Константинос Кавафис. Переводы

Вечером

Роман наш был недолгим –
и опыт лет лишь подтверждает это…
Увы, Судьба ту связь разрушила немного резко.
и счастье оказалось мимолетным.
Но все же, как чудесны были запахи твои,
что за волшебная постель была под нами,
какое удовольствие дарили мы телам…
То эхо сладких дней
издалека вернулось
огнем ушедшей юности, который был меж нами…
Я снова взял письмо
и перечитывал страницу вновь и вновь,
пока не умер свет.
Затем я в грусти вышел на балкон,
сменить немного мысли,
на город мой любимый глядя,
на редких горожан на улицах и в магазинах…

Полчаса

Я не был никогда с тобой и думаю,
что вряд ли буду. Лишь пара слов,
Движение навстречу, как в баре вечером позавчера,
И больше ничего.
Конечно, грустно, я согласен, но мы,
Искусства слуги, порой усилием ума
создать почти физическое счастье в состоянии.
Но ненадолго.
Так в баре при мутном сострадании алкоголя
Я пил те полчаса с тобой, наполненные Эросом до края.
Ты понял все и задержался чуть-чуть дольше.
Мне это было так необходимо,
Ведь мне со всем моим воображением
И всем волшебным алкоголем
Всего лишь нужно было видеть твои губы,
И знать, что твое тело рядом.

31 год до н.э. в Александрии

Торговец мелкий прибыл к крошечной деревне,
к окраинам Александрии.
Весь в копоти, в пыли дороги.
?Ладан!? - он кричит. ?Камедь!?,
?Прекрасное оливковое масло!?, ?Парфюмы для волос!?…
Но как его услышать средь воя страшного толпы,
средь шума музыки и грохота парадов?
Толпа толкает, тащит, мнет его потоком кулаков.
Когда же, наконец, он спрашивает:
?Что за безумие вокруг??
Ему, подхваченному массой, в ответ
сообщает кто-то небылицу из дворца,
О том, что в Греции Антоний побеждает…

Один из Богов

Когда один из Них шагал по центру Селевкии,
спускались сумерки. Он шел в облике юноши,
высокий и красивый и с радостью бессмертия в глазах.
Волосы черны и с запахом парфюма.
Прохожие смотрели на него,
Друг друга спрашивая: ?Кто он? Грек из Сирии иль незнакомец??
Но те, кто повнимательнее, все поняли
И уступили путь ему. Он исчезал в аркадах,
Среди теней и огоньков вечерних, идя к кварталу,
Живущему лишь ночью.
Там оргии, распутство и разврат,
Там все – яд страсти и желание.
И так хотелось знать – кто он из Них,
И что за подозрительная радость
Несет его вдоль улиц Селевкии
Вдаль от обители великой лунной.

Окна

Здесь в темных комнатах
Я дни пустые коротаю – брожу туда-сюда,
Стараясь окна отыскать.
Такое облегчение приходит,
Когда вдруг открывается окно.
Но окна не найти, по крайней мере, мне.
И, может быть, так лучше.
Вдруг свет откроет мне другую тиранию,
Кто знает, что за новизну он осветит.


Ионическое

То, что мы раскололи их статуи
и то, что вынесли их из храмов,
не значит, что умерли боги.
О, Ионическая земля,
они так любят тебя поныне,
Осталась ты навсегда в их душах!
Когда же рассвет проснется в августе над тобою,
окрепнет твое дыхание, впитавшее эти жизни.
Порою фигура юная, очертание бестелесное,
размытое в быстром полете,
мелькнет над твоими холмами.



Аммонису, умершему в 29 лет в 610 году.

Рафаил, они тебя просят
написать всего несколько строк,
Эпитафию поэту Аммонису, нечто красивое и со вкусом.
Ты можешь сделать это. Ты лишь один, кто может написать как надо
Об Аммонисе, нашем Аммонисе…
Конечно, ты напишешь о его стихах, но не забудь
о красоте его напомнить, тонкой красоте,
Которую мы так любили. Твой греческий
всегда элегантен и музыкален, но нам сегодня нужно мастерство,
коль наши горе и любовь все ближе к языку другому.
Залей свое египетское чувство в твой греческий.
Рафаил, в твоих стихах должно быть что-то и о нашей жизни,
Так, чтобы ритм и каждая строка всем ясно говорили,
Что Александриец пишет об Александрийце.