нью-йорк-4
НЬЮ-ЙОРК
Ну что с того, что он одет весь в норке,\ Что скоро едет, что последний сдал анализ,\ Что он одной ногой уже в Нью-Йорке?\ Ведь было время, мы у Каца Борьки\ Почти что с Мишком этим не кивались. Владимир Высоцкий 1979
Чтобы знал я, что все невозвратно,\ чтоб сорвал с пустоты одеянье,\ дай, любовь моя, дай мне перчатку,\ где лунные пятна,\ ту, что ты потеряла в бурьяне! Федерико Гарсиа Лорка Из сборника ?Поэт в Нью-Йорке? 1929 - 1930 Маленькая бесконечная поэма. Перевод Инны Тыняновой Ноктюрн пустоты.
ПАВЕЛ МИЛЛЕР
Водопад
Очень быстрой рекой падает вода,
Являя собой водопад Ниагарский!
Пятьдесят три метра его высота,
А на вид он могучий и прекрасный!
Много туристов приезжают сюда,
Чтоб сделать фотографии на память!
Окружает их у водопада красота,
И падение воды они юрко снимают!
Расположен рядом город Нью-Йорк,
Течёт в его регионе река Ниагара!
По ней мощнейший, водный поток
Становится красивым водопадом!
Под огромным напором падает вниз,
Это зрелище привлекает туристов!
На водопаде их взгляд будто завис,
А тонны воды устремляются быстро!
Всю ту красоту словом не передать,
Ведь такой он громкий и широкий!
Нужно лично этот пейзаж увидать,
Что вызывает у человека восторги!
Ниагарский один из самых больших,
Там конечно куча людей ему рада!
Он всё радует ежедневно глаза их,
И в мире нету шикарней водопада!
КОНСТАНТИН СИМОНОВ
Три точки
Письмо в Нью-Йорк, товарищу... ,
Мой безымянный друг, ну как вы там -
Как дышится под статуей Свободы -
Кто там за вами ходит по пятам,
Вас сторожит у выходов и входов -
В какой еще вы список внесены
По вздорным обвинениям в изменах,
Сержант пехоты, ветеран войны
С крестом за храбрость в битве при Арденнах -
Где вы живете- В том же уголке
Нью-Йорка, на своем 105-м стрите -
Или, ища работы, налегке
Из Балтиморы в Питсбург колесите -
Кто в стекла там влепляет бледный нос,
Когда звоните вы из автоматов -
Кто вслед за вами звездный шлет донос
Под звезды всех Соединенных Штатов -
А может, вас уж спрятала тюрьма,
Но, и одна оставшись, мать не плачет, —
Ни жалобы, ни просьбы, ни письма;
Мать коммуниста — что-нибудь да значит.
Как я желал бы знать, что в этом так
И что не так! Что с вами вот сегодня -
Пришлите мне хоть, что вы живы, знак,
Что вы свободны, если вы свободны.
Ну, голубя нельзя за океан,
Так выдумайте что-нибудь, пришлите
Какой-нибудь журнал или роман
И слово ?free? в нем ногтем подчеркните!
Простого факта, что у вас есть друг
В Москве, достаточно врагам в Нью-Йорке,
Чтоб вас травить, ругая на все корки,
Всю залежь клеветы сбывая с рук.
Мы — коммунисты. В этом тайны нет.
Они — фашисты. В этом тайны нет.
Без всяких тайн, что мы воюем с ними,
Они
Же объявили на весь свет.
Пусть тайной будет только ваше имя.
Как им его хотелось бы узнать!
В моем письме увидеть бы воочью…
Но я пока стихи пошлю в печать,
Им назло имя скрыв под многоточьем.
Я знаю, как вы любите Нью-Йорк
С его Гудзоном, авеню, мостами,
Таким, как есть, но главный ваш восторг
Ему — тому, каким еще он станет.
Каким он хочет, может, должен быть —
Дверь в будущее, а не сейфов двери.
К нему б вам только руки приложить!
А вы еще приложите! Я верю.
Тогда я вам на новый адрес ваш
Пошлю письмо и в нем, взяв карандаш,
На ваше имя громкое исправлю
Три точки, что пока я молча ставлю.
1948
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Мексика — Нью-Йорк
Бежала
Мексика
От буферов
Горящим,
Сияющим бредом.
И вот
Под мостом
Река или ров,
Делящая
Два Ларедо.
Там доблести —
Скачут,
Коня загоня,
В пятак
Попадают
Из кольта,
И скачет конь,
И брюхо коня
О колкий кактус исколото.
А здесь
Железо —
Не расшатать!
Ни воли,
Ни жизни,
Ни нерва вам!
И сразу
Рябит
Тюрьма решета
Вам
Для знакомства
Для первого.
По рельсам
Поезд сыпет,
Под рельсой
Шпалы сыпятся.
И гладью
Миссисипи
Под нами миссисипится.
По бокам
Поезда
Не устанут сновать:
Или хвост мелькнёт,
Или нос.
На боках поездных
Страновеют слова:
?Сан-Луис?,
?Мичиган?,
?Иллинойс?!
Дальше, поезд,
Огнями расцвеченный!
Лез,
Обгоняет,
Храпит.
В Нью-Йорк несётся
?Твенти сенчери
Экспресс?.
Курьерский!
Рапид!
Кругом дома,
В этажи затеряв
Путей
И проволок множь.
Теряй шапчонку,
Глаза задеря,
Всё равно —
Ничего не поймёшь!
* * *
Тот же вопрос на ежевечерней поверке,
где бы ты ни был – в Хайфе, Нью-Йорке, Мадриде:
что остаётся? Заглядывать в зеркало,
не удивляться, если себя не увидел,
просить тишины, смотреть на звезду в окошке
(может быть, сжалится, может, шепнёт словечко),
слушать, как воет где-то вдали неотложка,
словно ракета, врывающаяся в вечность,
а также ввиду подступающей темени
(да, той самой, без зрителей и декораций)
одним лишь голосом сражаться со временем,
не побеждать – и всё равно сражаться… ЕВГЕНИЯ БОСИНА ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2017 Давай говорить о погоде…
ЕВГЕНИЙ РЕЙН ПРЕДСКАЗАНИЕ (Поэмы)М., 1994
Боинг на боинг, кирпич на кирпич,
оподнебесья Эйнштейнова дичь!
Девять часов от Москвы и — Нью-Йорк, Вулворт на Вулворт, Мосторг на Мосторг. Джину и тонику низкий поклон, вот надо мною летит Парфенон.
Но говорит стюардесса: “Друзья!
Больше лететь нам на полюс нельзя.
Нет керосина, посадка сейчас.
Будьте спокойны, команда при вас”.
Где мы садимся? Нью-Фаундленд тут, сорок, быть может, посадка минут.
Бог его знает Нью-Фаундленд что - остров, пролив или вовсе ничто?
То ли колония, то ли страна, впрочем, уже под ногами она.
142
Мы вылетали — кипел Реомюр, вышли на холод — какой-то сумбур.
Это Нью-Фаундленд, впрочем, пойдем, веет в лицо ленинградским дождем. Градусов восемь, а может быть — пять, как бы до бара скорей доскакать.
В барах повсюду один образец, бар нам и мама, но бар и отец.
Строго и чинно, светло и умно, виски и вина, а нам все равно.
Пиво бельгийское, даже сакэ, знать, не останемся мы налегке.
Вспомни, что было, подумай, что есть. “Сущее — в разуме”, слово и честь этому Гегелю, вот человек Фридрих был Гегель. Должно быть, абрек, или, быть может, батыр и джигит, кто его знает, он так знаменит.
Если бы Гегель явился сейчас, я бы в минуту бумажник растряс, дай-ка, товарищ, тебя угощу, дай-ка тебе мою жизнь освещу.
Что это было? Туман и обман?
Что мне ответишь, ума великан?
Мне тебя нужно о чем-то спросить, только осталось коньяк пропустить. Слушай-ка, Гегель, скажи мне, дружок, этот бумажник мне душу прожег.
Вот эти два.заповедных листа, а в остальном моя совесть чиста.
Гегель глядит на мое портмоне, серый туман в трехэтажном окне.
143
Вынул письмо я и Гегелю дал.
Гегель читал его, долго читал.
Взял он потом зажигалку “Крокет”, нежно мерцал переливчатый свет, эти листы он угрюмо поджег, пепел кружился, ложился у ног.
Что же ты, Гегель, да ты хулиган! Впрочем, наполним последний стакан, нас вызывают уже в самолет,
Гегель выходит в мужской туалет, в баре совсем затемняется свет.
Что же ты, Гегель Владимир Ильич, камень на камень, кирпич на кирпич.
** *
И бледнеет Отчизна, точно штемпель письма. Предпоследние числа — вот уж голубизна.
Что нам пишут — туманно, и ответ — невесом.
И помечен он странно небывалым числом.
Глянь-ка в ящик почтовый, узкий вызов — на дне.
Синий и кумачовый флаг кипит в стороне.
Налетай же воздушный многоярусный флот, ты почтарь простодушный,
144
бедной жизни оплот.
Пусть читают до света, забывают, клянут, жизни хватит, а нету двух, пожалуй, минут.
** *
Северный полюс, проталины, лед, что же так низко идет самолет?
Может, авария? Нет, пронесло.
Вот и в Москве наступает число.
Нового Времени, новых разрух, переведи-ка свой “Роллекс” и дух.
Вот Шереметьевский ржавый утиль. Здесь моя сказка, и здесь моя быль. Тридцать ушло в нее ровно годков, что же сказать мне, порядок таков. Жизнь — это жизнь. А любовь есть
любовь.
Кровь — это кровь. А морковь есть
морковь.
Есть еще новь и свекровь — но таков вечный порядок, к нему я готов.
Ежели надо тут что объяснять, значит, не надо совсем объяснять.
В будущей жизни увидимся, друг, может быть, будет нам там недосуг, снова вернуться к старинным делам, будем гулять там, курить фимиам, вот вылезают из брюха шасси,
145
Боже, помилуй нас всех и спаси, темные тени над бедной Москвой, что за печальный пейзаж городской, кончено, кончено, финиш, финал, все, что имел я, уже потерял.
Дождик осенний затылок сечет, что миновало — уже не в зачет.
Что наше прошлое — свет и туман. Истое, ложное — это генплан.
Что по генплану построим, друзья? Знать это нам невозможно, нельзя. Истина — вот — и ясна и проста.
Возле такси подставляет уста
то, что случилось, — всегда навсегда,
наша победа и наша беда.
Наше единое счастье впотьмах, наши ботинки в наших домах, наши котлеты на нашей плите...
Гегель лежит в ледяной темноте.
Мы пребываем в низине земли, слушай, товарищ, гляди и внемли, ты обручен с этой жизнью одной, с ней ты повязан, чужой и родной, крепкие цепи на наших руках, в этом вертепе — все счастье, все прах. Так позабудь тот заветный листок, Гегель его, как ты видел, поджег, утро в Нью-Йорке, а вечер в Москве, все мы подвешены на волоске.
Днем в Амстердаме покой, благодать, я вам советую там побывать.
Я вам советую как-то домой
146
взять и вернуться под ваш выходной, скинуть ботинки и лечь на диван, все остальное мираж и обман.
Книгу открыть, поглядеть на жену, штору задернуть, остаться в плену.
Это мне Гегель в том баре сказал, то же он в старых трудах написал. Камень на камень, кирпич на кирпич, Гегель, мой Гегель, Владимир Ильич.
1990
Имеется в виду Марсель Пруст.
@&р&к. че т ы р е
Памяти Михаила Алексеевича Кузмина
I
Много ты просил у Бога, или так... чего-нибудь?
Хорошо бы для итога в эту дверцу заглянуть.
Там темно, там свежий сумрак, там неприбранный простор, там датчанин или турок произносит “пеуегтоге”.
Все, что было, — это было и пропало невзначай, расскажу тебе, пожалуй, коль пожалуешь на чай.
Только не гляди угрюмо, ты и сам-то бел, как мел.
Мы глядим туда отсюда, а на нас глядят в прицел.
Кипяток шумит бурливо, ты меня не огорчай.
Все что было — это было и пропало невзначай.
148
II
Бывало, приедешь рано, пока еще спит столица бывшая, и с вокзала зачем-то мимо пройдешь, присядешь в квадратном скверике, где Пушкин стоит лилипутом, где можно сказать Лилипушкин (а впрочем, сие не про нас).
Покуришь, подхватишь баульчик и тронешься в путь-дорогу, оглядываясь почему-то на восьмиэтажный дом. А там и была квартира, квартира 44, в которой когда-то водились ученые чижи.
Они собирались густо по праздникам и по будням, они заводили хором насмешливую дребедень. Их угощали чаем, они угощались пивом и все, что здесь было, — было... было раз навсегда.
Какая большая гостиная, она же большая
столовая,
она же приемная зала для сорока четырех.
Кто был там — не перечислить, не стоит, там все бывали.
Но стали меня тревожить те, что бледней других.
Вот эти четверо кряду, они и уселись рядом, и что-то вроде им зябко, и чай в их чашках
простыл.
Чего они смотрят в окна
на крыши Санкт-Петербурга,
откуда ползет новогоднее солнце, как мандарин?
149
Хотите горячего чая?
Хотите горячего пунша?
Хотите горячего солнца первого января? Зачем вам так зябко, ребята, зачем вы уселись под елкой, зачем еловые лапы обмотаны мишурой? Вот “Брызги шампанского” танго — танцуйте — вас приглашают.
Что же это такое?
Нет, они не хотят.
ГРИГОРИЙ ШИРМАН (1898-1956) ЗАЗВЕЗДНЫЙ ЗОВ 2012150
Ее, быть может, из Нью-Йорка
Везли в Москву 15 дней.
Дымя паршивою махоркой,
Задумывался князь над ней.
В застенках фабрики бумажной
В чанах с горючей кислотой
Ее ласкали не однажды
Горючей лаской трудовой
И вот бескровною страницей
Распята на столе моем.
И за строкой строка садится
Голодным черным вороньем.
Шакалом ветер там на крыше…
Влюбился в мертвую трубу.
И на добычу месяц вышел,
Как птица смерти – марабу.
Василь Махно Превращение в свет Перевод с украинского Бориса Херсонского
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2013
НА СМЕРТЬ ОТЦА
я не успел рассказать тебе ни о Дубно
ни о Нью-Йорке ни о Софийке ни о Христине
эти слова я задарма получил от Того
кто начертил и замыслил нас нас из ничего
в ангельских крыльях из габардина
и когда ты станешь охапкой света в те дни
зацветет картошка с прожилками васильков
по мертвым у нас переворачивают столы – они
отгоняют смерть – местный обычай таков
создавший нас превращает нас в свет – во веки веков
габардин превращает в серебряную кольчугу
смерть превращает в скорость света
я ничего не сказал тебе как друг говорит другу
с охапкой света – золотистого пуха
или картошкой что в желтые ризы одета
Сергей Лазо ?Здесь дороги знамениты…?
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2015
Бахыту Кенжееву
Здесь дороги знамениты,
Всё естественно, как ?ню?.
Поперёк сплошные ?стриты?,
Вдоль – сплошные ?авеню?.
Первый раз бреду Нью-Йорком,
Потихоньку, не спеша,
И ещё не знаю толком,
Где парит моя душа.
?Метрополитен?, лужайки…
Небоскрёбы давят грудь,
Потому в Центральном Парке
Лёг на травке отдохнуть.
А душа ветрам открыта,
Мне в траву, а ей в полёт,
Верно, снова у Бахыта
Закадычно водку пьёт.
Я стыжу её сердито:
Вдруг заблудишь в этом Нью-…
А она: сплошные ?стриты?,
Вдоль, понятно, ?авеню?.
В общем, дуростью не майся.
И Цветков здесь. Повезло!
Лучше к нам. Давай, взбирайся
На шестой fantastic floor…
Василь МАХНО Astor Place
Перевод с укр. Станислава Бельского
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2015
SS BRANDENBURG 1913 ГОД
Корабль SS Brandenburg отправляется
в плавание в 1913 году из Бремена –
на борту 944 пассажира –
из списка пассажиров видно что почти вся
Европа плывёт в Америку
плывут русские – евреи – сербы – хорваты –
литовцы – венгры –
и рутенцы – сиречь украинцы – из Галичины
граждане Австро-Венгрии
Может это была мифологическая Европа которая
спасалась на быке
под названием SS Brandenburg?
Корабль плывёт в Филадельфию
Среди пассажиров две молоденькие девушки:
Махно Ева 18 лет незамужняя
место остановки в Америке – Детройт
и Зень Анастасия 18 лет незамужняя
место окончательной остановки – Филадельфия
обе из села Дубно неподалёку от Лежайска
Из этого села родом мой отец
знаю что семьи Махно и Зеней были
в близком родстве
Могу только строить догадки о том как они
выехали из Дубно – наверное в Краков –
а оттуда по железной дороге до Бремена
возможно до Кракова они доехали на лошадях
в Бремене пересели на корабль –
получили самые дешёвые каюты
и впервые – увидев океан – были
обеспокоены путешествием
но молодость и магическое слово Америка
придали им уверенности
и ещё недвусмысленные взгляды их
ровесников может Спилбергов а может Обрадовичей
убеждали в том что необходимо
держаться вместе и ни с кем не разговаривать
так им – в конце концов – наказывали дома
но разноплеменная Европа ела – смеялась –
тужила – влюблялась
дети гонялись – рассматривали Атлантику –
чаек – альбатросов – океанский закат солнца
многих тошнило и они блевали
Окончилась первая неделя путешествия
понемногу пришли в себя
перезнакомились и начали рассказывать
кто куда едет к кому и какой они
воображают Америку
Ева и Анастасия сошлись то ли с поляками то ли с евреями
тоже из их краёв потому что в эти две недели
национальность не имела никакого значения
все они пассажиры SS Brandenburg и это их
дом – земля – страна
Ева понравилась молодому сербу
Анастасия – венгру
каждый вечер эти четверо молодых людей
дышали солёным океанским воздухом
и их поцелуи были тоже солёными
В Филадельфию SS Brandenburg благополучно
доплыл 3 мая 1913 года
все пассажиры облепили поручни на палубе
и рассматривали берег
сначала их выстраивали и пропускали
в соответствии с документами
тщательно проверяя записи
в паспортах и корабельных списках
потом медики проверяли не привёз ли
кто-то из них какой-нибудь болезни:
мужчин и женщин раздевали осматривая их тела
впервые молодые целомудренные тела Евы и
Анастасии ощупывали чужие руки
и сверлили чужие глаза
на странном языке о чём-то говорили
и что-то записывали
окончив эти процедуры их выпустили на берег
– как известно – Ева ехала в Детройт,
а Анастасия оставалась в Филадельфии
серб и венгр исчезли и девушки с ними
так и не попрощались
молча стояли Ева и Анастасия
перед дворцом в Филадельфии
Через 32 года исчезнет украинское село Дубно
нет оно останется на карте как D?bno
но всех украинцев за считанные часы посадят
в товарняки и отвезут на Восток
таким образом мой дед по отцовской линии
появится на Тернопольщине с пятью детьми
их поселят в худшей хате с выбитыми
окнами как раз в декабрьскую пору
местные долго будут сторониться их: дети
будут передразнивать их говор –
а взрослые искоса зыркать в их сторону – приблуды
чего приехали?
когда мой отец женится на моей
матери – местной от деда-прадеда –
то семья матери будет долго сторониться
переселенца-зятя
В 1964 году мне удастся родиться
чтобы впоследствии описать путешествие Евы и
Анастасии на корабле
SS Brandenburg
уже в Нью-Йорке
прибавив несколько скупых семейных пересказов
по линии отца
Ева Махно и Анастасия Зень наверное уже умерли
оставшись:
двумя строчками в списке пассажиров
корабля SS Brandenburg
двумя чёрными нитками латинских букв
двумя чёрными полосками дыма
пеплом и солью
зелёной золой этого стихотворения
тяжёлым вздохом ночной Атлантики
* * *
Иерусалимский журнал, номер 45, 2013
АЛЕКСАНДРУ ГОРОДНИЦКОМУ - 80!
Александр Моисеич, привет!
Перед тем, как отъехать к Нью-Йорку,
Прокричу вам, атлант и атлет,
Много лет! – И легко, как под горку…
…Муз любимец, орёл, образец…
Так и видим, смутясь, год от году –
Будто всё ещё божий резец
Вашу тонкую точит породу.
Вы всё крепче, сильнее, новей,
Многим людям пути указатель…
И чего бы нам вихрь ни навей,
И какой бы ни рви нас терзатель…
Вы ж как были – поэт и галант,
Вопреки МВД или МИДу,
Всех живее российский атлант.
Мы увидим ещё Атлантиду!
Вероника Долина
Олег Ильинский (1932–2003) – поэт; вторая волна эмиграции.
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 267, 2012
НА ПЯТОМ АВЕНЮ
Фасадами застеклена,
Отражена в оконной створке,
Шуршит деревьями весна
На Пятом Авеню в Нью-Йорке.
По лужам пробежал смешок,
На листьях высыхает влага,
И ветер весело пошел
По улыбающимся флагам.
Он дул с Гудзона на восток,
Он плыл, окутываясь шелком,
Он силой красочных кусков
По солнечным флагштокам щелкал.
Играть оброненным пером
Над парком ветер не устанет,
И парк покажется ковром
Нью-йоркской голубиной стае.
Навстречу солнечному дню
Автобус раздвигает зелень,
Поездка Пятым авеню
От библиотеки к музею.
В витрину Скрибнера вошла
Весна, осваиваясь быстро
Со светлой плоскостью стекла,
С палитрой импрессиониста.
Она узнала Ренуара,
Позолотила край стола,
Парижской девушке с бульвара
Слегка вуаль приподняла.
Потом закапал дождик. Он
Засеменил походкой скорой
Вдоль замутившихся окон,
По ложной готике собора.
И если дымная копна
Густых волос английской моды
Глядит с портрета и весна
Вдоль тротуара гонит воду,
То это значит мы вдвоем,
И ты на тот портрет похожа
Наивностью бровей. В твоем
Лице просвечивает кожа.
Я шорох веток сохраню,
Пыльцой вдоль улицы повеет
Апрель на Пятом авеню,
Весна на станции сабвея.
НЖ, № 60, 1960
* * *
Ну что с того, что он одет весь в норке,\ Что скоро едет, что последний сдал анализ,\ Что он одной ногой уже в Нью-Йорке?\ Ведь было время, мы у Каца Борьки\ Почти что с Мишком этим не кивались. Владимир Высоцкий 1979
Чтобы знал я, что все невозвратно,\ чтоб сорвал с пустоты одеянье,\ дай, любовь моя, дай мне перчатку,\ где лунные пятна,\ ту, что ты потеряла в бурьяне! Федерико Гарсиа Лорка Из сборника ?Поэт в Нью-Йорке? 1929 - 1930 Маленькая бесконечная поэма. Перевод Инны Тыняновой Ноктюрн пустоты.
ПАВЕЛ МИЛЛЕР
Водопад
Очень быстрой рекой падает вода,
Являя собой водопад Ниагарский!
Пятьдесят три метра его высота,
А на вид он могучий и прекрасный!
Много туристов приезжают сюда,
Чтоб сделать фотографии на память!
Окружает их у водопада красота,
И падение воды они юрко снимают!
Расположен рядом город Нью-Йорк,
Течёт в его регионе река Ниагара!
По ней мощнейший, водный поток
Становится красивым водопадом!
Под огромным напором падает вниз,
Это зрелище привлекает туристов!
На водопаде их взгляд будто завис,
А тонны воды устремляются быстро!
Всю ту красоту словом не передать,
Ведь такой он громкий и широкий!
Нужно лично этот пейзаж увидать,
Что вызывает у человека восторги!
Ниагарский один из самых больших,
Там конечно куча людей ему рада!
Он всё радует ежедневно глаза их,
И в мире нету шикарней водопада!
КОНСТАНТИН СИМОНОВ
Три точки
Письмо в Нью-Йорк, товарищу... ,
Мой безымянный друг, ну как вы там -
Как дышится под статуей Свободы -
Кто там за вами ходит по пятам,
Вас сторожит у выходов и входов -
В какой еще вы список внесены
По вздорным обвинениям в изменах,
Сержант пехоты, ветеран войны
С крестом за храбрость в битве при Арденнах -
Где вы живете- В том же уголке
Нью-Йорка, на своем 105-м стрите -
Или, ища работы, налегке
Из Балтиморы в Питсбург колесите -
Кто в стекла там влепляет бледный нос,
Когда звоните вы из автоматов -
Кто вслед за вами звездный шлет донос
Под звезды всех Соединенных Штатов -
А может, вас уж спрятала тюрьма,
Но, и одна оставшись, мать не плачет, —
Ни жалобы, ни просьбы, ни письма;
Мать коммуниста — что-нибудь да значит.
Как я желал бы знать, что в этом так
И что не так! Что с вами вот сегодня -
Пришлите мне хоть, что вы живы, знак,
Что вы свободны, если вы свободны.
Ну, голубя нельзя за океан,
Так выдумайте что-нибудь, пришлите
Какой-нибудь журнал или роман
И слово ?free? в нем ногтем подчеркните!
Простого факта, что у вас есть друг
В Москве, достаточно врагам в Нью-Йорке,
Чтоб вас травить, ругая на все корки,
Всю залежь клеветы сбывая с рук.
Мы — коммунисты. В этом тайны нет.
Они — фашисты. В этом тайны нет.
Без всяких тайн, что мы воюем с ними,
Они
Же объявили на весь свет.
Пусть тайной будет только ваше имя.
Как им его хотелось бы узнать!
В моем письме увидеть бы воочью…
Но я пока стихи пошлю в печать,
Им назло имя скрыв под многоточьем.
Я знаю, как вы любите Нью-Йорк
С его Гудзоном, авеню, мостами,
Таким, как есть, но главный ваш восторг
Ему — тому, каким еще он станет.
Каким он хочет, может, должен быть —
Дверь в будущее, а не сейфов двери.
К нему б вам только руки приложить!
А вы еще приложите! Я верю.
Тогда я вам на новый адрес ваш
Пошлю письмо и в нем, взяв карандаш,
На ваше имя громкое исправлю
Три точки, что пока я молча ставлю.
1948
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Мексика — Нью-Йорк
Бежала
Мексика
От буферов
Горящим,
Сияющим бредом.
И вот
Под мостом
Река или ров,
Делящая
Два Ларедо.
Там доблести —
Скачут,
Коня загоня,
В пятак
Попадают
Из кольта,
И скачет конь,
И брюхо коня
О колкий кактус исколото.
А здесь
Железо —
Не расшатать!
Ни воли,
Ни жизни,
Ни нерва вам!
И сразу
Рябит
Тюрьма решета
Вам
Для знакомства
Для первого.
По рельсам
Поезд сыпет,
Под рельсой
Шпалы сыпятся.
И гладью
Миссисипи
Под нами миссисипится.
По бокам
Поезда
Не устанут сновать:
Или хвост мелькнёт,
Или нос.
На боках поездных
Страновеют слова:
?Сан-Луис?,
?Мичиган?,
?Иллинойс?!
Дальше, поезд,
Огнями расцвеченный!
Лез,
Обгоняет,
Храпит.
В Нью-Йорк несётся
?Твенти сенчери
Экспресс?.
Курьерский!
Рапид!
Кругом дома,
В этажи затеряв
Путей
И проволок множь.
Теряй шапчонку,
Глаза задеря,
Всё равно —
Ничего не поймёшь!
* * *
Тот же вопрос на ежевечерней поверке,
где бы ты ни был – в Хайфе, Нью-Йорке, Мадриде:
что остаётся? Заглядывать в зеркало,
не удивляться, если себя не увидел,
просить тишины, смотреть на звезду в окошке
(может быть, сжалится, может, шепнёт словечко),
слушать, как воет где-то вдали неотложка,
словно ракета, врывающаяся в вечность,
а также ввиду подступающей темени
(да, той самой, без зрителей и декораций)
одним лишь голосом сражаться со временем,
не побеждать – и всё равно сражаться… ЕВГЕНИЯ БОСИНА ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2017 Давай говорить о погоде…
ЕВГЕНИЙ РЕЙН ПРЕДСКАЗАНИЕ (Поэмы)М., 1994
Боинг на боинг, кирпич на кирпич,
оподнебесья Эйнштейнова дичь!
Девять часов от Москвы и — Нью-Йорк, Вулворт на Вулворт, Мосторг на Мосторг. Джину и тонику низкий поклон, вот надо мною летит Парфенон.
Но говорит стюардесса: “Друзья!
Больше лететь нам на полюс нельзя.
Нет керосина, посадка сейчас.
Будьте спокойны, команда при вас”.
Где мы садимся? Нью-Фаундленд тут, сорок, быть может, посадка минут.
Бог его знает Нью-Фаундленд что - остров, пролив или вовсе ничто?
То ли колония, то ли страна, впрочем, уже под ногами она.
142
Мы вылетали — кипел Реомюр, вышли на холод — какой-то сумбур.
Это Нью-Фаундленд, впрочем, пойдем, веет в лицо ленинградским дождем. Градусов восемь, а может быть — пять, как бы до бара скорей доскакать.
В барах повсюду один образец, бар нам и мама, но бар и отец.
Строго и чинно, светло и умно, виски и вина, а нам все равно.
Пиво бельгийское, даже сакэ, знать, не останемся мы налегке.
Вспомни, что было, подумай, что есть. “Сущее — в разуме”, слово и честь этому Гегелю, вот человек Фридрих был Гегель. Должно быть, абрек, или, быть может, батыр и джигит, кто его знает, он так знаменит.
Если бы Гегель явился сейчас, я бы в минуту бумажник растряс, дай-ка, товарищ, тебя угощу, дай-ка тебе мою жизнь освещу.
Что это было? Туман и обман?
Что мне ответишь, ума великан?
Мне тебя нужно о чем-то спросить, только осталось коньяк пропустить. Слушай-ка, Гегель, скажи мне, дружок, этот бумажник мне душу прожег.
Вот эти два.заповедных листа, а в остальном моя совесть чиста.
Гегель глядит на мое портмоне, серый туман в трехэтажном окне.
143
Вынул письмо я и Гегелю дал.
Гегель читал его, долго читал.
Взял он потом зажигалку “Крокет”, нежно мерцал переливчатый свет, эти листы он угрюмо поджег, пепел кружился, ложился у ног.
Что же ты, Гегель, да ты хулиган! Впрочем, наполним последний стакан, нас вызывают уже в самолет,
Гегель выходит в мужской туалет, в баре совсем затемняется свет.
Что же ты, Гегель Владимир Ильич, камень на камень, кирпич на кирпич.
** *
И бледнеет Отчизна, точно штемпель письма. Предпоследние числа — вот уж голубизна.
Что нам пишут — туманно, и ответ — невесом.
И помечен он странно небывалым числом.
Глянь-ка в ящик почтовый, узкий вызов — на дне.
Синий и кумачовый флаг кипит в стороне.
Налетай же воздушный многоярусный флот, ты почтарь простодушный,
144
бедной жизни оплот.
Пусть читают до света, забывают, клянут, жизни хватит, а нету двух, пожалуй, минут.
** *
Северный полюс, проталины, лед, что же так низко идет самолет?
Может, авария? Нет, пронесло.
Вот и в Москве наступает число.
Нового Времени, новых разрух, переведи-ка свой “Роллекс” и дух.
Вот Шереметьевский ржавый утиль. Здесь моя сказка, и здесь моя быль. Тридцать ушло в нее ровно годков, что же сказать мне, порядок таков. Жизнь — это жизнь. А любовь есть
любовь.
Кровь — это кровь. А морковь есть
морковь.
Есть еще новь и свекровь — но таков вечный порядок, к нему я готов.
Ежели надо тут что объяснять, значит, не надо совсем объяснять.
В будущей жизни увидимся, друг, может быть, будет нам там недосуг, снова вернуться к старинным делам, будем гулять там, курить фимиам, вот вылезают из брюха шасси,
145
Боже, помилуй нас всех и спаси, темные тени над бедной Москвой, что за печальный пейзаж городской, кончено, кончено, финиш, финал, все, что имел я, уже потерял.
Дождик осенний затылок сечет, что миновало — уже не в зачет.
Что наше прошлое — свет и туман. Истое, ложное — это генплан.
Что по генплану построим, друзья? Знать это нам невозможно, нельзя. Истина — вот — и ясна и проста.
Возле такси подставляет уста
то, что случилось, — всегда навсегда,
наша победа и наша беда.
Наше единое счастье впотьмах, наши ботинки в наших домах, наши котлеты на нашей плите...
Гегель лежит в ледяной темноте.
Мы пребываем в низине земли, слушай, товарищ, гляди и внемли, ты обручен с этой жизнью одной, с ней ты повязан, чужой и родной, крепкие цепи на наших руках, в этом вертепе — все счастье, все прах. Так позабудь тот заветный листок, Гегель его, как ты видел, поджег, утро в Нью-Йорке, а вечер в Москве, все мы подвешены на волоске.
Днем в Амстердаме покой, благодать, я вам советую там побывать.
Я вам советую как-то домой
146
взять и вернуться под ваш выходной, скинуть ботинки и лечь на диван, все остальное мираж и обман.
Книгу открыть, поглядеть на жену, штору задернуть, остаться в плену.
Это мне Гегель в том баре сказал, то же он в старых трудах написал. Камень на камень, кирпич на кирпич, Гегель, мой Гегель, Владимир Ильич.
1990
Имеется в виду Марсель Пруст.
@&р&к. че т ы р е
Памяти Михаила Алексеевича Кузмина
I
Много ты просил у Бога, или так... чего-нибудь?
Хорошо бы для итога в эту дверцу заглянуть.
Там темно, там свежий сумрак, там неприбранный простор, там датчанин или турок произносит “пеуегтоге”.
Все, что было, — это было и пропало невзначай, расскажу тебе, пожалуй, коль пожалуешь на чай.
Только не гляди угрюмо, ты и сам-то бел, как мел.
Мы глядим туда отсюда, а на нас глядят в прицел.
Кипяток шумит бурливо, ты меня не огорчай.
Все что было — это было и пропало невзначай.
148
II
Бывало, приедешь рано, пока еще спит столица бывшая, и с вокзала зачем-то мимо пройдешь, присядешь в квадратном скверике, где Пушкин стоит лилипутом, где можно сказать Лилипушкин (а впрочем, сие не про нас).
Покуришь, подхватишь баульчик и тронешься в путь-дорогу, оглядываясь почему-то на восьмиэтажный дом. А там и была квартира, квартира 44, в которой когда-то водились ученые чижи.
Они собирались густо по праздникам и по будням, они заводили хором насмешливую дребедень. Их угощали чаем, они угощались пивом и все, что здесь было, — было... было раз навсегда.
Какая большая гостиная, она же большая
столовая,
она же приемная зала для сорока четырех.
Кто был там — не перечислить, не стоит, там все бывали.
Но стали меня тревожить те, что бледней других.
Вот эти четверо кряду, они и уселись рядом, и что-то вроде им зябко, и чай в их чашках
простыл.
Чего они смотрят в окна
на крыши Санкт-Петербурга,
откуда ползет новогоднее солнце, как мандарин?
149
Хотите горячего чая?
Хотите горячего пунша?
Хотите горячего солнца первого января? Зачем вам так зябко, ребята, зачем вы уселись под елкой, зачем еловые лапы обмотаны мишурой? Вот “Брызги шампанского” танго — танцуйте — вас приглашают.
Что же это такое?
Нет, они не хотят.
ГРИГОРИЙ ШИРМАН (1898-1956) ЗАЗВЕЗДНЫЙ ЗОВ 2012150
Ее, быть может, из Нью-Йорка
Везли в Москву 15 дней.
Дымя паршивою махоркой,
Задумывался князь над ней.
В застенках фабрики бумажной
В чанах с горючей кислотой
Ее ласкали не однажды
Горючей лаской трудовой
И вот бескровною страницей
Распята на столе моем.
И за строкой строка садится
Голодным черным вороньем.
Шакалом ветер там на крыше…
Влюбился в мертвую трубу.
И на добычу месяц вышел,
Как птица смерти – марабу.
Василь Махно Превращение в свет Перевод с украинского Бориса Херсонского
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2013
НА СМЕРТЬ ОТЦА
я не успел рассказать тебе ни о Дубно
ни о Нью-Йорке ни о Софийке ни о Христине
эти слова я задарма получил от Того
кто начертил и замыслил нас нас из ничего
в ангельских крыльях из габардина
и когда ты станешь охапкой света в те дни
зацветет картошка с прожилками васильков
по мертвым у нас переворачивают столы – они
отгоняют смерть – местный обычай таков
создавший нас превращает нас в свет – во веки веков
габардин превращает в серебряную кольчугу
смерть превращает в скорость света
я ничего не сказал тебе как друг говорит другу
с охапкой света – золотистого пуха
или картошкой что в желтые ризы одета
Сергей Лазо ?Здесь дороги знамениты…?
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2015
Бахыту Кенжееву
Здесь дороги знамениты,
Всё естественно, как ?ню?.
Поперёк сплошные ?стриты?,
Вдоль – сплошные ?авеню?.
Первый раз бреду Нью-Йорком,
Потихоньку, не спеша,
И ещё не знаю толком,
Где парит моя душа.
?Метрополитен?, лужайки…
Небоскрёбы давят грудь,
Потому в Центральном Парке
Лёг на травке отдохнуть.
А душа ветрам открыта,
Мне в траву, а ей в полёт,
Верно, снова у Бахыта
Закадычно водку пьёт.
Я стыжу её сердито:
Вдруг заблудишь в этом Нью-…
А она: сплошные ?стриты?,
Вдоль, понятно, ?авеню?.
В общем, дуростью не майся.
И Цветков здесь. Повезло!
Лучше к нам. Давай, взбирайся
На шестой fantastic floor…
Василь МАХНО Astor Place
Перевод с укр. Станислава Бельского
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2015
SS BRANDENBURG 1913 ГОД
Корабль SS Brandenburg отправляется
в плавание в 1913 году из Бремена –
на борту 944 пассажира –
из списка пассажиров видно что почти вся
Европа плывёт в Америку
плывут русские – евреи – сербы – хорваты –
литовцы – венгры –
и рутенцы – сиречь украинцы – из Галичины
граждане Австро-Венгрии
Может это была мифологическая Европа которая
спасалась на быке
под названием SS Brandenburg?
Корабль плывёт в Филадельфию
Среди пассажиров две молоденькие девушки:
Махно Ева 18 лет незамужняя
место остановки в Америке – Детройт
и Зень Анастасия 18 лет незамужняя
место окончательной остановки – Филадельфия
обе из села Дубно неподалёку от Лежайска
Из этого села родом мой отец
знаю что семьи Махно и Зеней были
в близком родстве
Могу только строить догадки о том как они
выехали из Дубно – наверное в Краков –
а оттуда по железной дороге до Бремена
возможно до Кракова они доехали на лошадях
в Бремене пересели на корабль –
получили самые дешёвые каюты
и впервые – увидев океан – были
обеспокоены путешествием
но молодость и магическое слово Америка
придали им уверенности
и ещё недвусмысленные взгляды их
ровесников может Спилбергов а может Обрадовичей
убеждали в том что необходимо
держаться вместе и ни с кем не разговаривать
так им – в конце концов – наказывали дома
но разноплеменная Европа ела – смеялась –
тужила – влюблялась
дети гонялись – рассматривали Атлантику –
чаек – альбатросов – океанский закат солнца
многих тошнило и они блевали
Окончилась первая неделя путешествия
понемногу пришли в себя
перезнакомились и начали рассказывать
кто куда едет к кому и какой они
воображают Америку
Ева и Анастасия сошлись то ли с поляками то ли с евреями
тоже из их краёв потому что в эти две недели
национальность не имела никакого значения
все они пассажиры SS Brandenburg и это их
дом – земля – страна
Ева понравилась молодому сербу
Анастасия – венгру
каждый вечер эти четверо молодых людей
дышали солёным океанским воздухом
и их поцелуи были тоже солёными
В Филадельфию SS Brandenburg благополучно
доплыл 3 мая 1913 года
все пассажиры облепили поручни на палубе
и рассматривали берег
сначала их выстраивали и пропускали
в соответствии с документами
тщательно проверяя записи
в паспортах и корабельных списках
потом медики проверяли не привёз ли
кто-то из них какой-нибудь болезни:
мужчин и женщин раздевали осматривая их тела
впервые молодые целомудренные тела Евы и
Анастасии ощупывали чужие руки
и сверлили чужие глаза
на странном языке о чём-то говорили
и что-то записывали
окончив эти процедуры их выпустили на берег
– как известно – Ева ехала в Детройт,
а Анастасия оставалась в Филадельфии
серб и венгр исчезли и девушки с ними
так и не попрощались
молча стояли Ева и Анастасия
перед дворцом в Филадельфии
Через 32 года исчезнет украинское село Дубно
нет оно останется на карте как D?bno
но всех украинцев за считанные часы посадят
в товарняки и отвезут на Восток
таким образом мой дед по отцовской линии
появится на Тернопольщине с пятью детьми
их поселят в худшей хате с выбитыми
окнами как раз в декабрьскую пору
местные долго будут сторониться их: дети
будут передразнивать их говор –
а взрослые искоса зыркать в их сторону – приблуды
чего приехали?
когда мой отец женится на моей
матери – местной от деда-прадеда –
то семья матери будет долго сторониться
переселенца-зятя
В 1964 году мне удастся родиться
чтобы впоследствии описать путешествие Евы и
Анастасии на корабле
SS Brandenburg
уже в Нью-Йорке
прибавив несколько скупых семейных пересказов
по линии отца
Ева Махно и Анастасия Зень наверное уже умерли
оставшись:
двумя строчками в списке пассажиров
корабля SS Brandenburg
двумя чёрными нитками латинских букв
двумя чёрными полосками дыма
пеплом и солью
зелёной золой этого стихотворения
тяжёлым вздохом ночной Атлантики
* * *
Иерусалимский журнал, номер 45, 2013
АЛЕКСАНДРУ ГОРОДНИЦКОМУ - 80!
Александр Моисеич, привет!
Перед тем, как отъехать к Нью-Йорку,
Прокричу вам, атлант и атлет,
Много лет! – И легко, как под горку…
…Муз любимец, орёл, образец…
Так и видим, смутясь, год от году –
Будто всё ещё божий резец
Вашу тонкую точит породу.
Вы всё крепче, сильнее, новей,
Многим людям пути указатель…
И чего бы нам вихрь ни навей,
И какой бы ни рви нас терзатель…
Вы ж как были – поэт и галант,
Вопреки МВД или МИДу,
Всех живее российский атлант.
Мы увидим ещё Атлантиду!
Вероника Долина
Олег Ильинский (1932–2003) – поэт; вторая волна эмиграции.
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 267, 2012
НА ПЯТОМ АВЕНЮ
Фасадами застеклена,
Отражена в оконной створке,
Шуршит деревьями весна
На Пятом Авеню в Нью-Йорке.
По лужам пробежал смешок,
На листьях высыхает влага,
И ветер весело пошел
По улыбающимся флагам.
Он дул с Гудзона на восток,
Он плыл, окутываясь шелком,
Он силой красочных кусков
По солнечным флагштокам щелкал.
Играть оброненным пером
Над парком ветер не устанет,
И парк покажется ковром
Нью-йоркской голубиной стае.
Навстречу солнечному дню
Автобус раздвигает зелень,
Поездка Пятым авеню
От библиотеки к музею.
В витрину Скрибнера вошла
Весна, осваиваясь быстро
Со светлой плоскостью стекла,
С палитрой импрессиониста.
Она узнала Ренуара,
Позолотила край стола,
Парижской девушке с бульвара
Слегка вуаль приподняла.
Потом закапал дождик. Он
Засеменил походкой скорой
Вдоль замутившихся окон,
По ложной готике собора.
И если дымная копна
Густых волос английской моды
Глядит с портрета и весна
Вдоль тротуара гонит воду,
То это значит мы вдвоем,
И ты на тот портрет похожа
Наивностью бровей. В твоем
Лице просвечивает кожа.
Я шорох веток сохраню,
Пыльцой вдоль улицы повеет
Апрель на Пятом авеню,
Весна на станции сабвея.
НЖ, № 60, 1960
* * *
Метки:
