,
жаден, от вдъхновение с извор леден пих
и видях как се излива резливо в последен щрих
портретът на мама - икона в самотен кът...
... но защо, по какви закони, за стотен път,
зазори ли зора - светлината над триножника син,
личи най-ясно вината на художника - син?...
........................................................
ПОПЫТКА НАПИСАТЬ ПОРТРЕТ
Эта ночь, эта ночь в старо-каменном дёрганном граде
мне не сможет помочь и взовёт об отложенном аде;
сердце чует слова, кои днём глушит жизнь-бытовуха,
так молитва жива: ?...Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа?
Словно крот одинок, с горя маюсь в квартирной норе я,
и прошу: дай мне, Бог, смерть полегче и дай поскорее!
Вот уже слышу я мамин голос, зовущий куда-то,
вот уже бытия расплывается чёткая дата...
Нет, ушла! Закричу — горечь встанет у самого горла.
Задуваю свечу. Ночь как печь, звуки — острые свёрла.
Мама пела псалмы, сын смотрел за окошко, скучая...
Так безумие мы в дар от чёрных ночей получаем.
Выбор красок непрост, вдохновенье черпая в печали,
штрих последний на холст я бросаю — цветочек на шали...
Скоро кончится бред, я дойду до светящейся точки.
Мамин милый портрет — как икона в тюрьме-одиночке.
Но за что, почему, ведь я не был плохим или грубым?!
Синей краской в кайму обведу её милые губы...
Хоть сбегай на луну — утром только взгляну треножник,
ощущаю вину: я плохой, мама, видно, художник.
ЛЕТИЩЕ "КЕНЕДИ"
Разказаш ми - за кой ли път завърта мътният екран
на паметта историята ти и думите са болни -
за полета безкраен със сребристия огромен "Боинг"
до толкова жадувания бряг на Атлантическия океан;
и аз представям си как ти, на сърбина от Ниш превел
задъханата реч на стюардесата с красиво тяло,
при кацането си видял глухарче, сякаш долетяло
до пистата бетонна от поляните над Вакарел;
как после - вече в храма на Нюйоркската аерогара -
ти, друговерец пред икона чужда, си стоял пред митничаря
със самолетния билет в ръка като с изгаряща те свещ
( Покръстването ти с печат в паспорта продължило)...
... и още не изпитал болката от острото й жило,
усетил си, че няма своята носталгия да понесеш.
.......................................
АЭРОПОРТ ?КЕННЕДИ?
Опять рассказываешь мне, как будто видишь на экране
размытый болью старый фильм: о том, как в утренней заре
через Атлантику летел к брегам мечты за океаном —
к огромной сказочной стране роскошный ?боинг? в серебре.
Я представляю, как с трудом ты перевёл на сербский Ниша*
красотки-стюардессы речь (она в Техасе родилась).
А, с трапа спрыгнув, вдруг узрел
ты одуванчик...
?Брате, слышишь,
с полей болгарских Вакарел** — до поля лётного World Trans!?
Аэропорт Нью-Йорка — храм для тех, кто лучшего не знает.
Как пред иконою чужой, стоял, блаженно трепеща,
перед таможенником — там печатью в паспорте крещают...
Билет в руке зажат — кому сия бумажная свеча?
Не знал ты: сожалений соль так скоро напрочь выжжет душу.
Ведь ностальгия — это боль, не излечить и не разрушить.
*Ниш (серб. Ниш) — город и муниципалитет в Сербии, столица административного региона Нишава.
** Вакарел (болг. Вакарел) — село в Болгарии. Находится в Софийской области, входит в общину Ихтиман.
...ще дойде здрачът най-подир -
през есен вече ли вървиме? -
да издои като пастир
след паша облачното виме.
Ни закъснял, ни подранил
е този дъжд, за мен самия
призван един пейзаж унил
на моя спомен да умие.
...Това е моят час и след
миг виждам в есенна позлата
незабравимия съсед -
как, пак сандъчето с алата*
нарамил, качва оня скат
пред каменните кариери,
където друг такъв признат
за майстор тъй не се намери...
(... а беше негова сестра
червенокосата, онази,
която даже не разбра,
че вечно място си запази
в сърцето ми... мълчи с тъга
единствената радиола
във махалата и сега
в дома им пуст с градина гола...)
...Ще прогърми навън, макар
и само за да ми напомни,
че той е вече каменар
в небесните каменоломни;
отдавна там се труди той -
паветата готови, зная,
са предостатъчни на брой
дори за път от ада в рая...
...и затова навярно, щом
мой ред е да постави точка
смъртта, ще липсва оня щoрм
от плач в душата за отсрочка;
защого няма как отвъд
да се изгубя в пек и бури,
поел ро неговия път,
с гранитни очертан бордюри...
*алат - каменоделски инструменти
ИСТОРИЯ ОСЕНИ
... сквозь сумерки, сквозь дождь и грязь
иду, бреду. Мне осень — имя.
Пастух, с пастбища возратясь,
взялся за облачное вымя:
не поспешил, не опоздал
дождь, омывающий для смерти
пейзаж унылый. Я взрыдал:
омой мне память! И поверьте —
вдруг фотографией цветной
взыграло осени ненастье:
сосед, весёлый, молодой,
с повязкой белой на запястье,
закинув лихо на плечо
сундук с киянкой и зубилом,
по склону — выше, и ещё! —
взлетает, повинуясь силам
таинственным. А там, в горах,
лежат гранитные карьеры,
разворотил их в пух и прах
Бог — исполнитель Высшей Меры.
Сосед же — просто камнетёс,
хороший друг, рукастый мастер.
(Но вот сестра его...
волос
был рыжий листопад прекрасен!
Она была... не поняла,
что моё сердце расколола.
Там, на окраине села,
молчит, тоскуя, радиола
в пустом дому, в саду без роз...)
Она ещё, быть может, грянет,
когда Предвечный Камнетёс,
передо мной с кайлом предстанет!
От сотворенья мира Он
долбит породу, твёрдо зная,
число камней в стезе времён,
прокинутой от ада к раю.
Я слышу зов. Да, мне пора
вложить и свой булыжник в дело.
Но жизнь так сумрачно-добра,
и смерти не желает тело,
и плачет бедная душа:
дай обтешу ещё немного
кусочек гальки-голыша
для вечно длящейся дороги!
Увы, от смерти не уйти.
И я, дождём омытый хмурым,
тащусь по бренному пути
в ограде каменных бордюров.
ПЪРВИ СНЯГ
... а на излизане от храма,
във който престояхме час,
си пожелах да бъдем двама
като преди отново аз;
не бе ли Божи знак, което
видяхме пред вретите с теб -
как от дарака на небето
се сипе белоснежен дреб;
и във душите ни - прозорец
открехнат - зов бе за любов
иконата на чудотворец
с ръката си за благослов;
и бе молбата ни спонтанна
наред със другите неща:
снегът за просяка да стане
завивка пухена в нощта!
А ноемврийската неделя -
додето поглед стига - бе
със цвят на девствена постеля
под също бялото небе...
... това не е ли шансът, моя,
оставил по снега следа
от стъпки, някого в покоя
за първи път да поведа?
.................................................
ПЕРВЫЙ СНЕГ
... а выходя из храма, Боже,
где простоял часы, года,
взмолюсь: пусть трое будет тоже!
Хотя один я был всегда.
Не Твой ли знак: с небес перинных
летящий нежно-белый пух,
словно хозяюшка старинно
взбивает пышный снег подух?
Своей души открыв оконце,
меня окликнет: приходи!
И третий, ласковый, как солнце,
прижмётся к маминой груди...
О, этот снег — дар милосердный,
он нищему у древних врат
не станет саваном посмертным,
а тёплой шубой — верь мне, брат!
Дыша ноябрьским воскресеньем,
гляжу: парит, как полотно,
Нерукотворное Спасенье —
из снега выткано оно.
И на земле покров невинный...
По первозданному пути
пойду к моим двоим, любимым.
Ведь к небу так легко идти.
МЕЖДУСЕЗОНИЕ
На Иван Цанев
Сред тишина, отекнала като след точен изстрел
в ушите ни, на хълма сме, за да се убедиме,
че вятърът подир сезона снежен е избистрил
изгубения хоризонт, безкрайно дълго димен;
ти чу ли ромон на поток, забързан кам лъките? -
едва ли, но видя снега около двете иви -
печални еполети от износения кител
на нашето предчувствие за други дни щастливи...
Пейзаж след битка сякаш ни остави тази зима -
военнопленници са без зелените мундири
дърветата самотни в гледката необозрима;
ала не разберем ли днес, че е изпит нектара
на спомена, април едва ли ще остави дири
в душите ни, дори да дойде, спазил календара.
МЕЖ ЗИМОЙ И ВЕСНОЙ
Ивану Цаневу
Горизонт в синеватом дымке едко тает...
Тишина вслед за выстрелом точным
оглушила холмы.
Ветер чистит, вертясь, в предвкушенье ухода зимы,
межсезонное небо снежно-бешеным ?Тайдом?.
Слышишь ропот потока, спешащего к счастью?
Нет? Взгляни же: позёмка свилась на плечах юных ив
в эполеты печали. Древесный мундир снова дивно красив,
как младые мечты! Их отнять даже возраст не властен.
Вот пейзаж после битвы: отступает с позором зима,
пленных бросила, зло посрывав листвяные мундиры,
и деревья растерянно тянутся к дальним домам...
Флягу, друже, возьми — вместе выпьем настойку до дна
крепкой памяти... Плачет апрель в новорожденном мире,
и в сердцах — и в твоём, и в моём — наступает весна.
ОТВЪД
На брат ми
В плен на затиналото лято
не подозирахме, че са
определени и часа
и мястото в деня, когато
навеки ще потъне шлепа
на детството с обърнат кил,
сълзата - песъчинка в шепа
на мида - в бъдещ бисер скрил;
сълза... след век ще стане ясно,
че е богатство - онова
единствено не на слова
на всяко време неподвластно.
... ала това ще се намира
далеч - тепърва предстои:
сега се връщаме от вира
в реката, и отпред си ти;
и - с дъното нагоре - всеки
опрял на свойте рамене
корито къщно за пране,
върви по стръмната пътека;
а капънакът - кактус - жули,
опарва ни копривен лист,
но влизаме - тъй както в юли
се влиза - в нечий летопис,
с подробностите запечатал
деня, преди да изтече,
във който не едно момче
се чувстваше мореплавател;
и бряг бленуван с тръпка първа
ни беше топлата скала
и с капки - люспи на пъстърва -
блестяха нашите тела...
...................................................
ОТСЮДА
Моему брату
Под сенью благостного лета
мы и не знали, что уже
и день, и час назначен где-то
бумажной затонуть барже
вверх беззащитно белым килем...
О символ детства! Мы слезу
песчинкой в мидии сокрыли,
чтоб жемчуг вырастить. Несу
я понимание чрез годы:
она — наш драгоценный вклад
в гонаду памяти и рода.
Ген счастья в перламутре, брат!
Я всё пойму... потом. А нынче
плечо к плечу, рука к руке
летим, как ангелы да Винчи —
следов не видно на песке —
к стремнине. Мамино корыто
спускаем на воду — вперёд!
И вновь летим — теперь в открытый
поток, сверкающий как лёд,
под солнцем радостным!..
За нами —
размокший, крошечный, смешной,
борясь с искристыми волнами,
торопится челнок иной —
мы с ним вчера ещё игрались
в корыте (мамином пока):
крапивный лист — зелёный парус,
бумажно-нежные бока...
Он был так хрупок, но не сдался,
мчась следом из последних сил!
Что ж? Всё ушло, а он остался
и гордо в эти строки вплыл,
где я, во двор июльский глядя,
сижу за письменным столом —
уже усатый, взрослый дядя —
и вспоминаю о былом:
как плавать мы с тобой мечтали,
как мы летать с тобой могли...
Не так уж важно, кем мы стали,
и через что с тобой прошли —
ведь был тот день в жемчужном свете:
поток, корыто, смех и визг!
То ли форели, то ли дети
в чешуйках серебристых брызг...
Меж скал подводных проскочили,
пристали к берегу мечты,
чуть лучше став, чем прежде были,
и ты, и я.
И я, и ты.
ОБЯСНЕНИЕ В НЕЛЮБОВ
А се чувствах, макар и бездомен, тук в собствена къща,
но обърна ми гръб този град като ревностна тъща
след раздялата наша. Така, независимо в зимна
или лятна премяна е, той ме посреща враждебно:
няма никакъв смисъл отново да лъжем на дребно -
разделени, все още ни свързва омраза взаимна.
Вече случая дните пресяват с най-ситното сито,
но ще бъде ли днес ненаситното минало сито,
докато лудо блъска сърцето ти нощем в тунела
на безсънната мисъл, че мога и да си отида
със омраза - за теб незаслужена с нищо обида
и единствено нещо, което не си ми отнела...
... а изрекох тогава в далечната обща минута:
-...бе за мен само спирка междинна в маршрута...
Затова като пътник, забравил в купето багажа,
на перона изтласкан от нечий безмилостен лакът,
за последно, повярвай, защото заминал е влакът
и защого вали, във чакалнята ще се покажа.
.....................
ОБЪЯСНЕНИЕ В НЕНАВИСТИ
Одинок, бесприютен.
Мой дом мне — не дом, а простая жилплощадь.
Обернулся ко мне этот город спиной, словно злобная тёща
после боя-развода. Как враг, и зимою, и летом,
он встречает меня. Ни крупицы мне выгоды нету
врать вразнос. Хватит, ходим, как кони слепые по кругу:
мы не вместе уже!
Но сильнее любви наша ненависть
тянет друг к другу.
Вспоминается всё. Я сквозь память — мельчайшее сито —
тру печали свои. Клею всё, что навеки разбито.
По полночным тунеллям кровь мчится
как бешеный гонщик,
пока насмерть не вмажется — притормозить не захочет...
Я живу ненавидя, мне душу сжигает обида.
Но есть что-то, что ты не сумела отнять.
Упустила из вида.
... то была очень редкая, полная счастья минута.
Вдруг — вскочила.
Смешок: ?Знаешь, ты — остановка в средине маршрута,
вроде как едешь в поезде зайцем (со мной это было),
а тебя проводница, дотошная гадина, раз! — и раскрыла,
и, вопя, на перрон прогнала, да под дождь. Поезд — мимо!
Оглянулась кругом: что за станция? Где мой любимый?!
Ничего, пока ?скорый? прибудет — вдали уж скользит он,—
пережду на пластмассовом креслице в зале транзитном...
Дождь пройдёт — я уйду?.
ПОСЛЕДНАТА КВАРТИРА
"бях щастлива в дома зад площада..."
Из един разговор
Някой тук вече цяла година
мойто "аз" на частици краде:
който трябваше - с теб не замина,
който длъжен бе - с мен не дойде...
... меч Дамоклев е скритата мъка,
скрит в квартирата дебне ме риск:
във закана часовникът цъка
и люлее махалото диск;
или чувам зловещ механизъм,
току-що нечий срок отброил,
сякаш в друг свят отново навлизам -
камикадзе, опасан с тротил;
... под унилия блясък на месинг
сменят свойте места ден след ден
всички вещи - дали е намесен
дух домашен, от мен наследен?
... но какво да очакваш от призрак
и самотник, на всичко готов? -
а това е последният признак,
че настъпва часът с изход нов...
... пак надеждата - кой я събужда? -
в този миг ше ми хвърли ключе
от кутията с пощата чужда
и на помощ ще се притече...
... и чета в стаята, задимена
от тютюневите повесма,
до живелия тук преди мене
закъснели съдбовно писма...
(Те са моят спасителен остров,
аз отдавна ги знам наизуст;
и се носи от тях мирис остър
на парфюм във следобеда пуст;
с него чака ме пак вестибюла,
за да видя - разтърсва ме ток! -
и днес дама позната, събула
свойте чехли с висок остър ток...)
Ще напусна дома - дом за двама,
предстои ми най-трудния ход -
и ще вляза във цялата драма
предстояща на моя живот;
само чакам дъжда - миг пощада
в здрача син, за да съм убеден,
че когато пресичам площада,
никой няма да викне след мен.
.................................................
ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ
?я так была счастлива
в доме за площадью...?
Из разговора
Я живу здесь уже почти год,
ощущая, как брат-антипод
моё ?я? по кусочку крадёт.
На роду мне проклятие вроде:
тот, кто нужен — никак не приходит,
кто не нужен — идёт и идёт.
Меч Дамоклов в надбровьях апсид
тёмных окон, невидим, висит.
За окном чей-то ?мерс? голосит.
Страх струится за мной по квартире,
и часы, словно снайперы в тире,
бьют, а гиря на шее висит.
Режет маятник время как сыр,
чей-то срок отсчитали часы...
Чую — мира качнулись весы,
словно из измеренья иного
вдруг пахнуло дыханьем больного —
лезет к нам, спрятав бомбу в трусы.
Или это безумия дух,
исходящий от нас, ото двух,
развлекается: душу как пух,
гонит в пропасть — метода проста:
в перекрестье латунного света
то и дело простые предметы
изощрённо меняют места.
Это знак — путь к двери не ищи!
Ослепляет меня глаз свечи,
круг замкнулся, кричи — не кричи.
Я боюсь, я проснуться желаю!
Дзинь! — дочь Януса, дрянь пожилая,
мне подбросила в ящик ключи.
Я открыл — но вошла не она,
а прекрасная, словно волна
ранним утром, озона полна...
Правда, тут же взяла сигарету
и раскрыла том древних поэтов
(вы все знаете их имена),
и давай за листочком листок,
направлять их пророчеств поток —
Мнемозины поступок жесток,
я заплачу — и мне полегчает...
А она только туфлей качает,
чей носок — остр и быстр словно ток!
Ключ в двери — я бегу, в жизнь, в дождь, в бой!
Её крика печальный гобой
улетит на Олимп голубой...
В дверь другую и в новую драму
я войду, исполняя программу,
предначертанную мне судьбой.
Ливень скроет пощады плащом
от всего, что за левым плечом,
защищусь от былого крестом!
Через правое лишь оглянусь я —
убедиться, что с нежною грустью
не окликнул
любимый
фантом...
* Янус — один из древнейших богов-индигетов, ?бог входа и выхода?, а также всякого начала, нового года, начала войны, первого дня месяца, рождения человека В переводе с лат. — ?двери?, ?ворота?. Изображался с ключом, которым он отпирал и запирал небесные врата, 365-ю пальцами (по количеству дней в году) и с двумя лицами: одно лицо обращено в прошлое, другое — в будущее.
ЗИМИТЕ ОТ ДЕТСТВОТО
На Първан Стефанов
Къде изчезнаха ония зими
с пъртини, селото ни разкроили,
дълбоки колкото човешки бой;
и идваха при нас необозрими
утрата върху черните кокили
на голите дървета в бял покой?
Отивах в селската библиотека
със томче приказки, във пазва скрито,
до биещо от щастие сърце
и с два картофа парещи, които
държах в студа по снежната пътека,
за да не мръзнат моите ръце...
ЗИМЫ ДЕТСТВА
Пырвану Стефанову
Помнишь детство и зимы с метр двадцать снегами?
Их сельчане на части разрывали ногами.
След глубок, словно страх перед скорбной утратой:
руки чёрных дерев
несли белого брата...
Минус тридцать!
Селом
дул я в библиотеку:
грели сердце за пазухой мифы про греков,
а в руках — две горячих картошки дымились,
чтоб на жутком морозе
пальцы
не отвалились...
КОЛЕДА
На разстояние цял век от бъдещите ти покруси,
които чакат те оттатък юношеството, преди
ти да те сънят отведе до утре и да се роди
дългоочакваното чудо, вече го предвкуси:
оставил книгата, съзираш (този миг е отразен
в прозореца) как тръгват след онези героини
на Лев Толстой към близкото имение на княза N
за бала и елите с белоснежни кринолини.
РОЖДЕСТВО
На расстояньи целой жизни от твоих будущих страданий,
что вслед за юностью счастливой нагрянут — и не отойдут,
читаешь до утра в постели, и вдруг качнётся мирозданье,
меж сном и явью вспыхнет чудо всего на несколько минут:
из ослабевших пальцев книгу уронишь — в окнах отразится
твоё лицо — портрет прозрачный, а за стеклом — ах, Боже мой:
по снегу в белых кринолинах кортеж прекрасных дев струится —
то героини Льва Толстого, покинув бал, спешат домой...
ГОДИНАТА
Щом дните юнски се търкулнаха със звън на зарче
в рулетката на лятото и бе изхарчен
последният хзалжг, и никой не намери
от лудостта хазартна обещаните печалби,
оглеждаме като туземците печални
костюма излинял на нашите химери...
И ето: гости сме в октомври - месеца опасен,
от телената мрежа на дъжда опасан
подобно непристъпна граница държавна,
а в тази мрежа всеки с изненада забелязва
и прилика с оградата, в чиято пазва
психиатрична болница лежи отдавна...
Снегът, за сетен път не отговорил на въпроса
какво да правим, с четката си ще вароса
дома, от който никой вече не излиза;
и зимата за мен и теб ще бъде санитарка,
пристигнала да каже, че ни е по мярка
на самотата усмирителната риза...
... Ще разберем, потърсим ли утеха в наркотика
на спомените, чийто глас ще ни повика,
защо когато пролетното време
огрее болничния праг и блесне пред очите
на излекувания пациент, той предпочита
обратната посока първо да поеме.
ЖИЗНЬ
Швырнув дни юности со звоном на зеро
рулетки лет, последний чип профукав,
мы вдруг прозрели: ведь азарт — обман и мука!
Под сердцем, слева, вынуто ребро...
И как туземцы, что случайно съели Кука,
стыдливо прячем грешное нутро.
Мы — гости-пленники в опасном октябре,
он окружён колючей проволокой ливней —
граница на запоре! Друг, налив мне,
заметит: ?Знаешь, счастья нет в игре,
но лучше быть маньяком там, believe me,
чем в психбольнице, с цепью на бедре...
Глянь, снег валит, как на компьютер спам...
Эй, снеже, что же делать для спасенья?!
Из белых врат Посланник Воскресенья
не мчит, зажав в горсти феназепам.
Ну что ж: зима, как санитарка Ксенья,
смирительный завяжет саван нам...?
И то — утешимся блаженной наркотой
воспоминаний, морфий их мертвящий
поможет нам забыть о настоящем!
Весна придёт, согрев порог крутой
психушки...
Тут-то мы сыграем в ящик —
в последнюю игру для нас с тобой.
...........................................................
ЗАВРЪЩАНЕ
... решил, каквото и да стане, ще
потегля с птиците към юга
и, както кораба си юнга
напуска в първото пристанище
след буря, тръгнах от земята ни,
избрал годините - чергари,
без дом от град на град подмятани
в приюти с дъх на морски гари;
а във една световна столица
открих, да вярвам вече склонен,
че той, животът, има сто лица,
но всички до едно - на клоун;
и бях след няколкото опити
да вляза в търсеното братство
в лъка на мойте нерви опнати
стрела, насочена към бягство;
единствено солта по устните
крушенията ще измери
на палуби, от мен напуснати
преди рояка пасажери;
така, след първото съмнение,
със тонове вода изтече,
но, слава Богу, днес зад мене е
последната квартира вече...
... и връщам се с неизповядана
жал и лицето ми е бяло -
с полепнал прах от дървоята на
носталгията в мойто тяло;
настъпил е часът! - на мостика -
балкона си - домът ме кани
да вляза днес и аз, самотника,
във ролята на капитана;
осъществена е мечтата ми -
пак с дух и плът съединени
ще чакам да разпери мачтата
крилете си - платна солени...
... сега е време за обратите -
за да покажа на какво съм
способен, щом съдбата на
дома любим виси на косъм...
... след отлива при зазоряване
на мрака той ще е в очите
на утрото - не е за вярване! -
заседнал кораб в плитчините;
защото - мигове особени! -
домът спасен е не от мен, а
от екипажа - мойте спомени,
потъването се отменя.
................................................
ЗАВЕЩАНИЕ
... и я решил: любой ценой,
когда припустят птицы к югу —
отчалит в рейс свой основной
и мой корабль с юным юнгой.
Переживу я бурь разлом,
года-скитальцы снижу в чётки,
из порта в порт, забывши дом,
кочуя под расстрел чечётки.
В одной из мировых столиц
открою (правды грех бояться!):
у жизни на земле — сто лиц,
но все до одного — паяцы.
Я сам не раз пытался, друг,
возглавить скоморошье братство,
но нет — натянут нерв на лук,
стрела дрожит — пора смываться!
И только солью на висках —
осадок боли и досады...
На золотистых каблуках
бегут по палубе наяды —
в пробоину, застыв на миг,
хлестнули тонны вод, карая!
Но я уже не слышал крик
летящих в бездну моря-рая...
Вернулся. Заметён мой дом
как снегом, пухом тополиным.
Но рассыпается с трудом
плоть — ностальгическая глина...
Час наступил — я заступил
на капитанский пост балкона,
я пел и ром пиратский пил
в пределах мирного закона:
спаси Господь — мечта сбылась:
дух моря, плоть земли — едины!
На мачтах взорвались, виясь,
от ветра, паруса рутины....
Назад я бег времён пущу
и стану дерзким, стойким, сильным,
предотвращу и защищу
свой дом от тягостной судьбины!
Отлив отпрянет — и заря
посмотрит прямо в очи ночи...
Вы не поверите — а зря:
корабль мой, как прежде, прочен.
Храню прозрения в горсти —
иначе совесть зло накажет! —
ведь дом-то удалось спасти
не капитану — экипажу...
........................................................
ЗИМНА НОЩ
До среднощ декемврийският вятър на двора вилня
и скимтеше пред прага, но нямаше кой да отключи,
сякаш пристан си търсеше чувството ми за вина,
както бъдещ стопанин си търси бездомното куче.
А когато към мене насочи се хлад от цевта
на ключалката, в стаята - тежка отровна саксия -
непонятна тревога подобно бодил разцъфтя
и бях буден, защото не можех в съня да се скрия...
И ръката си хлъзгава (риба, скова от лед)
ми подаде нощта - като спусък бе нейното кутре;
осъзнал, че в дланта си държа зареден пистолет,
отброих часовете - безкрайните крачки до утре.
Сомнамбулният мрак на кръвта ми до краен предел
бе изпълнил сърцето, балона си ален надуло,
и превърна се после във изход от този дуел
даже изстрелът, който просветва отсрещното дуло...
......................................................
ЗИМНЯЯ НОЧЬ
До полночи скребётся под дверью декабрьский ветер
и скулит под порогом: впусти же, впусти меня, ну!
это совесть моя жаждет встретить мою же вину,
как собака бродячая жаждет хозяина встретить.
Холод тонкий кольнёт, заструившись из щели замочной,
вдруг по дому — как будто разлился отравленный мёд —
Cardus Astrium в царствии сна, шевелясь, зацветет,
и его аромат разорвёт корпус жизни непрочный!
Грубо скользкую руку (мороженой рыбы обрубок)
мне подаст гостья-ночь, и нальёт ледяного Клико!
Я взгляну на часы — до рассвета идти далеко.
Я схвачу пистолет — он окажется месивом трубок.
Мрак мертвящий в мозгу, чёрной кровью залиты постели,
алым шаром воздушным взлетела душа в потолок.
Вон, выходят из тени Есенин, Яворов и Блок...
Да, я знаю давно, чем кончаются эти дуэли.
ДОСТОЕВСКИ ВЪВ ВИСБАДЕН
Пак в игралната зала - нали е оженен
за нощта, най-невярна от всички госпожи -
и върти се рулетката с тръпно жужене,
и жетонът сам сочи къде да го сложи.
Ала ти си скъперник, животе, лихварю,
и съвсем справедливо заслужил си брадва! -
някой вече със потния мрак се прокрадва
в коридора и тихо вратата отваря...
... дотогава с безизразен глас крупието -
секундант на съдбата, облечен във смокинг,
съобщава цвета и числоко, което
печелившия даже превръща в самотник.
После бавно фенерите гаснат - доскоро
аленееха капките кръв на паважа;
за да скрие последната улика важна,
се завръща денят във мига най-рискован.
Но и другата нощ портиерът с лампази
го примамва като епилепсия няма,
а от нейното блато кой би го опазил? -
и не пита защо, щом целта е за двама
обща цел, наклонява различно везните:
тук един я заплаща с каторга в Сибир, а
друг - посмъртно - с наследство, което събира
вечността във Монетния двор на звездите.
...................
ДОСТОЕВСКИЙ В ВИСБАДЕНЕ
Он снова в казино — ведь он, майн герр, женат
на ночи, а она — изменчивая сучка!
Рулетки дребезжит облупленная ручка
и фишки вроде блох — прыг, прыг, куда хотят.
И он наверно прав, что наточил топор!
Ты ростовщица, жизнь, процентщица-старуха,
так отложи реестр, прислушайся вполуха:
безумный, весь в поту, спешит чрез коридор...
Ну а пока крупье — при смокинге, в очках,
как чёртов секундант надменный и бесстрастный,
роняет: ?зибен шварц?, ?зеро? — твои на красном
две фишечки лежат, как трупы в сюртучках.
На тротуаре кровь, и в брызгах лист пустой...
Конец. Здесь фонари, как юность, угасают.
Садись, пиши роман: не каждого спасает
поставленный ребром последний золотой!
Но вновь швейцар возьмёт из рук его пальто,
ведь наступает ночь в немецком захолустье,
и впустит, коль его любовница отпустит:
да, эпилепсия.
Но верная зато.
Придёт пора — и он заплатит всем, чем жил:
и каторга в зачёт, и смерть детей, и горе...
И больше нет нужды в кровавом кредиторе —
в наследство Вечность он от Бога получил.
ЧЕРЕШОВА ЗАДУШНИЦА
На дядо
След години сме тук. Колко просто било да решим
да прекрачим чертата и пак да запалим по свещ.
В автономна република с вечен безвизов рижим
четвърт век как си ти. И защото от въздуха свеж
се задъхвам, по навик цигарите вадя - за теб е една.
И угарката - гилза след изстрел - опарва деня.
Как ми липсваш! - особено есен, когато гори
като ябълка златна луната - часът най-любим
в мойто детство, потънало вдън Тилилейски гори...
Ще си спомниш - тогава ти пушеше; беше лютивия дим
от тютюна на "Бузлуджа" знак, удължил вечерта -
за ламята и тримата братя да ти прочета.
... Ще останат след тучната, стъпкана вече трева
от черешите алени капки, но никой, освен
мен, не беше видял, че е кървава диря това;
аз по нея разбрах: яхнал бързия вакъл овен
на нощта, да надвиеш ранената хала-ламя -
ненаситната смърт, ти си слязъл на Долна земя...
...................
ТРОИЦКАЯ СУББОТА
Деду
Снова я возвратился сюда.
Как легко оказалось в забытое детство вломиться,
перепрыгнуть преграды-года,
на коне Шарколия* взлетев словно птица...
Не спешишь от ворот ты ко мне,
разгоняя рукой ?Шипки? паморок сизый —
ты уже четверть века в стране,
где хрен вырвешь обратную визу.
Чистый воздух мне горло дерёт,
достаю сигаретную пачку,
по привычке — тебе и в свой рот,
и две штуки за ухо, в заначку.
Слышу, гонишь как прежде волну:
?Эх, к зиме б тебе, парень, жениться!?
Затянусь
и бычок отпульну —
он как гильза от выстрела
слабо дымится...
Красота! Дивный осени рай:
злато-розовым яблочным соком
наливается край —
щёки девушек, кроны садов, воды быстрых потоков.
Мы гуляли тут, друже,
не раз по горам Тилилейским,
дым с вершины Бузлуджи
тянул руку вверх, как пророк мавзолейский...
Но мы знали: когда вечерком мы присядем у пышущей печи,
ты мне снова расскажешь баском: ?И они были счастливы вечно...?
Что ни слово — то чудо чудес, как же сказке такой не дивиться!
Там три брата рубились с драконом треглавым за солнце-девицу,
извивавлось чудовище, дым и огонь вкруг себя извергая,
но они победили!
А кто стал ей мужем — то сказка другая...
Вдруг — пахнуло палёным,
сверкнули в траве капли ягод черешни — будто брызнула кровь!
Кто здесь есть?!
И послышался голос нездешний:
?Под прикрытием звёзд, на ночном чернорунном баране,
Я на землю сходил для последней, решающей брани!?
Радуница!
Я радуюсь: дед мой поверг
смерть — палящего память дракона.
Стал он частью земли — жизнь дающего вечного лона...
*В болгарских народных сказках и песнях конь Короля (Крали) Марко по имени Шарколия одним прыжком перелетает через девять гор.
** Бузлуджа ( Бузлуджа)— вершина Балканских гор высотой 1441 м, на территории Болгарии, в 12 км к востоку от Шипкинского перевала. С 1942 года официальное название вершины — ?Хаджи Димитр?, но это название сейчас почти не используется. В 1868 г. на этой вершине в неравной битве с оттманскими турками геройски погиб отряд (чета) болгарского военачальника Хаджи Димитра. В 1891 г. здесь проводился учредительный конгресс БСДП (позже БКП, ныне БСП). В 1944-1989 годах вершина была святыней болгарских коммунистов, они воздвигли здесь огромный дом-памятник в честь БКП, стоимостью 14 186 000 лв, в центре — монумент в виде двух огромных факелов. Ныне объекты на вершине Бузулуджи разграблены и заброшены.
МАРТ
... и в полусън - със ек от влак
ще дсе разсее мракът -
чух двата щъркела вън как
със клюновете тракат.
Нима март в своите права
най-после встъпва смело? -
денят напомня ми с това
за празник - сбора в село;
аз в него влизам с лекота
като дете след сто лета
в ръката с кречетало...
И диша се със пълна гръд
и сякаш е за първи път
поредното начало.
.............................
МАРТ
...и в полусне — как поезд дальний,
прекрасный в тёплом мраке звук:
два аиста, клюв в клюв, начально
как погремушками — тук-тук!
Ах, наконец вступает смело
проказник-март в свои права
и жизнетворческое дело
продолжит юная трава!
А я пойду на сельский праздник,
и буду весел как дитя,
что седину с улыбкой дразнит,
трещётку лет в руках вертя,
и полной грудью жизнь вдыхая,
поверь — из тьмы зимы видней! —
стою не первый к ночи краю,
а первый от начала дней.
.......................................................
ПРОДАВАЧКАТА НА ВРЕТЕНА
Идваше през песента за три-четири
дни и отсядаше в нашия дом;
в мойте очи, уморени от четене,
беше загадка, родена до Лом.
Първата вечер до късно разпитваше
майка ми да й разкаше докрай
за новините в селцето под Витоша
близо до печката "цигански рай";
хвърляше бледи отблясъци огънят
в стаята - мрежа от сенки мрак;
в скута й топъл люлян, с изнемогата
сладка заспивах в леглото-хамак...
Бе очертана красиво устата й,
беше лицето - без нито една
бръчка - с оттенъка бронзов от статуи,
тъй непривични за местна жена...
... Виждам я днес, сякаш спряло е времето,
как със рекламна цел (помня добре)
тя на дланта си завърта вретеното,
за да се питат кога ли ще спре;
аз, омагьосан, го гледах учудено
как се върти то пред мойто лице
с полъха лек на крило пеперудено,
който докосва самото сърце...
В нощите будни и дните от сънища
търсех я аз, но бе с поглед орлов
споменът, шепнещ: ... това не е същата
тръпка - след от късмета при лов...
... Но ти, животе, веднъж през годините,
пътьом към вечната нощна стена,
ще ни покажеш и скриеш завинаги
своята светла слепяща страна
с мълния кратка, в копнежа загнездена,
пред ненаситните наши очи,
за да запомним цвета на магнезий
в ярко кълбо размотани лъчи...
Боже, каква беше преждата перлена? -
тъй не разбрах, но с кое и кога
тънко вретено лъчите разперени
ти си изпрел, точно зная сега...
..................................
ПРОДАВЩИЦА ПРЯЖИ
Пойду-ка с песней — и за три-четыре дня
дойду! Ничто не изменилось в старом доме...
В душе, за стенкой книжного вранья,
живёт чудесный мир, рождённый в Ломе.
За первый вечер маме в красках распишу
всё, что в сельце-столице деется — Софии,
у печки, помнящей, как грела малышу
морозом схваченные ноженьки босые.
Ах, печка-печь, тебя зовут ?цыганский рай?,
бросаешь на пол лоскутами блики алы,
но я на маминых руках, как каравай,
уже испёкся — и пойду под одеяло,
в сладчайшей неге завалюсь в гамак-кровать
и буду видеть в нежном сне улыбку мамы,
и, может быть, немного стану понимать,
простую суть её сокрытой драмы.
Изящен очерк её уст на склоне лет,
лицо — как яблоко с тончайшей кожей гладко,
у местных женщин ты не встретишь, нет,
такую бронзовость, античную загадку!
Увижу, словно время бурно хлынет вспять:
вот мать легко вращает пряжу на ладонях,
чтоб жизнь движеньем
мёртвым нитям дать —
и в солнце тонкость рун волнистых тонет,
и дышит шерсть — жива она, жива она!
А я смотрю, разинув рот, заворожённо,
и вижу ясно: не извивы волокна,
а крылья бабочки трепещут напряжённо —
я по ланитам ими был едва задет —
скорее вырваться и в небо прянуть хочет!
И много лет она крылами так прядет
и моё сердце преблаженнейше щекочет...
В охотах ночи, и в запретных сонных днях
искал я, горько в прошлом оком рыскал,
но смысл загадки сам добрался до меня:
она — предчувствие удачи, счастья, риска!
Жизнь, я согласен влечь печальные года,
но хоть бы раз ещё открой — на миг, не боле,
мир детства, мир любви — и можешь навсегда
закрыть (?ушёл домой?) пустую лавку боли!
Пусть молния, вонзясь как пара спиц в клубок,
сверкнёт! В луче её запомню всё до нитки:
предвечный цвет небес беспримесно глубок,
у мамы на руке сияют солнцем свитки...
О Боже, как слепит старинных рун узор!
Я понял: это Ты спрял в первый День Творенья,
те нити, что наш в мир струятся до сих пор
с высот, доступных лишь божественному зренью.
ДО ПОСЛЕДНАТА СМЪРТ
Не знаеш, свидетел на чуждите битки победни,
че дните ти с всеки изминал ден стават по-бедни,
но с бъдеще - нито щастливо и нито злечисто -
съдбата си ти не проклиняй сега, приеми я,
макар и такава, каквато е, с тебе самия
да ти изневерява тя често.
Превърна душата си, от тегобите калена,
във кей на сезоните, сякаш града бе Микена.
Закотвен във него, ще чакаш - задачата твоя,
защото си само Пазача, е толкова проста:
щом огън съзреш, да напуснеш завинаги поста
със вестта, че е паднал Троя...
А утре, когато се върнат тук пак с ореоли
от слава героите, вярваш: от главните роли
една ще се падне на теб и ще видиш по-смътно
живота предишен, за да избереш Клитемнеста,
дори любовта й да бъде - със меч, вместо зестра -
като орден, присъждан посмъртно.
ДО ПОСЛЕДНЕЙ ИЗ СМЕРТЕЙ
Не знают свидетели разных сражений победных,
что их полководцы умрут в богадельне для бедных,
и в будущем — пусть несчастливом и полном невзгод, —
судьбу не кляни, а цени и дары, и утраты,
ведь все мы по жизни, увы, не цари, а солдаты,
и тот победит, кто до первой звезды доживёт.
Но тот-то был царь! Он приплыл, позабыв об обиде,
к причалу Микен в доантичной стране Арголиде,
и бросил там якорь. А дальше — лишь жди, дух уняв...
Он Сторож — увидел огонь и покинул навеки
свой пост с красной вестью о том, что коварные греки
сломили троянцев, Приама на копья подняв!
А завтра, когда в ореоле и славы, и крови,
войска возвратятся — получит награду любови,
но только посмертно — таков Клитемнестры резон.
И что на груди — то ли меч, то ли орден — не важно,
его завернут не в парчу, а в хитончик сермяжный...
Прощай, Агамемнон.
Да будет кошмарным твой сон.
ОТПИСАНИТЕ ДНИ
Залязва слънцето - по острието
на хоризонта ален ти разбра, че
денят е жертвен агнец там, където
се спуска гилотината на здрача.
Прозорците просветнали на влака
за миг върху гръдта на планината
като огърлица с рубини в мрака
за тебе е следа от кръв пролята...
Познаваш този влак - той, пак описал
огромен полукръг, навлезе с грохот
в тунела чер, зачеркнал всяка мисъл
за бягство - най-обречен поход...
Под есенното пълнолуние чул воя
на кучета бездомни - оплаквачки
на нощно опело, на път към своя
дом, без да искаш, ускоряваш крачки.
Прибира вятърът - пастир изгубен -
и кипариса в стадото дървета,
а сянката му - расо на игумен -
полюшва се със пешове развети...
Напомня ти денят, отписан снощи
от твоето очакване - огнище
изстинало - за много други още
дни, минали, без да се случи нищо;
а те - в пунктир тирета между точки -
отчетливо с еднаквата си външност
ще очертаят границите точно
на свят - държава бивша всъщност...
ОПИТ ЗА ПОРТРЕТ
Тази нощ - сред делници дълги в тревожен град -
е бреме от неизпълнен дълг и отложен ад,
защото - сърцето ми изстина - пак самият чух:
"... в името на Отца и Сина, и Светия дух,
ти, животе, отредил ми участ - пътека на кърт,
направи така, че да случа със лека смърт..."
И макар от слуха си вече да съм мамен аз,
си рекох: дочутият глас, човече, е онзи мамин глас...
След деня, като фурна топъл от смога вън,
се будя след горчивия вопъл и - сбогом! - сън;
казвах си: трябва да я възпея... - често сам...
...но сега не с плач за нея, вместо псалм,
жаден, от вдъхновение с извор леден пих
и видях как се излива резливо в последен щрих
портретът на мама - икона в самотен кът...
... но защо, по какви закони, за стотен път,
зазори ли зора - светлината над триножника син,
личи най-ясно вината на художника - син?...
........................................................
ПОПЫТКА НАПИСАТЬ ПОРТРЕТ
Эта ночь, эта ночь в старо-каменном дёрганном граде
мне не сможет помочь и взовёт об отложенном аде;
сердце чует слова, кои днём глушит жизнь-бытовуха,
так молитва жива: ?...Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа?
Словно крот одинок, с горя маюсь в квартирной норе я,
и прошу: дай мне, Бог, смерть полегче и дай поскорее!
Вот уже слышу я мамин голос, зовущий куда-то,
вот уже бытия расплывается чёткая дата...
Нет, ушла! Закричу — горечь встанет у самого горла.
Задуваю свечу. Ночь как печь, звуки — острые свёрла.
Мама пела псалмы, сын смотрел за окошко, скучая...
Так безумие мы в дар от чёрных ночей получаем.
Выбор красок непрост, вдохновенье черпая в печали,
штрих последний на холст я бросаю — цветочек на шали...
Скоро кончится бред, я дойду до светящейся точки.
Мамин милый портрет — как икона в тюрьме-одиночке.
Но за что, почему, ведь я не был плохим или грубым?!
Синей краской в кайму обведу её милые губы...
Хоть сбегай на луну — утром только взгляну треножник,
ощущаю вину: я плохой, мама, видно, художник.
ЛЕТИЩЕ "КЕНЕДИ"
Разказаш ми - за кой ли път завърта мътният екран
на паметта историята ти и думите са болни -
за полета безкраен със сребристия огромен "Боинг"
до толкова жадувания бряг на Атлантическия океан;
и аз представям си как ти, на сърбина от Ниш превел
задъханата реч на стюардесата с красиво тяло,
при кацането си видял глухарче, сякаш долетяло
до пистата бетонна от поляните над Вакарел;
как после - вече в храма на Нюйоркската аерогара -
ти, друговерец пред икона чужда, си стоял пред митничаря
със самолетния билет в ръка като с изгаряща те свещ
( Покръстването ти с печат в паспорта продължило)...
... и още не изпитал болката от острото й жило,
усетил си, че няма своята носталгия да понесеш.
.......................................
АЭРОПОРТ ?КЕННЕДИ?
Опять рассказываешь мне, как будто видишь на экране
размытый болью старый фильм: о том, как в утренней заре
через Атлантику летел к брегам мечты за океаном —
к огромной сказочной стране роскошный ?боинг? в серебре.
Я представляю, как с трудом ты перевёл на сербский Ниша*
красотки-стюардессы речь (она в Техасе родилась).
А, с трапа спрыгнув, вдруг узрел
ты одуванчик...
?Брате, слышишь,
с полей болгарских Вакарел** — до поля лётного World Trans!?
Аэропорт Нью-Йорка — храм для тех, кто лучшего не знает.
Как пред иконою чужой, стоял, блаженно трепеща,
перед таможенником — там печатью в паспорте крещают...
Билет в руке зажат — кому сия бумажная свеча?
Не знал ты: сожалений соль так скоро напрочь выжжет душу.
Ведь ностальгия — это боль, не излечить и не разрушить.
*Ниш (серб. Ниш) — город и муниципалитет в Сербии, столица административного региона Нишава.
** Вакарел (болг. Вакарел) — село в Болгарии. Находится в Софийской области, входит в общину Ихтиман.
Метки:
