морщины-6
МОРЩИНЫ
Смехом ее горьким изморщинено, - \ Стала правда ложью, гость - непрошеным, \ И двуглавый в небе, что подсинено \ С краю одного, глядитс коршуном. \ Коготь да зеленый серпик месяца \ Друг о дружку точатся и тупятся. \ Жизнь твоя, как погляжу, - нелепица, \ Смерть твоя - пред Господом заступница, Инна Лиснянская 1995
Теперь все кануло: морщинки по лицу и проседь.\ Теперь мы – беженцы – разбросаны повсюду,\ а греческую речь едва ли услышишь нынче в Сирии \ (ну может два-три слова, наверняка неверных, что как память \ об их отцах достанутся кудрявым детям былых танцовщиц). \ И теперь,\ когда морщины, седина и в Греции я будто и не дома,\ мне снится белый глинобитный городок,\ глаза невольно ищут в толпе афинской пестрых одеяний\ восточных, грезит слух то воркованьем горлицы, то плачем\ армянского дудука, то печалью \ любовных азиатских песен (где "взаимность"\ всегда рифмуется с "разлукой"), а порой\ я будто бы ловлю (в Акрополе, представьте!) гомон\ базара – на арабском, персидском, иудейском... Хамдам Закиров 2004 СИРИЯ
В морщине горной, в складках тисненых кож\Тускнеет сизый блеск чешуи морской.\Скрипят деревья. Вихрь траву рвет,Треплет кусты и разносит брызги. Максимилиан Волошин 1910 Седым и низким облаком дол повит…
Ведь здесь, под этими струнами,\ Дрожала вечером земля;\ От них расправились бы сами\ Морщины короля. Пьер-Жан Беранже. Перевод Василия Курочкина 1857 РАЗБИТАЯ СКРИПКА
Вкруг него собираясь, грохочут тучи, \ посылая на Штирлица дождь колючий, \ молнии гуляют у изголовья, \ освещая на лице его две морщины, \ как бы две затаившиеся кручины, \ от которых наш воин лишен здоровья. Михаил Сухотин ТОРПЕДА МИРА
ЯПОНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП
Как ты шарик ни крути –
возвращаешься туда же.
Стрелки прыгают в пути,
и меняются пейзажи.
Но внимательно смотри:
все пейзажи лишь снаружи,
меланхолия и лужи
расположены внутри.
Я сбежал от передряг,
укатился из-под палки.
Мне сказали, Бог бродяг
проживает в этом парке.
Поднесу ему сакэ,
красный чепчик, красный фартук,
нужно мне немного фарта
на любом материке.
Я качусь, как колобок,
я читаю Мураками.
Я надеюсь, Бог нестрог
будет с нами, дураками.
Я от дедушки ушёл
и от бабушки, конечно.
В этом климате нездешнем –
несказанно хорошо!..
Здесь отдельность и покой
на Европу не похожи.
А у барышень такой
неземной оттенок кожи,
и от шейки до штиблет
складки шёлка розоваты,
может, ноги кривоваты,
но волшебный силуэт!
Посмотри в калейдоскоп:
как меняются картинки,
как меняются морщинки
загорелого лица…
Только музыка твоя
на виниловой пластинке
не меняется ни капли,
а играет до конца. СВЕТЛАНА МЕНДЕЛЕВА ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2017 На любом материке
ГЕОРГИЙ ГОЛОХВАСТОВ (1882-1963) ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ
ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ. Поэма (Нью-Йорк, 1938)
Назад к Ацтлану ладья вестовая
Бежит, пучину отважно взрывая,
И кормчий мира приносит слова;
Как искра, мчится в Ацтлане молва:
?Везет страны андрофагов посольство
Царю от князя привет и дары.
Все двери — настежь! Гостям — хлебосольство,
Послу — радушье: готовьте пиры!?
Манимы славой всемирного порта,
В виду великой столицы царя
Пришельцы быстро крепят якоря.
Завернут парус. С высокого борта
С трудом опущен в кипение волн
Большой, из дуба долбленого челн.
Коры столетней корявы морщины,
И грубо-тяжки четыре весла;
В пахучих шкурах курчавой овчины
Гребцы, и слуги, и стража посла.
Посланец правит кренящимся дубом;
Он грозен видом; осанка строга,
Огонь и сила в лице его грубом;
Играет ветер откинутым чубом,
И в ухе тускло мерцает серьга.
Ацтлан! Дивясь величавой картине,
В Ацтлан толпой мореходы спешат.
Пред ними, строгий, на гордой вершине
Горы Священной стоит Зиггурат.
В тенистой роще за белой оградой
Пасется мирно рогатое стадо
Молочно-белых священных быков;
На горном склоне среди цветников
Блестит дворец орихалковой крышей;
А вкруг, в садах утопая густых,
Раскинут Город Ворот Золотых,
Хранитель Вод, Заповеданных Свыше.
Прекрасен город, и жизнь в нем шумна, —
Смешенье красок и спутанность звуков.
Внутри вся гавань судами полна;
И шум, и крик у зияющих люков,
Где груз привозный в мешках и тюках
Рабы разносят на мощных плечах.
Как дуги туго натянутых луков,
Вздымаясь, арки крутых акведуков
Идут чрез город к вершине Горы.
Повсюду стены построек пестры
Трехцветным камнем: он белый, и черный,
И ярко-красный. Меж зданий просторны
Проходы улиц прямых и дворы
Вокруг жилищ легионов наемных.
Везде движенье, и стук колесниц,
И громкий топот людской на подъемных
Мостах у башен с рядами бойниц.
Как в латы, стены одеты в металлы:
На первой, внешней, из олова слой,
Из меди желтой оковка второй,
На третьей, главной, — загадочно-алый
Лучистый сплав, орихалк золотой.
Вдоль стен кругами замкнулись каналы;
Плывут галеры, снуют паруса,
Мелькают весла, звучат голоса.
В открытых храмах бряцают кимвалы;
Сантал дымится, и с ним в небеса
Земли хвалою восходят хоралы.
Аллеи сфинксов. Громады дворцов.
Аллеи статуй: царей и жрецов
Великих лики; на их пьедесталы
Народ цветы возлагает всегда.
Звенят фонтаны пред зданьем
Суда; Оплот Закона, от лет обветшалый.
Геннадий Рябов На станции Турдей
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2016
ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ
…седые старики забыли про бритье,
согнулись и сдались — в обители теней,
где серое белье, где горькое питье,
мгновения длинней и сумерки темней.
Старушки пободрей: рисуют макияж,
втирают жирный крем — плацебо от морщин.
И думать не хотят, что впереди вояж,
ведущий от зеркал, подагры и мужчин.
Пародия на жизнь, иллюзия забот.
В бездвижной суете спасенье от судьбы…
В компании ?Харон? отличный оборот:
оградки и кресты, цветы, венки, гробы.
ЕВГЕНИЙ ЧИГРИН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2012
* * *
“Рядовой облаков, рядовой незначительных мест,
Был таким я вчера и, наверное, этаким сдохну”, —
Говорю сам себе, подмечая за окнами крест
Да бредущего к церкви знакомого всем выпивоху.
Рядовой городов и поселков, где рыбы в реке
Узнавали меня — простака с тростниковою дудкой —
По нескромному слову, по яркой бедовой тоске,
Я — ловец облаков, что плывут над локальною “дуркой”,
И листвой, что вовсю зеленеет заботой весны,
И приметной горой, что с горой чернокнижника схожа…
Сколько весен прожил! Всё сильнее морщины видны,
Постаревший чудак: вона в зеркале скверная рожа!
Тем не менее — жив, счастлив этим, другого не жду,
Замечаю в окне, как звездинка стремится к звездинке,
Пью бутылочный чай, понимаю любую беду…
Слишком долго живу, различаю по каждой травинке
Эту жизнь-лепоту, эту долгую певчую ночь,
Эту ночь, у которой так много подслушано строчек…
Рядовой облаков, рядовой не отчаливший прочь,
Впрочем, скоро отчалю, услышав последний звоночек.
Гарик Сукачев Кн. Внезапный будильник 2013
Апофеоз деревянному столбу
Я был деревянным столбом.
Отточенным карандашом,
Устремленным в пространство.
Мои ноги в землю врыты,
Мне никуда не уйти.
Какое коварство.
Морщины мои расползаются тысячей трещин,
Но я не вечен,
Я помру.
Власа проводов хлещет ветер,
Холодно на ветру.
Скоро сменит меня бетонный стиляга,
Борзый деляга.
Разрушитель высоковольтных сердец.
Плевать! Не страшно.
Я не буду бревнышком дачным,
Я сгорю! Я приму счастливый конец.
Максимилиан Волошин (1877-1932) Полное собрание стихотворений
?Седым и низким облаком дол повит…?
Седым и низким облаком дол повит...
Чернильно-сини кручи лиловых гор.
Горелый, ржавый, бурый цвет трав.
Полосы иода и пятна желчи.
В морщине горной, в складках тисненых кож
Тускнеет сизый блеск чешуи морской.
Скрипят деревья. Вихрь траву рвет,
Треплет кусты и разносит брызги.
Февральский вечер сизой тоской повит.
Нагорной степью путь мой уходит вдаль.
Жгутами струй сечет глаза дождь.
Северный ветер гудит в провалах.
<Февраль 1910 Коктебель>
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ (1886-1921)
Из книги ?ОГНЕННЫЙ СТОЛП? 1921
ЗВЕЗДНЫЙ УЖАС
Это было золотою ночью,
Золотою ночью, но безлунной,
Он бежал, бежал через равнину,
На колени падал, поднимался,
Как подстреленный метался заяц,
И горячие струились слезы
По щекам, морщинами изрытым,
По козлиной старческой бородке.
А за ним его бежали дети,
А за ним его бежали внуки,
И в шатре из небеленой ткани
Брошенная правнучка визжала.
?Возвратись, – ему кричали дети
И ладони складывали внуки, –
Ничего худого не случилось,
Овцы не наелись молочая,
Дождь огня священного не залил,
Ни косматый лев, ни зенд жестокий
К нашему шатру не подходили?.
Черная пред ним чернела круча,
Старый кручи в темноте не видел,
Рухнул так, что затрещали кости,
Так что чуть души себе не вышиб.
И тогда еще ползти пытался,
Но его уже схватили дети,
За полы придерживали внуки.
И такое он им молвил слово:
?Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился,
Потому что столькими очами
На него взирает с неба черный
И его высматривает тайны.
Этой ночью я заснул, как должно,
Обвернувшись шкурой, носом в землю,
Снилась мне хорошая корова
С выменем отвислым и раздутым,
Под нее подполз я, поживиться
Молоком парным, как уж, я думал,
Только вдруг она меня лягнула,
Я перевернулся и проснулся:
Был без шкуры я и носом к небу.
Хорошо еще, что мне вонючка
Правый глаз поганым соком выжгла,
А не то, гляди я в оба глаза,
Мертвым бы остался я на месте.
Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился?.
Дети взоры опустили в землю,
Внуки лица спрятали локтями,
Молчаливо ждали все, что скажет
Старший сын с седою бородою,
И такое тот промолвил слово:
?С той поры, что я живу, со мною
Ничего худого не бывало,
И мое выстукивает сердце,
Что и впредь худого мне не будет,
Я хочу обоими глазами
Посмотреть, кто это бродит в небе?.
Вымолвил и сразу лег на землю,
Не ничком на землю лег – спиною,
Все стояли, затаив дыханье,
Слушали и ждали очень долго.
Вот старик спросил, дрожа от страха:
?Что ты видишь?? – но ответа не дал
Сын его с седою бородою.
И когда над ним склонились братья,
То увидели, что он не дышит,
Что лицо его, темнее меди,
Исковеркано руками смерти.
Ух, как женщины заголосили,
Как заплакали, завыли дети,
Старый бороденку дергал, хрипло
Страшные проклятья выкликая.
На ноги вскочили восемь братьев,
Крепких мужей, ухватили луки,
?Выстрелим, – они сказали, – в небо
И того, кто бродит там, подстрелим…
Что нам это за напасть такая??
Но вдова умершего вскричала:
?Мне отмщенье, а не вам отмщенье!
Я хочу лицо его увидеть,
Горло перервать ему зубами
И когтями выцарапать очи?.
Крикнула и брякнулась на землю,
Но глаза зажмуривши, и долго
Про себя шептала заклинанья,
Грудь рвала себе, кусала пальцы.
Наконец взглянула, усмехнулась
И закуковала, как кукушка:
?Лин, зачем ты к озеру? Линойя,
Хороша печенка антилопы?
Дети, у кувшина нос отбился,
Вот я вас! Отец, вставай скорее,
Видишь, зенды с ветками омелы
Тростниковые корзины тащат,
Торговать они идут, не биться.
Сколько здесь огней, народа сколько!
Собралось все племя… славный праздник!?
Старый успокаиваться начал,
Трогать шишки на своих коленях,
Дети луки опустили, внуки
Осмелели, даже улыбнулись.
Но когда лежавшая вскочила
На ноги, то все позеленели,
Все вспотели даже от испуга:
Черная, но с белыми глазами,
Яростно она металась, воя:
?Горе, горе! Страх, петля и яма!
Где я? Что со мною? Красный лебедь
Гонится за мной… Дракон трехглавый
Крадется… Уйдите, звери, звери!
Рак, не тронь! Скорей от козерога!?
И когда она все с тем же воем,
С воем обезумевшей собаки,
По хребту горы помчалась к бездне,
Ей никто не побежал вдогонку.
Смутные к шатрам вернулись люди,
Сели вкруг на скалы и боялись.
Время шло к полуночи. Гиена
Ухнула и сразу замолчала.
И сказали люди: ?Тот, кто в небе,
Бог иль зверь, он, верно, хочет жертвы.
Надо принести ему телицу
Непорочную, отроковицу,
На которую досель мужчина
Не смотрел ни разу с вожделеньем.
Умер Гар, сошла с ума Гарайя,
Дочери их только восемь весен,
Может быть, она и пригодится?.
Побежали женщины и быстро
Притащили маленькую Гарру,
Старый поднял свой топор кремневый,
Думал – лучше продолбить ей темя,
Прежде чем она на небо взглянет,
Внучка ведь она ему, и жалко, –
Но другие не дали, сказали:
?Что за жертва с теменем долбленым??
Положили девочку на камень,
Плоский, черный камень, на котором
До сих пор пылал огонь священный,
Он погас во время суматохи.
Положили и склонили лица,
Ждали, вот она умрет, и можно
Будет всем пойти заснуть до солнца.
Только девочка не умирала,
Посмотрела вверх, потом направо,
Где стояли братья, после снова
Вверх и захотела спрыгнуть с камня.
Старый не пустил, спросил: ?Что видишь?? –
И она ответила с досадой:
?Ничего не вижу. Только небо
Вогнутое, черное, пустое
И на небе огоньки повсюду,
Как цветы весною на болоте?.
Старый призадумался и молвил:
?Посмотри еще!? И снова Гарра
Долго, долго на небо смотрела.
?Нет, – сказала, – это не цветочки,
Это просто золотые пальцы
Нам показывают на равнину,
И на море, и на горы зендов,
И показывают, что случилось,
Что случается и что случится?.
Люди слушали и удивлялись:
Так не то что дети, так мужчины
Говорить доныне не умели,
А у Гарры пламенели щеки,
Искрились глаза, алели губы,
Руки поднимались к небу, точно
Улететь она хотела в небо,
И она запела вдруг так звонко,
Словно ветер в тростниковой чаще,
Ветер с гор Ирана на Евфрате.
Мелле было восемнадцать весен,
Но она не ведала мужчины,
Вот она упала рядом с Гаррой,
Посмотрела и запела тоже.
А за Меллой Аха, и за Ахой
Урр, ее жених, и вот все племя
Полегло и пело, пело, пело,
Словно жаворонки жарким полднем
Или смутным вечером лягушки.
Только старый отошел в сторонку,
Зажимая уши кулаками,
И слеза катилась за слезою
Из его единственного глаза.
Он свое оплакивал паденье
С кручи, шишки на своих коленях,
Гара, и вдову его, и время
Прежнее, когда смотрели люди
На равнину, где паслось их стадо,
На воду, где пробегал их парус,
На траву, где их играли дети,
А не в небо черное, где блещут
Недоступные, чужие звезды.
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ (1933-2010) Сб. ?Ямбы и блямбы? 2010
Сполох
1
Один, среди полей бесполых,
иду по знакам зодиака.
Была ты чистой страсти сполох,
национальностью – собака.
Вселившийся в собаку сполох
меня облизывал до дыр.
И хвостик, как бездымный порох,
нам жизни снизу озарил.
Хозяйка в чёрном, как испанка,
стояла мертвенно-бледна –
собачий пепел в белой банке
протягивала мне она.
Потоки слёз не вытекали
из серых, полных горя глаз.
Они стояли вертикально,
чтобы слеза не сорвалась!
Зарыли всё, что было сполох,
у пастернаковских пенат.
Расспрашивал какой-то олух:
?Кто виноват?? – Бог виноват!
А завтра поутру, бледнея,
вдруг в зеркале увидишь ты –
лик неспасённого шарпея
проступит сквозь твои черты.
И на заборе, не базаря
ещё о внешности своей,
роскошно вывел: ?Я – борзая?,
а надо было: ?Я – шарпей?.
Герой моих поэм крамольных
оставил пепел на меже –
между пенатами и полем,
полузастроенным уже.
Между инстинктом и сознаньем,
как на чудовищных весах,
меж созданным и мирозданьем,
стоит собака на часах.
Стоит в клещах и грязных спорах,
и, уменьшаясь, как петит,
самозабвенный чёрный сполох,
всё помня, по небу летит.
Как сковородка, эпилепсия
сжигала твой недетский ум.
Мы сами были как под следствием:
шёл Кризис. И сгорал ?Триумф?.
Меж вечностью, куда всем хочется,
и почвой, где помёт крысиный,
меж полной волей одиночества
и болью непереносимой.
Вот так-то, мой лохматый сполох.
Перетираются весы,
как будто инфернальный Поллок
измазал кровью небеси.
Не понимаю по-собачьи,
на русский не перевожу,
за пастернаковскою дачей
я ежедневно прохожу.
Пусть будь что будет. Се ля ви.
Похороните, как собаку,
меня, виновного в любви
к Тебе одной. Как к Пастернаку.
2
Притащу, как божия козявка,
тяжкий камень, тяжелей кремня.
Слышу голос: ?Я – твоя хозяйка.
Как ты там сегодня без меня??
Крайний может оказаться первым.
Убери морщиночку на лбу.
Нет шарпея. Надо быть шарпеем,
чтоб любить, как я тебя люблю.
Шёл снег, как тексты из учебников.
Проехали. Салам алейкум.
Прошёл поэт. Назвался Хлебников.
Мы поздоровались с Олегом.
2009
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ Сб. СТИХИ И ПЕСНИ 2016
На пороге третьего тысячелетья (1995–1997)
Банковский мостик
Непросто пролог отличить от финала, —
Все так же звенит под ногою булыжник,
И можно, склонившись над краем канала,
Подумать, что время стоит неподвижно,
Баюкая темных домов отраженья,
И снова мы мальчики, а не мужчины,
Над мутной водою, лишенной движенья,
В которой свои не увидишь морщины.
Над гаванью близкой кричат альбатросы,
И ветер приходит на прежние круги.
Грифоны, зубами зажавшие тросы,
Недвижно сидят, отражаясь друг в друге.
И вновь под рукою, как в школьные годы,
Крыла золотого поверхность литая.
Не все улетели от хмурой погоды, —
Вот звери крылатые не улетают.
Неправда, что входим мы лишь однократно
В бегущую воду, – не дважды, не трижды, —
Всего-то и дела – вернуться обратно
В число отражений ее неподвижных.
Всего-то и дела – вглядеться получше
В глубины зеркал, где над золотом шпицей
В мохеровом облаке солнечный лучик
Мерцает забытой в вязании спицей.
1995
Константин Случевский (1837-1904)
В снегах
[Поэма]
Памяти А. А. Григорьева
?Кстати, родимый, пришел ты, пора!
Бог не позволит дожить до утра...
Боли не слышу, совсем полегчало,
Груди и ног будто вовсе не стало;
Вижу, покаяться срок подошел.
Коли б священник!.. Да бог не привел!
Ты вот, Андреюшко, грех мой возьмешь,
Будешь говеть – от меня и снесешь!?
Трудно старухе покаяться было;
Снять образок со стены попросила,
Свечку к нему восковую зажгла...
?Я, видишь, барину дочкой былa!
Барская дворня не раз говорила,
Мать-то от барина многих родила;
Все перемерли, лишь я оставалась;
С барской семьею играть призывалась.
Много нас было, мальчишек, девчат!
Вот, как теперь, всех их вижу подряд...
Лет мне пятнадцать без малого было —
Горе большое господ посетило.
Продали все, а людей распустили,
Барских детей по родным разместили.
Я на подводах в Москву послана
И к белошвейке учиться сдана.
Грамотной, ловкой я девушкой стала!
Много чего я в ту пору видала!
Бога совсем, почитай, позабыла,
В церковь по целым годам не ходила!
Дочку, не в браке живя, прижила...
Доченька скоро затем умерла!
Ох! Коли б кончить тогда довелось?!?
Остановиться Прасковье пришлось...
Если бы подле сидевший Андрей
С большим вниманьем следить мог за ней,
Он бы увидел, не видеть не мог,
Как покатились с морщинистых щек
Слезы без удержу, – слезы, не лгавшие,
Чуждые возгласов, кротко молчавшие,
Чуждые всяких порывов, рыданий,
Слезы великих и крайних страданий...
Долго Прасковья, все плача, молчала;
С силой собравшись, она продолжала:
?Хоть далеко от родного села,
Все же забыть я его не могла.
Если с Хопра только встретишь кого,
Спросишь, расспросишь, бывало, всего...
Так и тянуло туда погостить!
И собралась я Хопер посетить.
Там, на Хопре, город есть Балашов;
Он из уездных у нас городов.
Верст девяносто всего от села.
Девкой красивой тогда я была...
С почтой поехала. Как увидала
Город-то свой, я в телеге привстала,
В оба гляжу! А душа-то щемит!..
Ой, упадешь, мне ямщик говорит.
Девять тут лет, говорю, не была я,
Девочкой вижу себя, вспоминая...
Церкви-то эти все мне знакомые,
Те же верхи у них, крыши зеленые...
Вон и дома у воды, у Хопра,
Улицы, почта и въезд со двора!..
Только вкатили во двор – побежала,
Дядю родного тотчас отыскала.
Кто, говорю, тут из барских детей?
Только один есть из всех сыновей,
Дочки повыбыли все... Я к нему...
В стареньком жил он и бедном дому...
Денег ему я на бедность дала...
Часто к нему заходить начала...?
Снова Прасковья в упор замолчала:
Как молодою была, вспоминала!
В стену глаза неподвижно уставила,
Будто по зрячему взгляд свой направила..
В горенке темной, в глазах умирающей,
С яркостью, правде вполне подобающей,
Мощным растеньем из чудного семени
Вышла, чуждаясь пространства и времени,
Призрак-картина! В ней все побраталось,
В ней настоящее – прошлым казалось,
Прошлое – в будущность переходило,
Друг из-за дружки светилось, сквозило!
В диком порядке пылавшей картины
Позже последствий являлись причины,
Мелочи целое перерастали,
Краски звучали в ней, звуки пылали!
Все это лилось, кружилось, мелькало,
Вон из размеров своих выступало,
Жизнь полувека в потемках горела...
Вот на нее-то Прасковья глядела...
Блещет Хопер... и село на Хопре...
Дети, играют они на дворе...
Тут же назад она едет... Знакомые
Церкви, верхи на них, крыши зеленые...
Старенький дом... Любо в домике том!
Ходит туда она ночью и днем...
Ох! Не ходить бы туда, не ходить!
Ох! Не сестре бы так брата любить!
Щурит Прасковья глаза... Чуть глядит, —
Так ее яркость картины слепит...
ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1 Переводы1898
Генри Лонгфелло. ?Песнь о Гайавате? 1855
Нищий, старый, безобразный,
Вечно кашлял он, как белка.
Ах, но сердце у Оссэо
Было юным и прекрасным!
Он сошел с Звезды Заката,
Он был сын Звезды Вечерней,
Сын Звезды любви и страсти!
И огонь ее, и чары,
И краса, и блеск лучистый —
Все в груди его таилось,
Все в речах его сверкало!
Женихи, любовь которых
Овини отвергла гордо, —
Йенадиззи в ожерельях,
В пышных перьях, ярких красках
Насмехалися над нею;
Но она им так оказала:
?Что за дело мне до ваших
Ожерелий, красок, перьев
И насмешек непристойных!
Я счастлива за Оссэо!“
Раз в ненастный, темный вечер
Шли веселою толпою
На веселый праздник сестры, —
Шли на званый пир с мужьями;
Тихо следовал за ними
С молодой женой Оосэо.
Все шутили и смеялись —
Эти двое шли в молчанье.
На закат смотрел Оссэо,
Взор подняв, как бы с мольбою;
Отставал, смотрел с мольбою
На Звезду любви и страсти,
На трепещущий и нежный
Огонек Звезды Вечерней;
И расслышали все сестры,
Как шептал Оссэо тихо:
?Ах, шовэн нэмэшин, Ноза! —
Сжалься, сжалься, о отец мой!“
?Слышишь? — старшая сказала.
Он отца о чем-то просит!
Право, жаль, что старикашка
Не споткнется на дороге,
Головы себе не сломит!“
И смеялись сестры злобно
Непристойным, громким смехом.
На пути их, в дебрях леса,
Дуб лежал, погибший в бурю,
Дуб-гигант, покрытый мохом,
Полусгнивший под листвою,
Почерневший и дуплистый.
Увидав его, Оссэо
Испустил вдруг крик тоскливый
И в дупло, как в яму, прыгнул.
Старым, дряхлым, безобразным
Он упал в него, а вышел —
Сильным, стройным и высоким,
Статным юношей, красавцем!
Так вернулася к Оссэо
Красота его и юность;
Но — увы! — за ним мгновенно
Овини преобразилась!
Стала древнею старухой,
Дряхлой, жалкою старухой,
Поплелась с клюкой, согнувшись,
И смеялись все над нею
Непристойным, громким смехом.
Но Оссэо не смеялся,
Овини он не покинул,
Нежно взял ее сухую
Руку — темную, в морщинах,
Как дубовый лист зимою,
Называл своею милой,
Милым другом, Нинимуша,
И пришел с ней к месту пира,
Сел за трапезу в вигваме.
Тот вигвам в лесу построен
В честь святой Звезды Заката.
Наталья ЕМЕЛЬЯНОВА НЕВА 2019
В АВТОБУСЕ БАБУШКИ
В автобусе бабушки разговаривают о Царствии Небесном. Автобус едет медленно, преодолевает снежную кашу. Молодая женщина в зеленом пуховике надевает наушники. Автобус едет медленно, следующая остановка не наша.
Сколько в автобусе пассажиров, столько в автобусе ангелов. Посмотри хорошенько: твой рядом с тобой.
Автобус едет медленно, следующая остановка не наша. Автобус едет медленно, преодолевает шар земной.
Сила тяжести — ангелам не помеха,
Тяжесть грехов тянет к земле людей.
У женщины в зеленом пуховике морщинки от слез и смеха. Автобус едет медленно по трудной дороге своей.
В автобусе бабушки разговаривают о Царствии Небесном. Известно им, что автобус вышел в единственный рейс. Заходишь в салон? Садись у окна, грейся.
Автобус едет медленно, в автобусе много свободных мест.
В автобусе бабушки разговаривают о Царствии Небесном.
В кабине водителя двое: ангел и человек.
Короток век.
С неба идет снег.
В автобусе бабушки... В автобусе ангелы...
Женщина в зеленом пуховике...
У женщины родинка на правой щеке...
Следующая остановка наша?
Мы — где?
У ангела свет на челе.
У ангела снег на крыле.
Глаза пассажиров в окне.
Следующая остановка наша?
Мы — где?
Господи,
Мы — где?
Автобус едет медленно, будто во сне.
Скажите, этот автобус едет к весне?
Этот автобус едет к весне?
Следующая остановка наша?
Следующая остановка наша?
Следующая остановка — где?
Велимир Хлебников (1885-1922) Полное собрание сочинений. Том 2. Стихотворения 1917-1922
?Воин морщинистолобый…?*
Воин морщинистолобый
С глазом сига с Чудского озера,
С хмурою гривою пращура,
Как спокойно ты вышел на битву!
Как много заплат на одеждах!
Как много керенских в грубых
Заплатах твоего тулупа дышит и ползает!
Радости боя полны, лезут на воздух
Охотничьи псы, преломленные сразу
В пяти измерениях.
28 октября 1917
Гарик Сукачев Кн. Внезапный будильник 2013
Сре-тен-ка
Я бегу через окна забитых домов,
Через плесень дворов, сквозь пыль переулков,
Я бегу сквозь трясины пророков и снов,
Через жесть гаражей и пеплы окурков,
Через граффити – все на зеро!
Сквозь взгляд невпопад, сквозь шелесты платьев
Я бегу сквозь нож под ребро,
Сквозь до боли шальные и злые объятья,
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а-а…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой маленький и ласковый зверь, сретенка…
Я бегу сквозь дурную, ненужную смерть
В луже бурой мочи под лестничной клеткой,
Я бегу сквозь кору тополей,
Через перья синицы, сидящей на ветке,
Через чьи-то следы на песке,
Сквозь опоры мостов, сквозь игольное ушко,
Я бегу через что-то еще,
И мне душно, мне душно, мне душно, мне душно.
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а… сре-тен-ка…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой ласковый и нежный зверь…
Я бегу сквозь свистки постовых,
Сквозь палатки газет, сквозь игральные фишки,
Я бегу сквозь асфальт мостовых,
Сквозь морщины старух, сквозь рекламные вспышки.
Я бегу сквозь притихший партер,
Сквозь закрытый web-сайт, сквозь гудок телефона.
Я бегу сквозь кошку в траве
Прямо в дыры озона, в дыры озона,
Сре-тен-ка, сре… а-а… сре-тен-ка-ка… сретенка,
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой ласковый и нежный зверь…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, ка-ка-ка…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка…
Сре-тен-ка, ааааа…
Максимилиан Волошин (1877-1932) Полное собрание стихотворений
Lunaria Венок сонетов 1917
9
И сладостен, и жутко безотраден
Безумный сон зияющих долин.
Я был на дне базальтовых теснин.
В провал небес (о, как он емко-жаден!)
Срывался ливень звездных виноградин.
И солнца диск, вступая в свой притин,
Был над столпами пламенных вершин,
Крылатый и расплесканный, – громаден.
Ни сумрака, ни воздуха, ни вод —
Лишь острый блеск агатов, сланцев, шпатов.
Ни шлейфы зорь, ни веера закатов
Не озаряют черный небосвод.
Неистово порывист и нескладен
Алмазный бред морщин твоих и впадин.
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ (1928-2018) Из сб. ?Избранное? 2012
?Поздняя любовь…?
Поздняя любовь,
Как поздняя весна,
Что приходит на землю без солнца.
Поздняя любовь чуть-чуть грустна,
Даже если радостно смеется.
Пусть морщины бороздят чело.
Я забыл,
Когда мне было двадцать.
Все равно мне страшно повезло –
Ждать всю жизнь
И все-таки дождаться
Той любви,
Единственной,
Моей,
Чьим дыханьем жизнь моя согрета.
Поздняя весна…
И пусть за ней
Будет жарким северное лето.
1969
ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940-1996) Собрание сочинений 2005
Они вдвоем глядят в соседний сад,
и мысленно в той комнате огромной
уже давно. Но тени их назад
бегут вдвоем по грядке помидорной.
Стоит безмолвно деревянный дом,
но все в морщинах: стены, дверь, стропила
как будто повествуют здесь о том,
что сходство между ними наступило.
И в то же время дымную свечу
труба пускает в направленьи взгляда,
вложив сюда всю зависть к кирпичу,
которая плывет через ограду.
Они ж не шелохнутся. Но из глаз
струится ровный свет в чужие розы.
И как прекрасно, что они сейчас
еще не там, совсем не там, где грезы,
что вот они и могут выбирать,
пустой участок предпочесть раките,
и там свою дилемму повторять,
как миф о Филемоне и Бавкиде.
1962
Илья Сельвинский (1899-1968)
Гимн женщине
Каждый день как с бою добыт.
Кто из нас не рыдал в ладони?
И кого не гонял следопыт
В тюрьме ли, в быту, фельетоне?
Но ни хищность, ни зависть, ни месть
Не сумели мне петлю сплесть,
Оттого что на свете есть
Женщина.
У мужчины рука — рычаг,
Жернова, а не зубы в мужчинах,
Коромысло в его плечах,
Чудо-мысли в его морщинах.
А у женщины плечи — женщина,
А у женщины локоть — женщина,
А у женщины речи — женщина,
А у женщины хохот — женщина...
И, томясь о венерах Буше,
О пленительных ведьмах Ропса,
То по звездам гадал я в душе,
То под дверью бесенком скребся.
На метле или в пене морей,
Всех чудес на свете милей
Ты — убежище муки моей,
Женщина!
1961
Илья Сельвинский. Избранные произведения.
Библиотека поэта (Большая серия).
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Михаил Луконин (1918-1976) Стихотворения и поэмы БП 1985
69. НОЧЬЮ
?Нежная овощь —
сгнила б от непогоды.
Приехали на помощь
девчата-рыбоводы…?
Весел председатель,
морщинки у глаз.
?Сколько, угадайте…
картошки у нас?..?
Ситцевая кофта,
сатиновые брюки.
Быстро,
ловко
работают подруги.
Ты вспомнишь общежитку,
а тут канитель.
Откусишь нитку —
готова постель.
Матрас колюч от сена,
вали его,
смейся.
Темнеет постепенно,
не видно месяца.
Булькает варево,
у костра —
всё в инее.
Дружно ударили
ложки алюминиевые.
Зарозовели пальцы
у дымного огня.
Я к стволу прижался,
не видно меня.
Лежишь, подмяв подушки,
ладошка под щекой.
Я стоял и слушал
осенний покой.
Дрожишь ты от сырости,
холод от пруда.
Не успела вырасти,
вот уж беда!..
Спите,
спите,
спите,
пусть шумит трава.
Счастья хотите?
Есть у вас права.
Спи теперь, девчонка,
завтра с зарей
склонится челка
над родной землей.
Спи, девчонка тоненькая,
грейся, молчи.
Одеяло комкая,
спи себе в ночи.
Встал над изголовьем,
грозен и красив,
танк, умытый кровью,
на пути в залив.
Спи, а счастье сбудется.
Встал над тобой
на Гвардейской улице
обелиск святой.
1959
Смехом ее горьким изморщинено, - \ Стала правда ложью, гость - непрошеным, \ И двуглавый в небе, что подсинено \ С краю одного, глядитс коршуном. \ Коготь да зеленый серпик месяца \ Друг о дружку точатся и тупятся. \ Жизнь твоя, как погляжу, - нелепица, \ Смерть твоя - пред Господом заступница, Инна Лиснянская 1995
Теперь все кануло: морщинки по лицу и проседь.\ Теперь мы – беженцы – разбросаны повсюду,\ а греческую речь едва ли услышишь нынче в Сирии \ (ну может два-три слова, наверняка неверных, что как память \ об их отцах достанутся кудрявым детям былых танцовщиц). \ И теперь,\ когда морщины, седина и в Греции я будто и не дома,\ мне снится белый глинобитный городок,\ глаза невольно ищут в толпе афинской пестрых одеяний\ восточных, грезит слух то воркованьем горлицы, то плачем\ армянского дудука, то печалью \ любовных азиатских песен (где "взаимность"\ всегда рифмуется с "разлукой"), а порой\ я будто бы ловлю (в Акрополе, представьте!) гомон\ базара – на арабском, персидском, иудейском... Хамдам Закиров 2004 СИРИЯ
В морщине горной, в складках тисненых кож\Тускнеет сизый блеск чешуи морской.\Скрипят деревья. Вихрь траву рвет,Треплет кусты и разносит брызги. Максимилиан Волошин 1910 Седым и низким облаком дол повит…
Ведь здесь, под этими струнами,\ Дрожала вечером земля;\ От них расправились бы сами\ Морщины короля. Пьер-Жан Беранже. Перевод Василия Курочкина 1857 РАЗБИТАЯ СКРИПКА
Вкруг него собираясь, грохочут тучи, \ посылая на Штирлица дождь колючий, \ молнии гуляют у изголовья, \ освещая на лице его две морщины, \ как бы две затаившиеся кручины, \ от которых наш воин лишен здоровья. Михаил Сухотин ТОРПЕДА МИРА
ЯПОНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП
Как ты шарик ни крути –
возвращаешься туда же.
Стрелки прыгают в пути,
и меняются пейзажи.
Но внимательно смотри:
все пейзажи лишь снаружи,
меланхолия и лужи
расположены внутри.
Я сбежал от передряг,
укатился из-под палки.
Мне сказали, Бог бродяг
проживает в этом парке.
Поднесу ему сакэ,
красный чепчик, красный фартук,
нужно мне немного фарта
на любом материке.
Я качусь, как колобок,
я читаю Мураками.
Я надеюсь, Бог нестрог
будет с нами, дураками.
Я от дедушки ушёл
и от бабушки, конечно.
В этом климате нездешнем –
несказанно хорошо!..
Здесь отдельность и покой
на Европу не похожи.
А у барышень такой
неземной оттенок кожи,
и от шейки до штиблет
складки шёлка розоваты,
может, ноги кривоваты,
но волшебный силуэт!
Посмотри в калейдоскоп:
как меняются картинки,
как меняются морщинки
загорелого лица…
Только музыка твоя
на виниловой пластинке
не меняется ни капли,
а играет до конца. СВЕТЛАНА МЕНДЕЛЕВА ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2017 На любом материке
ГЕОРГИЙ ГОЛОХВАСТОВ (1882-1963) ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ
ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ. Поэма (Нью-Йорк, 1938)
Назад к Ацтлану ладья вестовая
Бежит, пучину отважно взрывая,
И кормчий мира приносит слова;
Как искра, мчится в Ацтлане молва:
?Везет страны андрофагов посольство
Царю от князя привет и дары.
Все двери — настежь! Гостям — хлебосольство,
Послу — радушье: готовьте пиры!?
Манимы славой всемирного порта,
В виду великой столицы царя
Пришельцы быстро крепят якоря.
Завернут парус. С высокого борта
С трудом опущен в кипение волн
Большой, из дуба долбленого челн.
Коры столетней корявы морщины,
И грубо-тяжки четыре весла;
В пахучих шкурах курчавой овчины
Гребцы, и слуги, и стража посла.
Посланец правит кренящимся дубом;
Он грозен видом; осанка строга,
Огонь и сила в лице его грубом;
Играет ветер откинутым чубом,
И в ухе тускло мерцает серьга.
Ацтлан! Дивясь величавой картине,
В Ацтлан толпой мореходы спешат.
Пред ними, строгий, на гордой вершине
Горы Священной стоит Зиггурат.
В тенистой роще за белой оградой
Пасется мирно рогатое стадо
Молочно-белых священных быков;
На горном склоне среди цветников
Блестит дворец орихалковой крышей;
А вкруг, в садах утопая густых,
Раскинут Город Ворот Золотых,
Хранитель Вод, Заповеданных Свыше.
Прекрасен город, и жизнь в нем шумна, —
Смешенье красок и спутанность звуков.
Внутри вся гавань судами полна;
И шум, и крик у зияющих люков,
Где груз привозный в мешках и тюках
Рабы разносят на мощных плечах.
Как дуги туго натянутых луков,
Вздымаясь, арки крутых акведуков
Идут чрез город к вершине Горы.
Повсюду стены построек пестры
Трехцветным камнем: он белый, и черный,
И ярко-красный. Меж зданий просторны
Проходы улиц прямых и дворы
Вокруг жилищ легионов наемных.
Везде движенье, и стук колесниц,
И громкий топот людской на подъемных
Мостах у башен с рядами бойниц.
Как в латы, стены одеты в металлы:
На первой, внешней, из олова слой,
Из меди желтой оковка второй,
На третьей, главной, — загадочно-алый
Лучистый сплав, орихалк золотой.
Вдоль стен кругами замкнулись каналы;
Плывут галеры, снуют паруса,
Мелькают весла, звучат голоса.
В открытых храмах бряцают кимвалы;
Сантал дымится, и с ним в небеса
Земли хвалою восходят хоралы.
Аллеи сфинксов. Громады дворцов.
Аллеи статуй: царей и жрецов
Великих лики; на их пьедесталы
Народ цветы возлагает всегда.
Звенят фонтаны пред зданьем
Суда; Оплот Закона, от лет обветшалый.
Геннадий Рябов На станции Турдей
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2016
ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ
…седые старики забыли про бритье,
согнулись и сдались — в обители теней,
где серое белье, где горькое питье,
мгновения длинней и сумерки темней.
Старушки пободрей: рисуют макияж,
втирают жирный крем — плацебо от морщин.
И думать не хотят, что впереди вояж,
ведущий от зеркал, подагры и мужчин.
Пародия на жизнь, иллюзия забот.
В бездвижной суете спасенье от судьбы…
В компании ?Харон? отличный оборот:
оградки и кресты, цветы, венки, гробы.
ЕВГЕНИЙ ЧИГРИН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2012
* * *
“Рядовой облаков, рядовой незначительных мест,
Был таким я вчера и, наверное, этаким сдохну”, —
Говорю сам себе, подмечая за окнами крест
Да бредущего к церкви знакомого всем выпивоху.
Рядовой городов и поселков, где рыбы в реке
Узнавали меня — простака с тростниковою дудкой —
По нескромному слову, по яркой бедовой тоске,
Я — ловец облаков, что плывут над локальною “дуркой”,
И листвой, что вовсю зеленеет заботой весны,
И приметной горой, что с горой чернокнижника схожа…
Сколько весен прожил! Всё сильнее морщины видны,
Постаревший чудак: вона в зеркале скверная рожа!
Тем не менее — жив, счастлив этим, другого не жду,
Замечаю в окне, как звездинка стремится к звездинке,
Пью бутылочный чай, понимаю любую беду…
Слишком долго живу, различаю по каждой травинке
Эту жизнь-лепоту, эту долгую певчую ночь,
Эту ночь, у которой так много подслушано строчек…
Рядовой облаков, рядовой не отчаливший прочь,
Впрочем, скоро отчалю, услышав последний звоночек.
Гарик Сукачев Кн. Внезапный будильник 2013
Апофеоз деревянному столбу
Я был деревянным столбом.
Отточенным карандашом,
Устремленным в пространство.
Мои ноги в землю врыты,
Мне никуда не уйти.
Какое коварство.
Морщины мои расползаются тысячей трещин,
Но я не вечен,
Я помру.
Власа проводов хлещет ветер,
Холодно на ветру.
Скоро сменит меня бетонный стиляга,
Борзый деляга.
Разрушитель высоковольтных сердец.
Плевать! Не страшно.
Я не буду бревнышком дачным,
Я сгорю! Я приму счастливый конец.
Максимилиан Волошин (1877-1932) Полное собрание стихотворений
?Седым и низким облаком дол повит…?
Седым и низким облаком дол повит...
Чернильно-сини кручи лиловых гор.
Горелый, ржавый, бурый цвет трав.
Полосы иода и пятна желчи.
В морщине горной, в складках тисненых кож
Тускнеет сизый блеск чешуи морской.
Скрипят деревья. Вихрь траву рвет,
Треплет кусты и разносит брызги.
Февральский вечер сизой тоской повит.
Нагорной степью путь мой уходит вдаль.
Жгутами струй сечет глаза дождь.
Северный ветер гудит в провалах.
<Февраль 1910 Коктебель>
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ (1886-1921)
Из книги ?ОГНЕННЫЙ СТОЛП? 1921
ЗВЕЗДНЫЙ УЖАС
Это было золотою ночью,
Золотою ночью, но безлунной,
Он бежал, бежал через равнину,
На колени падал, поднимался,
Как подстреленный метался заяц,
И горячие струились слезы
По щекам, морщинами изрытым,
По козлиной старческой бородке.
А за ним его бежали дети,
А за ним его бежали внуки,
И в шатре из небеленой ткани
Брошенная правнучка визжала.
?Возвратись, – ему кричали дети
И ладони складывали внуки, –
Ничего худого не случилось,
Овцы не наелись молочая,
Дождь огня священного не залил,
Ни косматый лев, ни зенд жестокий
К нашему шатру не подходили?.
Черная пред ним чернела круча,
Старый кручи в темноте не видел,
Рухнул так, что затрещали кости,
Так что чуть души себе не вышиб.
И тогда еще ползти пытался,
Но его уже схватили дети,
За полы придерживали внуки.
И такое он им молвил слово:
?Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился,
Потому что столькими очами
На него взирает с неба черный
И его высматривает тайны.
Этой ночью я заснул, как должно,
Обвернувшись шкурой, носом в землю,
Снилась мне хорошая корова
С выменем отвислым и раздутым,
Под нее подполз я, поживиться
Молоком парным, как уж, я думал,
Только вдруг она меня лягнула,
Я перевернулся и проснулся:
Был без шкуры я и носом к небу.
Хорошо еще, что мне вонючка
Правый глаз поганым соком выжгла,
А не то, гляди я в оба глаза,
Мертвым бы остался я на месте.
Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился?.
Дети взоры опустили в землю,
Внуки лица спрятали локтями,
Молчаливо ждали все, что скажет
Старший сын с седою бородою,
И такое тот промолвил слово:
?С той поры, что я живу, со мною
Ничего худого не бывало,
И мое выстукивает сердце,
Что и впредь худого мне не будет,
Я хочу обоими глазами
Посмотреть, кто это бродит в небе?.
Вымолвил и сразу лег на землю,
Не ничком на землю лег – спиною,
Все стояли, затаив дыханье,
Слушали и ждали очень долго.
Вот старик спросил, дрожа от страха:
?Что ты видишь?? – но ответа не дал
Сын его с седою бородою.
И когда над ним склонились братья,
То увидели, что он не дышит,
Что лицо его, темнее меди,
Исковеркано руками смерти.
Ух, как женщины заголосили,
Как заплакали, завыли дети,
Старый бороденку дергал, хрипло
Страшные проклятья выкликая.
На ноги вскочили восемь братьев,
Крепких мужей, ухватили луки,
?Выстрелим, – они сказали, – в небо
И того, кто бродит там, подстрелим…
Что нам это за напасть такая??
Но вдова умершего вскричала:
?Мне отмщенье, а не вам отмщенье!
Я хочу лицо его увидеть,
Горло перервать ему зубами
И когтями выцарапать очи?.
Крикнула и брякнулась на землю,
Но глаза зажмуривши, и долго
Про себя шептала заклинанья,
Грудь рвала себе, кусала пальцы.
Наконец взглянула, усмехнулась
И закуковала, как кукушка:
?Лин, зачем ты к озеру? Линойя,
Хороша печенка антилопы?
Дети, у кувшина нос отбился,
Вот я вас! Отец, вставай скорее,
Видишь, зенды с ветками омелы
Тростниковые корзины тащат,
Торговать они идут, не биться.
Сколько здесь огней, народа сколько!
Собралось все племя… славный праздник!?
Старый успокаиваться начал,
Трогать шишки на своих коленях,
Дети луки опустили, внуки
Осмелели, даже улыбнулись.
Но когда лежавшая вскочила
На ноги, то все позеленели,
Все вспотели даже от испуга:
Черная, но с белыми глазами,
Яростно она металась, воя:
?Горе, горе! Страх, петля и яма!
Где я? Что со мною? Красный лебедь
Гонится за мной… Дракон трехглавый
Крадется… Уйдите, звери, звери!
Рак, не тронь! Скорей от козерога!?
И когда она все с тем же воем,
С воем обезумевшей собаки,
По хребту горы помчалась к бездне,
Ей никто не побежал вдогонку.
Смутные к шатрам вернулись люди,
Сели вкруг на скалы и боялись.
Время шло к полуночи. Гиена
Ухнула и сразу замолчала.
И сказали люди: ?Тот, кто в небе,
Бог иль зверь, он, верно, хочет жертвы.
Надо принести ему телицу
Непорочную, отроковицу,
На которую досель мужчина
Не смотрел ни разу с вожделеньем.
Умер Гар, сошла с ума Гарайя,
Дочери их только восемь весен,
Может быть, она и пригодится?.
Побежали женщины и быстро
Притащили маленькую Гарру,
Старый поднял свой топор кремневый,
Думал – лучше продолбить ей темя,
Прежде чем она на небо взглянет,
Внучка ведь она ему, и жалко, –
Но другие не дали, сказали:
?Что за жертва с теменем долбленым??
Положили девочку на камень,
Плоский, черный камень, на котором
До сих пор пылал огонь священный,
Он погас во время суматохи.
Положили и склонили лица,
Ждали, вот она умрет, и можно
Будет всем пойти заснуть до солнца.
Только девочка не умирала,
Посмотрела вверх, потом направо,
Где стояли братья, после снова
Вверх и захотела спрыгнуть с камня.
Старый не пустил, спросил: ?Что видишь?? –
И она ответила с досадой:
?Ничего не вижу. Только небо
Вогнутое, черное, пустое
И на небе огоньки повсюду,
Как цветы весною на болоте?.
Старый призадумался и молвил:
?Посмотри еще!? И снова Гарра
Долго, долго на небо смотрела.
?Нет, – сказала, – это не цветочки,
Это просто золотые пальцы
Нам показывают на равнину,
И на море, и на горы зендов,
И показывают, что случилось,
Что случается и что случится?.
Люди слушали и удивлялись:
Так не то что дети, так мужчины
Говорить доныне не умели,
А у Гарры пламенели щеки,
Искрились глаза, алели губы,
Руки поднимались к небу, точно
Улететь она хотела в небо,
И она запела вдруг так звонко,
Словно ветер в тростниковой чаще,
Ветер с гор Ирана на Евфрате.
Мелле было восемнадцать весен,
Но она не ведала мужчины,
Вот она упала рядом с Гаррой,
Посмотрела и запела тоже.
А за Меллой Аха, и за Ахой
Урр, ее жених, и вот все племя
Полегло и пело, пело, пело,
Словно жаворонки жарким полднем
Или смутным вечером лягушки.
Только старый отошел в сторонку,
Зажимая уши кулаками,
И слеза катилась за слезою
Из его единственного глаза.
Он свое оплакивал паденье
С кручи, шишки на своих коленях,
Гара, и вдову его, и время
Прежнее, когда смотрели люди
На равнину, где паслось их стадо,
На воду, где пробегал их парус,
На траву, где их играли дети,
А не в небо черное, где блещут
Недоступные, чужие звезды.
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ (1933-2010) Сб. ?Ямбы и блямбы? 2010
Сполох
1
Один, среди полей бесполых,
иду по знакам зодиака.
Была ты чистой страсти сполох,
национальностью – собака.
Вселившийся в собаку сполох
меня облизывал до дыр.
И хвостик, как бездымный порох,
нам жизни снизу озарил.
Хозяйка в чёрном, как испанка,
стояла мертвенно-бледна –
собачий пепел в белой банке
протягивала мне она.
Потоки слёз не вытекали
из серых, полных горя глаз.
Они стояли вертикально,
чтобы слеза не сорвалась!
Зарыли всё, что было сполох,
у пастернаковских пенат.
Расспрашивал какой-то олух:
?Кто виноват?? – Бог виноват!
А завтра поутру, бледнея,
вдруг в зеркале увидишь ты –
лик неспасённого шарпея
проступит сквозь твои черты.
И на заборе, не базаря
ещё о внешности своей,
роскошно вывел: ?Я – борзая?,
а надо было: ?Я – шарпей?.
Герой моих поэм крамольных
оставил пепел на меже –
между пенатами и полем,
полузастроенным уже.
Между инстинктом и сознаньем,
как на чудовищных весах,
меж созданным и мирозданьем,
стоит собака на часах.
Стоит в клещах и грязных спорах,
и, уменьшаясь, как петит,
самозабвенный чёрный сполох,
всё помня, по небу летит.
Как сковородка, эпилепсия
сжигала твой недетский ум.
Мы сами были как под следствием:
шёл Кризис. И сгорал ?Триумф?.
Меж вечностью, куда всем хочется,
и почвой, где помёт крысиный,
меж полной волей одиночества
и болью непереносимой.
Вот так-то, мой лохматый сполох.
Перетираются весы,
как будто инфернальный Поллок
измазал кровью небеси.
Не понимаю по-собачьи,
на русский не перевожу,
за пастернаковскою дачей
я ежедневно прохожу.
Пусть будь что будет. Се ля ви.
Похороните, как собаку,
меня, виновного в любви
к Тебе одной. Как к Пастернаку.
2
Притащу, как божия козявка,
тяжкий камень, тяжелей кремня.
Слышу голос: ?Я – твоя хозяйка.
Как ты там сегодня без меня??
Крайний может оказаться первым.
Убери морщиночку на лбу.
Нет шарпея. Надо быть шарпеем,
чтоб любить, как я тебя люблю.
Шёл снег, как тексты из учебников.
Проехали. Салам алейкум.
Прошёл поэт. Назвался Хлебников.
Мы поздоровались с Олегом.
2009
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ Сб. СТИХИ И ПЕСНИ 2016
На пороге третьего тысячелетья (1995–1997)
Банковский мостик
Непросто пролог отличить от финала, —
Все так же звенит под ногою булыжник,
И можно, склонившись над краем канала,
Подумать, что время стоит неподвижно,
Баюкая темных домов отраженья,
И снова мы мальчики, а не мужчины,
Над мутной водою, лишенной движенья,
В которой свои не увидишь морщины.
Над гаванью близкой кричат альбатросы,
И ветер приходит на прежние круги.
Грифоны, зубами зажавшие тросы,
Недвижно сидят, отражаясь друг в друге.
И вновь под рукою, как в школьные годы,
Крыла золотого поверхность литая.
Не все улетели от хмурой погоды, —
Вот звери крылатые не улетают.
Неправда, что входим мы лишь однократно
В бегущую воду, – не дважды, не трижды, —
Всего-то и дела – вернуться обратно
В число отражений ее неподвижных.
Всего-то и дела – вглядеться получше
В глубины зеркал, где над золотом шпицей
В мохеровом облаке солнечный лучик
Мерцает забытой в вязании спицей.
1995
Константин Случевский (1837-1904)
В снегах
[Поэма]
Памяти А. А. Григорьева
?Кстати, родимый, пришел ты, пора!
Бог не позволит дожить до утра...
Боли не слышу, совсем полегчало,
Груди и ног будто вовсе не стало;
Вижу, покаяться срок подошел.
Коли б священник!.. Да бог не привел!
Ты вот, Андреюшко, грех мой возьмешь,
Будешь говеть – от меня и снесешь!?
Трудно старухе покаяться было;
Снять образок со стены попросила,
Свечку к нему восковую зажгла...
?Я, видишь, барину дочкой былa!
Барская дворня не раз говорила,
Мать-то от барина многих родила;
Все перемерли, лишь я оставалась;
С барской семьею играть призывалась.
Много нас было, мальчишек, девчат!
Вот, как теперь, всех их вижу подряд...
Лет мне пятнадцать без малого было —
Горе большое господ посетило.
Продали все, а людей распустили,
Барских детей по родным разместили.
Я на подводах в Москву послана
И к белошвейке учиться сдана.
Грамотной, ловкой я девушкой стала!
Много чего я в ту пору видала!
Бога совсем, почитай, позабыла,
В церковь по целым годам не ходила!
Дочку, не в браке живя, прижила...
Доченька скоро затем умерла!
Ох! Коли б кончить тогда довелось?!?
Остановиться Прасковье пришлось...
Если бы подле сидевший Андрей
С большим вниманьем следить мог за ней,
Он бы увидел, не видеть не мог,
Как покатились с морщинистых щек
Слезы без удержу, – слезы, не лгавшие,
Чуждые возгласов, кротко молчавшие,
Чуждые всяких порывов, рыданий,
Слезы великих и крайних страданий...
Долго Прасковья, все плача, молчала;
С силой собравшись, она продолжала:
?Хоть далеко от родного села,
Все же забыть я его не могла.
Если с Хопра только встретишь кого,
Спросишь, расспросишь, бывало, всего...
Так и тянуло туда погостить!
И собралась я Хопер посетить.
Там, на Хопре, город есть Балашов;
Он из уездных у нас городов.
Верст девяносто всего от села.
Девкой красивой тогда я была...
С почтой поехала. Как увидала
Город-то свой, я в телеге привстала,
В оба гляжу! А душа-то щемит!..
Ой, упадешь, мне ямщик говорит.
Девять тут лет, говорю, не была я,
Девочкой вижу себя, вспоминая...
Церкви-то эти все мне знакомые,
Те же верхи у них, крыши зеленые...
Вон и дома у воды, у Хопра,
Улицы, почта и въезд со двора!..
Только вкатили во двор – побежала,
Дядю родного тотчас отыскала.
Кто, говорю, тут из барских детей?
Только один есть из всех сыновей,
Дочки повыбыли все... Я к нему...
В стареньком жил он и бедном дому...
Денег ему я на бедность дала...
Часто к нему заходить начала...?
Снова Прасковья в упор замолчала:
Как молодою была, вспоминала!
В стену глаза неподвижно уставила,
Будто по зрячему взгляд свой направила..
В горенке темной, в глазах умирающей,
С яркостью, правде вполне подобающей,
Мощным растеньем из чудного семени
Вышла, чуждаясь пространства и времени,
Призрак-картина! В ней все побраталось,
В ней настоящее – прошлым казалось,
Прошлое – в будущность переходило,
Друг из-за дружки светилось, сквозило!
В диком порядке пылавшей картины
Позже последствий являлись причины,
Мелочи целое перерастали,
Краски звучали в ней, звуки пылали!
Все это лилось, кружилось, мелькало,
Вон из размеров своих выступало,
Жизнь полувека в потемках горела...
Вот на нее-то Прасковья глядела...
Блещет Хопер... и село на Хопре...
Дети, играют они на дворе...
Тут же назад она едет... Знакомые
Церкви, верхи на них, крыши зеленые...
Старенький дом... Любо в домике том!
Ходит туда она ночью и днем...
Ох! Не ходить бы туда, не ходить!
Ох! Не сестре бы так брата любить!
Щурит Прасковья глаза... Чуть глядит, —
Так ее яркость картины слепит...
ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1 Переводы1898
Генри Лонгфелло. ?Песнь о Гайавате? 1855
Нищий, старый, безобразный,
Вечно кашлял он, как белка.
Ах, но сердце у Оссэо
Было юным и прекрасным!
Он сошел с Звезды Заката,
Он был сын Звезды Вечерней,
Сын Звезды любви и страсти!
И огонь ее, и чары,
И краса, и блеск лучистый —
Все в груди его таилось,
Все в речах его сверкало!
Женихи, любовь которых
Овини отвергла гордо, —
Йенадиззи в ожерельях,
В пышных перьях, ярких красках
Насмехалися над нею;
Но она им так оказала:
?Что за дело мне до ваших
Ожерелий, красок, перьев
И насмешек непристойных!
Я счастлива за Оссэо!“
Раз в ненастный, темный вечер
Шли веселою толпою
На веселый праздник сестры, —
Шли на званый пир с мужьями;
Тихо следовал за ними
С молодой женой Оосэо.
Все шутили и смеялись —
Эти двое шли в молчанье.
На закат смотрел Оссэо,
Взор подняв, как бы с мольбою;
Отставал, смотрел с мольбою
На Звезду любви и страсти,
На трепещущий и нежный
Огонек Звезды Вечерней;
И расслышали все сестры,
Как шептал Оссэо тихо:
?Ах, шовэн нэмэшин, Ноза! —
Сжалься, сжалься, о отец мой!“
?Слышишь? — старшая сказала.
Он отца о чем-то просит!
Право, жаль, что старикашка
Не споткнется на дороге,
Головы себе не сломит!“
И смеялись сестры злобно
Непристойным, громким смехом.
На пути их, в дебрях леса,
Дуб лежал, погибший в бурю,
Дуб-гигант, покрытый мохом,
Полусгнивший под листвою,
Почерневший и дуплистый.
Увидав его, Оссэо
Испустил вдруг крик тоскливый
И в дупло, как в яму, прыгнул.
Старым, дряхлым, безобразным
Он упал в него, а вышел —
Сильным, стройным и высоким,
Статным юношей, красавцем!
Так вернулася к Оссэо
Красота его и юность;
Но — увы! — за ним мгновенно
Овини преобразилась!
Стала древнею старухой,
Дряхлой, жалкою старухой,
Поплелась с клюкой, согнувшись,
И смеялись все над нею
Непристойным, громким смехом.
Но Оссэо не смеялся,
Овини он не покинул,
Нежно взял ее сухую
Руку — темную, в морщинах,
Как дубовый лист зимою,
Называл своею милой,
Милым другом, Нинимуша,
И пришел с ней к месту пира,
Сел за трапезу в вигваме.
Тот вигвам в лесу построен
В честь святой Звезды Заката.
Наталья ЕМЕЛЬЯНОВА НЕВА 2019
В АВТОБУСЕ БАБУШКИ
В автобусе бабушки разговаривают о Царствии Небесном. Автобус едет медленно, преодолевает снежную кашу. Молодая женщина в зеленом пуховике надевает наушники. Автобус едет медленно, следующая остановка не наша.
Сколько в автобусе пассажиров, столько в автобусе ангелов. Посмотри хорошенько: твой рядом с тобой.
Автобус едет медленно, следующая остановка не наша. Автобус едет медленно, преодолевает шар земной.
Сила тяжести — ангелам не помеха,
Тяжесть грехов тянет к земле людей.
У женщины в зеленом пуховике морщинки от слез и смеха. Автобус едет медленно по трудной дороге своей.
В автобусе бабушки разговаривают о Царствии Небесном. Известно им, что автобус вышел в единственный рейс. Заходишь в салон? Садись у окна, грейся.
Автобус едет медленно, в автобусе много свободных мест.
В автобусе бабушки разговаривают о Царствии Небесном.
В кабине водителя двое: ангел и человек.
Короток век.
С неба идет снег.
В автобусе бабушки... В автобусе ангелы...
Женщина в зеленом пуховике...
У женщины родинка на правой щеке...
Следующая остановка наша?
Мы — где?
У ангела свет на челе.
У ангела снег на крыле.
Глаза пассажиров в окне.
Следующая остановка наша?
Мы — где?
Господи,
Мы — где?
Автобус едет медленно, будто во сне.
Скажите, этот автобус едет к весне?
Этот автобус едет к весне?
Следующая остановка наша?
Следующая остановка наша?
Следующая остановка — где?
Велимир Хлебников (1885-1922) Полное собрание сочинений. Том 2. Стихотворения 1917-1922
?Воин морщинистолобый…?*
Воин морщинистолобый
С глазом сига с Чудского озера,
С хмурою гривою пращура,
Как спокойно ты вышел на битву!
Как много заплат на одеждах!
Как много керенских в грубых
Заплатах твоего тулупа дышит и ползает!
Радости боя полны, лезут на воздух
Охотничьи псы, преломленные сразу
В пяти измерениях.
28 октября 1917
Гарик Сукачев Кн. Внезапный будильник 2013
Сре-тен-ка
Я бегу через окна забитых домов,
Через плесень дворов, сквозь пыль переулков,
Я бегу сквозь трясины пророков и снов,
Через жесть гаражей и пеплы окурков,
Через граффити – все на зеро!
Сквозь взгляд невпопад, сквозь шелесты платьев
Я бегу сквозь нож под ребро,
Сквозь до боли шальные и злые объятья,
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а-а…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой маленький и ласковый зверь, сретенка…
Я бегу сквозь дурную, ненужную смерть
В луже бурой мочи под лестничной клеткой,
Я бегу сквозь кору тополей,
Через перья синицы, сидящей на ветке,
Через чьи-то следы на песке,
Сквозь опоры мостов, сквозь игольное ушко,
Я бегу через что-то еще,
И мне душно, мне душно, мне душно, мне душно.
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а… сре-тен-ка…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой ласковый и нежный зверь…
Я бегу сквозь свистки постовых,
Сквозь палатки газет, сквозь игральные фишки,
Я бегу сквозь асфальт мостовых,
Сквозь морщины старух, сквозь рекламные вспышки.
Я бегу сквозь притихший партер,
Сквозь закрытый web-сайт, сквозь гудок телефона.
Я бегу сквозь кошку в траве
Прямо в дыры озона, в дыры озона,
Сре-тен-ка, сре… а-а… сре-тен-ка-ка… сретенка,
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой ласковый и нежный зверь…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, ка-ка-ка…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка…
Сре-тен-ка, ааааа…
Максимилиан Волошин (1877-1932) Полное собрание стихотворений
Lunaria Венок сонетов 1917
9
И сладостен, и жутко безотраден
Безумный сон зияющих долин.
Я был на дне базальтовых теснин.
В провал небес (о, как он емко-жаден!)
Срывался ливень звездных виноградин.
И солнца диск, вступая в свой притин,
Был над столпами пламенных вершин,
Крылатый и расплесканный, – громаден.
Ни сумрака, ни воздуха, ни вод —
Лишь острый блеск агатов, сланцев, шпатов.
Ни шлейфы зорь, ни веера закатов
Не озаряют черный небосвод.
Неистово порывист и нескладен
Алмазный бред морщин твоих и впадин.
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ (1928-2018) Из сб. ?Избранное? 2012
?Поздняя любовь…?
Поздняя любовь,
Как поздняя весна,
Что приходит на землю без солнца.
Поздняя любовь чуть-чуть грустна,
Даже если радостно смеется.
Пусть морщины бороздят чело.
Я забыл,
Когда мне было двадцать.
Все равно мне страшно повезло –
Ждать всю жизнь
И все-таки дождаться
Той любви,
Единственной,
Моей,
Чьим дыханьем жизнь моя согрета.
Поздняя весна…
И пусть за ней
Будет жарким северное лето.
1969
ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940-1996) Собрание сочинений 2005
Они вдвоем глядят в соседний сад,
и мысленно в той комнате огромной
уже давно. Но тени их назад
бегут вдвоем по грядке помидорной.
Стоит безмолвно деревянный дом,
но все в морщинах: стены, дверь, стропила
как будто повествуют здесь о том,
что сходство между ними наступило.
И в то же время дымную свечу
труба пускает в направленьи взгляда,
вложив сюда всю зависть к кирпичу,
которая плывет через ограду.
Они ж не шелохнутся. Но из глаз
струится ровный свет в чужие розы.
И как прекрасно, что они сейчас
еще не там, совсем не там, где грезы,
что вот они и могут выбирать,
пустой участок предпочесть раките,
и там свою дилемму повторять,
как миф о Филемоне и Бавкиде.
1962
Илья Сельвинский (1899-1968)
Гимн женщине
Каждый день как с бою добыт.
Кто из нас не рыдал в ладони?
И кого не гонял следопыт
В тюрьме ли, в быту, фельетоне?
Но ни хищность, ни зависть, ни месть
Не сумели мне петлю сплесть,
Оттого что на свете есть
Женщина.
У мужчины рука — рычаг,
Жернова, а не зубы в мужчинах,
Коромысло в его плечах,
Чудо-мысли в его морщинах.
А у женщины плечи — женщина,
А у женщины локоть — женщина,
А у женщины речи — женщина,
А у женщины хохот — женщина...
И, томясь о венерах Буше,
О пленительных ведьмах Ропса,
То по звездам гадал я в душе,
То под дверью бесенком скребся.
На метле или в пене морей,
Всех чудес на свете милей
Ты — убежище муки моей,
Женщина!
1961
Илья Сельвинский. Избранные произведения.
Библиотека поэта (Большая серия).
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Михаил Луконин (1918-1976) Стихотворения и поэмы БП 1985
69. НОЧЬЮ
?Нежная овощь —
сгнила б от непогоды.
Приехали на помощь
девчата-рыбоводы…?
Весел председатель,
морщинки у глаз.
?Сколько, угадайте…
картошки у нас?..?
Ситцевая кофта,
сатиновые брюки.
Быстро,
ловко
работают подруги.
Ты вспомнишь общежитку,
а тут канитель.
Откусишь нитку —
готова постель.
Матрас колюч от сена,
вали его,
смейся.
Темнеет постепенно,
не видно месяца.
Булькает варево,
у костра —
всё в инее.
Дружно ударили
ложки алюминиевые.
Зарозовели пальцы
у дымного огня.
Я к стволу прижался,
не видно меня.
Лежишь, подмяв подушки,
ладошка под щекой.
Я стоял и слушал
осенний покой.
Дрожишь ты от сырости,
холод от пруда.
Не успела вырасти,
вот уж беда!..
Спите,
спите,
спите,
пусть шумит трава.
Счастья хотите?
Есть у вас права.
Спи теперь, девчонка,
завтра с зарей
склонится челка
над родной землей.
Спи, девчонка тоненькая,
грейся, молчи.
Одеяло комкая,
спи себе в ночи.
Встал над изголовьем,
грозен и красив,
танк, умытый кровью,
на пути в залив.
Спи, а счастье сбудется.
Встал над тобой
на Гвардейской улице
обелиск святой.
1959
Метки:
