нью-йорк-3
НЬЮ-ЙОРК
Номер один, живя в Нью-Йорке\или Париже, на конфорке\варил куриный суп с лапшой,\дитя-художник из местечка,\которого в санях овечка\везла к Медведице Большой. Анатолий Найман 1995 Станковая ода\\Д. С.
Лучше, нож наточив, мчаться,\забыв обо всем, в охоте дикой,\бросая любимых собак под зубы зверя,\чем видеть, как на рассвете\ ползут по Нью-Йорку\бесконечные обозы молока,\бесконечные обозы крови,\обозы роз, разорванных в клочья\фабрикантами парфюмерных фабрик. Федерико Гарсиа Лорка Из сборника ?Поэт в Нью-Йорке? 1929 - 1930 Возвращение в город. Перевод Инны Тыняновой
ЕВГЕНИЙ РЕЙН ПРЕДСКАЗАНИЕ (Поэмы)М., 1994
“А вы что ж не уехали?” — “А я в семнадцать лет пошла за инженера, по анекдоту, слышали?” — “Слыхал...” — “А вот и результат, зовут Антон”.
Антон тем временем прекрасно скушал
кашку
и почивать отправился. А я, все примечая, сбегал в магазин и скоренько вернулся.
На столе уже лежала дюжина конвертов...
(Тут можно впасть в подробности, но я не думаю, что это смысл имеет: перескажу, как говорят, сюжет).
Она жила на ферме в Эквадоре, муж был богат, но скот его рогатый вниманья требовал, и Ася бесконечно заскучала. На кой ей ляд проклятый
мерседес,
коль в нем нельзя кататься с Жанной,
Женей, Викулей, Зосей и Александриной? Тогда она уехала в столицу, что прямо на экваторе стоит, и вырвала себе родные зубы, чтоб вставить неродные: так обычай предписывает западный.
И на беззубье этом некий летчик, водивший боинг Даллас — Эквадор, за нею приударил, подманил.
И не раздумывая ни минуты, не доводя зубного совершенства до высшей точки, Ася улетела на боинге на Север, ибо ей всегда хотелось в Штаты, в Штаты,
в Штаты!
Пилот же был семейный человек
и, погулявши месяц, сделал ручкой,
и все-таки, порядочный мужчина
(подонкам не чета) ее устроил
в Нью-Йоркский порт Аэрофлота,
чтобы по-русски ей о рейсах объявлять.
Конечно, не было уже ни мерседеса,
ни крупного рогатого скота — зато
была казенная квартира и много летчиков.
Однажды через год почти уже
она уехала на уик-энд с радистом
куда-то в Мичиган. И видно,
так им было хорошо,
что в понедельник ровно на четыре
часа пришлось ей опоздать.
И так случилось, русских пассажиров там не было недели две, а тут
огромный боинг вез легкоатлетов куда-то в Калифорнию на матч, и легкие атлеты так разбежались по аэродрому, что по-французски, шведски и на хинди собрать их не могли. А русской фене в порту никто не ботал, кроме Аси. Компания вручила Асе иск в шестнадцать тысяч долларов. У Аси на книжке оказалось сорок пять.
Тогда тюрьма. “Где, в США?
Да я в тюрьме и дома не сидела!”
И она отправилась в советское посольство. Ведь все-таки она еще была гражданкой равновеликой праведной державы.
(А узы с господином Эквадором советскому гражданству не мешают...)
За этим в письмах шел большой провал, но только до тюрьмы не доходило.
Она хотела в Ленинград вернуться и жить на улице Красноармейской, где, слава Богу, нет ни уик-эндов, ни боингов, ни штрафа в три ноля.
И стал известен день ее прилета.
Но в этот день она не прилетела, не прилетела на другой, на третий и на четвертый. Кратко говоря, она сюда вообще не прилетела — не, прилетела — только что — сейчас! спустя пять лет.
За два часа до взлета из Нью-Йорка в каком-то баре встретила она седеющего плотного мужчину
еврейской внешности, но самой лучшей — поскольку туфли, шляпа и пальто — все было наилучшее.
Он оказался импортером кожи и думал расширять свою торговлю, и оказалось, что ему нужна толковая и с русским секретарша, затем что кожу возят из России.
ПРИВЯЗКА К МЕСТНОСТИ
Shoot from the left eye of the death’s head.
Edgar A. Poe, “The Golden Bug”
Так где же он, омфалос, пуп Земли?
Геодезист фуражкой вытер пот
за ним прихрамывая шла тренога
как лошадь в поводу а впереди
легавая бежала то и дело
на месте застывая и в пыли
ища знакомый след – вот он свернул
(скала епископа и чертов стул)
в проход между глухими гаражами,
а там тупик и стенка высока
на кирпиче эмблема ?Спартака?
и череп со скрещенными костями
(стреляй из глаза мертвой головы!)
шальная электричка из Москвы
в два пальца просвистит — — — —
отмерь шагами
на запад восемьсот
и сто на юг
Здесь дом стоял.
Тропинка шла вокруг
Веранды. Двор заросший, как ковром,
Гусиною лапчаткой. За окном
Крапива и расшатанный забор,
За ним на турнике сосед Егор
Подтягивался раз до сорока
И, спрыгнув, говорил: ?Броня крепка!?
Мяч улетал туда, и мы его
Искали средь картофельной ботвы.
А по ночам с дивана моего
(Стреляй из глаза мертвой головы!)
В квадрате форточке я видеть мог
Меж веток звездочку одну. Волхвы
Ее бы не заметили. Тусклей
Старушечьей слезы, она была,
Как крошка с королевского стола,
Ничтожной, – но она была моей.
Увы! Как мне узнать ее теперь
Без рамочки прицельной? Дом снесен.
И не войти мне снова в ту же дверь.
Один на берегу реки времен
Стою – смотрю вокруг – и не могу
Найти ни кленов тех, ни липы той,
Что я облазил в детстве. Где росла
Вот эта вишня: около крыльца
Иль дальше, у сарая? Хоть какую
Найти зацепку, привязаться к ней –
И я бы мог определить то место,
Где мой диван стоял. Не из него ли,
Из этого дивана, я украл
Все строчки до одной? – ?Милее нет
Той стороны, где резали пупок?. –
Каков же плод науки долгих лет
И в чем же, так сказать, ее урок?
Что, наконец, подсмотрят очи зорки
На высоте всех опытов? Увы! –
Засни в Перловке и проснись в Нью-Йорке.
Стреляй из глаза мертвой головы! Григорий Кружков ИНТЕРПОЭЗИЯ 2015 ЦИКЛ Сквозь Галилееву трубу
Из цикла ?Есениана?
* * *
Неотправленное письмо П.И.Чагину
Предположительно 1925 г., без даты
Здравствуй, милый мой Пётр Иванович,
Здравствуй, Петя, любезный друг!
Что-то душу измучило за ночь,
Передышку дав лишь к утру.
А сейчас она – будто отплакала
И тиха, как вдали Ока,
Где знакомых церквушек маковки
Кротко тянутся к облакам.
Лишь в глазах световыми пожарищами
То Нью-Йорк, то Берлин, а за
Ними снова дожди Рязанщины,
Твоего Баку бирюза…
Было всякое, знаешь, Петя,
Кабаки и прочая дрянь,
Только, кажется, скоро петь я
Перестану, мой милый, впрямь.
Не вини меня, Пётр Иванович,
За бывавшую спьяну спесь, –
Ты один меня не вымарывал,
Оставляя таким как есть.
Сам не ведаю, что со мною.
Знаю лишь, дорогой мой, про
То, как цветом схоже с золою
Слов оставленных серебро. Виталий АМУРСКИЙ КРЕЩАТИК 2016 ЦИКЛ Предчувствие
* *
*
Бранденбургские концерты, с чем едят их, я не знаю.
Бранденбургские ворота, что-то слышал, только — что?
Неужели с потрохами в мару я ушел и в майю —
пропустил, прогульщик, тему — стала память решето?
Чем сольфеджо и эстампы разбирать, мычал и блеял.
То, по мне, провинциален был Нью-Йорк, то Рим дыра.
И теперь рожком и лирой грусть душе внушает плейер
и во весь экран ворота, а ни дома, ни двора.
Бранденбургские. Что значат эти пышность и тревога?
Слово-звук, система лестниц, серафический фокстрот,
и глядится Гогенцоллерн в каске в зеркало кривое,
и церковные концерты, и коровы у ворот.
Иоганном Себастьяном все убиты, но не ранен
до сих пор никто смертельно — что не трюк и не абсурд.
С маркой ревельской пластинку ставит Игорь Северянин,
и игла декалькоманит шлягер ?Эго-Бранденбург?.
В чем твоя приманка, Бранный (Бор)? Фланировать ли, петь ли
нам с тобой, попав в ограду, бургер-арка, бранд-оркестр.
Слышишь скрипку? Слышишь, в помощь ей скрипят на створах петли?
В паре мы проект искусства. А оно — одно как перст. АНАТОЛИЙ НАЙМАН НОВЫЙ МИР 2013 ЦИКЛ Бранденбургские концерты
* *
*
Хельге Вольфенштейн
Ты — чудо-зеркало, внутри твоей души
Всё то, что я искал на свете этом,
Как если бы любовь, какую звал в тиши,
Откликнулась сейчас мне стоголосым эхом.
Лишь ты все страсти в форму воплотила,
Куда я рвался всем сердечным пылом,
Ты девственный мой лес, мой берег чистый,
Асфальт Нью-Йорка в дрожи дождевой…
Ты отражаешь свет моей отчизны,
В тебе сгораю плотью и душой.
О, зеркало мое, твоя поверхность
Рисует мир, подсвеченный мечтой,
Жизнь пьяную от красоты и смерти,
Тот самый мир на этой жёсткой тверди,
Который канул для меня в ничто. ФРАНЦ ПЕТЕР КИН (1919 — 1944) Чумной город. Перевод с немецкого Инны Лиснянской. НОВЫЙ МИР 2013
Бахыт Кенжеев Кн. ?Послания? 2011
?Ничего не исправить, висков не сдавить…?
?Ничего не исправить, висков не сдавить,
и душой опрокинутой не покривить —
затерявшись иглою в стогу,
я уже никого не смогу удивить,
никого поразить не смогу,
я уже не смогу поразить никого,
я несчастное, конченое существо,
мне и в пять утра – не до сна.
И не спрашивай, что я имею в виду —
не огонь, не прогулки по тонкому льду,
не любовь (что такое она?)?.
?Здесь закроем кавычки. Брось душу травить.
Наливай-ка по третьей, попробуем выть
по-другому, иному совсем.
Помнишь кассу у Галича? Щёлк да щёлк.
То ли серый волк, то ли вороний волк —
он обходится без лексем.
Он блуждает средь пуль и стальных ежей,
без предлогов-склонений, без падежей,
он молчит по дороге в морг.
Но при жизни лоснилась жаркая шерсть,
и не знал он слова ?смерть“ или ?персть“,
что ему Москва и Нью-Йорк??
?Так нальём по четвёртой, хоть это и од
нообразный и выработанный ход.
Латинянин, начни с яйца,
до рассветной зари рассуждай взахлёб
о достоинствах (выяснить главное чтоб)
малосольного огурца?. —
?Я хочу в Венецию?. – ?Ну и что?
Я вот с радостью выиграл бы в лото
тысяч восемь?. – ?Рублей?? – ?А хрен!? —
?Ну давай по пятой. Подумай сам —
там вода тоскует по небесам,
и пространство, как время, крен
даёт в сторону пропасти?. – ?Не скажи.
Сколько время нищее ни кружи,
как сизарь над площадью эс-вэ Марка,
будет знак ему: ?не кормите птиц“.
Не переступайте выщербленных границ
между хлябью и твердью?. – ?Жалко?. —
?А теперь пора. По шестой?? – ?Давай?.
Каравай пшеничный мой, каравай,
выбирай же – лезвие или обух.
Как же, горестный Господи, жизнь легка.
Словно свет, как перевранная строка
без кавычек и круглых скобок.
2
где ни ковбоев ни лассо
но бирюзовы неба своды
существовал анри руссо
печальный пасынок природы
он не сбивал соперник с ног
мечтая парковой скамейке
быв непосредственный сынок
жестянщика и белошвейки
как тигр ручной он сытно жил
мещанской радостью несложной
сержантом в армии служил
дружил с парижскою таможней
эх бриолином по усам
не ведая в законном мраке
над чем корпеют мопассан
гоген и прочие бальзаки
но жизнь сплетенье ног и рук
и ныне и во время оно
се, шестигранный пушкин вдруг
явился юному планктону
и громыхнул ему восстань
умойся почеши власы и
живописуй про инь и янь
воспой страдания россии
с тех пор таможенник простой
забыв нехилые откаты
и тесных офисов отстой
художник стал продолговатый
им восхищается нью-йорк
и в петрограде обреченном
дарует он живой восторг
сердцам искусством облученным БАХЫТ КЕНЖЕЕВ НОВЫЙ МИР 2013 ЦИКЛ Заветный колер \Стихи об искусстве
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Переселенцами...
Переселенцами —
В какой Нью-Йорк -
Вражду вселенскую
Взвалив на горб —
Ведь и медведи мы!
Ведь и татары мы!
Вшами изъедены
Идем — с пожарами!
Покамест — в долг еще!
А там, из тьмы —
Сонмы и полчища
Таких, как мы.
Полураскосая
Стальная щель.
Дикими космами
От плеч — метель.
— Во имя Господа!
Во имя Разума! —
Ведь и короста мы,
Ведь и проказа мы!
Волчьими искрами
Сквозь вьюжный мех —
Звезда российская:
Противу всех!
Отцеубийцами —
В какую дичь -
Не ошибиться бы,
Вселенский бич!
?Люд земледельческий,
Вставай с постелею)! ?
И вот с расстрелыциком
Бредет расстрелянный,
И дружной папертью,
— Рвань к голытьбе:
?Мир белоскатертный!
Ужо тебе! ?
22 февраля 1922
БОРИС РЫЖИЙ
Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь
Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь,
В белом плаще английском уходит прочь.
В черную ночь уходит в белом плаще,
Вообще одинок, одинок вообще.
Вообще одинок, как разбитый полк:
Ваш Петербург больше похож на Нью-Йорк.
Вот мы сидим в кафе и глядим в окно:
Рыжий Б. , Леонтьев А. , Дозморов О.
Вспомнить пытаемся каждый любимый жест:
Как матерится, как говорит, как ест.
Как одному: ?другу?, а двум другим
Он ?Сапожок? подписывал: ?дорогим?.
Как говорить о Бродском при нем нельзя.
Встал из-за столика: не провожать, друзья.
Завтра мне позвоните, к примеру, в час.
Грустно и больно: занят, целую вас!
ЮННА МОРИЦ
Довлатов в Нью-Йорке
Огромный Сережа в панаме
Идет сквозь тропический зной.
Панама сверкает над нами
И манит своей белизной.
Он жаждет холодного пива,
Коньяк тошнотворен в жару.
Он праздника хочет, прорыва
Сквозь пьяных кошмаров муру.
Долги ему жизнь омрачают
И нету поместья в заклад.
И. плохо себе представляют
Друзья его внутренний ад.
Качаются в ритме баллады
Улыбка его и судьба.
Панамкою цвета прохлады
Он пот вытирает со лба.
И всяк его шутке смеётся.
И женщины млеют при нём,
И сердце его разорветс
Лишь в пятницу, в августе, днём.
А нынче суббота июля,
Он молод, красив, знаменит.
Нью-Йорк, как большая кастрюля,
Под крышкой панамы звенит.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
Хотят ли русские войны?..
_М. Бернесу
Хотят ли русские войны -
Спросите вы у тишины
Над ширью пашен и полей
И у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
Что под березами лежат,
И пусть вам скажут их сыны,
Хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
Солдаты гибли в ту войну,
А чтобы люди всей земли
Спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
Ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
Хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
Но не хотим, чтобы опять
Солдаты падали в бою
На землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
Спросите у жены моей,
И вы тогда понять должны,
Хотят ли русские войны.
1961
НИКОЛАЙ ДОБРОНРАВОВ
Дилижан
Здесь дома на спине облаков
Утопают в объятьях садов,
А в лощинах ночует туман –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Умываясь водой ключевой,
Упиваясь своей красотой,
Над горами встаёт солнце-джан –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Где обрыв недоступен и крут,
Птицы гнёзда уютные вьют
И поют, как Гоар Гаспарян:
‘Дилижан, Дилижан, Дилижан! ’
Каменистою горной тропой
Я иду за своею судьбой.
Верю я её карим глазам,
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Мы осушим бокалы до дна,
Но, прекрасней любого вина,
Бьёт воды минеральной фонтан –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Мы так близко живём к небесам,
Что поверьте, друзья, по ночам
Звёзды в гости спускаются к нам –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Городами планета горда –
Есть побольше, чем наш, города,
Есть Марсель, есть Нью-Йорк, Ереван…
Только лучше всего – Дилижан.
НИКОЛАЙ АГНИВЦЕВ
Очень просто
Солнце вдруг покрылось флёром…
Как-то грустно… Как-то странно…
?Джим, пошлите за мотором
И сложите чемоданы…?
Положите сверху фраки,
Не забудьте также пледы:
Я поеду в Нагасаки,
В Нагасаки я поеду…
Там воспрянет дух поникший
И, дивя японок фраком,
Я помчусь на дженерикше
По весёлым Нагасакам…
Ах, как звонок смех японок
Для родившихся во фраках.
Ах, как звонок, ах, как звонок
Смех японок в Нагасаках…
Эскортируемый гидом,
Я вручаю сердце Браме
И лечу с беспечным видом
В некий домик к некой даме…
Имя дамы: ?Цвет жасмина?,
Как сказал мне гид милейший,
Ну, а более рутинно –
?Гейша-Молли, Молли-гейша?.
К ней войду с поклоном низким,
Поднесу цветы и ленты
И скажу ей по-английски
Пару нежных комплиментов…
Запишу на память тему,
Повздыхаю деликатно,
Вдену в лацкан хризантему
И вернусь в Нью-Йорк обратно.
1921
Номер один, живя в Нью-Йорке\или Париже, на конфорке\варил куриный суп с лапшой,\дитя-художник из местечка,\которого в санях овечка\везла к Медведице Большой. Анатолий Найман 1995 Станковая ода\\Д. С.
Лучше, нож наточив, мчаться,\забыв обо всем, в охоте дикой,\бросая любимых собак под зубы зверя,\чем видеть, как на рассвете\ ползут по Нью-Йорку\бесконечные обозы молока,\бесконечные обозы крови,\обозы роз, разорванных в клочья\фабрикантами парфюмерных фабрик. Федерико Гарсиа Лорка Из сборника ?Поэт в Нью-Йорке? 1929 - 1930 Возвращение в город. Перевод Инны Тыняновой
ЕВГЕНИЙ РЕЙН ПРЕДСКАЗАНИЕ (Поэмы)М., 1994
“А вы что ж не уехали?” — “А я в семнадцать лет пошла за инженера, по анекдоту, слышали?” — “Слыхал...” — “А вот и результат, зовут Антон”.
Антон тем временем прекрасно скушал
кашку
и почивать отправился. А я, все примечая, сбегал в магазин и скоренько вернулся.
На столе уже лежала дюжина конвертов...
(Тут можно впасть в подробности, но я не думаю, что это смысл имеет: перескажу, как говорят, сюжет).
Она жила на ферме в Эквадоре, муж был богат, но скот его рогатый вниманья требовал, и Ася бесконечно заскучала. На кой ей ляд проклятый
мерседес,
коль в нем нельзя кататься с Жанной,
Женей, Викулей, Зосей и Александриной? Тогда она уехала в столицу, что прямо на экваторе стоит, и вырвала себе родные зубы, чтоб вставить неродные: так обычай предписывает западный.
И на беззубье этом некий летчик, водивший боинг Даллас — Эквадор, за нею приударил, подманил.
И не раздумывая ни минуты, не доводя зубного совершенства до высшей точки, Ася улетела на боинге на Север, ибо ей всегда хотелось в Штаты, в Штаты,
в Штаты!
Пилот же был семейный человек
и, погулявши месяц, сделал ручкой,
и все-таки, порядочный мужчина
(подонкам не чета) ее устроил
в Нью-Йоркский порт Аэрофлота,
чтобы по-русски ей о рейсах объявлять.
Конечно, не было уже ни мерседеса,
ни крупного рогатого скота — зато
была казенная квартира и много летчиков.
Однажды через год почти уже
она уехала на уик-энд с радистом
куда-то в Мичиган. И видно,
так им было хорошо,
что в понедельник ровно на четыре
часа пришлось ей опоздать.
И так случилось, русских пассажиров там не было недели две, а тут
огромный боинг вез легкоатлетов куда-то в Калифорнию на матч, и легкие атлеты так разбежались по аэродрому, что по-французски, шведски и на хинди собрать их не могли. А русской фене в порту никто не ботал, кроме Аси. Компания вручила Асе иск в шестнадцать тысяч долларов. У Аси на книжке оказалось сорок пять.
Тогда тюрьма. “Где, в США?
Да я в тюрьме и дома не сидела!”
И она отправилась в советское посольство. Ведь все-таки она еще была гражданкой равновеликой праведной державы.
(А узы с господином Эквадором советскому гражданству не мешают...)
За этим в письмах шел большой провал, но только до тюрьмы не доходило.
Она хотела в Ленинград вернуться и жить на улице Красноармейской, где, слава Богу, нет ни уик-эндов, ни боингов, ни штрафа в три ноля.
И стал известен день ее прилета.
Но в этот день она не прилетела, не прилетела на другой, на третий и на четвертый. Кратко говоря, она сюда вообще не прилетела — не, прилетела — только что — сейчас! спустя пять лет.
За два часа до взлета из Нью-Йорка в каком-то баре встретила она седеющего плотного мужчину
еврейской внешности, но самой лучшей — поскольку туфли, шляпа и пальто — все было наилучшее.
Он оказался импортером кожи и думал расширять свою торговлю, и оказалось, что ему нужна толковая и с русским секретарша, затем что кожу возят из России.
ПРИВЯЗКА К МЕСТНОСТИ
Shoot from the left eye of the death’s head.
Edgar A. Poe, “The Golden Bug”
Так где же он, омфалос, пуп Земли?
Геодезист фуражкой вытер пот
за ним прихрамывая шла тренога
как лошадь в поводу а впереди
легавая бежала то и дело
на месте застывая и в пыли
ища знакомый след – вот он свернул
(скала епископа и чертов стул)
в проход между глухими гаражами,
а там тупик и стенка высока
на кирпиче эмблема ?Спартака?
и череп со скрещенными костями
(стреляй из глаза мертвой головы!)
шальная электричка из Москвы
в два пальца просвистит — — — —
отмерь шагами
на запад восемьсот
и сто на юг
Здесь дом стоял.
Тропинка шла вокруг
Веранды. Двор заросший, как ковром,
Гусиною лапчаткой. За окном
Крапива и расшатанный забор,
За ним на турнике сосед Егор
Подтягивался раз до сорока
И, спрыгнув, говорил: ?Броня крепка!?
Мяч улетал туда, и мы его
Искали средь картофельной ботвы.
А по ночам с дивана моего
(Стреляй из глаза мертвой головы!)
В квадрате форточке я видеть мог
Меж веток звездочку одну. Волхвы
Ее бы не заметили. Тусклей
Старушечьей слезы, она была,
Как крошка с королевского стола,
Ничтожной, – но она была моей.
Увы! Как мне узнать ее теперь
Без рамочки прицельной? Дом снесен.
И не войти мне снова в ту же дверь.
Один на берегу реки времен
Стою – смотрю вокруг – и не могу
Найти ни кленов тех, ни липы той,
Что я облазил в детстве. Где росла
Вот эта вишня: около крыльца
Иль дальше, у сарая? Хоть какую
Найти зацепку, привязаться к ней –
И я бы мог определить то место,
Где мой диван стоял. Не из него ли,
Из этого дивана, я украл
Все строчки до одной? – ?Милее нет
Той стороны, где резали пупок?. –
Каков же плод науки долгих лет
И в чем же, так сказать, ее урок?
Что, наконец, подсмотрят очи зорки
На высоте всех опытов? Увы! –
Засни в Перловке и проснись в Нью-Йорке.
Стреляй из глаза мертвой головы! Григорий Кружков ИНТЕРПОЭЗИЯ 2015 ЦИКЛ Сквозь Галилееву трубу
Из цикла ?Есениана?
* * *
Неотправленное письмо П.И.Чагину
Предположительно 1925 г., без даты
Здравствуй, милый мой Пётр Иванович,
Здравствуй, Петя, любезный друг!
Что-то душу измучило за ночь,
Передышку дав лишь к утру.
А сейчас она – будто отплакала
И тиха, как вдали Ока,
Где знакомых церквушек маковки
Кротко тянутся к облакам.
Лишь в глазах световыми пожарищами
То Нью-Йорк, то Берлин, а за
Ними снова дожди Рязанщины,
Твоего Баку бирюза…
Было всякое, знаешь, Петя,
Кабаки и прочая дрянь,
Только, кажется, скоро петь я
Перестану, мой милый, впрямь.
Не вини меня, Пётр Иванович,
За бывавшую спьяну спесь, –
Ты один меня не вымарывал,
Оставляя таким как есть.
Сам не ведаю, что со мною.
Знаю лишь, дорогой мой, про
То, как цветом схоже с золою
Слов оставленных серебро. Виталий АМУРСКИЙ КРЕЩАТИК 2016 ЦИКЛ Предчувствие
* *
*
Бранденбургские концерты, с чем едят их, я не знаю.
Бранденбургские ворота, что-то слышал, только — что?
Неужели с потрохами в мару я ушел и в майю —
пропустил, прогульщик, тему — стала память решето?
Чем сольфеджо и эстампы разбирать, мычал и блеял.
То, по мне, провинциален был Нью-Йорк, то Рим дыра.
И теперь рожком и лирой грусть душе внушает плейер
и во весь экран ворота, а ни дома, ни двора.
Бранденбургские. Что значат эти пышность и тревога?
Слово-звук, система лестниц, серафический фокстрот,
и глядится Гогенцоллерн в каске в зеркало кривое,
и церковные концерты, и коровы у ворот.
Иоганном Себастьяном все убиты, но не ранен
до сих пор никто смертельно — что не трюк и не абсурд.
С маркой ревельской пластинку ставит Игорь Северянин,
и игла декалькоманит шлягер ?Эго-Бранденбург?.
В чем твоя приманка, Бранный (Бор)? Фланировать ли, петь ли
нам с тобой, попав в ограду, бургер-арка, бранд-оркестр.
Слышишь скрипку? Слышишь, в помощь ей скрипят на створах петли?
В паре мы проект искусства. А оно — одно как перст. АНАТОЛИЙ НАЙМАН НОВЫЙ МИР 2013 ЦИКЛ Бранденбургские концерты
* *
*
Хельге Вольфенштейн
Ты — чудо-зеркало, внутри твоей души
Всё то, что я искал на свете этом,
Как если бы любовь, какую звал в тиши,
Откликнулась сейчас мне стоголосым эхом.
Лишь ты все страсти в форму воплотила,
Куда я рвался всем сердечным пылом,
Ты девственный мой лес, мой берег чистый,
Асфальт Нью-Йорка в дрожи дождевой…
Ты отражаешь свет моей отчизны,
В тебе сгораю плотью и душой.
О, зеркало мое, твоя поверхность
Рисует мир, подсвеченный мечтой,
Жизнь пьяную от красоты и смерти,
Тот самый мир на этой жёсткой тверди,
Который канул для меня в ничто. ФРАНЦ ПЕТЕР КИН (1919 — 1944) Чумной город. Перевод с немецкого Инны Лиснянской. НОВЫЙ МИР 2013
Бахыт Кенжеев Кн. ?Послания? 2011
?Ничего не исправить, висков не сдавить…?
?Ничего не исправить, висков не сдавить,
и душой опрокинутой не покривить —
затерявшись иглою в стогу,
я уже никого не смогу удивить,
никого поразить не смогу,
я уже не смогу поразить никого,
я несчастное, конченое существо,
мне и в пять утра – не до сна.
И не спрашивай, что я имею в виду —
не огонь, не прогулки по тонкому льду,
не любовь (что такое она?)?.
?Здесь закроем кавычки. Брось душу травить.
Наливай-ка по третьей, попробуем выть
по-другому, иному совсем.
Помнишь кассу у Галича? Щёлк да щёлк.
То ли серый волк, то ли вороний волк —
он обходится без лексем.
Он блуждает средь пуль и стальных ежей,
без предлогов-склонений, без падежей,
он молчит по дороге в морг.
Но при жизни лоснилась жаркая шерсть,
и не знал он слова ?смерть“ или ?персть“,
что ему Москва и Нью-Йорк??
?Так нальём по четвёртой, хоть это и од
нообразный и выработанный ход.
Латинянин, начни с яйца,
до рассветной зари рассуждай взахлёб
о достоинствах (выяснить главное чтоб)
малосольного огурца?. —
?Я хочу в Венецию?. – ?Ну и что?
Я вот с радостью выиграл бы в лото
тысяч восемь?. – ?Рублей?? – ?А хрен!? —
?Ну давай по пятой. Подумай сам —
там вода тоскует по небесам,
и пространство, как время, крен
даёт в сторону пропасти?. – ?Не скажи.
Сколько время нищее ни кружи,
как сизарь над площадью эс-вэ Марка,
будет знак ему: ?не кормите птиц“.
Не переступайте выщербленных границ
между хлябью и твердью?. – ?Жалко?. —
?А теперь пора. По шестой?? – ?Давай?.
Каравай пшеничный мой, каравай,
выбирай же – лезвие или обух.
Как же, горестный Господи, жизнь легка.
Словно свет, как перевранная строка
без кавычек и круглых скобок.
2
где ни ковбоев ни лассо
но бирюзовы неба своды
существовал анри руссо
печальный пасынок природы
он не сбивал соперник с ног
мечтая парковой скамейке
быв непосредственный сынок
жестянщика и белошвейки
как тигр ручной он сытно жил
мещанской радостью несложной
сержантом в армии служил
дружил с парижскою таможней
эх бриолином по усам
не ведая в законном мраке
над чем корпеют мопассан
гоген и прочие бальзаки
но жизнь сплетенье ног и рук
и ныне и во время оно
се, шестигранный пушкин вдруг
явился юному планктону
и громыхнул ему восстань
умойся почеши власы и
живописуй про инь и янь
воспой страдания россии
с тех пор таможенник простой
забыв нехилые откаты
и тесных офисов отстой
художник стал продолговатый
им восхищается нью-йорк
и в петрограде обреченном
дарует он живой восторг
сердцам искусством облученным БАХЫТ КЕНЖЕЕВ НОВЫЙ МИР 2013 ЦИКЛ Заветный колер \Стихи об искусстве
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Переселенцами...
Переселенцами —
В какой Нью-Йорк -
Вражду вселенскую
Взвалив на горб —
Ведь и медведи мы!
Ведь и татары мы!
Вшами изъедены
Идем — с пожарами!
Покамест — в долг еще!
А там, из тьмы —
Сонмы и полчища
Таких, как мы.
Полураскосая
Стальная щель.
Дикими космами
От плеч — метель.
— Во имя Господа!
Во имя Разума! —
Ведь и короста мы,
Ведь и проказа мы!
Волчьими искрами
Сквозь вьюжный мех —
Звезда российская:
Противу всех!
Отцеубийцами —
В какую дичь -
Не ошибиться бы,
Вселенский бич!
?Люд земледельческий,
Вставай с постелею)! ?
И вот с расстрелыциком
Бредет расстрелянный,
И дружной папертью,
— Рвань к голытьбе:
?Мир белоскатертный!
Ужо тебе! ?
22 февраля 1922
БОРИС РЫЖИЙ
Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь
Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь,
В белом плаще английском уходит прочь.
В черную ночь уходит в белом плаще,
Вообще одинок, одинок вообще.
Вообще одинок, как разбитый полк:
Ваш Петербург больше похож на Нью-Йорк.
Вот мы сидим в кафе и глядим в окно:
Рыжий Б. , Леонтьев А. , Дозморов О.
Вспомнить пытаемся каждый любимый жест:
Как матерится, как говорит, как ест.
Как одному: ?другу?, а двум другим
Он ?Сапожок? подписывал: ?дорогим?.
Как говорить о Бродском при нем нельзя.
Встал из-за столика: не провожать, друзья.
Завтра мне позвоните, к примеру, в час.
Грустно и больно: занят, целую вас!
ЮННА МОРИЦ
Довлатов в Нью-Йорке
Огромный Сережа в панаме
Идет сквозь тропический зной.
Панама сверкает над нами
И манит своей белизной.
Он жаждет холодного пива,
Коньяк тошнотворен в жару.
Он праздника хочет, прорыва
Сквозь пьяных кошмаров муру.
Долги ему жизнь омрачают
И нету поместья в заклад.
И. плохо себе представляют
Друзья его внутренний ад.
Качаются в ритме баллады
Улыбка его и судьба.
Панамкою цвета прохлады
Он пот вытирает со лба.
И всяк его шутке смеётся.
И женщины млеют при нём,
И сердце его разорветс
Лишь в пятницу, в августе, днём.
А нынче суббота июля,
Он молод, красив, знаменит.
Нью-Йорк, как большая кастрюля,
Под крышкой панамы звенит.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
Хотят ли русские войны?..
_М. Бернесу
Хотят ли русские войны -
Спросите вы у тишины
Над ширью пашен и полей
И у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
Что под березами лежат,
И пусть вам скажут их сыны,
Хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
Солдаты гибли в ту войну,
А чтобы люди всей земли
Спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
Ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
Хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
Но не хотим, чтобы опять
Солдаты падали в бою
На землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
Спросите у жены моей,
И вы тогда понять должны,
Хотят ли русские войны.
1961
НИКОЛАЙ ДОБРОНРАВОВ
Дилижан
Здесь дома на спине облаков
Утопают в объятьях садов,
А в лощинах ночует туман –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Умываясь водой ключевой,
Упиваясь своей красотой,
Над горами встаёт солнце-джан –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Где обрыв недоступен и крут,
Птицы гнёзда уютные вьют
И поют, как Гоар Гаспарян:
‘Дилижан, Дилижан, Дилижан! ’
Каменистою горной тропой
Я иду за своею судьбой.
Верю я её карим глазам,
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Мы осушим бокалы до дна,
Но, прекрасней любого вина,
Бьёт воды минеральной фонтан –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Мы так близко живём к небесам,
Что поверьте, друзья, по ночам
Звёзды в гости спускаются к нам –
Дилижан, Дилижан, Дилижан!
Городами планета горда –
Есть побольше, чем наш, города,
Есть Марсель, есть Нью-Йорк, Ереван…
Только лучше всего – Дилижан.
НИКОЛАЙ АГНИВЦЕВ
Очень просто
Солнце вдруг покрылось флёром…
Как-то грустно… Как-то странно…
?Джим, пошлите за мотором
И сложите чемоданы…?
Положите сверху фраки,
Не забудьте также пледы:
Я поеду в Нагасаки,
В Нагасаки я поеду…
Там воспрянет дух поникший
И, дивя японок фраком,
Я помчусь на дженерикше
По весёлым Нагасакам…
Ах, как звонок смех японок
Для родившихся во фраках.
Ах, как звонок, ах, как звонок
Смех японок в Нагасаках…
Эскортируемый гидом,
Я вручаю сердце Браме
И лечу с беспечным видом
В некий домик к некой даме…
Имя дамы: ?Цвет жасмина?,
Как сказал мне гид милейший,
Ну, а более рутинно –
?Гейша-Молли, Молли-гейша?.
К ней войду с поклоном низким,
Поднесу цветы и ленты
И скажу ей по-английски
Пару нежных комплиментов…
Запишу на память тему,
Повздыхаю деликатно,
Вдену в лацкан хризантему
И вернусь в Нью-Йорк обратно.
1921
Метки:
