Юджин Ли-Гамильтон. Воображенные сонеты 91-101

91. Людовик XVI – Карлу I
(1793 г.)

Читаю в ожиданьи эшафота,
Как чернь тебя на гибель обрекла;
И мрачной скорби вязкая смола
Мне облепляет душу, как тенета.

Наш путь един, но шапка санкюлота
Не обжигала твоего чела;
На помощь, брат, кругом сплошная мгла –
Веди меня сквозь узкие ворота!

Зачем дрожать? Увижу, умирая,
Янтарный блеск небесного огня,
И алый луч, и бирюзу без края.

Дай силы, брат! Достоинство храня,
Приму удар – и на пороге рая
Ты первым поприветствуешь меня.

92. Гаспар Дюшатель – Конвенту
(1793 г.)

Я поднялся со смертного одра
Отдать свой голос сброшенному с трона.
Казнить за то, что Франции корона
Была на голове его вчера?

Свобода – милосердию сестра,
И, возведя убийство в ранг закона,
Вы оскверните славные знамена
Позорищем кровавого тавра.

Пред смертью я вотирую пощаду
И знаю, это вам не по нутру;
Но говорю озлобленному стаду:

Дадите ныне волю топору –
Его удар получите в награду.
За жизнь проголосую – и умру.

93. Мадемуазель де Сомбрейль – Свободе
(1793 г.)

В стакане кровь – я знаю этот цвет.
И если выпью, то отца спасу я?
Давайте же! Он слаще поцелуя,
Вкусней, чем вин изысканных букет.

Тост за Свободу? Отчего бы нет:
Ее закат багров, как эти струи;
Прощаюсь с ней, покуда вы, ликуя,
Галдите, что настал ее рассвет.

Увы, Свобода, твоего лица
Не разглядеть творящим преступленья –
Им недоступен этот чистый взгляд.

Я за тебя пью залпом, до конца!
И если слышит Бог мои моленья,
Однажды возвратишься ты назад.

94. Костюшко – трупу Польши
(1796 г.)

Ты умерла. И снежный холст Зимы
Укрыл тебя навеки, без исхода;
Весенний луч наперсницу Свободы
Не отвоюет у ее тюрьмы.

И все твои метанья в лапах тьмы –
Лишь корчи трупов, что колышут своды
Гробниц в часы, когда нашлет природа
Затменья беспроглядные дымы.

Да, ты мертва! И все твои дороги
Лежат в ночи, и нет пути домой;
Но пир народов замолчит в тревоге,

Повиснет страх над буйной кутерьмой,
Когда они увидят на пороге
Твой призрак, неподвижный и немой.

95. Лорд Эдвард Фицджеральд – весне девяносто восьмого года
(1798 г.)

Весна победно развернула знамя,
И рекрутов ее бесчислен строй:
Тут стаи птиц, и пчел гудящий рой,
И почки, пробужденные дождями;

Зверек, дремавший в норке меж корнями,
И тот спешит на барабанный бой –
Низвержен будет в битве роковой
Мороз-тиран мятежными войсками.

Твои штандарты в громовых раскатах
Моих знамен удачливей, Весна –
Под пение восторженных пернатых

Вскипает их зеленая волна,
А смертникам в холодных казематах
Совсем иная доля суждена.

96. Последний дож – Венеции в оковах
(1799 г.)

Как будто у позорного столба,
На троне золотом она сидела –
Обломок достославного удела,
Во вретище, печальна и слаба;

Струею тек холодный пот со лба,
Но красота ее не оскудела;
Впивались кандалы в худое тело,
Как цепи в плоть галерного раба.

Венеция моя, в тиши ночной
Я думаю о том, как вереницы
Судов несли дары тебе одной

С покорного Востока, словно птицы,
Летящие над пенною волной,
И клали их у ног морской царицы.

97. Сидней Вартон – дозе гашиша
(1804 г.)

Меня туда умчать способен ты,
Где в черных гротах светятся удавы,
И сквозь озера раскаленной лавы
Поднять к лучам сиреневой звезды;

Открыть мне океанские сады,
Где саламандры подстригают травы,
Или дворцы, где от пушинок славы
Рубиновые тянутся следы.

Так унеси меня в такие сферы,
Где грезы водят вечный хоровод
В безумных царствах ужаса и веры;

Подалее от мелочных хлопот,
От мира, где уныло все и серо,
Где каждая минута длится год!

98. Сидней Вартон – миру
(1805 г.)

О, если бы мне то по силам было,
Давно бы шар земной забуксовал
И вяло над безжизненностью скал
Кружился диск замерзшего светила;

И над планетой, ставшею могилой,
Один бы только ветер завывал,
На клавишах пустыни свой хорал
Наигрывая скорбно и уныло.

Пусть сгинет этот пагубный вертеп!
Здесь ежедневно занавес рассвета
Показывает нам раёк судеб,

Где по вине бездарного сюжета
Холоп угодлив, если не свиреп,
И где бесчестья скачет эстафета!

99. Узник Фенестрелле – своему цветку
(1805 г.)

Пробился ты сквозь каменные плиты
В узилище, где, память утеряв,
Томился я давно и зелень трав
Душистых мной была почти забыта.

Не видел ты лучей с высот зенита
И ветра не слыхал в тени дубрав…
Но я, смиренно на колени встав,
Молюсь тебе с усердьем неофита.

Ты – леса шелестящие листы,
Ручьев болтливых влага ледяная,
Росою окропленные кусты;

Ты – вся природа, вся краса земная!
В тюрьме нежданно народился ты,
Меня теплом и светом наполняя.

100. Мюрат – своему хлысту
(1810 г.)

Мой старый хлыст, орудье почтальона,
Я променял тебя на бич войны,
И понесли разора скакуны
Меня средь крика, грохота и стона.

Там полоскались гордые знамена,
Звездой сияла слава с вышины –
И были ямы трупами полны,
И кровь текла, багрова и зловонна.

Ты мне напомни с грустью потаенной
Про черный хлеб на почте продымленной,
Сырую обувь, седла у крыльца,

Про лавку, на которой при лучине
Уютнее спалось, чем спится ныне
В покоях королевского дворца.

101. Наполеон – древесному листу на острове Святой Елены
(1820 г.)

Остался мне лишь высохший листок
Свидетелем величия и краха;
Ты – мой венец, и царствие, и плаха,
Лилово-красный, как кровоподтек.

Я вспоминаю, глядя на восток,
Империю от Вислы и до Тахо;
Рассыпься жалкой пригоршнею праха,
Безмерных планов нищенский итог.

Грозой запахло в воздухе сыром –
Стихает боль в подобные минуты.
Мне снова слышен орудийный гром,

В атаку на небесные редуты
Идут войска – возьмем или умрем…
Жри печень, гриф: прочны титана путы.

Оригинал: