Юджин Ли-Гамильтон. Воображенные сонеты 80-90

80-81. Александр Селкирк – своей тени
(1708 г.)
I

Мой рай уединенный – сущий ад.
Возможно, я один в пустом эфире,
И первенцем в новорожденном мире
На тень свою смотрю, потупя взгляд.

Иль я – остаток человечьих стад,
Спасен потопом в океанской шири
Ветрам о людях в горестной стихире
Пропеть – мой плач, их траурный набат.

Тень, без тебя мне было б одиноко!
Вам, какаду, нижайший мой поклон;
Осталось ветру прилететь с востока.

В бамбуке слышен шорох – вот и он…
Смежает солнце бдительное око,
Приходит ночь, за нею следом сон.

II

В душе сомненье крепнет постепенно:
Что, если этот жалкий островок,
Где столько лет брожу я, одинок,
Величиной равняется Вселенной?

И все, что живо в памяти смятенной,
Хранящей дней прошедших каталог –
Шум города, беседы, топот ног –
Лишь морок, лихорадкой вдохновенный?

Внизу забытый отпрыск человечий,
С высот глазеют праздные светила;
Их тяжесть долу пригибает плечи

И, кажется, рассудок раздавила;
Я бормочу, чтоб не утратить речи,
Слова морям, не видевшим ветрила.

82. Страдивари – неоконченной скрипке
(1710 г.)

В твоих волокнах – стоны урагана,
Клокочет в них и ропщет океан,
Там звуки наших плачей и осанн,
И шорох листьев старого платана;

Пчелиный гуд среди лесной поляны,
И удалое пение цыган,
И звон стрелы, покинувшей колчан,
И грозное рычание вулкана.

Я знаю, что все это есть в тебе.
Твоей душе так хочется свободы –
Пусть воспарит и следует судьбе:

Твой голос пронесется через годы,
Как трепетанье духов, что в мольбе
Пещеры мрачной оглашают своды.

83. Даниэль Форд о самоубийстве
(1740 г.)

Себя я понукаю, как коня
Над пропастью колесиками шпоры;
Бока в крови, но не найдя опоры,
Уперся конь, на месте семеня.

Я знаю: в этой бездне ждут меня
Фантомы горя, страха и позора,
Безверия измученные взоры
И пагубных сомнений западня.

Так прыгнуть ли в открывшийся проем,
Где кружит рой вампиров чернокрылых,
Где скрыта Вечность в ужасе своем;

И плыть меж душ, и немощных, и хилых,
Что в небе вечном падают дождем,
С пустой Природой совладать не в силах?

84-85. Латюд – своим крысам
(1750 г.)
I

Из деревяшки сделал я свирель.
Что, крысы, вам сыграть в моей темнице?
О том ли, как звенит вода в кринице,
Как ласточки приветствуют апрель?

Или о том, как плещется форель
И как крадется по лесу лисица?
Или о том, как фруктами гордится
Осенний сад, невидимый отсель?

Нет, я сыграю вам о мире этом,
Где не слышны рыдания вдовы,
Где воздух полон радостью и светом,

Где честь не преклоняет головы
Перед тираном и его клевретом,
Где горе не зубастее, чем вы.

II

Я – глина? труп? засохшая стерня?
Иль человек, дошедший до предела?
Лишь облик человеческого тела
Пока еще остался у меня.

Живу ли, разумение храня,
Иль все в мозгу моем давно истлело?
Здесь нет часов, все спит оцепенело,
Лишь на полу – крысиная возня!

Пасюк ли я, грызущий свой кусок
Среди крысиной стаи толстокожей?
У времени ни крыльев нет, ни ног.

Пространство – клетка душная. И кто же
Меня в ней держит – люди или Бог?
Кувшин мой пуст… Спи, узник, на рогоже.

86. Джеймс Ватт – духу, сидящему в чайнике
(1765 г.)

Смотрю, как чайник пышет, раскален,
И крышка скачет под напором пара,
Как будто бы на волю рвется яро
Неусмиренных джиннов легион,

Которых за бесчинства Соломон
Загнал в оковы тесного футляра,
И чья предуготованная кара –
В плену томиться до конца времен.

Что, если этот пар сильнее рати
Ифритов, заключенных взаперти
По воле соломоновой, и, кстати,

Что, если я смогу сыскать пути,
Как уничтожить царские печати
И в демоне слугу приобрести?

87. Чарльз Эдуард – последнему другу
(1777 г.)

Бутылка, ты – последний мой собрат,
Министр и друг, дарующий веселье;
Неси же мне подагру и похмелье,
О, врачеватель горестных утрат!

Вот этот стол – мой скарб и майорат;
Все потеряв, в забытой всеми келье,
Я пью – и пусть дурманящее зелье
Меня проводит до геенских врат.

Но что там? Слышу я волынок пенье,
Как будто снова вспыхнуло огнем
У Фолкерка победное сраженье!

Дрожу, и руки ходят ходуном,
И сердце замирает от волненья…
Ах, это лишь шарманщик под окном.

88. Дэнис Браун – Мэри Холт
(1780 г.)

Ну вот, пришли зима и непогода,
И падуб сыплет ягоды на снег;
И ветра безустанного набег
Толкает год к смертельному исходу.

Уснула соня и остыли воды,
Голубка не клюет лесной орех,
И мха ковер засохший грязно-пег,
И листьев прекратились хороводы.

Увы, и мне согнуло Время спину,
Порошею покрыта голова,
Я груз годов уже с себя не скину;

А ты, мой ясный светоч, – ты мертва,
Мертва давно, по воле властелина,
Мертва, как эта палая листва.

89. Воздухоплаватель Розье – Вениамину Франклину
(1785 г.)

Челнок огней метался неустанно
И по небу выстегивал шитье,
И люди, видя смерти острие,
Дрожали, словно овцы у вулкана.

Ты, не робея участи Титана,
Посмел похитить молнии копье;
Ты силой знаний приручил ее
И усмирил безумство урагана.

Моя заслуга будет покрупней –
Я вознесусь туда, где светят зори;
Мир превращу в подставку для ступней,

Неустрашимо с небесами споря,
И Фаэтоном, не сдержав коней,
Паду с высот в бушующее море.

90. Казотт – сотрапезникам за ужином
(1788 г.)

Близка ли революция? Поверьте,
Что вас дотла спалят ее лучи;
Они кровавым заревом в ночи
Окрасят холст на дьявольском мольберте.

Вам всем погибнуть в этой круговерти,
Когда голов покатятся мячи –
И вас казнят, графиня, палачи,
Вас увезет, маркиз, телега к смерти.

И вас, и вас, и вас. Что до меня,
Ясна судьба моя и обозрима:
Умру, как тот, кто души леденя,

Погибелью грозил Иерусалиму
И рухнул со стены – среди огня,
В клубах всеудушающего дыма.


Оригинал: