морщины-5
МОРЩИНЫ
Напомнит беспощадное стекло\ Морщинами, что пасть могилы ждет;\ А время-вор мгновеньем протекло\ В тени часов и к вечности ведет. Уильям Шекспир. СОНЕТЫ. Перевод А. Васильчикова\77\Свой возраст в зеркале увидишь ты,
Тебе к лицу изысканность морщин,\ и нарочитый образ Прометея.\ И я, как эта дура Галатея,\ считала, что ты лучший из мужчин... Лилия Клименко ИнтерЛит. Ты — блажь, ты — сон.
Под узкой шапочкой, вдоль твоего чела\ Чертою резкою морщина пролегла, -\ Зачем морщина та углублена так едко?\ Бессонниц ли она иль времени отметка?\ Не в униженье ли проклятий страшный гул,\ Изгнанник, ты навек в устах своих замкнул? Анри Огюст Барбье. Между 1842 и 1850 Перевод Владимира Бенедиктова ДАНТ
Какая мысль определила эти \ Морщины человеческого лба? \ Куда зовёт, куда ведет судьба \ Владетеля всего, что есть на свете? \ Так неумело грубы эти руки, \ Так тесен круг, очерченный огнём! \ Шумит окрестный лес; повсюду в нём \ Враждебные, пугающие звуки... Аркадий Штейнберг 1957 СПУТНИК
Мелькнет такое в проблесках зрачка\ Или в морщинке, вычерченной тонко.\ Что я в ребенке вижу старика,\ А в старике - вчерашнего ребенка. Николай Доризо. Из сборника "Звенья"
Оценивай костюм!.. Как на духу!..\ МИНИСТР НЕЖНЫХ ЧУВСТВ\ (едва не теряя сознания)\\ Мне кажется, немного жмет в подмышках.\ И кажется, чуток морщит в паху... \ КОРОЛЬ\ (снисходительно) А ты, Министр, при всем твоем старанье --\ Не знаешь анатомии мужчин!..\ (Поучающе)\ Ведь он же не в рабочем состоянье,\ Естественно, на нем полно морщин!.. Леонид Филатов. ЕЩЕ РАЗ О ГОЛОМ КОРОЛЕ
Михаил Луконин (1918-1976) Стихотворения и поэмы БП 1985
45. В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Вы представляете,
у меня уже старость была —
отсталость,
забывчивость,
чопорность
и усталость,
Она морщины на сердце плела,
моя почтенная
скоропостижная старость.
Мне начинало нравиться даже,
я даже гордился тайком:
уже не ругают,
кормят протертою кашкой…
Был и красивым и умным я стариком?
Нет, не скажу.
Был обыкновеннейшим старикашкой…
Просили не волноваться, отдохновеньем маня,
подчеркнуто вежливо, бережно уважали.
И под руки поддерживали меня,
когда в президиум
церемонно сажали.
Я начал подумывать,
что старость
удобней, чем то,
что молодостью зовут
и что связано с болью
неизвестности,
с поисками,
с сильно потертым пальто,
с непризнанием,
с неразделенной любовью.
Я сначала блаженствовал,
но потом неожиданно стал замечать,
что завистников у меня не осталось,
хотя бы для виду.
А враги мои почему-то стали молчать.
В эту минуту
я почувствовал
неслыханную обиду.
Я мягкие руки отстранил в этот миг,
встал
и ушел из президиума,
задыхаясь от жажды,
и пошел, и пошел.
И в сердце внезапно возник
тот самый огонь,
что полыхал не однажды.
Враги мои и завистники увязались со мной.
Деньги перевелись. И пальто прохудилось.
Я снова не знаю, как надо писать.
И в гостиной одной
уже принимать меня отказались!
Скажите на милость!
Я распрямился, почувствовал силу плеча,
хрустнул руками, спружинил спиной
и — помчался,
не разбирая дороги,
ничего не боясь,
над собой хохоча.
Так и иду я теперь,
спотыкаясь от счастья.
Мне совсем неизвестно,
что сделаю я,
что найду.
Ничего еще нет у меня,
кроме жажды полета.
Предчувствую радости и предвижу беду,
в сердце растет откровенное новое что-то.
Чувствую, как молодею,
худею лицом,
злею, ревнивею и, словно ветер, крепчаю.
Жизнь свою
переворачиваю
обратным концом
по направлению к юности,
понимаете? —
прямо к началу!
1956
ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1
Отрывок (?Старик с серьгой, морщинистый и бритый…?)*
Старик с серьгой, морщинистый и бритый,
Из красной шерсти вязаный берет,
Шлыком висящий на ухо сто лет,
Опорки, точно старые копыта,
Рост полтора аршина, гнутый стан,
Взгляд исподлобья, зоркий и лукавый, —
Мила мне глушь сицилиан,
Патриархальные их нравы.
Вот темный вечер, буря, дождь, а он
Бредет один, с холодным ветром споря,
На дальний мол, под хмурый небосклон,
К необозримой черни моря.
Слежу за ним, и странная тоска
Томит меня: я мучаюсь мечтами,
Я думаю о прошлом старика,
О хижинах под этими хребтами,
В скалистой древней гавани, куда
Я занесен, быть может, навсегда…
БОРИС СЛУЦКИЙ (1919-1986) Сб. ?Я ИСТОРИЮ ИЗЛАГАЮ? 1990
V. ГАШЕНИЕ СКОРОСТЕЙ
?Карьеристы и авантюристы…?
Карьеристы и авантюристы —
общим же числом всего их триста.
Если же меж ними выбирать,
с кем идти в разведку и на рать,
авантюру предпочту карьере.
С полным основаньем предпочту:
чтит она и в полной мере
голубую, синюю мечту.
Впрочем, у карьеры есть свои
преимущества и для семьи,
для соседей — предпочтительнее
карьеристы — тихие, почтительные.
БОРИС СЛУЦКИЙ (1919-1986) Сб. ?Я ИСТОРИЮ ИЗЛАГАЮ? 1990
V. ГАШЕНИЕ СКОРОСТЕЙ
?Эта странная моложавость…?
Эта странная моложавость,
вызывающая не зависть,
что понятно бы было, а жалость,
эта нерасцветшая завязь.
Это школьничество. Ухватки
перемены и танцплощадки,
перемиги и переглядки,
что не сладки, скорее, гадки.
Этот перед любым начальством
шумный страх, дополняющий образ,
да запудренная нахальством,
проступающая робость.
На виду он резов и буен
с переплясом своим, тараруем.
Обольщаться, впрочем, не будем —
он, по сути, будничней буден.
И когда на него не смотрят,
он глядит с молчаливым укором,
словно муха, которую морят
быстродействующим мухомором.
Миновали тебя морщины,
при тебе твои охи и вздохи,
не произведенный в мужчины
мальчик позапрошлой эпохи.
Что торопишься? Торопиться
ни к чему — кто тебя подпирает?
Осыпается мел. Тряпица
беспардонно его стирает.
* * *
Земля высохнет / треснет,
как будто кто-то
в шахматы сыграл
с той стороны. Пехота
идет в атаку,
почти гамбитом,
не замечая,
что здесь убит он
или подбит.
И глядит одноглазый
ворон, становится в землю
лазом,
лозой вертлявой,
юлой, отверткой
винтом, блюющим
Харону в лодку.
Выйдешь на берег
и чуешь — зреет:
небо, ангел
заиндевелый,
покрытый раем,
как печень водкой,
как мальчик
пред ****ью, больной и потный,
синий язык свой жует.
и видит,
как тот, оживая,
его ненавидит
и пишет контур ему
из трещин,
морщин этих будущих
его женщин,
времени, язв,
от того и пляшет —
музЫку из смерти и лепры
вяжет. Александр Петрушкин ДЕТИ РА 2020 Стихи 2019 года
2
Настеньке
Задыхаясь, солнце во тьму спешит,
нет земных морщин на его лице.
А под ним колхидский цветёт самшит
высоко в горах, на реке Цеце.
Было время плакать и время петь,
было время ночи — но вспыхнул свет.
А вода, огонь, серебро и медь —
это тлен и прах, суета сует.
Знаю, слово мудрого — гвоздь, игла,
ты к сухому дереву пригвождён.
потому что смертная тень легла
на любого, кто от жены рождён.
Как же ты нам близок, Экклезиаст,
ибо мы забыли давно о Том,
Кто придёт и руку тебе подаст,
Кто шеол и смерть победит Крестом.
Наступает, видимо, время ?икс?.
Ходит вечность в вывернутой дохе.
И идёт форель по реке Курджипс,
чтобы в сеть попасть на реке Пшехе. Светлана Кекова НОВЫЙ БЕРЕГ 2014 ЦИКЛ В глубине времён
* * *
ее отзывчивые губы
всегда готовы к улыбке, к поцелую –
так капустница совсем не против
через миг быть проглоченной ящерицей,
птицей, атакованной стрекозой.
красота радиоактивна:
различаю голубоватое, черенковое свечение
вокруг ее распушенных волос –
на шампурах цветущей черешни,
когда она поздним утром идет на работу;
и это невыносимо, невыносимо…
так волка гладят гвоздями, осколками
против шерсти, против его воли.
и – выдержав несколько секунд ее взгляд –
невольно на миг опускаешь глаза,
как пацан – тяжелый, средневековый арбалет.
привет!
земля цвета грязного шоколада.
ее красивые загорелые ноги в босоножках,
с ремешками, обвивающимися
вокруг лодыжек, с массивными жабьими каменьями
и стразами, точно высушенный жрец
с морщинистым тягучим лицом
в церемониальных бусах и страусиных перьях,
с костью, пропущенной сквозь мошонку,
смотрит на тебя – пусто и властно –
фиолетовым педикюром.
ну привет…
и каждая часть ее тела живет своей жизнью
как провинция, мечтающая отколоться от империи.
и свет тянется за корешками ее волос
флотилией бликов и чеширских улыбок,
тянет весь мир за канаты и кошачьи усы.
вырывает с мясом деревья, столбы, мосты,
солнечным ротвейлером впивается в горло.
и – легко различить лакированное сердце
в хрустальной вазе – в серванте тела.
все приоткрыто, напоказ и чуть-чуть драгоценно.
у каждого желания есть ценник –
честный. идет филигранная охота на мужчину
в тренировочном режиме. Дмитрий БЛИЗНЮК КРЕЩАТИК 2016 ЦИКЛ ?Пыль на стеклах…?
ХВОРОСТ
Шея в морщинах.
Съехавший ворот.
Боже,
неужто и мне
вот так же
таскать из оврага хворост?
Так же будет треножить
лесная поросль,
и я,
с валежником на спине,
чтобы не рухнуть,
приткнусь к берёзе.
Неужто и мне такая участь:
как беглой, оглядываться
на каждый шорох,
не опуская клади,
шарить в карманах,
искать конфету
вместо глюкозы?
Семенить дальше в гору?..
Всё без обмана:
ложе оврага,
старая женщина в слякоть
и в пекло тащит сушняк
на костлявых закорках. Ирина Мастерман КРЕЩАТИК 2016 ЦИКЛ К Плутарху
* * *
Свеченье глаз, звучанье рта,
смешных ушей — настороженность,
ноздрей всеядных — напряженность…
Лица конструкция проста.
А что под ней? Как — подо льдом?
Река Души — неистощима,
струящаяся жизни мимо,
чтоб стать бессмертною потом.
С годами — в трещинах морщин
лица тускнеет оболочка:
дохнет зима — и нет цветочка.
Но для унынья нет причин:
звучала речь, работал слух,
глаза светились, нюх старался…
но главное — не растерялся,
превозмогая будни, дух! Глеб ГОРБОВСКИЙ НЕВА 2012
Часть III. Надежда.
ночь перед боем
в сердцевине болота
вязкая духота
днем будут оводы
эх пропадай пехота
но не задаром
нам дан командарм
чуешь чуйков
рокот осок
то рокоссовский
чуешь сов голоса
к нам идет рокоссовский
Deszcze niespokojne
potargaly sad,
a my na tej wojnie
ladnych pare lat.
Do domu wrocimy,
w piecu napalimy,
nakarmimy psa.
Przed noca zdazymy,
tylko zwyciezymy,
a to wazna gra!
перенос перспективы
что видит глаз
дальнозоркой птицы
боевые порядки врага
морщины оврагов
в них скопился болотный газ
кусты лещины
таволга сныть
мундир ордена петлицы
кто там мерцает
кто в атаку ведёт мертвецов
маршал мерецков
Na niebie obloki,
po wsiach pelno bzu,
gdziez ten swiat daleki,
pelen dobrych snow!
Powrocimy wierni
my czterej pancerni,
?Rudy? i nasz pies.
My czterej pancerni
powrocimy wierni,
po wiosenny bez!
собирались наспех
засветло вышли к насыпи
станция узловая
неприступна как троя
из восемнадцати
нас оставалось трое
был арестант
стал диверсант
штурмовой десант захлебнулся
но слышишь рельсы гудят и гнутся
где-то бухает тол бухает тол
это маршал толбухин
Na lakach kaczence,
a na niebie wiatr,
a my na tej wojnie
ogladamy swiat.
Na laki wrocimy,
tylko zalatwimy
pare waznych spraw.
Moze nie ci sami,
wrocimy do mamy
i do szkolnych law. Дмитрий Плахов НОВЫЙ БЕРЕГ 2017 Маршалы Поэма
Из сборника ?Стиль жизни?, 2005
Последний стих дебютанта
Я бы с б;льшим наслажденьем выбил из себя мозги,
чем потратил хоть одну морщину на вас.
Я ненавижу ваши стадные инстинкты, вашу манеру
закупаться, ваши разговоры при каждой ?ах-какой-встрече?
на улице после последних крестин.
Я видел фотографии вас, молодых,
отрывающихся под ?The Clash? и панковское ?нет?.
Вы танцевали на торговой площади в Марракеше
с укротителем змей и прочими фриками.
Зачем Хассану быть как вы?
Но я уверяю вас, если вы и правда в молодости были
теми, за кого себя выдаете, то это были не вы.
Если вам бывает страшно, то только из-за нехватки денег в сейфе,
нехватки комнат в доме, нехватки кухонных приборов,
нехватки туалетов, нехватки машин, нехватки престижа,
нехватки реклам, нехватки силикона в сиськах.
Я бы с б;льшим наслажденьем жил в тюрьме, чем с вами.
Вы уже и сами позабыли о своей лицемерности.
Вы слишком ожирели, чтобы признать различия.
Вы слишком оквадратились, чтоб оценить аморфные кристаллы.
Вы стали ходить в церковь, но не верите по-настоящему.
Вы собираетесь на праздниках, но вам не о чем поговорить друг с другом.
Я не намерен подражать вам по воскресеньям.
Я только напишу безжалостное стихотворение
в защиту тишины, замусоренной вашим стилем жизни,
о котором я больше не услышу в финансируемых вами рекламах. Томас Боберг. Перевод Евгения Шапиро и Михаила Квадратова НОВЫЙ БЕРЕГ 2017
Русская поэзия начала XX века (Дооктябрьский период). (1977) * Том 178 БВЛ
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
ИЗ КНИГИ СТИХОВ ?ПЕПЕЛ?
(1909)
Арестанты
В. П. Поливанову[119]
Много, брат, перенесли
На веку с тобою бурь мы.
Помнишь — в город нас свезли.
Под конвоем гнали в тюрьмы.
Била ливнем нас гроза:
И одежда перемокла.
Шел ты, в даль вперив глаза,
Неподвижные, как стекла.
Заковали ноги нам
В цепи.
Вспоминали по утрам
Степи.
За решеткой в голубом
Быстро ласточки скользили.
Коротал я время сном
В желтых клубах душной пыли.
Ты не раз меня будил.
Приносил нам сторож водки.
Тихий вечер золотил
Окон ржавые решетки.
Как с убийцей, с босяком,
С вором,
Распевали вечерком
Хором.
Здесь, на воле, меж степей
Вспомним душные палаты,
Неумолчный лязг цепей,
Наши серые халаты.
Не кручинься, брат, о том,
Что морщины лоб изрыли.
Всё забудем: отдохнем —
Здесь, в волнах седой ковыли.
1904
Серебряный Колодезь
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ (1886-1921)
Из книги ?ПУТЬ КОНКВИСТАДОРОВ? 1905
ПОЭМЫ
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Когда ж вечерняя заря
На темном небе угасает
И на ступени алтаря
Последний алый луч бросает,
Пред ним склоняется одна,
Одна, желавшая напева
Или печальная жена,
Или обманутая дева.
Кто знает мрак души людской,
Ее восторги и печали?
Они эмалью голубой
От нас закрытые скрижали.
Кто объяснит нам, почему
У той жены всегда печальной
Глаза являют полутьму
Хотя и кроют отблеск дальний?
Зачем высокое чело
Дрожит морщинами сомненья
И меж бровями залегло
Веков тяжелое томленье?
И улыбаются уста
Зачем загадочно и зыбко?
И страстно требует мечта,
Чтоб этой не было улыбки?
Зачем в ней столько тихих чар?
Зачем в очах огонь пожара?
Она для нас больной кошмар
Иль правда, горестней кошмара.
Зачем, в отчаяньи мечты,
Она склонилась на ступени?
Что надо ей от высоты
И от воздушно-белой тени?
Не знаем! Мрак ночной глубок,
Мечта – пожар, мгновенья – стоны;
Когда ж забрезжится восток
Лучами жизни обновленной?
* * *
Константин Случевский (1837-1904)
В снегах
[Поэма]
Памяти А. А. Григорьева
Лепится с краю мохнатых утесов,
Скачет без всяких мостов и откосов;
Так она странно и дерзко бежит,
В воздухе будто бы вьется, висит,
Так иногда высоко заберет,
Что у прохожего сердце замрет, —
И обрывается, гибнет тайком
В божьей пустыне, охваченной сном.
Что-то давно уж, дорога-змея,
Ты не встречала людского жилья,
А о ночлеге, что ты посетила,
Чай, ты, дорога, совсем позабыла.
Что за дорога? Кому тут пройти,
Тут, где людского жилья не найти?
Вьючные кони тебя протоптали,
Ноги людские топтать помогали;
К россыпям, к золоту, летней порой
Ездят охочие люди тобой,
Ездит все ловкий, умелый народ...
Только как ранняя осень придет,
Вырастут ночи, морозы проглянут,
Горы совсем непролазными станут,
Самой дороги тогда не сыскать;
Будто ей любо, как сон, исчезать!
Любо, чтоб люди о ней позабыли,
Чтоб за песком золотым не ходили,
Чтобы не ездил тут ловкий народ,
Тот, что за золото все отдает, —
Чтобы самой ей заснуть лежебоком,
В белом снегу, бесконечном, глубоком,
Чистом, невинном, как грезы детей,
Полном одних только звезд да лучей!
Словно как в шубе, во мху и в коре,
Плотно прижавшись к песчаной горе,
Будто в защите у сильного друга,
Смотрит с пригорка ни дом, ни лачуга!
Лыком да ветками взад и вперед
Ветер по крыше без умолку бьет;
Вдоль по двору, за плетневым забором,
Воет и свищет и ходит дозором,
Лезет в трубу, будто ищет пути —
Как бы к огню отогреться пройти?
Точно как глаз, позабывший закрыться,
Смотрит окно у крылечка, косится;
Смотрит на то, как далеко кругом
Тянутся, стелются холм за холмом,
Как, бахромой обрубив небеса,
Высится дальних лесов полоса;
Как из-за красных, сосновых стволов,
В тихом безлюдье своих берегов,
Близкое озеро, мрачно чернея,
Вяло разводит волной, костенея,
Как разгулялись по озеру льдины,
Ходят гуськом, как живые морщины!
Илья Сельвинский (1899-1968)
Белый песец
Мы начинаем с тобой стареть,
Спутница дорогая моя...
В зеркало вглядываешься острей,
Боль от самой себя затая:
Ты еще ходишь-плывешь по земле
В облаке женственного тепла.
Но уж в улыбке, что света милей,
Лишняя черточка залегла.
Но ведь и эти морщинки твои
Очень тебе, дорогая, к лицу.
Нет, не расплющить нашей любви
Даже и времени колесу!
Меж задушевных имен и лиц
Ты как червонец в куче пезет,
Как среди меха цветных лисиц
Свежий, как снег, белый песец.
Если захочешь меня проклясть,
Буду униженней всех людей,
Если ослепнет влюбленный глаз,
Воспоминаньями буду глядеть.
Сколько отмучено мук с тобой,
Сколько иссмеяно смеха вдвоем!
Как мы, невзысканные судьбой,
К радужным далям друг друга зовем.
Радуйся ж каждому новому дню!
Пусть оплетает лукавая сеть —
В берлоге души тебя сохраню,
Мой драгоценный, мой Белый Песец!
1932, Владивосток
Илья Сельвинский. Избранные произведения.
Библиотека поэта (Большая серия).
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Максимилиан Волошин (1877-1932) Полное собрание стихотворений
?Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя…?
Одилону Рэдону
Лизнуло мне лицо и скрылось без следа...
Лишь вечность зыблется ритмичными волнами.
И с грустью, как во сне, я помню иногда
Угасший метеор в пустынях мирозданья,
Седой кристалл в сверкающей пыли,
Где Ангел, проклятый проклятием всезнанья,
Живет меж складками морщинистой земли.
<1904
Париж>
АЛЕКСАНДР БЛОК Том 1 из 9. Стихотворения 1898-1904
Распутья (1902–1904)
Иммануил Кант
Сижу за ширмой. У меня
Такие крохотные ножки..
Такие ручки у меня,
Такое темное окошко…
Тепло и темно. Я гашу
Свечу, которую приносят,
Но благодарность приношу.
Меня давно развлечься просят.
Но эти ручки… Я влюблен
В мою морщинистую кожу..
Могу увидеть сладкий сон,
Но я себя не потревожу
Не потревожу забытья,
Вот этих бликов на окошке
И ручки скрещиваю я,
И также скрещиваю ножки.
Сижу за ширмой. Здесь тепло
Здесь кто то есть. Не надо свечки
Глаза бездонны, как стекло
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
ИТАЛЬЯНСКИЕ СЛЕЗЫ
Возле Братска в поселке Анзёба
плакал рыжий хмельной кладовщик.
Это страшно всегда до озноба,
если плачет не баба — мужик.
И глаза беззащитными были,
и кричали о боли своей,
голубые, насквозь голубые,
как у пьяниц и малых детей.
Он опять подливал, выпивая,
усмехался: ?А,— все это блажь!?
и жена его плакала: ?Ваня,
лучше выпей, да только не плачь?.
Говорил он, тяжелый, поникший,
как, попав под Смоленском в полон,
девятнадцатилетним парнишкой
был отправлен в Италию он.
?Но лопата, браток, не копала
в огражденной от всех полосе,
а роса на шоссе проступала,
понимаешь, роса — на шоссе!
И однажды с корзинкою мимо
итальянка-девчушечка шла,
и что люди голодные — мигом,
будто русской была, поняла.
Вся чернявая, словно грачонок,
протянула какой-то их фрукт
из своих семилетних ручонок,
как из бабьих жалетельных рук.
Ну а этим фашистам проклятым,
что им дети, что люди кругом,
и солдат ее вдарил прикладом,
и вдобавок еще — сапогом.
И упала, раскинувши руки,
и затылок,— весь в кровь на шоссе,
и заплакала, горько, по-русски,
так, что сразу мы поняли все.
Сколько наша братва отстрадала,
оттерпела от дома вдали,
но чтоб эта девчушка рыдала,
мы уже потерпеть не могли.
И овчарок, солдат мы — в лопаты,
рассекая их сучьи хрящи,
ну а после уже — в автоматы.
Оказались они хороши.
И свобода нам хлынула в горло,
и, вертлявая, словно юла,
к партизанам их тамошним в горы
та девчушечка нас повела.
Были там и рабочие парни,
и крестьяне — дрались на ять!
Был священник, по-ихнему падре
(так что бога я стал уважать).
Мы делили затяжки и пули,
и любой сокровенный секрет,
и порою, ей-богу, я путал,
кто был русский в отряде, кто нет.
Что оливы, браток, что березы,
это, в общем, почти все равно.
Итальянские, русские слезы
и любые — все это одно...?
?А потом?? — ?А потом при оружьи
мы входили под музыку в Рим.
Гладиолусы плюхались в лужи,
и шагали мы прямо по ним.
Развевался и флаг партизанский,
и французский, и английский был,
и зебрастый американский...
Лишь про нашенский Рим позабыл.
Но один старичишка у храма
подошел и по-русски сказал:
?Я шофер из посольства Сиама.
Наш посол был фашист... Он сбежал...
Эмигрант я, но родину помню.
Здесь он, рядом — тот брошенный дом.
Флаг, взгляните-ка, алое поле,
только лев затесался на нем?.
И тогда, не смущаясь нимало,
финкарями спороли мы льва,
но чего-то еще не хватало:
мы не поняли даже сперва.
А чернявый грачонок — Мария
(да простит ей сиамский посол!)
хвать-ка ножницы из барберии,
да и шварк от юбчонки подол!
И чего-то она верещала,
улыбалась — хитрехонько так,
и чего-то она вырезала,
а потом нашивала на флаг.
И взлетел — аж глаза стали мокнуть
у братвы загрубелой, лютой —
красный флаг, а на нем серп и молот
из юбчонки девчушечки той...?
?А потом?? Похмурел он, запнувшись,
дернул спирта под сливовый джем,
а лицо было в детских веснушках,
и в морщинах — недетских совсем.
?А потом через Каспий мы плыли,
улыбались, и в пляс на борту.
Мы героями вроде как были,
но героями лишь до Баку.
Гладиолусами не встречали,
а встречали, браток, при штыках.
По-немецки овчарки рычали
на отечественных поводках.
Конвоиров безусые лица
с подозреньем смотрели на нас,
и кричали мальчишки нам: ?Фрицы!? —
так, что слезы вставали у глаз.
Весь в прыщах, лейтенант-необстрелок
в форме новенькой, так его мать,
нам спокойно сказал: ?Без истерик!? —
и добавил: ?Оружие сдать!?
Мы на этот приказ наплевали,
мы гордились оружьем своим:
?Нам без боя его не сдавали,
и без боя его не сдадим?.
Но солдатики нас по-пастушьи
привели, как овец, сосчитав,
к так знакомой железной подружке
в так знакомых железных цветах.
И куда ты негаданно делась
в нашей собственной кровной стране
партизанская прежняя смелость?
Или, может, приснилась во сне?
Опустили мы головы низко
и оружие сдали легко.
До Италии было неблизко,
до свободы совсем далеко.
Я, сдавая оружье и шмотки,
под рубахою спрятал тот флаг,
но его отобрали при шмоне:
?Недостоин,— сказали,— ты враг...?
И лежал на оружье безмолвном,
что досталось нам в битве святой,
красный флаг, а на нем серп и молот
из юбчонки девчушечки той...?
?А потом?? Усмехнулся он желчно,
после спирту еще пропустил,
да и ложкой комкастого джема,
искривившись, его подсластил.
Вновь лицо он сдержал через силу
и не знал его спрятать куда:
?А, не стоит... Что было — то было.
Только б не было так никогда.
Завтра рано вставать мне — работа.
Ну а будешь в Италии ты,—
где-то в городе Монте-Ротонда,
там живут партизаны-браты.
И Мария — вся в черных колечках,
А теперь уж в седых — столько лет.
Передай, если помнит, конечно,
ей от рыжего Вани привет.
Ну не надо про лагерь, понятно.
Как сказал — что прошло, то прошло.
Ты скажи им — им будет приятно:
в общем, Ваня живет хорошо...?
Ваня, все же я в Монте-Ротонде
побывал, как просил меня ты.
Там крестьяне, шофер и ремонтник
обнимали меня, как браты.
Не застал я синьоры Марии.
На минуту зашел в ее дом,
и взглянули твои голубые
с фотографии — рядом с Христом.
Меня спрашивали и крестьяне,
и священник, и дровосек:
?Как там Ванья, как Ванья, как Ванья?
и вздыхали: ?Какой человек!?
Партизаны стояли рядами —
столько их для расспросов пришло,
и твердил я, скрывая рыданья:
?В общем, Ваня живет хорошо?.
Были мы ни пьяны, ни тверезы —
просто пели и пили вино.
Итальянские, русские слезы
и любые — все это одно.
Что ж ты плачешь, опять наливая,
что ж ты цедишь: ?А, все это блажь!??
Тебя помнит Италия, Ваня,
и запомнит Россия — не плачь.
1964
Античная лирика БВЛ ЛИРИКА РИМА
ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ
КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК
ОДЫ
?Я богов заклинал, Лика…?
Перевод Я. Голосовкера
Лике
Я богов заклинал, Лика, — заклятиям
Вняли боги. Клянусь, ты постарела, да,
А заигрывать рада?
Слыть красавицей? Пить? Любить?
Запоздалую страсть песней подхлестывать,
Под хмельком вереща: ?Эрос!? А он приник
К щечкам Хрии цветущим,
Мастерицы под цитру петь!
Прихотлив, не летит к дубу усохшему,
Мимо, — мимо тебя, мимо, позорище:
Зубы желты, морщины,
Взбились клочья волос седых.
Нет, забудь, не вернут косские пурпуры
И каменья тебе тех золотых былых
Дней, которые в фастах
Отсчитал календарный рок.
Где же чары твои? Где обаянья дар?
Прелесть пляски? Увы! Где же та Лика, где!
Вся — дыхание страсти,
Чуть поманит — и сам не свой.
Ей на поприще нег даже с Кинарою
Состязаться не грех. Только Кинаре срок
Краткий Парки судили,
А красавице Лике век,
Каркая, коротать старой вороною
На посмешище всем юным искателям
Пылких встреч. Полюбуйтесь-ка:
Факел стал головешкою.
Напомнит беспощадное стекло\ Морщинами, что пасть могилы ждет;\ А время-вор мгновеньем протекло\ В тени часов и к вечности ведет. Уильям Шекспир. СОНЕТЫ. Перевод А. Васильчикова\77\Свой возраст в зеркале увидишь ты,
Тебе к лицу изысканность морщин,\ и нарочитый образ Прометея.\ И я, как эта дура Галатея,\ считала, что ты лучший из мужчин... Лилия Клименко ИнтерЛит. Ты — блажь, ты — сон.
Под узкой шапочкой, вдоль твоего чела\ Чертою резкою морщина пролегла, -\ Зачем морщина та углублена так едко?\ Бессонниц ли она иль времени отметка?\ Не в униженье ли проклятий страшный гул,\ Изгнанник, ты навек в устах своих замкнул? Анри Огюст Барбье. Между 1842 и 1850 Перевод Владимира Бенедиктова ДАНТ
Какая мысль определила эти \ Морщины человеческого лба? \ Куда зовёт, куда ведет судьба \ Владетеля всего, что есть на свете? \ Так неумело грубы эти руки, \ Так тесен круг, очерченный огнём! \ Шумит окрестный лес; повсюду в нём \ Враждебные, пугающие звуки... Аркадий Штейнберг 1957 СПУТНИК
Мелькнет такое в проблесках зрачка\ Или в морщинке, вычерченной тонко.\ Что я в ребенке вижу старика,\ А в старике - вчерашнего ребенка. Николай Доризо. Из сборника "Звенья"
Оценивай костюм!.. Как на духу!..\ МИНИСТР НЕЖНЫХ ЧУВСТВ\ (едва не теряя сознания)\\ Мне кажется, немного жмет в подмышках.\ И кажется, чуток морщит в паху... \ КОРОЛЬ\ (снисходительно) А ты, Министр, при всем твоем старанье --\ Не знаешь анатомии мужчин!..\ (Поучающе)\ Ведь он же не в рабочем состоянье,\ Естественно, на нем полно морщин!.. Леонид Филатов. ЕЩЕ РАЗ О ГОЛОМ КОРОЛЕ
Михаил Луконин (1918-1976) Стихотворения и поэмы БП 1985
45. В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Вы представляете,
у меня уже старость была —
отсталость,
забывчивость,
чопорность
и усталость,
Она морщины на сердце плела,
моя почтенная
скоропостижная старость.
Мне начинало нравиться даже,
я даже гордился тайком:
уже не ругают,
кормят протертою кашкой…
Был и красивым и умным я стариком?
Нет, не скажу.
Был обыкновеннейшим старикашкой…
Просили не волноваться, отдохновеньем маня,
подчеркнуто вежливо, бережно уважали.
И под руки поддерживали меня,
когда в президиум
церемонно сажали.
Я начал подумывать,
что старость
удобней, чем то,
что молодостью зовут
и что связано с болью
неизвестности,
с поисками,
с сильно потертым пальто,
с непризнанием,
с неразделенной любовью.
Я сначала блаженствовал,
но потом неожиданно стал замечать,
что завистников у меня не осталось,
хотя бы для виду.
А враги мои почему-то стали молчать.
В эту минуту
я почувствовал
неслыханную обиду.
Я мягкие руки отстранил в этот миг,
встал
и ушел из президиума,
задыхаясь от жажды,
и пошел, и пошел.
И в сердце внезапно возник
тот самый огонь,
что полыхал не однажды.
Враги мои и завистники увязались со мной.
Деньги перевелись. И пальто прохудилось.
Я снова не знаю, как надо писать.
И в гостиной одной
уже принимать меня отказались!
Скажите на милость!
Я распрямился, почувствовал силу плеча,
хрустнул руками, спружинил спиной
и — помчался,
не разбирая дороги,
ничего не боясь,
над собой хохоча.
Так и иду я теперь,
спотыкаясь от счастья.
Мне совсем неизвестно,
что сделаю я,
что найду.
Ничего еще нет у меня,
кроме жажды полета.
Предчувствую радости и предвижу беду,
в сердце растет откровенное новое что-то.
Чувствую, как молодею,
худею лицом,
злею, ревнивею и, словно ветер, крепчаю.
Жизнь свою
переворачиваю
обратным концом
по направлению к юности,
понимаете? —
прямо к началу!
1956
ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1
Отрывок (?Старик с серьгой, морщинистый и бритый…?)*
Старик с серьгой, морщинистый и бритый,
Из красной шерсти вязаный берет,
Шлыком висящий на ухо сто лет,
Опорки, точно старые копыта,
Рост полтора аршина, гнутый стан,
Взгляд исподлобья, зоркий и лукавый, —
Мила мне глушь сицилиан,
Патриархальные их нравы.
Вот темный вечер, буря, дождь, а он
Бредет один, с холодным ветром споря,
На дальний мол, под хмурый небосклон,
К необозримой черни моря.
Слежу за ним, и странная тоска
Томит меня: я мучаюсь мечтами,
Я думаю о прошлом старика,
О хижинах под этими хребтами,
В скалистой древней гавани, куда
Я занесен, быть может, навсегда…
БОРИС СЛУЦКИЙ (1919-1986) Сб. ?Я ИСТОРИЮ ИЗЛАГАЮ? 1990
V. ГАШЕНИЕ СКОРОСТЕЙ
?Карьеристы и авантюристы…?
Карьеристы и авантюристы —
общим же числом всего их триста.
Если же меж ними выбирать,
с кем идти в разведку и на рать,
авантюру предпочту карьере.
С полным основаньем предпочту:
чтит она и в полной мере
голубую, синюю мечту.
Впрочем, у карьеры есть свои
преимущества и для семьи,
для соседей — предпочтительнее
карьеристы — тихие, почтительные.
БОРИС СЛУЦКИЙ (1919-1986) Сб. ?Я ИСТОРИЮ ИЗЛАГАЮ? 1990
V. ГАШЕНИЕ СКОРОСТЕЙ
?Эта странная моложавость…?
Эта странная моложавость,
вызывающая не зависть,
что понятно бы было, а жалость,
эта нерасцветшая завязь.
Это школьничество. Ухватки
перемены и танцплощадки,
перемиги и переглядки,
что не сладки, скорее, гадки.
Этот перед любым начальством
шумный страх, дополняющий образ,
да запудренная нахальством,
проступающая робость.
На виду он резов и буен
с переплясом своим, тараруем.
Обольщаться, впрочем, не будем —
он, по сути, будничней буден.
И когда на него не смотрят,
он глядит с молчаливым укором,
словно муха, которую морят
быстродействующим мухомором.
Миновали тебя морщины,
при тебе твои охи и вздохи,
не произведенный в мужчины
мальчик позапрошлой эпохи.
Что торопишься? Торопиться
ни к чему — кто тебя подпирает?
Осыпается мел. Тряпица
беспардонно его стирает.
* * *
Земля высохнет / треснет,
как будто кто-то
в шахматы сыграл
с той стороны. Пехота
идет в атаку,
почти гамбитом,
не замечая,
что здесь убит он
или подбит.
И глядит одноглазый
ворон, становится в землю
лазом,
лозой вертлявой,
юлой, отверткой
винтом, блюющим
Харону в лодку.
Выйдешь на берег
и чуешь — зреет:
небо, ангел
заиндевелый,
покрытый раем,
как печень водкой,
как мальчик
пред ****ью, больной и потный,
синий язык свой жует.
и видит,
как тот, оживая,
его ненавидит
и пишет контур ему
из трещин,
морщин этих будущих
его женщин,
времени, язв,
от того и пляшет —
музЫку из смерти и лепры
вяжет. Александр Петрушкин ДЕТИ РА 2020 Стихи 2019 года
2
Настеньке
Задыхаясь, солнце во тьму спешит,
нет земных морщин на его лице.
А под ним колхидский цветёт самшит
высоко в горах, на реке Цеце.
Было время плакать и время петь,
было время ночи — но вспыхнул свет.
А вода, огонь, серебро и медь —
это тлен и прах, суета сует.
Знаю, слово мудрого — гвоздь, игла,
ты к сухому дереву пригвождён.
потому что смертная тень легла
на любого, кто от жены рождён.
Как же ты нам близок, Экклезиаст,
ибо мы забыли давно о Том,
Кто придёт и руку тебе подаст,
Кто шеол и смерть победит Крестом.
Наступает, видимо, время ?икс?.
Ходит вечность в вывернутой дохе.
И идёт форель по реке Курджипс,
чтобы в сеть попасть на реке Пшехе. Светлана Кекова НОВЫЙ БЕРЕГ 2014 ЦИКЛ В глубине времён
* * *
ее отзывчивые губы
всегда готовы к улыбке, к поцелую –
так капустница совсем не против
через миг быть проглоченной ящерицей,
птицей, атакованной стрекозой.
красота радиоактивна:
различаю голубоватое, черенковое свечение
вокруг ее распушенных волос –
на шампурах цветущей черешни,
когда она поздним утром идет на работу;
и это невыносимо, невыносимо…
так волка гладят гвоздями, осколками
против шерсти, против его воли.
и – выдержав несколько секунд ее взгляд –
невольно на миг опускаешь глаза,
как пацан – тяжелый, средневековый арбалет.
привет!
земля цвета грязного шоколада.
ее красивые загорелые ноги в босоножках,
с ремешками, обвивающимися
вокруг лодыжек, с массивными жабьими каменьями
и стразами, точно высушенный жрец
с морщинистым тягучим лицом
в церемониальных бусах и страусиных перьях,
с костью, пропущенной сквозь мошонку,
смотрит на тебя – пусто и властно –
фиолетовым педикюром.
ну привет…
и каждая часть ее тела живет своей жизнью
как провинция, мечтающая отколоться от империи.
и свет тянется за корешками ее волос
флотилией бликов и чеширских улыбок,
тянет весь мир за канаты и кошачьи усы.
вырывает с мясом деревья, столбы, мосты,
солнечным ротвейлером впивается в горло.
и – легко различить лакированное сердце
в хрустальной вазе – в серванте тела.
все приоткрыто, напоказ и чуть-чуть драгоценно.
у каждого желания есть ценник –
честный. идет филигранная охота на мужчину
в тренировочном режиме. Дмитрий БЛИЗНЮК КРЕЩАТИК 2016 ЦИКЛ ?Пыль на стеклах…?
ХВОРОСТ
Шея в морщинах.
Съехавший ворот.
Боже,
неужто и мне
вот так же
таскать из оврага хворост?
Так же будет треножить
лесная поросль,
и я,
с валежником на спине,
чтобы не рухнуть,
приткнусь к берёзе.
Неужто и мне такая участь:
как беглой, оглядываться
на каждый шорох,
не опуская клади,
шарить в карманах,
искать конфету
вместо глюкозы?
Семенить дальше в гору?..
Всё без обмана:
ложе оврага,
старая женщина в слякоть
и в пекло тащит сушняк
на костлявых закорках. Ирина Мастерман КРЕЩАТИК 2016 ЦИКЛ К Плутарху
* * *
Свеченье глаз, звучанье рта,
смешных ушей — настороженность,
ноздрей всеядных — напряженность…
Лица конструкция проста.
А что под ней? Как — подо льдом?
Река Души — неистощима,
струящаяся жизни мимо,
чтоб стать бессмертною потом.
С годами — в трещинах морщин
лица тускнеет оболочка:
дохнет зима — и нет цветочка.
Но для унынья нет причин:
звучала речь, работал слух,
глаза светились, нюх старался…
но главное — не растерялся,
превозмогая будни, дух! Глеб ГОРБОВСКИЙ НЕВА 2012
Часть III. Надежда.
ночь перед боем
в сердцевине болота
вязкая духота
днем будут оводы
эх пропадай пехота
но не задаром
нам дан командарм
чуешь чуйков
рокот осок
то рокоссовский
чуешь сов голоса
к нам идет рокоссовский
Deszcze niespokojne
potargaly sad,
a my na tej wojnie
ladnych pare lat.
Do domu wrocimy,
w piecu napalimy,
nakarmimy psa.
Przed noca zdazymy,
tylko zwyciezymy,
a to wazna gra!
перенос перспективы
что видит глаз
дальнозоркой птицы
боевые порядки врага
морщины оврагов
в них скопился болотный газ
кусты лещины
таволга сныть
мундир ордена петлицы
кто там мерцает
кто в атаку ведёт мертвецов
маршал мерецков
Na niebie obloki,
po wsiach pelno bzu,
gdziez ten swiat daleki,
pelen dobrych snow!
Powrocimy wierni
my czterej pancerni,
?Rudy? i nasz pies.
My czterej pancerni
powrocimy wierni,
po wiosenny bez!
собирались наспех
засветло вышли к насыпи
станция узловая
неприступна как троя
из восемнадцати
нас оставалось трое
был арестант
стал диверсант
штурмовой десант захлебнулся
но слышишь рельсы гудят и гнутся
где-то бухает тол бухает тол
это маршал толбухин
Na lakach kaczence,
a na niebie wiatr,
a my na tej wojnie
ogladamy swiat.
Na laki wrocimy,
tylko zalatwimy
pare waznych spraw.
Moze nie ci sami,
wrocimy do mamy
i do szkolnych law. Дмитрий Плахов НОВЫЙ БЕРЕГ 2017 Маршалы Поэма
Из сборника ?Стиль жизни?, 2005
Последний стих дебютанта
Я бы с б;льшим наслажденьем выбил из себя мозги,
чем потратил хоть одну морщину на вас.
Я ненавижу ваши стадные инстинкты, вашу манеру
закупаться, ваши разговоры при каждой ?ах-какой-встрече?
на улице после последних крестин.
Я видел фотографии вас, молодых,
отрывающихся под ?The Clash? и панковское ?нет?.
Вы танцевали на торговой площади в Марракеше
с укротителем змей и прочими фриками.
Зачем Хассану быть как вы?
Но я уверяю вас, если вы и правда в молодости были
теми, за кого себя выдаете, то это были не вы.
Если вам бывает страшно, то только из-за нехватки денег в сейфе,
нехватки комнат в доме, нехватки кухонных приборов,
нехватки туалетов, нехватки машин, нехватки престижа,
нехватки реклам, нехватки силикона в сиськах.
Я бы с б;льшим наслажденьем жил в тюрьме, чем с вами.
Вы уже и сами позабыли о своей лицемерности.
Вы слишком ожирели, чтобы признать различия.
Вы слишком оквадратились, чтоб оценить аморфные кристаллы.
Вы стали ходить в церковь, но не верите по-настоящему.
Вы собираетесь на праздниках, но вам не о чем поговорить друг с другом.
Я не намерен подражать вам по воскресеньям.
Я только напишу безжалостное стихотворение
в защиту тишины, замусоренной вашим стилем жизни,
о котором я больше не услышу в финансируемых вами рекламах. Томас Боберг. Перевод Евгения Шапиро и Михаила Квадратова НОВЫЙ БЕРЕГ 2017
Русская поэзия начала XX века (Дооктябрьский период). (1977) * Том 178 БВЛ
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
ИЗ КНИГИ СТИХОВ ?ПЕПЕЛ?
(1909)
Арестанты
В. П. Поливанову[119]
Много, брат, перенесли
На веку с тобою бурь мы.
Помнишь — в город нас свезли.
Под конвоем гнали в тюрьмы.
Била ливнем нас гроза:
И одежда перемокла.
Шел ты, в даль вперив глаза,
Неподвижные, как стекла.
Заковали ноги нам
В цепи.
Вспоминали по утрам
Степи.
За решеткой в голубом
Быстро ласточки скользили.
Коротал я время сном
В желтых клубах душной пыли.
Ты не раз меня будил.
Приносил нам сторож водки.
Тихий вечер золотил
Окон ржавые решетки.
Как с убийцей, с босяком,
С вором,
Распевали вечерком
Хором.
Здесь, на воле, меж степей
Вспомним душные палаты,
Неумолчный лязг цепей,
Наши серые халаты.
Не кручинься, брат, о том,
Что морщины лоб изрыли.
Всё забудем: отдохнем —
Здесь, в волнах седой ковыли.
1904
Серебряный Колодезь
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ (1886-1921)
Из книги ?ПУТЬ КОНКВИСТАДОРОВ? 1905
ПОЭМЫ
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Когда ж вечерняя заря
На темном небе угасает
И на ступени алтаря
Последний алый луч бросает,
Пред ним склоняется одна,
Одна, желавшая напева
Или печальная жена,
Или обманутая дева.
Кто знает мрак души людской,
Ее восторги и печали?
Они эмалью голубой
От нас закрытые скрижали.
Кто объяснит нам, почему
У той жены всегда печальной
Глаза являют полутьму
Хотя и кроют отблеск дальний?
Зачем высокое чело
Дрожит морщинами сомненья
И меж бровями залегло
Веков тяжелое томленье?
И улыбаются уста
Зачем загадочно и зыбко?
И страстно требует мечта,
Чтоб этой не было улыбки?
Зачем в ней столько тихих чар?
Зачем в очах огонь пожара?
Она для нас больной кошмар
Иль правда, горестней кошмара.
Зачем, в отчаяньи мечты,
Она склонилась на ступени?
Что надо ей от высоты
И от воздушно-белой тени?
Не знаем! Мрак ночной глубок,
Мечта – пожар, мгновенья – стоны;
Когда ж забрезжится восток
Лучами жизни обновленной?
* * *
Константин Случевский (1837-1904)
В снегах
[Поэма]
Памяти А. А. Григорьева
Лепится с краю мохнатых утесов,
Скачет без всяких мостов и откосов;
Так она странно и дерзко бежит,
В воздухе будто бы вьется, висит,
Так иногда высоко заберет,
Что у прохожего сердце замрет, —
И обрывается, гибнет тайком
В божьей пустыне, охваченной сном.
Что-то давно уж, дорога-змея,
Ты не встречала людского жилья,
А о ночлеге, что ты посетила,
Чай, ты, дорога, совсем позабыла.
Что за дорога? Кому тут пройти,
Тут, где людского жилья не найти?
Вьючные кони тебя протоптали,
Ноги людские топтать помогали;
К россыпям, к золоту, летней порой
Ездят охочие люди тобой,
Ездит все ловкий, умелый народ...
Только как ранняя осень придет,
Вырастут ночи, морозы проглянут,
Горы совсем непролазными станут,
Самой дороги тогда не сыскать;
Будто ей любо, как сон, исчезать!
Любо, чтоб люди о ней позабыли,
Чтоб за песком золотым не ходили,
Чтобы не ездил тут ловкий народ,
Тот, что за золото все отдает, —
Чтобы самой ей заснуть лежебоком,
В белом снегу, бесконечном, глубоком,
Чистом, невинном, как грезы детей,
Полном одних только звезд да лучей!
Словно как в шубе, во мху и в коре,
Плотно прижавшись к песчаной горе,
Будто в защите у сильного друга,
Смотрит с пригорка ни дом, ни лачуга!
Лыком да ветками взад и вперед
Ветер по крыше без умолку бьет;
Вдоль по двору, за плетневым забором,
Воет и свищет и ходит дозором,
Лезет в трубу, будто ищет пути —
Как бы к огню отогреться пройти?
Точно как глаз, позабывший закрыться,
Смотрит окно у крылечка, косится;
Смотрит на то, как далеко кругом
Тянутся, стелются холм за холмом,
Как, бахромой обрубив небеса,
Высится дальних лесов полоса;
Как из-за красных, сосновых стволов,
В тихом безлюдье своих берегов,
Близкое озеро, мрачно чернея,
Вяло разводит волной, костенея,
Как разгулялись по озеру льдины,
Ходят гуськом, как живые морщины!
Илья Сельвинский (1899-1968)
Белый песец
Мы начинаем с тобой стареть,
Спутница дорогая моя...
В зеркало вглядываешься острей,
Боль от самой себя затая:
Ты еще ходишь-плывешь по земле
В облаке женственного тепла.
Но уж в улыбке, что света милей,
Лишняя черточка залегла.
Но ведь и эти морщинки твои
Очень тебе, дорогая, к лицу.
Нет, не расплющить нашей любви
Даже и времени колесу!
Меж задушевных имен и лиц
Ты как червонец в куче пезет,
Как среди меха цветных лисиц
Свежий, как снег, белый песец.
Если захочешь меня проклясть,
Буду униженней всех людей,
Если ослепнет влюбленный глаз,
Воспоминаньями буду глядеть.
Сколько отмучено мук с тобой,
Сколько иссмеяно смеха вдвоем!
Как мы, невзысканные судьбой,
К радужным далям друг друга зовем.
Радуйся ж каждому новому дню!
Пусть оплетает лукавая сеть —
В берлоге души тебя сохраню,
Мой драгоценный, мой Белый Песец!
1932, Владивосток
Илья Сельвинский. Избранные произведения.
Библиотека поэта (Большая серия).
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Максимилиан Волошин (1877-1932) Полное собрание стихотворений
?Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя…?
Одилону Рэдону
Лизнуло мне лицо и скрылось без следа...
Лишь вечность зыблется ритмичными волнами.
И с грустью, как во сне, я помню иногда
Угасший метеор в пустынях мирозданья,
Седой кристалл в сверкающей пыли,
Где Ангел, проклятый проклятием всезнанья,
Живет меж складками морщинистой земли.
<1904
Париж>
АЛЕКСАНДР БЛОК Том 1 из 9. Стихотворения 1898-1904
Распутья (1902–1904)
Иммануил Кант
Сижу за ширмой. У меня
Такие крохотные ножки..
Такие ручки у меня,
Такое темное окошко…
Тепло и темно. Я гашу
Свечу, которую приносят,
Но благодарность приношу.
Меня давно развлечься просят.
Но эти ручки… Я влюблен
В мою морщинистую кожу..
Могу увидеть сладкий сон,
Но я себя не потревожу
Не потревожу забытья,
Вот этих бликов на окошке
И ручки скрещиваю я,
И также скрещиваю ножки.
Сижу за ширмой. Здесь тепло
Здесь кто то есть. Не надо свечки
Глаза бездонны, как стекло
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
ИТАЛЬЯНСКИЕ СЛЕЗЫ
Возле Братска в поселке Анзёба
плакал рыжий хмельной кладовщик.
Это страшно всегда до озноба,
если плачет не баба — мужик.
И глаза беззащитными были,
и кричали о боли своей,
голубые, насквозь голубые,
как у пьяниц и малых детей.
Он опять подливал, выпивая,
усмехался: ?А,— все это блажь!?
и жена его плакала: ?Ваня,
лучше выпей, да только не плачь?.
Говорил он, тяжелый, поникший,
как, попав под Смоленском в полон,
девятнадцатилетним парнишкой
был отправлен в Италию он.
?Но лопата, браток, не копала
в огражденной от всех полосе,
а роса на шоссе проступала,
понимаешь, роса — на шоссе!
И однажды с корзинкою мимо
итальянка-девчушечка шла,
и что люди голодные — мигом,
будто русской была, поняла.
Вся чернявая, словно грачонок,
протянула какой-то их фрукт
из своих семилетних ручонок,
как из бабьих жалетельных рук.
Ну а этим фашистам проклятым,
что им дети, что люди кругом,
и солдат ее вдарил прикладом,
и вдобавок еще — сапогом.
И упала, раскинувши руки,
и затылок,— весь в кровь на шоссе,
и заплакала, горько, по-русски,
так, что сразу мы поняли все.
Сколько наша братва отстрадала,
оттерпела от дома вдали,
но чтоб эта девчушка рыдала,
мы уже потерпеть не могли.
И овчарок, солдат мы — в лопаты,
рассекая их сучьи хрящи,
ну а после уже — в автоматы.
Оказались они хороши.
И свобода нам хлынула в горло,
и, вертлявая, словно юла,
к партизанам их тамошним в горы
та девчушечка нас повела.
Были там и рабочие парни,
и крестьяне — дрались на ять!
Был священник, по-ихнему падре
(так что бога я стал уважать).
Мы делили затяжки и пули,
и любой сокровенный секрет,
и порою, ей-богу, я путал,
кто был русский в отряде, кто нет.
Что оливы, браток, что березы,
это, в общем, почти все равно.
Итальянские, русские слезы
и любые — все это одно...?
?А потом?? — ?А потом при оружьи
мы входили под музыку в Рим.
Гладиолусы плюхались в лужи,
и шагали мы прямо по ним.
Развевался и флаг партизанский,
и французский, и английский был,
и зебрастый американский...
Лишь про нашенский Рим позабыл.
Но один старичишка у храма
подошел и по-русски сказал:
?Я шофер из посольства Сиама.
Наш посол был фашист... Он сбежал...
Эмигрант я, но родину помню.
Здесь он, рядом — тот брошенный дом.
Флаг, взгляните-ка, алое поле,
только лев затесался на нем?.
И тогда, не смущаясь нимало,
финкарями спороли мы льва,
но чего-то еще не хватало:
мы не поняли даже сперва.
А чернявый грачонок — Мария
(да простит ей сиамский посол!)
хвать-ка ножницы из барберии,
да и шварк от юбчонки подол!
И чего-то она верещала,
улыбалась — хитрехонько так,
и чего-то она вырезала,
а потом нашивала на флаг.
И взлетел — аж глаза стали мокнуть
у братвы загрубелой, лютой —
красный флаг, а на нем серп и молот
из юбчонки девчушечки той...?
?А потом?? Похмурел он, запнувшись,
дернул спирта под сливовый джем,
а лицо было в детских веснушках,
и в морщинах — недетских совсем.
?А потом через Каспий мы плыли,
улыбались, и в пляс на борту.
Мы героями вроде как были,
но героями лишь до Баку.
Гладиолусами не встречали,
а встречали, браток, при штыках.
По-немецки овчарки рычали
на отечественных поводках.
Конвоиров безусые лица
с подозреньем смотрели на нас,
и кричали мальчишки нам: ?Фрицы!? —
так, что слезы вставали у глаз.
Весь в прыщах, лейтенант-необстрелок
в форме новенькой, так его мать,
нам спокойно сказал: ?Без истерик!? —
и добавил: ?Оружие сдать!?
Мы на этот приказ наплевали,
мы гордились оружьем своим:
?Нам без боя его не сдавали,
и без боя его не сдадим?.
Но солдатики нас по-пастушьи
привели, как овец, сосчитав,
к так знакомой железной подружке
в так знакомых железных цветах.
И куда ты негаданно делась
в нашей собственной кровной стране
партизанская прежняя смелость?
Или, может, приснилась во сне?
Опустили мы головы низко
и оружие сдали легко.
До Италии было неблизко,
до свободы совсем далеко.
Я, сдавая оружье и шмотки,
под рубахою спрятал тот флаг,
но его отобрали при шмоне:
?Недостоин,— сказали,— ты враг...?
И лежал на оружье безмолвном,
что досталось нам в битве святой,
красный флаг, а на нем серп и молот
из юбчонки девчушечки той...?
?А потом?? Усмехнулся он желчно,
после спирту еще пропустил,
да и ложкой комкастого джема,
искривившись, его подсластил.
Вновь лицо он сдержал через силу
и не знал его спрятать куда:
?А, не стоит... Что было — то было.
Только б не было так никогда.
Завтра рано вставать мне — работа.
Ну а будешь в Италии ты,—
где-то в городе Монте-Ротонда,
там живут партизаны-браты.
И Мария — вся в черных колечках,
А теперь уж в седых — столько лет.
Передай, если помнит, конечно,
ей от рыжего Вани привет.
Ну не надо про лагерь, понятно.
Как сказал — что прошло, то прошло.
Ты скажи им — им будет приятно:
в общем, Ваня живет хорошо...?
Ваня, все же я в Монте-Ротонде
побывал, как просил меня ты.
Там крестьяне, шофер и ремонтник
обнимали меня, как браты.
Не застал я синьоры Марии.
На минуту зашел в ее дом,
и взглянули твои голубые
с фотографии — рядом с Христом.
Меня спрашивали и крестьяне,
и священник, и дровосек:
?Как там Ванья, как Ванья, как Ванья?
и вздыхали: ?Какой человек!?
Партизаны стояли рядами —
столько их для расспросов пришло,
и твердил я, скрывая рыданья:
?В общем, Ваня живет хорошо?.
Были мы ни пьяны, ни тверезы —
просто пели и пили вино.
Итальянские, русские слезы
и любые — все это одно.
Что ж ты плачешь, опять наливая,
что ж ты цедишь: ?А, все это блажь!??
Тебя помнит Италия, Ваня,
и запомнит Россия — не плачь.
1964
Античная лирика БВЛ ЛИРИКА РИМА
ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ
КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК
ОДЫ
?Я богов заклинал, Лика…?
Перевод Я. Голосовкера
Лике
Я богов заклинал, Лика, — заклятиям
Вняли боги. Клянусь, ты постарела, да,
А заигрывать рада?
Слыть красавицей? Пить? Любить?
Запоздалую страсть песней подхлестывать,
Под хмельком вереща: ?Эрос!? А он приник
К щечкам Хрии цветущим,
Мастерицы под цитру петь!
Прихотлив, не летит к дубу усохшему,
Мимо, — мимо тебя, мимо, позорище:
Зубы желты, морщины,
Взбились клочья волос седых.
Нет, забудь, не вернут косские пурпуры
И каменья тебе тех золотых былых
Дней, которые в фастах
Отсчитал календарный рок.
Где же чары твои? Где обаянья дар?
Прелесть пляски? Увы! Где же та Лика, где!
Вся — дыхание страсти,
Чуть поманит — и сам не свой.
Ей на поприще нег даже с Кинарою
Состязаться не грех. Только Кинаре срок
Краткий Парки судили,
А красавице Лике век,
Каркая, коротать старой вороною
На посмешище всем юным искателям
Пылких встреч. Полюбуйтесь-ка:
Факел стал головешкою.
Метки:
